Текст книги "Птицы молчат по весне"

Глава 7

Вечер вместе с Теодором и Аграфеной Павловной против ожидания вышел вполне приятным и даже весёлым. «Рыцарь» перестал разговаривать напыщенно-книжным языком, а вместо этого живо и с юмором рассказал про некоторые случаи на службе, высмеял своих товарищей и их жён – впрочем, довольно мягко. Затем он поведал о нескольких годах своей жизни в Москве и заверил собеседниц, что хотел бы когда-нибудь туда вернуться, а ещё интересно и подробно описал свои поездки в Европу и южные губернии.

– Вы бывали в Крыму, Анна Алексеевна? – обратился он к Анне спокойно и дружески.

– Нет, – покачала та головой. – Однако с ваших слов, Фёдор Иванович, я поняла, что там дивно хорошо, особенно весной.

– А где-нибудь, кроме Петербурга, доводилось ли вам побывать?

Анна хотела было заговорить о путешествии в Баден прошлой весной – и тут же запнулась, обнаружив, что снова едва не попалась. Откуда у скромного мещанского семейства, которое едва наскребло денег на поездку дочери в Петербург, средства для отдыха в модном европейском курорте? Она решила отвечать, выдумывая как можно меньше, чтобы не запутаться ненароком.

– Я… Нет, мы в далёкие края никогда не ездили. Мы живём в… в окрестностях Стрельны, там у моего отца маленький домик. Мы бывали несколько раз в уездном городе Петергофе. Ну, а вообще моя мачеха страшно не любит путешествовать, так что мы с сестрой тоже росли домоседками.

Слава Богу, кажется, вышло складно!

«Рыцарь» кивнул, а Лялина с сочувствием проговорила:

– Так вас растила мачеха? Ах, бедная, милая моя, очень соболезную, – она ласково погладила руку Анны и поцеловала её в лоб. – Заботу родной матери не заменит ничто на свете, без неё ребёнок не может вырасти счастливым, особенно если это девочка.

То ли от воздействия шампанского, то ли от искреннего сострадания в голосе хозяйки – Анна почувствовала, что у неё задрожали губы. Аграфена Павловна, сама не зная, попала прямо в точку. Впрочем, после всего, что с ней произошло, Анна не собиралась показывать свою слабость и лить слёзы перед чужими людьми.

– Я не помню матери, – тихо сказала она. – Я совсем не знала её.

– Неужели она преставилась, когда вы были малюткой?

– Да, – с усилием ответила Анна. – Сразу после моего рождения.

Она надеялась, что расспросы после этого прекратятся. Лялина же, казалось, хотела узнать что-то ещё, но вмешался до сих пор молчавший Теодор:

– Не стоит огорчать Анну Алексеевну этими грустными разговорами, Аграфена. Кстати, заметили ли вы, что сегодня нападало много снегу?

Он вдруг выскочил из-за стола и отдёрнул занавеску; Анна никак не ожидала от осанистого коллежского асессора такой молодой резвости – она невольно улыбнулась.

– Так я и думал. Анна Алексеевна, взгляните!

Анна подошла к окну. Оказалось, пока они ужинали, тучи разошлись, и серое пасмурное небо поменяло цвет на бархатисто-чёрный, высвеченный далёкими искорками звёзд. Похоже, разыгрался мороз; ночь была ясной и немного торжественной.

– Анна Алексеевна и вы, кузина, – не прокатиться ли на нам на санной тройке? – оживлённо предложил Теодор. – На редкость шикарная ночь!

– Прекрасная идея, Теодор, голубчик! – согласилась Лялина. – Аннушка, надеюсь, вы не возражаете?

Анна, разумеется, собиралась возразить – уже сколько времени ей было совсем не до развлечений! Но эти двое смотрели на неё с нетерпеливым ожиданием, будто для них было ужасно важно: поедет она или нет? И Анна внезапно поняла, что ей очень хочется согласиться. Сесть на тройку, прокатиться под звон бубенцов – так, чтобы дух захватывало, а мороз покалывал щёки! Она так отвыкла от каких-либо радостей и забав! Графиня Левашёва вдруг подумала, что со смерти папеньки не помнит ни одного дня, когда ей было хорошо и весело по-настоящему. Даже не самых блестящих приёмах она чувствовала себя тяжело и стеснённо, дома же для неё не было ни тепла, ни покоя…

Разве что в редкие минуты разговоров с князем Полоцким – тогда, в его обществе Анне ненадолго начинало казаться, что она ему небезразлична, и у неё появлялась надежда хотя бы на капельку счастья! И это тоже закончилось крахом – слишком быстро.

