Текст книги "Тенеграф"

V

Саннэ выскочила в коридор, а потом на свет, на большую дворцовую лестницу, с которой открывался вид на крыши и площади Серивы, на ее террасы, два залива и искрящееся море. Она сбежала вниз, почти столкнувшись с придворными дамами, прервав им длинный ритуал la baila, придворного обхода, проводимого в светлую пору всеми культурными людьми.

Она пробежала улочками дворцового квартала. Раз-другой кто-то крикнул на нее, поскольку она едва не наступила на чужую тень, проносясь мимо людей куда ближе, чем в эту пору позволяли серивские обычаи. Проскальзывала она сквозь пространство, полное прилавков, прохожих, телег и бестенных лошадей столь же быстро, как сквозь черный мир теней. Была она ловкой. На Севере привыкла гоняться ради забавы за котами и собаками, но в Сериве почти не попадались маленькие звери. Суровые законы запрещали держать в городе созданий, которым не обрезали тени, а услуги тенемастеров были дороги.

Вскоре Саннэ оказалась под домом Ремарко Мартинеза, ректора серивского университета, председателя Королевского Теологического Совета, которого сама она называла просто лысым дядюшкой.

Мартинез имел слабость к хольбранвийцам, поскольку вторая жена его происходила из Алефбааха, из родных сторон Хольбранвера. И пускай умершая пять лет назад женщина обладала голосом, подобным заржавевшим железным петлям, задницей, подобной мешку с шерстью, а также привычкой громко пускать ветры, но когда она отошла в иной мир, мастер Ремарко уже во время первой тихой ночи понял, как сильно не хватает ему супруги, – и истово зарыдал.

С Хольбранвером официально он встречался по делам науки, неофициально же – чтобы играть в шахматы за бокалом густого серивского порто. Но на самом деле для того, чтобы слушать суровый акцент Хольбранвера и расспрашивать его о родных его краях, вспоминая свою дорогую супругу, ее покрикивания, храп и ветры, а затем, между движениями фигур, утирать кончиком большого пальца слезу в уголках глаз.

Саннэ еще не дотягивалась до молотка-колотушки, потому она просто отворила дверь и вбежала внутрь. Ремарко она нашла в кабинете внизу, с большим томом на коленях, громко храпящего.

– Папа прислал известие, – крикнула она так громко, что лысый дядюшка аж подскочил.

– Саннэ? – спросил, протирая глаза. – Это мило с твоей стороны, правда, но что случилось с Армандом? Маленькая девочка и вправду не должна в одиночку бегать по улицам.

Саннэ скривилась.

– Я не маленькая девочка. А это важно, очень-очень важно. Арманд бы что-то перепутал или кому-нибудь рассказал бы. Папа думает, что ему уже давно платят люди эклезиарха или шпионы Детрано. А скорее всего – и те и другие.

Только теперь Ремарко проснулся по-настоящему. В один момент старческая медлительность спала с него, словно свинцовый плащ, взгляд сделался острым. Если уж известие было секретным, он видел три возможности. Первая: Хольбранвер все еще продолжал свою подрывающую закон и обычай практику вскрытия трупов. Обнаружил что-то новое, чем неотложно хотел похвастаться. Вторая: он снова дал втянуть себя в дворцовый заговор, который завершился чьей-то смертью. Третья: он проговорился о еретических идеях эклезиарху, и оказался в Голодной Башне, и теперь дожидался помощи.

Он дал Саннэ знак, чтобы та продолжала, и она слово в слово повторила известие от отца. Хольбранвер в двух словах описывал в нем собственное открытие, подчеркивая его значение, обещал презентацию и просил о встрече с докторами разных дисциплин и о дискуссии, которая могла бы пролить на его достижение немного света.

Когда она закончила, Мартинез был синим, будто труп.

– Это невозможно. Просто-напросто невозможно. Скажи отцу, что, конечно, я и вправду могу пригласить несколько человек из академии. Но столь необычная концепция требует необычных доказательств. Я надеюсь, что твой отец знает, что делает, поскольку – Великий Свете! – иначе его засмеют так, что и сам король ему не поможет. Я уже слышу, как станут говорить в коридорах университета: «Проклятый Хольбранвер в очередной раз смеется над нами, а мастер Мартинез ему в этом помогает!» Конец, моя дорогая, конец нам обоим! Однако, если бы такое и вправду удалось… Тогда говорили бы: «Хольбранвер – величайший мудрец со времен Альрестела, а его учитель, мастер Мартинез, – человек настолько же великого ума…» Великий Свете, я надеюсь, что он не ошибается!

