Текст книги "Лиля, дочь Ларисы"

Учительница клокотала негодованием, противореча собственным тайным ощущениям: какая низменность природы может быть у строителя коммунизма? Мы же не на загнивающем Западе живем, где разврат и наркотики? И вообще, где Низами, а где мы? С чего это рассматривать современного человека, исходя из утверждений поэта, жившего в …? Когда он жил? Она задумалась, припоминая. В 12 или 13 веке! А Орест берет его мысли за актуальные и пишет, что Низами не обольщался насчет природы человека, считая ее таковой, что, даже познав лучшие восторги и порывы души, человек при первом же случае окунется в грязь, даже просто предпочтет грязь. Грязь – его природа. Причем вне условий общественно-политического строя, в любое время, в любую эпоху. «Ослу милей корыто» даже если «любовь им (людям) явила дыханье свое» Поняв эти рассуждения учительница растерялась. Что за странная тема? Как ее оценивать? Ей пришлось прочитать работу два раза, с каждым прочтением ее негодование росло, заполняло сознание и краска заливала лицо: о чем думает этот мальчишка?! Душа человека, ослы, пыль стоп, дыханье любви, небесные одежды – что это за ересь? Она встала из-за стола и принялась ходить по комнате, разве что не размахивая кулаками от негодования. Однако скоро села на диван, как-то осунулась, ослабела, перестала соображать и вдруг тихо, но горько-горько расплакалась, комкая в руках клетчатый плед.

Она плакала о своей жизни. О незамужней доле, об оставшемся без реализации женском естестве, о несостоявшейся любви. А ведь был он, были надежды, мечты, крылья за спиной. Тогда думалось о нем, и ценность жизни измерялась им. Тогда и она не думала об общественных задачах, могла жить и в пещерном веке, и в Средневековье. Какая разница, если собственная душа принадлежала не ей – любви, вечности? «Любовь им явила дыханье свое» Тогда они действительно были одеты в небесные одежды, были честны с собой, смелы и счастливы. Никто и ничто не были ей страшны тогда, лишь один человек мог лишить ее непобедимости и мощи – он. И он лишил.

Лозунги, курс партии, педсовет, родительские собрания, вымпелы появились потом, когда его не стало. Она сама выгнала его. Узнала об измене, о романе. Нет, о прощении не могло быть и речи, это не в ее характере, не могла любить его больше, просто стала ждать, когда отомрет ее чувство. Оно умирало долго и больно, оставив ее сердце высушенным, как лист гербария. Она знала, что он любил ее, но повел себя как осел, которому милее корыто. Мужское понимание любви включает разумный выбор корыта. Его роман длился больше полугода, на минутное помутнение сознания не спишешь. Зачем ей гнилой овощ в свежем салате ее юной души? Поэтому выбросила его из своей жизни. Поняла, что не он был прекрасен, это ее чувство было прекрасным. Вспомнилось, как после его ухода, она не могла выносить людей, день, ночь, саму себя, ей надо было разгрузить эту ношу, и она ушла в работу. Суета заменила ей гаснущий внутренний свет.

А этот мальчик, десятиклассник, своим рассуждением смотрел в корень жизни. «Как бессильна звезда, что горит обещанием счастья!» Бессильна перед корытом и ослами. Ах, Низами, написал бы ты, что делать людям? Что мешает людям жить по-человечески? Пресловутая слабость плоти! Слабая плоть, испокон веков оскорбляющая восторги души!

Разве поставит она Оресту двойку? За что? Что не пишет, как будет ловить преступников, оберегая безопасность граждан, или как создаст лекарство от всех видов боли, или что будет работать на благо людей? Будет, конечно, будет, никуда не денется. За нераскрытие темы? Нет, конечно. Он прав, тысячу раз прав, чем бы человек не занимался, прежде всего он должен расти в личностном плане, узнать себя, преодолеть природные слабости. Лучше всего человек проявляется в любви, расти в любви сложнее всего, ведь обрести ее проще, чем сохранить.