Анна вздрогнула от того, что Теодор, оказывается, подошёл к ней очень близко – так, что, резко повернувшись, она едва не налетела на него. «Рыцарь» предупредительно поддержал графиню Левашёву под локоть, и их лица на мгновение оказались чуть ли не вплотную друг к другу.

– Простите, Фёдор Иванович…

– Это вы меня простите, что я так подкрался к вам. Ваш профиль на фоне тёмного окна показался мне волшебным, просто чарующим. У вас необыкновенная для наших краёв красота – удивительная и странная.

Теодор говорил тихо, едва ли не шёпотом – но при этом буквально пожирал её взглядом. Анна снова обратила внимание, что его лицо, благообразное, с тщательно подстриженной кудрявой каштановой бородкой и спокойными серыми глазами в определённые минуты начинало светиться вдохновением – будто у поэта или актёра.

Моментальное воспоминание о Левашёве неприятно царапнуло её. Однако с чего это она решила, что у Теодора и Владимира Левашёва может быть что-то общее? Владимир – притворщик, лгун и несостоявшийся убийца, этот же человек пока не сделал ей ничего плохого.

– Анна Алексеевна, я сказал какую-то глупость? – смиренным тоном осведомился Теодор. – Если так, всё равно поверьте: она была от души.

Анна не могла не улыбнуться в ответ.

– Так вы согласны поехать, прокатиться со мной на тройке? – настойчиво спросил он.

– Но… Аграфену Павловну вы ведь тоже пригласили… – вырвалось у Анны, и щёки её залил румянец. Прозвучало так, будто она не пожелала кататься на тройке в обществе госпожи Лялиной.

А та вдруг вздумала начать отказываться и ссылаться на усталость. Уж не решила ли она, что Анне нежелательно её присутствие на прогулке?

– Ну пожалуйста, дорогие друзья, я совершенно не стою на ногах – а завтра рано утром надо идти к моим девочкам и помогать там… Я буду счастлива, если вы прекрасно проведёте время и надышитесь свежим воздухом.

– Нет, Аграфена Павловна, это было бы невежливо с моей стороны, – твёрдо возразила Анна. – Фёдор Иванович приглашал нас обеих – либо вы едете тоже, либо мы останемся дома обе.

Лялина развела руками и кивнула.

* * *

Ночь действительно выдалась роскошной. После долгих дней мучительной для города слякоти, ежедневно тающего снега, который превращался под ногами в хлюпающее месиво, дороги впервые затвердели. Сугробы, что освещались неверным светом фонарей, были чистыми, точно сделанными из сахара.

В этот поздний час народу на улице было немного. Пока Анна и госпожа Лялина одевались, Фёдор Иванович послал дворника нанять санную тройку. Едва услышав мягкий перезвон бубенцов и цокот копыт, Анна ощутила душевный подъём и волнение – ах, как же хорошо будет хоть на какое-то время забыть о собственных тяготах, расслабиться, отдаться быстрой скачке, не оглядываясь и не боясь ничего!

– У вас, милая, даже глаза заблестели, – с улыбкой произнесла Аграфена Павловна, когда они вместе вышли из дома. – Редко доводилось кататься на тройке?

– Редко… Каталась, только когда… – Анна едва не сказала «только когда был жив папенька», но сообразила, что не говорила своей хозяйке про смерть отца. – Только когда папенька желал развлечь нас с сестрицей – на Рождество или на Масленицу. Да и это было слишком дорогим удовольствием.

«Ну вот, я научилась лгать и выкручиваться!» Анна помрачнела. Эти, будто бы невзначай заданные Лялиной вопросы, постоянно держали её в напряжении. Не оставляла мысль, что Аграфена Павловна вовсе не так добродушна и доверчива, как хочет показать. И ведь она так ловко поймала свою постоялицу на знании французского в первый же день!

Но что Лялиной нужно от неё, Анны? Много денег с неё не получить, хозяйка это знает. Не может же быть, чтобы Лялина оказалась как-то связана с графом Левашёвым или мачехой? Да нет же, это совершенная чушь!