– Да, дядюшка. Не переживайте, папа вас не подведет.

– Еще посмотрим, дорогая моя. Еще посмотрим… Послушай, передай отцу, чтобы он приготовился к показу на завтра. Я приглашу нескольких доверенных особ на пять часов в Зал Медиков. Отсюда беги прямо домой, главными улицами. И не дай себя никому зацепить, а прежде всего – ради богов Ибра! – не говори никому о том, что сделал папа. Никому, понимаешь. Одно неосторожное…

Он внезапно прервал себя, поскольку ему показалось, что за дверьми он услышал шорох. Но ничего не повторилось, а мастер Мартинез был уверен, что в доме они одни, и потому он снова повернулся к девочке.

– Да, дядюшка, – сказала Саннэ. – Я понимаю.

– Ну хорошо. Беги, девочка, – ответил он, вытягивая из шкатулки маленький сахарный шарик.

– Я уже… – начала Саннэ, но через миг взяла конфету и выскочила из мастерской.

Сразу после того как девочка вышла из дома мастера Ремарко, покинул его и некий слух. Породила его голова экономки мастера, госпожа Мархияс, когда та пришла с рынка намного раньше, чем обычно, а по дороге на кухню на минутку остановилась под дверью кабинета. Подслушанный разговор так ее возбудил, что, едва лишь распаковав корзину, она побежала к подруге, чей муж – временно лишенный работы крысолов – тоже оказался дома. Подслушав разговор кумушек, мужчина понял, что новость может оказаться достойна нескольких серебряных монет. Потому он отправился прямиком к знакомому купцу, чей амбар он некогда спас от нашествия грызунов. За сплетню он получил горсть гнутых шеклей, купец же понес ее дальше, к дому, где ее перехватили его сын и дочь, после чего с каждым из них она отправилась дальше.

Сын передал ее за картами знакомым кутилам, те шепнули ее своим патронам в надежде, что она придется им по вкусу и принесет немного денег. Патроны из трех разных родов еще в тот же день проконсультировались насчет новости с собственными учеными. К тому же на каждом этапе своего пути сплетня ширилась, попадая в уши куртизанок, слуг, друзей, детей.

Таким вот необычным образом, всего-то за день, из-за одной служанки, которая оказалась под дверьми ректора Ремарко Мартинеза в неподходящий момент, еще до вечера большая часть важных персон в Сериве знали, что ученый с Севера сумел открыть нечто противное законам природы.

Все качали головами, пытаясь догадаться, что бы это могло быть. И даже самые горячие противники, завистливые ученые, дворцовые конкуренты и сам эклезиарх Андреос не могли и подумать, что демонстрация завершит придворную карьеру ученого так быстро и так решительно.

И не мог к этому привести даже донос, который Мартинез написал в ту же минуту, как Саннэ покинула его дом.

* * *

Солнце давно миновало зенит, тени удлинились. Утренний гам на улицах стих. Чем больше пространства пожирали темные пятна, расползшиеся по городу, тем меньше людей выходило наружу. Начиналась дневная сиеста, время длинных теней, когда обитатели Серивы в безопасном укрытии домов отдыхали ото дня, начатого еще до рассвета. Копили силы для вечера, когда свет луны, более безопасный, чем пронизывающее сияние солнца, позволит снова – и без страха – выйти на аллеи столицы, чтобы пить, танцевать, развлекаться до утра.

Серива воистину жила лишь ночью, и теперь, затаившись, нетерпеливо ожидала сумерек.

И’Барратора даже не заметил, что город обезлюдел. Он шел вперед, глядя под ноги, а чужие тени обходил, скорее, благодаря привычке, чем специально.

Кошель с золотом (он уже посчитал – пять золотых эскудо и несколько серебряных реалов) давил ему на грудь. Нечасто бывала у него при себе подобная сумма. В Сериве жизнь человеческая была дешева, в то время как хорошее оружие и информация стоили немало. Немало стоили также медики, алхимики, своего стоила и комната на улице Аламинхо. Потому и суммы, которые И’Барратора откладывал у знакомого банкира на старость, всегда были жалостно скромны, и на нынешний день наверняка меньше, чем один этот кошель.