Если бы можно было поставить отметку за душу, она поставила бы Оресту пять с плюсом. За юношу с уже сложившимся пониманием истинного и суетного можно не беспокоиться, он будет хорошим человеком. В конце концов, разве не основная задача учителя воспитать хорошего человека? Остальное приложится.

Учительница успокоилась, взяла тетрадь Ореста и принялась читать сочинение в третий раз, теперь уже с познавательной точки зрения. Она признала, что работа потрясла ее до глубины души. Ей подумалось, что, как бы удобно мы не приспособились жить в своей реальности, рано или поздно нам встретится камешек, о который мы споткнемся и зададим себе неудобный вопрос, туда ли мы идем? Ее камешком стала работа ее ученика. Но куда ей было еще идти, как не в профессию, после утраты любви? Неужели надеяться на новую любовь? Разве это возможно? Догадка, что возможно, обожгла ее. Ведь были потом у нее другие мужчины, но она сама пускала их в себя только до определенного предела, ей казалось, что, если она станет счастлива, то ее снова предадут, ведь корыта расставлены повсюду. Поэтому она первой оставляла своих мужчин. Боль прошлого отвергала возможное счастье. Она так и не научилась быть компромиссной с мужчинами. Не хотела их не жалеть, не тянуть, не оправдывать, разве это не унижение для них? Унижение мужского духа, как она его понимает. Мужчина тот, кто вызывает восхищение. Ни жалость, ни желание поднять, вытащить, приютить, а восхищение. Чертова носительница идеалов! Ее лицо снова плаксиво искривилось, но она подавила слезы и принялась читать сочинение заново, в четвертый раз.

Юноша утверждал, что человек обязательно должен подняться на такие вершины, на которых засияет его личность, познается суть жизни, и тогда он может примерить «небесные одежды», то есть стать несоизмеримо лучше себя самого. И есть сила, способная поднять его туда, эта сила – любовь. И все в жизни является предпосылкой любви или ее следствием, и нет у обычного человека другой большой задачи, как суметь любить. Любить очень трудно. С каждым днем, годом пребывания в любви в человеке пробуждается желание пренебречь ею, предать ее, променять полет души на торжество инстинкта. Сама себя любовь защитить не может. «Как бессильна звезда, что горит обещанием счастья»

Учительница кивала: прав, тысячу раз прав Низами. Орест вместе с ним. Эти мысли вне времени, вне эпох, вне политики.

Потом рассматривалась более печальная для нее мысль, что «нет у любви бесследно сгинуть права» и что поруганное чувство не должно становиться препятствием для возникновения нового чувства. Как красиво поэт выразил это: «Брось потертый ковер, уходи из обители мглистой. Дорожить ли полой, что давно уже стала нечистой?»!

В конце работы Орест соглашался с Низами, что «…только легкие души ценны и желанны для нас» и что в стремлении к розе надо одолеть шипы. Мальчик с головой выдал себя: он любит и полностью зависим от чувства. Легкая душа, роза – Лиля, нет сомнений.

Лиля – слабое место в судьбе Ореста, учительница сочувствовала ему до боли в сердце. Любовь Ореста к Лиле для учителей не была секретом. Но сила, зрелость и глубина чувства ее поразили. Совсем не по-детски. Как бедный мальчик зависим!

Учительница отыскала работу Лили. Здесь все четко, позитивно: буду врачом; лечить людей, не лучшее ли призвание? Потом про большую семью и строгое воспитание будущих отпрысков, чтобы за них не было ни стыдно, ни больно. Совершенно ясно, что отучится, выскочит замуж и погрязнет в семейном быту, в заботах о покупке машины, очереди на кооператив, путевках на море и прочее в том же духе. Очень земная девочка. Вся ее нежность и развитость пойдут исключительно на семью, ею будет все держаться. Наташа Ростова. Альфа и омега жизни. Сама себе источник всему и для близких средоточие смысла – в этом ее сила. Женщина, настоящая женщина. Умеющая жертвовать, но и требующая такой же жертвы в ответ. Что ее может сломить? Отсутствие взаимности, взаимной отдачи.