– Вы вдруг притихли, Анна Алексеевна, – «рыцарь» был уже тут как тут. – Не холодно ли вам?

«Нет! – хотела бы крикнуть в ответ Анна. – Просто я ужасно устала видеть в каждом встречном врага. В Аграфене Павловне, Поле, даже в вас! Я не могу больше бояться!»

Но вслух она ничего этого, разумеется, не сказала. Теодор подсадил Анну в сани и помог накрыться тёплой меховой полостью. Как-то так получилось, что Аграфена Павловна расположилась одна на переднем сиденье, за спиной ямщика, а Теодор с Анной – напротив неё. Стоило тройке отъехать, госпожа Лялина, казалось, впала в задумчивое, полудремотное состояние и никакого внимания на них не обращала.

Лёд и снег захрустели под полозьями, крикнул на лошадей ямщик, свистнул кнут – и сани тронулись с места. Мимо поплыли улицы, тускло освещённые фонарями, мягко запели бубенцы, морозный ветерок начал покалывать щёки. Они ехали по Петербургской стороне; Анна невольно прикрыла глаза, вспоминая, что здесь, неподалёку, находилась квартира князя Полоцкого. А вдруг он уже вернулся? Что, если будет проходить мимо и увидит, как она разъезжает на тройке ночью?

«Да что это я так испугалась, будто делаю что-то дурное? И какое мне дело до князя, который рад был от меня избавиться?» – с досадой подумала Анна.

Она искоса глянула на своего спутника и увидела, что тот всё это время жадно наблюдал за ней. Анне было и приятно его внимание, и всё же она чувствовала себя неловко. Зачем он смотрит так пристально, не отрываясь? Будто уже влюблён и хочет объясниться!

«Рыцарь» опустил глаза, но только лишь за тем, чтобы ещё раз убедиться, хорошо ли укутаны её ноги. Затем он начал что-то тихо говорить, но из-за свиста ветра Анна почти ничего не слышала. Ей было хорошо – тепло под мягкой полостью, радостно наблюдать, как они неслись по Каменноостровскому проспекту, мимо Второй Монетной, прямо к семипролётному арочному мосту через Неву.

– Вы не против прокатиться по Невскому? – чуть повысив голос, спросил «рыцарь».

Анна кивнула. За всё то время, что она боялась даже приближаться к главным, самым красивым улицам города, она, оказывается, так соскучилась по ним. Они обогнули Марсово поле, проехали по Садовой и вылетели, наконец, на Невский.

Ярко освещённый проспект был довольно оживлён: всадники, кареты, припозднившиеся гуляки и любители русских троек наводняли днём и ночью шумную магистраль. Тут были и лихие гусары, что возили кататься актрисок и танцовщиц после спектаклей, и солидные уважаемые горожане в обществе собственных семейств, и романтические пары… Анна загляделась на всё это; последние месяцы, кроме Аграфены Павловны, вечно испуганной Поли да противного ростовщика Дорошкевича она не видала почти никого. А здесь – здесь были блеск, беззаботность, смех, веселье, любовь… Оказывается, на свете живут и счастливые люди, которые не боятся завтрашнего дня, не берегут каждую копейку и не ужасаются посторонних взглядов и нескромных вопросов. Когда-то она тоже принадлежала к сильным мира сего!

Анна сама не замечала, как ей становилось радостно и легко, даже кровь словно быстрее заструилась по жилам. «Рыцарь» наклонился к ней и, будто невзначай, коснулся её руки.

– Весело ли вам, Анна Алексеевна?

– О, благодарю вас, Фёдор Иванович! Здесь так красиво!

– Пожалуйста, Анна Алексеевна… Назовите меня хоть раз Теодором! Простите, если это звучит глупо, но… Прошу вас!

– Да ведь ваша кузина, Аграфена Павловна, всё время зовёт вас Теодором! – смеясь, возразила Анна. – Я, признаться, не думала, что это ваше настоящее имя.

– Нет, это не то… Мне ужасно хочется услышать, что не Аграфена зовёт меня этим именем, а вы. Только вы.

От мороза ли, от быстрой ли скачки, от выпитого ли за ужином шампанского – но Анне уже не казалось, что они с «рыцарем» ещё слишком мало знакомы для этакой близости. В конце концов, он весьма приятный мужчина, воспитан, щедр, любезен, и даже немного нравится ей…

– Хорошо… Теодор. Вот, видите, я назвала вас по имени. Довольны ли вы?