Подумал он, что это, возможно, хорошее время, чтобы заглянуть к Бенингу – лысому и хромому торговцу, который привозил в Сериву множество ценных томов. Какое-то время назад был у него на продажу фехтовальный трактат с чудесными иллюстрациями, произведение анонимного мастера (причем имелись подозрения, что автором мог оказаться сам Пурпурный Капюшон, Рехаур дель Аргон, в половине стран мира приговоренный к изгнанию). Подобный трактат мог бы почти сразу поднять престиж хиреющей школы И’Барраторы.

Арахон Каранза Мартинез И’Грената И’Барратора не поддался, однако, искушению и не стал проведывать книжника. Хотя имел право расслабиться в качестве компенсации за засаду, организованную Аркузоном, и за смерть ученика и друга, однако он понимал, что не заработал этих денег честно, согласно контракту. Эрнесто Родригано все еще был жив и наверняка нетерпеливо кружил теперь по комнатам своего дворца у Площадей Шести Родов, планируя очередные подлости. Из-за него погибло пятеро людей, из которых как минимум двоим – Ариего и таинственной девушке – И’Барратора смерти не желал.

Пять жизней за пять круглых золотых эскудо.

Немногочисленные прохожие расступались перед задумавшимся фехтовальщиком, шагавшим по узким улочкам. Наконец он добрался до знакомого трехэтажного дома с белеными стенами и плоской крышей, с раскрашенным синим балконом, с которого видна была засыпанная мусором улица. Никто не желал здесь обитать – слишком близко к Треснувшему Куполу и высящемуся в нем Ребру Севера, которое в последнее время, словно воткнутая в течение ручья палка, рассылало по тенепространству складки и волны. После того как здесь несколько раз одичали тени, более богатые обитатели оставили свои дома. Их место заняла беднота, а с ней пришли грабители, разодетые уличные девки, прокаженные и бестенники.

Арахон долго стучал дверным молотком, пока наконец не ответил ему скрип отворяемых засовов. Дверь открылась, и в узкой щели он увидел смуглое продолговатое лицо с длинным благородным носом и сжатыми губами, покрытыми слоем кармина. А ниже – ладонь и небольшой пистолет с колбой из темного дерева, инкрустированной слоновой костью.

Какой-то миг И’Барратора не знал, чем все закончится. Глаза донны Иоранды, как всегда, были холодны и непроницаемы.

Он вытащил из-за пазухи кошель, и тогда дверь отворилась настежь.

– Дядя Арахон! – донеслось откуда-то из темноты, и сразу после этого вылетела оттуда маленькая фигурка, подскочила к мужчине и обняла его за ноги.

И’Барратора без слов взъерошил мальчишке волосы, глядя одновременно на донну Иоранду, чтобы удостовериться, что женщина не против этого. Потом вошел внутрь.

Внутри было вовсе не бедно, ему казалось даже, что с момента последнего его посещения тут сменились шторы, а в главной комнате на втором этаже появилось деревянное трюмо. И’Барратора поймал себя на мысли о том, для кого Иоранда могла бы так краситься, и сразу же одернул себя. Некогда она была дамой, поэтому ничего странного, что она все еще хотела соответствующе выглядеть. А даже если кому и продавала себя, как в те дни, когда после смерти мужа оказалась в нужде, он не имел права ее осуждать, хотя сама мысль о том, что она могла снова принимать клиентов, заставляла его кровь кипеть.

Не зная, что делать, они уселись за стол. Мальчишка воспринял это как приглашение и сразу же вскочил фехтовальщику на колени. Сделал это без малейших раздумий, отчего Арахон смешался. В этом возрасте должно бы уже спрашивать разрешение, прежде чем нарушить приватное пространство другого человека, тем более что солнце еще не зашло.

– Дядя Арахон! Ты сегодня убил каких-нибудь плохих людей? Бах, бах! Научишь меня, дядя, чему-нибудь новому? Тот укол я целую неделю учил, показал его даже мальчишкам с улицы, а стражник из городской гвардии, господин Аргонез, когда увидел, как я это делаю, смеялся и говорил, что когда-нибудь я выиграю турнир…

Мальчишка не переставал болтать. И’Барратора смотрел поверх его головы на донну Иоранду, которая сидела на фоне темной стены, за столом, сложив белые ладони на столешнице. Блестящая юбка из зеленого батиста и бледное лицо по контрасту с темным фоном выглядели, словно идеальное кьяроскуро влаанмаркских мастеров кисти. На лице женщины он, кажется, даже заметил легкое обещание улыбки, которую северные мастера столь часто старались ухватить, создавая портреты дам.