Учительница ахнула: кто же построит идеальное общество, если лучшие из лучших ее учеников столь приземлены и заняты собой? Возможна ли ты, эра благоденствия? Неприятно резанул вопрос, что, если человек в этой жизни должен расти в любви, или через любовь, а путь этот долгий и трудный, можно сказать, длиною в жизнь, то когда же ему заниматься другими вопросами? Неужели живем только для того, чтобы стать духовно выше? Тогда каждый отвечает за себя и общество ему дело второе, ведь можно жить и вне общества и расти до святости? Тогда как же подвиги, курс партии, лозунги? Получается, общественными делами занимаются те, кто потерпел фиаско в самосовершенствовании через любовь, как она и он? От знакомых она знала, что он дважды был женат, оба раза жили склочно и расстались с ненавистью, зато сделал блестящую карьеру и занимает высокое положение. Служение обществу – альтернативный путь для самопораженцев? Ересь какая-то! Придет же в голову! Учительница совсем запуталась и замахала головой, вытряхивая из нее сорные мысли.

Из-за сочинения Ореста она была сама не своя несколько дней, он перевернул ее сознание. Ее поразила тонкость душевной организации юноши, то, какую литературу он читает, о чем размышляет и что чувствует. Она призналась самой себе, что человек может быть строителем и созидателем чего угодно, и это не снимает с него обязанности быть человеком, умеющим любить. Орест будет тем мужчиной, который в любви не заметит или сможет пройти мимо корыта. Какая редкость! А прощать? Про прощение у Ореста не было ни строчки. Она усмехнулась: ему еще нечего прощать. Это с возрастом умение прощать становится синонимом умению любить. Любовь держится прощением, становится покалеченной, изломанной, кровоточащей, но держится, кое-как, через судороги души, пока не возникнет вопрос: а надо ли ее держать? Есть ли она, если постоянно случаются сбои? Может, обманываешь сам себя, сберегая несуществующее? Кто знает? У Ореста пока только сила чистоты и полет.

Учительницу не отпускали мысли и чувства. Ей нужно было поделиться своим открытием с коллегами, чтобы облегчить собственные переживания, вызванные работой ученика. Она зачитала отрывки из его сочинения в учительской тем преподавателям, которым доверяла. Притихшие, посерьезневшие они тоже кивали головами: «Бедный мальчик! Он не принадлежит себе! Как это страшно!» Все они знали, что он любит Лилю, и видели, что ее сердце еще не тронуто чувством.

– Если у них сложится, он расцветет пышным цветом. Мы еще о нем услышим!

– А если нет? Зароет себя?

– Не должен, характер у него сильный. Просто будет жить без внутреннего солнца.

– Да, когда люди делают ставку на что-то и ставка не оправдывается, требуется срок, чтобы оправится и выстроить жизнь по новому сценарию. Главное, не опуститься от разочарования!

– Даже страшно, – передернула плечами учительница биологии, – сколько еще им всем предстоит пережить!

– С ним все ясно, а что с ней? Такая многообещающая девочка!

– Исполняли бы они то, что обещают!

– А она явная Наташа Ростова. Все, что обещает, вбухает в семью.

– Ну и ничем не плохо! Лишь бы ценили!

– В семье стараний столько требуется, что не каждую женщину хорошей женой назовешь! Жене надо уметь жертвовать.

– Вот именно!

– Низами, да? Поищу, почитаю, интересно!

Пятерка за сочинение по здравому педагогическому размышлению поставлена не была, потому что Орест совсем не затронул общественной пользы, своего будущего вклада в благо народа, а быть индивидуалистом в наше время никак невозможно. Рядом с четверкой учительница оставила строгий комментарий: «Оригинально, но слишком я-чно, без злободневности. Не затронуто значение любви в широком смысле – к Родине, народу и пр. Не проведены параллели с отношением к теме любви других авторов русской и мировой классики. Не затронуто значение (или сравнение) выбранных идеалов в становлении и возвышении личности человека» – когда писала, специально сердито хмурилась, чтобы не задумываться о собственном двуличии, ведь во благо же, нечего ему зацикливаться на себе, успеет еще настрадаться!