– Очень. Очень доволен, Анна.

Прежде чем она успела что-либо добавить, он уже мягко сжал её кисть. Тонкая лайковая перчатка соскользнула на сиденье; Теодор поднёс её пальцы к губам, но не поцеловал, только несколько раз подул на них, согревая.

– Ваши пальчики совсем холодны, – произнёс он почти шёпотом. – Вы позволите?

И вот уже другая её рука, избавленная от перчатки, покоилась в его крупной, сильной ладони. Анна сидела, поглядывая из-под опущенных ресниц на пролетающие мимо экипажи и думала, что никогда не имела таких свиданий и романтических поездок. Никогда, за свои неполные двадцать два года! Никто, кроме разве что никчёмных светских волокит, за ней и не ухаживал всерьёз – а уж поползновения Владимира Левашёва даже вспоминать не хотелось! Да и считать её непонятную историю с князем Полоцким за роман тоже не приходилось. Ведь тот никогда не приглашал её кататься, не просил о свидании, ни разу ничего не дарил… А тут – приличный, воспитанный и красивый человек смотрел на неё с обожанием и восхищением, будто на королеву! В отличие от Вацлава Брониславовича, который всегда держался как-то хладнокровно и отстранённо, за исключением той, последней встречи…

Тем временем Теодор уже покрывал её озябшие пальцы мелкими поцелуями, попутно согревая их жарким дыханием. Анна помедлила ещё несколько минут, покосилась на Аграфену Павловну – та, похоже, задремала на свежем, холодном воздухе, – и слегка отстранилась от своего спутника.

– Не кажется ли вам, Теодор, что мы всё же пока недостаточно знакомы для таких нежностей? – Анна постаралась, чтобы её слова не прозвучали излишне кокетливо.

Теодор поднял слегка затуманившийся взор, но послушался беспрекословно: отпустил руки Анны, предварительно прижав к губам каждую её ладонь.

– Как прикажете, Анна… Всё будет, как вы прикажете.

Вот уже и второй раз «Анна» вместо Анны Алексеевны!

* * *

На следующий день, едва графиня Левашёва проснулась, Поля постучалась к ней и робко объявила, что Фёдор Иванович прислал для Анны подарок. Это оказался букет роскошных тепличных роз удивительного цвета: белых, с отчётливым голубоватым оттенком. При букете, перевязанном синей лентой, оказалась карточка, на которой была выведена надпись: «Прелестнейшей».

Анна засмеялась и велела Поле разыскать у Аграфены Павловны вазу для цветов. Когда фарфоровая напольная ваза была принесена, и розы водворены в неё, Анна уже оделась. От цветов исходил летний тягуче-маслянистый запах – такой неожиданный запах для зимы!

Только она вчера сокрушалась, что никто, кроме папеньки, не дарил ей подарков – а тут, как по заказу, совершенно прекрасные розы! Она внимательно рассматривала оттенок нежных лепестков – голубой, казавшийся на зимнем солнце светло-синим… Совсем как глаза князя Полоцкого!

Анна разозлилась на себя. Опять Полоцкий! Даже в подарке Теодора она увидела напоминание о нём! «Пора признать раз и навсегда: ему нет до меня дела!» Ведь он фактически выставил графиню Левашёву из дома, а после даже не поинтересовался её судьбой!

Чтобы отвлечься, Анна снова начала рассматривать розы и карточку с надписью. Теодор не подписался, и она даже не знала его фамилии. Кажется, госпожа Лялина и не называла её. Впрочем, какая разница? И так видно, что это человек приличный и из хорошего общества – а что касалось фамилии, в конце концов, Анна ведь не собиралась за него замуж! Она усмехнулась: вот смешно будет, если «рыцарь» решится сделать ей предложение руки и сердца! Если бы он знал…

Чем дольше Анна рассматривала розы, тем больше ей, впервые за долгое время, захотелось рисовать. Она не брала в руки ни угля, ни карандаша, ни кисти с того страшного вечера, когда произошёл пожар в стрельнинской усадьбе! Тогда к ней вдруг нежданно-негаданно вернулся чудесный дар оживления – да только подумать об этом до сих пор не было ни времени, ни сил. А вот интересно, если она сейчас нарисует эти розы – превратятся ли они в настоящие?