Джахейро попытался вытащить у него из-за пояса дагу. Донна Иоранда наконец улыбнулась.

– Сынок, ступай вниз, маме нужно поговорить с дядей Арахоном.

– Но ма-а-ама!

– Ступай вниз. Если будешь вежливым, дядя научит тебя чему-нибудь новому. Невежливым мальчикам не дают в руки рапиры, потому что это может принести несчастье.

Джахейро сжал губы, а потом соскользнул с коленей И’Барраторы. Спустился по скрипящим ступеням, недовольно топая.

– Кто на этот раз? – холодно спросила донна Иоранда, когда сын был уже внизу.

– Что?

– Кого ты убил? Если приходишь и отдаешь мне это, – указала на толстый кошель, который фехтовальщик положил на стол, – значит, мучает тебя совесть.

– Я…

– Только не ври. Я еще чувствую на тебе кровь.

– Реальто Аркузон. Он предал меня, попытался убить.

– Гнида. Не верю, чтобы ты о нем жалел. Кто еще?

– Двое приспешников… и какая-то женщина.

– Все понятно, – вздохнула она. – И что? Полагаешь, что кошель все изменит? Думаешь, я тебе кто? Тряпка, о которую ты можешь вытирать залитые кровью руки? Твоя совесть?

– Если ты не желаешь меня здесь… – пробормотал он, приподнимаясь.

Белая ладонь ухватила его за предплечье.

– Нет, останься. Я не хотела, чтобы это прозвучало так жестко. Просто… Когда ты, черт побери, был здесь в последний раз? Месяц назад? Я чувствую себя такой…

– Прошу прощения.

– Я с самого начала должна была тебя возненавидеть.

– Аргонез тут был? Зачем? – И’Барратора решил сменить тему.

– Он беспокоится. Говорит, что это уже ненормальный квартал для одинокой женщины.

– Он прав.

– Перестань, Арахон. Помнишь, как я воткнула тебе стрелу в бедро, когда ты впервые сюда вошел?

– Я был один, но…

– Да ладно тебе. Ну, хватит. Съешь что-нибудь?

Он заколебался, но потом кивнул. Если чего-то сейчас он и хотел, то лишь как можно дольше оставаться в этом доме, где пахло крахмалом, сушеными травами, розовой водой, женской пудрой. В доме, наполненном исцеляющей тишиной и темнотой.

Донна принесла два оловянных кубка, наполненных разведенным водой вином, деревянную тарелку с кусочками сыра и холодного мяса и нарезанным хлебом. И’Барратора сразу вонзил зубы в мясо, обильно посыпанное грубо молотым перцем.

– Мой муж тоже так выглядел. Всегда, когда он возвращался из… ну, понимаешь. Он тогда всегда был голоден. Не говорил этого, но я видела по его глазам. Убийство вызывает аппетит.

Очередное воспоминание, о котором И’Барратора предпочитал бы не слышать.

– Ты иногда выходишь? – сменил тему.

Она пожала плечами.

– Джахейро выходит. Рассказывает мне все, что услышит на улицах. Порой болтает часами. Он умный мальчуган, ты даже не догадываешься, сколько он знает о жизни.

– Он знает, что…

Ее лицо исказила гримаса, и Арахон тотчас решил, что теперь именно он поднял неподобающую тему.

Порой ему казалось, что их разговоры – будто ухаживания двух ежей.

– Нет, конечно же, нет, – ответила она. – Ты полагаешь, что иначе я бы пустила тебя на порог? Не будь наивным, Арахон!

– Сейчас у меня есть время. Я думал, мы можем провести его вместе.

– Как? Пойти в твою таверну? Сидеть там с потными мужиками, с тем буффоном Д’Ларно и нудным Каминой? За кого ты меня принимаешь? Только этого не хватало!

– Я не это имел в виду.

– А что тогда, Арахон? Потому что я не вижу в этом городе больших возможностей для наемного разбойника и бывшей шлюхи.

Сказала она это столь мягко, с такой легкой улыбкой, что он не нашелся, что ответить. Он с трудом проглотил несколько кусков, а потом уставился на свои руки.