А Орест, читая замечания, лишь тонко улыбнулся: «А вот любят шаблоны в датском королевстве!»

***

Юные выпускники поступили в один институт. Лиля – потому что хотела продолжить династию и стать врачом, Орест – потому что медицинский выбрала Лиля. Оба шли на красный диплом, она – из привычного прилежания и прекрасной памяти, он – потому что вдруг обрел свое дело. Она специализировалась по педиатрии, он заинтересовался урологией, но потом страстно увлекся теорией, что мужские половые органы – это видоизмененные женские, и его поглотила гинекология.

– Ничего себе, тебя заносит из стороны в сторону! – рассмеялась Лиля перемене его направления. – А вроде всегда такой стабильный и консервативный человек!

– Вы, гражданка, плохо знаете подданных датского королевства! Они и не на такое способны, если что-то им понравится!

Живой механизм, обеспечивающий зачатие, развитие и рождение ребенка казался Оресту божественно совершенным, одновременно простым и понятным и сложным и загадочным. На практике он показывал удивительную интуицию в диагностике, ему казалось, он чувствует движение токов, крови, веществ в органах малого таза женщин, чувствует, где сбой и почему.

Преподаватели выделяли Ореста, проча ему блестящее будущее, предлагали остаться на кафедре, не оставлять науку.

Лиля знала, что будет работать спокойно и качественно в какой-нибудь районной поликлинике.

– Протирать юбку, – говорила она, – но протирать так, чтобы не было стыдно! А ты рви выше и дальше!

– Почему же протирать? Ты умница, можешь сделать карьеру.

– Если я правильно себя ощущаю – а я правильно себя ощущаю! – во мне нет ни капли честолюбия. Знаешь, какие во мне бродят силы и желания? – Орест вопросительно поднял брови. – Я буду женой, простой, великолепной женой! Как моя мама, тут яблочко от яблоньки вообще не откатилось, – рассмеялась она. – Только бы мне муж попался хороший, любящий и семейный, как мой папа! Тогда я буду счастлива. Как думаешь, встречу я такого? – она вплотную приблизила лицо к его лицу и он ощутил теплоту ее дыхания и головокружительный аромат кожи. Тонкий, девичий, едва уловимый запах чистоты и прелести, упругой свежести и молодой крови, пульсирующей под тонким слоем эпидермиса. Эпидермис нежнейший! Как же Лиля прекрасна! Как, наверное, сладка!

– В твоем датском королевстве сыщется для меня подходящий жених?

Орест густо покраснел и смущенно кивнул. Для нее он готов был перевернуть мир, не то, что стать верным и заботливым супругом, когда же она увидит его? Почему она не млеет от него, как он от нее, от его аромата, от его привлекательности, ведь он симпатичен, другие девушки кокетничают с ним? Его выразительные синие глаза и густейшие русые волосы давно стали притчей во языцех сокурсниц. В чем секрет привлекательности? По какой причине возникает притяжение к одним и не возникает к другим? Он не мог этого понять и страдал, ему не хотелось принимать за аксиому, что законы любви никому не ведомы. Что она дается, как далась ему. Казалось, все сложности существуют для других, у него совсем свой, особый случай, и если не прямо сейчас, то в следующее мгновение или завтра, или в конце недели, но Лиля воспылает к нему любовью. Хотя бы потому, что он пылает любовью к ней. Должна же быть награда! Ведь старание и преданность не должны пропадать втуне!

Иногда ее обычная ласка случайно превосходила привычную меру и Ореста охватывал трепет: неужели случилось? Она сама не понимает, что переменилась к нему? И до следующего случая, свидетельствовавшего, что ничего не изменилось, он был упоен счастливым ожиданием подтверждения. В такие периоды он был так силен и вдохновлен, что чувствовал себя способным сотворить мир заново.