Но здесь, в доме госпожи Лялиной, у неё не было ни альбома, ни красок, ни даже обычных карандашей. Забывшись, Анна едва не крикнула Поле, чтобы та сбегала в лавку писчебумажных или галантерейных товаров и купила ей нужное для рисования – но успела вовремя одуматься. Как объяснить свою прихоть Лялиной, да и где взять денег на всё это?

Анна горько вздохнула. Давно пора привыкать, что она больше не графиня Левашёва и не может получать желаемое по первому требованию! Денег, полученных от ростовщика, хватит совсем ненадолго – а там, вероятно, придётся искать способ, как их заработать самой. Пока что, кроме неясных надежд на встречу с матерью, никаких конкретных планов у Анны не было.

Ей вдруг пришла в голову неожиданная мысль: что, если связаться как-то с графом Левашёвым, дать ему знать, что она, Анна – жива, здорова и ничего от него не требует, кроме того, чтобы граф выделил ей часть отцовского наследства. Хотя бы ту сумму, что она отписала в завещании Елене. Это не так и много, основную долю получат дети Левашёва – ну и хорошо! Малыши Александр и Елизавета – законные наследники, родные внуки их с Еленой папеньки, пусть его состояние принадлежит им! Анна никогда не станет посягать на их долю. Но ведь и ей надо на что-то жить. Вдруг Владимир проявит здравомыслие и не станет больше воевать с женой! Затем Анна разыщет маменьку, где бы та ни находилась, поедет к ней и уж никогда больше не напомнит о себе семье Левашёвых!

Она быстро встала с колен, отодвинула вазу с цветами в угол и прижалась лбом к холодному оконному стеклу. Сегодняшнее утро выдалось не менее ясным, чем вчерашняя ночь: мороз и солнце. По улице бегали разрумянившиеся ребятишки, некоторые кормили просом голубей и воробьёв.

Нет, это было бы очередной роковой ошибкой. Просто так показываться перед Левашёвым нельзя! Этому человеку невозможно довериться: сейчас он вежлив и мил, а через минуту набросится на неё, как на лютого врага! Анна хорошо помнила, как после вечера в салоне Нессельроде Владимир пришёл в бешенство и избил бы её, если бы не вмешалась Элен. Узнав, что графиня Левашёва жива, он перепугается и может пойти на всё – даже попытаться убить её собственными руками! Ведь она для него – живая угроза, возможность отправить его за решётку, не говоря уже о потерянной карьере и положении в свете, которым он больше всего дорожит.

Вот будь у неё защитник: сильный, смелый. Тот, кто не доверял бы Левашёву и не опасался его мести! Такой, как князь Полоцкий…

В досаде на себя она стукнула кулачком по стеклу, так что оно протестующе задребезжало. Ну вот, не хватало ещё разбить в этом доме окно, чтобы потом ещё и за него платить!

– Анна Алексеевна, – возникла на пороге Поля, – Аграфена Павловна ждут вас к завтраку.

* * *

– Дорогая моя, – приветствовала Анну госпожа Лялина, – вы ведь не будете против, если мой милый кузен Теодор пригласит вас в театр? Вы что предпочитаете – балет или оперу? Или, быть может, комедию? Он очень просил меня вчера узнать, что вы на это скажете?

Анна растерялась. Не то, чтобы она собиралась категорически отказать – но как же ей появляться в опере, если там может быть половина её светских знакомых? На каких бы местах они с Теодором ни устроились, кто-нибудь заметит её и узнает, это уж ясно как день!

Но объяснить это Лялиной и Теодору она всё равно не сможет – надо что-то придумать.

– Я… – начала Анна. – Я, знаете, совсем не люблю театра. Всякий раз, когда мы бывали в уездном городке и папаша водил нас на гастроли какой-нибудь труппы – я страшно скучала, боролась с дремотой и мечтала скорее уйти. Все эти пьесы – ну что в них хорошего?

– Ну, милая Анна Алексеевна, – рассмеялась Лялина, – на вашем месте я бы не стала по представлениям уездных театриков судить обо всех пьесах вообще. Хотя, как пожелаете! А что же вы любите, что вам нравится делать, где хотели бы побывать?

– Я люблю рисовать! – вырвалось у Анны. – Когда я жила дома, это было лучшим занятием для меня.