– Знаешь, почему ты ко мне пришел? – спросила она через минуту. – Потому что начинаешь терять контроль над собственной жизнью. Четверо убитых за день? А сколько за последнюю неделю, за месяц? Этого никто не выдержит, Арахон, разве что палачи эклезиарха. Но наверняка не нормальный человек вроде тебя.

Он беспокойно шевельнулся, открыл рот, но донна Иоранда не позволила ему говорить.

– Да, я знаю, ты считаешь иначе: что это такая же профессия, как и любая другая, и тот, кто берется за оружие, понимает, что может от оружия и погибнуть. Но подумай кое о чем другом. Четыре человека? А люди ведь не живут одиноко, каждый из них – часть большой системы, рода, у них есть друзья, сторонники. От каждого из нас расходится во все стороны целая паутина. Вырезаешь человека из сердцевины этой паутины, и она начинает рваться. Нитки расходятся во все стороны: семьи в трауре, осиротевшие дети, жаждущие мести братья, страдающие любовницы. С каждой смертью в Сериве появляется все больше таких свободных концов, все легче в них запутаться. Скажи, Арахон, когда все это рухнет? Есть ли еще какое-то место в этом городе, которое ты не зацепил своей рапирой? Полагаю, что нету, иначе бы ты ко мне не приходил. К оборванной нитке.

Фехтовальщика в очередной раз поразила проницательность этой женщины.

– Иоранда… – начал он осторожно. – Ты говоришь о какой-то паутине, о кругах по воде, которые расходятся при каждом движении. А что с людьми, чьи круги – куда шире моих? Что с Эрнесто Родригано, с Аркузоном, с грандами, королем, эклезиархом? Такие у нас времена. Серива – кипящий котел, а не спокойное озерцо, в котором лишь я мучу воду, как ты хочешь это изобразить. А если я сам – всего лишь круг? Если это из-за Ламмондов и Аркузонов, живущих в этом городе, я делаю то, что делаю?

– Да, я уже такое слышала. Винсенз рассказывал то же самое, – лицо Иоранды внезапно укрылось в тени. – Знаешь, почему я тебя не застрелила, когда ты пришел сюда впервые после его смерти? Когда я увидела, как нагло ты прокрадываешься в дом, где еще царит траур?

Он не ответил, всматриваясь в трещины на столешнице.

– Потому что смерть – это не ответ на смерть. Кровью не смоешь кровь, а лишь сильнее в ней перепачкаешься. Перерезая новые нити – не восстановишь паутину. Этого ни ты, ни Винсенз никогда не понимали. О нем я могу лишь плакать, но надеюсь, что ты это поймешь, пока у тебя есть время. Полагаешь, что смерть Аркузона никак не аукнется?

И’Барратора молчал. Медленно протянул руку, словно к пугливому зверьку, а потом положил ее на ладонь донны Иоранды. Но когда их руки встретились, глаза разошлись.

Наверняка вы раздумываете над тем, кто я такой, чтобы столь подробно наблюдать интимные моменты Арахона и вдовы Винсенза де ля Роя? Боюсь, пока что я не сниму маску. Сперва выслушайте всю историю, чтобы на суждения ваши не повлияло мое имя, профессия или степень близости с Арахоном И’Барраторой.

После ужина женщина спустилась вниз, чтобы проверить, спит ли мальчишка. Арахон почувствовал, что должен вдохнуть свежего воздуха. Отодвинул скобу на дверях в конце комнаты и вышел на маленький балкончик над спускающейся в сторону порта улицей. Выпуклая брусчатка лоснилась в свете заходящего солнца. Она ослепила И’Барратору, так что прошло некоторое время, прежде чем он заметил, что именно сделал. Вскочил, словно ошпаренный, внутрь. Ибо тень его отбрасывала длинную линию на весь переулок.

Он задумался на мгновение, какой строитель мог спроектировать в таком месте балкон без крыши, и не подкупил ли случайно Винсенз королевского инспектора. Балкончик наверняка не служил для того, чтобы проводить на нем время – разве что ночью. Для чего же он был нужен? Был ли это путь к бегству? Или, возможно, оружие?

Арахон вспомнил, как он много раз взбирался этой улочкой, чтобы добраться до задних дверей дома. Сразу же воображение подбросило ему картинку: две дюжины дворцовых гвардейцев шагают вверх по переулку, чтобы арестовать Винсенза, а он внезапно оказывается на балконе с солнцем за спиною. Отбрасывает на всех свою длинную тень и, словно пророк из легенд, раскидывает в стороны руки.