***

На четвертом курсе Новый год встречали большой компанией в студенческом общежитии. Приглашенными оказалось еще множество ребят из разных ВУЗов, было шумно, весело, игриво, потому что молодая кровь бурлила, и все стреляли глазами направо и налево. Лиля выглядела изумительно, она всегда излучала обаятельную женственность и так любимые ею пастельные цвета в одежде добавляли ей аппетитную сладость. В этот вечер глоток шампанского зажег в ее фиалковых глазах такой блеск, что у Ореста не было сил спокойно смотреть на нее. Интуитивно он угадывал в ней чувственную натуру и понимание этого туманило его разум и томило тело. Как сладок должен быть ее вкус! Как упоительны, наверное, ее объятия!

Он твердо решил объясниться в любви до окончания праздника и чем больше собирался с силами, тем ощутимее они оставляли его. Он боялся услышать отказ, вернее, пресловутое заверение в дружбе, братских чувствах и прочем, что его бы убило. Он чувствовал, что Лиля его совсем не воспринимает как мужчину, и сердце его сковывало ледяным ужасом: если откажет, все потеряет смысл. Зачем тогда ему этот мир? Ведь его мир всегда вращался вокруг Лили.

Он уже несколько раз танцевал с ней медленные танцы, трепеща от ее хрупкости и девичьего аромата, и видел, что она совсем не сосредотачивается на нем так, как он на ней. Ей было легко и радостно, она всем улыбалась, получала поздравления и желала чего-то в ответ. Трепет Ореста не достигал ее. Она не различала, с ним танцует или с кем-то другим.

Он сидел с ней рядом за столом и мучительно решался как бы нечаянно взять ее за руку, но руки ее порхали в оживленной беседе, она вертелась и часто толкалась в него плечом. Орест был близок к отчаянию.

Лилю в очередной раз пригласил какой-то парень, Орест приготовился наблюдать привычную картину, как оба смеются и скользят глазами по сторонам, не задерживаясь в веселье друг на друге, но вышло иначе. Парень был спокойный, даже флегматичный, он ничего не говорил Лиле и держал ее на расстоянии от себя, почти на вытянутую руку. Он смотрел на нее, прямо и просто рассматривал ее лицо и его взгляд словно говорил: я – мужчина, вижу тебя, женщину. И Лиля остановилась в праздничном вращении. Она уже не смеялась, не вертела головой по сторонам, тоже смотрела в лицо этому молчаливому парню, трогательно приподняв подбородок. У Ореста перед глазами поплыли белые круги, потом он жалел, что земля не разверзлась у него под ногами и не поглотила его, раз и навсегда освободив от мучений.

Парень взял Лилю за руку, отвел на диванчик у окна, и остаток ночи они провели в разговоре, все так же глядя в глаза друг другу, поглаживая ладони друг друга, а Орест смотрел на них, словно паралитик, которому хочется кричать, но нет никакой возможности.

Расходиться стали поздно, к восьми утра. Лиля вернулась к Оресту, и они отправились домой вдвоем, как делали это всю свою жизнь, разве что оба молчали, каждый о своем, нахохлившись на морозе, глядя под ноги, не высовывая рук из карманов, громко похрустывая снегом. Душа Ореста разрывалась, Лилина пела, а небо рождало умопомрачительный восход, торжественно и щедро утверждая первый день нового года, но неблагодарные юные земляне совсем этого не замечали.

***

Вечером Орест по обыкновению поднялся к Лиле, ему мучительно хотелось увидеть ее, побыть с нею рядом, удостовериться, что ничего страшного не случилось и все между ними по-прежнему. В прихожей сияющая Лиля шепнула ему:

– У меня Гена! Помнишь его? Вчера познакомились.

Оресту потребовалось время унять накатившую черноту и слабость, и он замешкался с тапками и прошел в ванную вымыть чистые руки.