По-видимому, в голосе её прозвучало искреннее волнение, так что Аграфена Павловна пытливо взглянула ей в глаза.

– Вот как, – проговорила она.

* * *

И на следующее утро Поля с торжественным видом внесла в комнату Анны ещё один подарок от «рыцаря». Это оказалась нарядная коробка, полная всяческих рисовальных принадлежностей. Там были акварельные и масляные краски, пастель, карандаши, тушь, уголь, а ещё – несколько стопок бумаги, альбом и свёрнутые холсты. Анна растрогалась едва ли не до слёз; правда, Теодор забыл о мольберте. Вот бы ей сейчас тот, старый мольберт из стрельнинской усадьбы! Или любой, хотя бы самый дешёвый и запачканный – как бы она была счастлива!

Анна тотчас решила провести маленький опыт. Она поплотнее затворила дверь, взяла альбом и быстро нарисовала три розовых лепестка – вроде тех, что по-прежнему стояли у неё в комнате. Она внимательно наблюдала, как, точно от дуновения ветра, нарисованный лепесток отделился от бумаги, не оставив ни малейшего следа, а за ним и оба оставшихся. Как же чудесно! Её дар снова вернулся к ней! Непонятно, правда, отчего он тогда пропал? Это было перед самой свадьбой, когда она заболела…

Но вспоминать те дни Анне не хотелось. Она поэкспериментировала ещё: нарисовала веточку тёмно-фиолетового винограда, который пришлось тотчас съесть, иначе его появление было бы трудно объяснить. Под конец Анна изобразила несколько монет различного достоинства – но деньги, к её сожалению, не ожили. Как и раньше, её дар действовал только на живую природу.

Да уж, умей она воплощать нарисованные деньги, скольких трудностей можно было бы избежать! Вот только её могли бы посадить за решётку по обвинению в фальшивомонетничестве. Анна задумалась: а ведь когда она рисовала неизвестных ей людей, девушку с чёрными волосами, лица которой она никогда не могла изобразить – те так и оставались на полотнах! Значит, не всем её рисункам суждено ожить!

Анна попробовала сосредоточиться не на ожидании чуда, а наоборот – мысленно приказывала своему творению остаться на бумаге. Не сразу, но у неё получилось: акварельная роза не превратилась в настоящую, а канарейка сперва чуть не улетела – по крайней мере, рисунок заметно дрогнул. Анна же изо всех сил удерживала в сознании картинку не живой птички, а нарисованной. Канарейка всё ж таки осталась рисунком. А вот когда Анна нарисовала крупного, яркого и упитанного снегиря – она всё время держала перед глазами живую, настоящую птицу. Снегирь легко вспорхнул с альбомного листа. Графиня Левашёва полюбовалась им несколько мгновений, затем поманила к себе и спрятала под одежду. Спустившись вниз, она проскользнула под носом у Поли, прибиравшейся в гостиной, вышла на крыльцо и выпустила своё творение на волю. Снегирь немного покружил над ней и полетел по улице к своим собратьям.

* * *

Тем же вечером рядом с их домом снова мягко зазвенели бубенцы: оказалось, это Теодор подъехал на тройке. Анна увидела его в окно; «рыцарь» ловко выскочил из саней и взбежал на крыльцо. Отворила госпожа Лялина. Теодор в своём тёплом чёрном плаще, присыпанном снежком, раскрасневшийся от мороза, с блестящими серыми глазами показался Анне совсем не таким надутым и самодовольным, каким она увидела его в первый раз. Он коснулся её пальцев холодными от мороза губами.

– От всей души благодарю вас за подарки, Фёдор Иванович, – промолвила Анна, но «рыцарь» покачал головой.

– Анна, мы же договорились!

Он встретился взглядом с Аграфеной Павловной, и Анна заметила, что та слегка кивнула в ответ. В следующий миг Теодор уже приглашал её прогуляться немного по заснеженной улице.

– Мы пойдём пешком, если вам угодно, будем идти и смотреть, как падает снег. Я велю ямщику медленно ехать за нами – как только вы устанете, мы сядем в сани и помчимся, как вчера. Мне ужасно хочется просто идти по улице рядом с вами… Анна.

Сзади Лялина уже набрасывала на свою постоялицу тёплую пелерину – Анна попыталась было что-то возразить, но «рыцарь» ловко опустился перед нею на колено.

– Я прошу вас, – твёрдо проговорил он.