Винсенз – черный гигант, который со смехом стоит на террасе, ожидая, пока все стражники кинут оружие и тоже начнут смеяться.

А потом Арахон внезапно вспомнил другого Винсенза. Того, что умирал в его объятиях, прижимая руки к ране на груди, а меж его пальцами, из безошибочно проткнутой аорты, брызгала светлая кровь. Винсенза пропыленного и бледного, Винсенза – миниатюрку с испуганным, мраморным лицом. Помнил даже, что губы его смертельного врага двигались, словно тот желал что-то сказать, но не слетало с его губ ничего, кроме последнего свистящего вздоха.

Из задумчивости его вырвал голос вдовы.

– Планирую поставить замок.

– Что?

– На дверь. Джахейро почти достает до засова. Не хочу, чтобы он вышел туда и натворил глупостей, пока меня не будет дома.

– Джахейро уже должен знать Ритуал Тени. Ты должна бы отдать его в школу, – ответил Арахон, удивленный суровостью собственного голоса.

– Я учу его сама. Есть у меня одна книжечка о хороших обычаях. Читаю ему, при случае показываю буквы. Но он еще ребенок, он не всегда сумеет… Думаю, ему нужен отец.

Арахон отвел глаза, не выдержав странного, удивительно настойчивого взгляда вдовы. Сквозь щели в деревянных ставнях смотрел он на улочку и размышлял над ее тоном. Слышалось ли в ее голосе обвинение, несколько приглушенное течением времени? Или же предложение?

Но этот короткий момент, когда он мог что-то ответить, это крохотное окно в другое будущее, которое отворилось перед ним на миг, быстро захлопнулось, изгнанное холодным ветром, что ворвался внутрь. Донна Иоранда вздрогнула, Арахон прикрыл дверь, а потом они вернулись за стол.

Исчерпав за вином все безопасные темы, они не знали уже, о чем говорить. И’Барратора чуть придвинулся к своей подруге, избегая, чтобы тела их соприкоснулись.

Так было лучше, они оба это чувствовали. Слишком мало выпили, чтобы позволить себе поцелуи.

И’Барратора полагал, что граница, которую невозможно переступить, граница, их разделяющая, возникает из-за того, что именно он убил мужа Иоранды и осиротил ее ребенка. Он не знал, что причина совершенно иная. Донна Иоранда просто не желала, чтобы сыну ее пришлось однажды убить приемного отца, как, согласно сервинским обычаям, велела бы ему честь.

Однажды они решили, что, когда мальчику исполнится пятнадцать лет, Иоранда расскажет ему историю противоборства двух славных фехтовальщиков, полную неожиданных встреч, поединков, погонь и предательств. В конце опишет ему их последнюю встречу. Ту, которая из стычки переросла в мрачную кровавую схватку. Только один из противников мог ее пережить.

Оба боялись лишь одного: что прежде чем настанет этот день, какой-нибудь злой язык шепнет мальчишке правду, не выбирая при этом слов. Готовый к такой возможности, Арахон решил, что пока что он научит мальчугана владеть рапирой и кинжалом так хорошо, как только сумеет. Хотел дать ему честный шанс, захоти парень выполнить требования чести и отомстить за отца.

С того времени всякий раз, когда он смотрел в его голубые, полные доверия глаза или видел материнскую улыбку Иоранды, задумывался над тем, что, если дойдет до конфликта, сумеет ли он превозмочь инстинкт, заставит ли себя позволить уколу Джахейро достичь цели.

Пока же все это была лишь призрачная возможность, неясно маячащая в отдаленном будущем. Но И’Барратора думал об этом всякий раз, когда проведывал донну. И именно потому он проведывал ее не слишком часто.

Снаружи наступила ночь. Стены быстро остывали, холодный ветерок с моря врывался в дом донны Иоранды сквозь неплотные ставни. Женщина задрожала, и тогда И’Барратора, ведомый скорее инстинктом, нежели сознательным желанием, придвинулся и обнял ее.

Сидели они так долго. Иоранда отодвинулась, лишь когда внизу раздался топот мальчишеских ног.

– Ступай, – сказала она, вставая. – Если уж ты сюда пришел, по крайней мере, минутку-другую можешь посвятить Джахейро. Он мне не простит, если ты не научишь его чему-то новому.

Арахон поднялся с улыбкой, а потом двинулся следом в решимости обучать руку, которая, как он подозревал, некогда проткнет его клинком.