– Познакомьтесь! – официально представила Лиля поднявшегося с дивана молодого человека. – Геннадий, тоже будущий медик, хирург, правда, из другого ВУЗа. А это мой Орест, мы с ним с трех лет вместе, как сиамские близнецы. – Она обняла Ореста за плечо, мягко заглянула ему в глаза, ожидая подтверждения. Орест пожал протянутую руку, кивнул и деревянной колодой плюхнулся на диван. Говорить сейчас ему было трудно, но этого от него никто и не ждал, новому знакомому и Лиле вполне хватало друг друга. Сквозь шум в ушах и чуть плывущее сознание Орест смотрел на них, идиотски улыбаясь.

Приходилось признать, что к Геннадию трудно придраться. Он был симпатичным брюнетом, на удивление органичным в поведении, и чувствовал себя как дома. Орест хаживал к Лиле в гости чуть ли не каждый день на протяжении почти двадцати лет и все равно всегда оставался чуть напряженным, боялся совершить какой-то промах, не соответствовать семье Дубровских. Он старался дотянуться до них и все никак не мог почувствовать себя равным. Гена же смотрел на Лилю ласково, без суеты и заискивания, как будто это он знал ее с младенчества и был вхож в дом целую вечность. Говорил он с ней с добродушием и нежностью родственника, то ли снисходительно, то ли поощрительно, то ли завуалированно выражая свою приязнь. Называл ее исключительно Лилечкой и выходило это так же естественно, как у ее родителей. Сколько лет Орест тайно ждал момента, когда у него появится право называть ее по-семейному, Лилечкой, и только мысленно позволял себе такую вольность! Его лоб с каждым толчком крови изнутри бил вопрос: почему так? Где справедливость? Разве не он заслужил право на то, что так непринужденно присвоил себе Геннадий?

Потрясение и возмущение Ореста в конце концов ослабели и он оказался способным лучше наблюдать за ними. Он поражался все больше и больше: откуда взялись между этими двумя доверие, приятие и притяжение, если они знакомы всего несколько часов? Откуда? Почему? Кто из них старался для возникновения близости? Он знал, что никто. Если бы он сам не видел момент их знакомства и сейчас не наблюдал за характером их общения, то не поверил бы, что такое бывает. У них все возникло само собой. Как будто так и было задумано. А что делать ему? Ему, положившему смысл своего существования на то, чтобы приблизиться к Лиле? В душе Ореста разливались растерянность и возмущение. Казалось, что его жестоко обманули, но кто? Кто и в чем?

Лариса Ивановна пригласила всех к столу, и Гена спокойно и совершенно по-свойски беседовал с ней и с Петром Ивановичем, рассказывая что-то о последней премьере в Ленкоме, где блистал Леонид Каневский. Они все говорили на одном уровне, это чувствовалось. Стол был заставлен угощениями, впрок наготовленными на новогодние праздники. Ореста неприятно резануло, что он скован и стесняется положить себе чего-либо, а Геннадий успел отведать всего понемногу, расхвалил каждое блюдо, особенно восторгаясь говяжьим холодцом. Мол, сроду не видел такого высокого и прозрачного студня! Хозяйка сияла от удовольствия и озабоченно всплеснула руками, что забыла подать черный хлеб. Как же можно кушать студень без черного хлеба? Быстро исправила оплошность и пододвинула к Геннадию еще и вазочку с маринованными маслятами. Оресту было обидно до слез, почему он, тысячу раз евший у них, всегда робел и только встав из-за стола, проглатывая слова, наспех, как будто что-то плохое, выдавал: «Спасибо, было очень вкусно» И ему всегда снисходительно кивали: «На здоровье!» Он ненавидел эту снисходительность! Ненавидел! Именно за то, что сам ее вызывал.

Лариса Ивановна смотрела на Геннадия с восхищением и одобрением, было очевидно, что она в восторге от нового знакомого дочери и уже рисует себе счастливые картины будущего. К Оресту она всегда была лишь покровительственна. Раньше Орест не раз спрашивал себя, почему родители Лили не препятствовали их дружбе, ведь его семья для них имела значение. И льстил себе, считая, что они видят в нем перспективного молодого человека, способного достичь такого положения в обществе, которым можно гордиться и дать счастье их дочери. Но сейчас пришел другой ответ: они не беспокоились, потому что видели, что Лиля к нему равнодушна как к мужчине. Вот почему они всегда были к нему сдержанны – боялись обнадежить! Как все это унизительно! Обидно и унизительно!

***

Еще два года Орест терзался тайной ревностью и надеждой, что отношения Лили и Гены разладятся, он познал муки сердца и много раз ему казалось, что он больше не выдержит видеть их вместе. Любимое, обожаемое лицо его нежной Лили целовал другой. Она смотрела с бесконечным восхищением на другого, подсовывала пирожки и снимала ворсинки с пиджака другого, и норовила прижаться и приласкаться не к нему, Оресту. Много раз несчастный Орест давал себе клятвенное обещание не общаться с ними, но не хватало никаких душевных сил не видеть Лилю, не слышать ее голос, не чувствовать ее аромат. Товарищи дорогие, ведь она и есть его жизнь!

Какой мукой для него было видеть чувственность их отношений! Множество самых разных изменений в глазах Лили, в ее лице, в движениях тела и прочих едва уловимых глазом реакций свидетельствовали Оресту, что Лиля – услада для мужчин, что она чувственная женщина. Как она млела от прикосновений и поцелуев Геннадия, как менялось выражение ее лица, иногда становясь неприкрыто сладострастным! Иногда это даже отталкивало. Как самка. Однажды в кафе Геннадий положил руку на спинку дивана, он сидел рядом с Лилей и казалось, будто он обнимает ее, а Орест сидел напротив них. Лиля посмотрела в окно, потом на руку Гены, упавшую ей на плечо. Она не могла отвести взгляда от его широкой, крепкой кисти и ее лицо приобрело тяжелое, какое-то звериное выражение, как будто она хотела, чтобы эта рука покрыла ее, желала впиться зубами в мясистую плоть ладони и изжевать ее. Орест смутился, никогда бы он не подумал, что столь спокойная в жизни девушка может испытывать такие сильные чувства. Эта жадность к страсти его несколько испугала, смог бы он насыщать ее, стань они парой? Лиля всегда казалась слишком чистой и возвышенной. В своем воображении он лишь нежно и робко касался ее губами. Даже в наивысшие пики своего чувства к ней и физического желания он испытывал нежность и хотел ласкать ее губами, руками, словами, долго и трепетно, чтобы она внимала ему и таяла в шелке его неги. То, что он открыл в ней, к неге не имело отношения и почти шокировало его. Он боялся признать, что робеет перед ее темпераментом, страшится не соответствовать ее запросам, и этот страх существовал независимо от того, что Лиля ему не принадлежала. Это добавляло ему неуверенности в себе – никогда он не будет ровней ей, не вызовет желания подчинится ему. Никогда он не хотел партнерства с ней, жаждал обрести ту мужскую силу в себе, которая подчиняет любое женское начало. Каким-то наитием он угадывал, что женщина подчиняется тому, кто ее восхищает. Он хотел восхищать ее и старался для этого, но она почему-то не восхищалась. Однако со временем смятение его успокоилось тем, что все пары в конце концов прилаживаются друг к другу, приладились бы и они. Иногда Орест горько усмехался, что мысленно строит отношения с Лилей, несмотря на Геннадия. Любовь упряма. Молодость упряма. Только судьба неумолима.

Орест приглядывался к Гене, пытаясь определить его темперамент. По всему выходило, что он такой же, как сам Орест. И не боится же! Вообще не похоже, чтобы Гена задумывался об этой стороне их отношений. Он принимал Лилю как должное и все ее сокровища считал своими, поэтому не разглядывал их. Оресту это было жаль. Гена сам себя обкрадывал. А Лиля? Будет ли она удовлетворена? Внутренний голос подсказывал Оресту, что не вполне, но он скептически спрашивал себя, не надежда ли на то, что Лиля разочаруется Геной, подсказывает ему это? Гена больше был одержим осуществлением их планов на будущее, чем драгоценностями тела и души своей невесты. Он любил мечтать, как они будут жить, через какое время чего добьются и достигнут. В эти моменты Лиля смотрела на него с восхищением, а когда он замолкал, то взгляд ее соловел и наливался знакомой тяжестью. У Гены подобной тяжести не было никогда. Он говорил: «Кухня будет светлая, – и чмокал Лилю, припечатывая свое пожелание у нее в голове, – а посуда какого цвета? Может, цветную, для контраста?» И смотрел на невесту, ожидая подтверждения. Она невнятно отвечала, продираясь сквозь завесу восторга перед ним: «Как хочешь» или «Какая разница?» – смотрела на него так, словно хотела съесть. Он огорчался ее хозяйским безразличием и чуть недовольно встряхивал ее за плечи: «Так нельзя! Надо четко представлять, чего мы хотим» Взгляд Лили красноречиво говорил, что она хочет его. Гене это казалось некоторой безалаберностью. Почему Гена так слеп? Со временем Орест понял, что сам стал чуток и наблюдателен от горя, от вечной неудовлетворенности и ожидания, заставляющего его прислушиваться и присматриваться к малейшим изменениям в ней. В радости он был бы слеп не меньше Геннадия. Счастье слепо, горе зряче.

Обнаруженная темпераментность Лили добавляла Оресту боли. Что он потерял! Потерял ли? Была ли она когда-либо, хоть одно мгновение, его? Он такого мгновения не знал. У него всегда была только надежда. Сейчас он терял надежду. Не все спокойно в датском королевстве! Разве только Лиля поймет, что Гена равнодушен к женскому кладу, скрытому внутри нее. Но как это возможно понять невинной, неопытной девушке, ослепленной любовью? Сейчас она сыта собственными чувствами, лишь со временем, когда улягутся и насытятся первые восторги, когда разовьется аппетит тела, она поймет, что ей не хватает того, что дает Геннадий. Хотя, со временем и он может развиться и раскрыться. Кто знает, как будет? После появления Гены Орест перестал верить, что сам кует свою судьбу. В нем появилось ощущение, что она куется без его ведома. Король не властен в датском королевстве, обидно!

***

По окончании учебы молодые влюбленные поженились и уехали в другой район города, сняли там квартиру, поближе к больнице, куда устроился работать Геннадий. С Орестом отношения прекратились сами собой.

Что осталось у Ореста? Он не мог радоваться Новому году, этот праздник каждый раз отнимал у него очередную порцию жизненной энергии, обнажал бессмысленность и безрадостность существования. Восьмое марта и День рождения тоже заставляли его чувствовать себя вычеркнутым из жизни. Никому не нужный Попов Орест, разве это не печально? Плачьте, подданные королевства!

Часть 2

В субботу Оресту исполнится тридцать четыре года. День рождения его совсем не радовал, напротив, тоска грызла душу. За прошедшие годы он не смог принять того, что в его жизни нет Лили, скорее, он отказался от самой жизни. Все шло бесцветно, как-то зря и ни к чему. Он не думал об этом прямо, вообще ни о чем не думал, кроме работы. Его сердце сдавило еще в памятную новогоднюю ночь и с тех пор не отпускало. И если в течение года ему ни о чем не думалось, то собственный День рождения, Новый год и Восьмое Марта проходили с болью. Его должна была поздравлять и любить Лиля.

После института Орест устроился гинекологом в районную поликлинику и без всякого движения сидел на одном месте. Никуда не вырос, ничего не достиг. Трудился как конь на пашне, безотказно соглашаясь на замены, праздники и внеурочные. Как и ожидалось, стал блестящим диагностом, но ни на какие вершины не рвался, тогда, десять лет назад, из него вышел весь дух, он стал каким-то механическим человеком. Орест жил бобылем, иногда