Текст книги "Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945"

В октябре 1929 года рухнул нью-йоркский фондовый рынок. Миллиарды долларов бесследно улетучились. Процветанию в стране неограниченных возможностей внезапно пришел конец. Миллионы людей, считавших, что у них устойчивое финансовое положение, остались без гроша. Предприятия закрывались, люди оказывались на улице. Армия безработных росла.

Вряд ли нацистские главари, слабо разбиравшиеся в хитросплетениях мировой экономики, осознали, к чему приведет коллапс мировых рынков, но Яльмар Шахт ясно видел последствия. 23 июня он сообщил рейхсканцлеру Герману Мюллеру, что готов взять на себя ответственность за план Юнга. В ноябре Геринг встретился с Шахтом и узнал, что тот намерен связать свою судьбу с нацистами. А через несколько месяцев Шахт подаст в отставку под тем предлогом, что более не верит в осуществление плана Юнга.

Зато в план Юнга верил министр иностранных дел Густав Штреземан, которому отводилась роль главного злодея в пропагандистском сценарии Геббельса. Сначала Штреземан примыкал к правым, во время войны поддерживал политику аннексий, но после поражения пришел к выводу, что восстановить Германию можно лишь на основе сотрудничества с союзниками.

В сентябре 1923 года правительство Штреземана отменило злополучную политику пассивного сопротивления во время оккупации Рура[27]27
  До ноября 1923 года Г. Штреземан занимал пост рейхсканцлера. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. В 1925 году он подписал Локарнские договоры, которые были по сути подтверждением Версальского[28]28
  Л. Шварцшильд. «Мир в состоянии транса». (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Но даже в Локарно Штреземан дал ясно понять, что не считает себя обязанным соблюдать статус-кво на востоке, подразумевая границу между Германией и Польшей. В сентябре 1926 года он добился приема Германии в Лигу Наций, чему немало помогла его дружба с французским министром иностранных дел Аристидом Брианом.

Геббельсу даже попытка следовать политике Штреземана казалась смертным грехом. «Штреземан не обычный человек, как все остальные, а воплощение всего зла, что есть в Германии, – писал он. – Его иностранная политика подобна огромному пустырю, усеянному обломками – это проблемы, за которые он брался и которые никогда не решал».

На муниципальных выборах 17 ноября 1929 года нацисты получили более двадцати процентов мест в новом городском совете. Это была личная заслуга Геббельса, который вел всю кампанию, ночи напролет выступал на митингах, готовил статьи, памфлеты и плакаты. Он определенно стал на один шаг ближе к цели – к завоеванию Берлина. Теперь «Ангрифф» стала выходить дважды в неделю.

В течение 1930 года Геббельсу предстояло обеспечить и другую важную победу. Издательский дом Штрассеров не справлялся с делом. Братья были в ссоре, и Гитлер решил, что Отто слишком полевел. Он выкупил долю Грегора в издательстве, прекратил выпуск штрассеровских газет и отстранил Отто.

Гитлер приказал Геббельсу исключить Отто и его друзей из партии. В период ганноверских событий эти люди были на стороне Геббельса, но он не терзался сомнениями, когда надо было выполнять приказ фюрера. Несколько позже, когда главарь берлинских СА и его близкий друг капитан Штеннес объявил вместе со своими штурмовиками забастовку, требуя повышения жалованья и политического статуса, Геббельс выгнал и его.

Эти события произошли в разгар новой кампании. Рейхстаг снова был распущен, и перевыборы должны были состояться 14 сентября 1930 года. Геббельс с оптимизмом оценивал шансы своей партии. Он во всеуслышание предсказывал, что нацисты возьмут сорок мест в новом составе против прежних двенадцати. Комментарии прессы были более чем ироничны, говорили даже, что Геббельс скоро подавится своими словами, потому что ни одной партии не удавалось еще утроить число своих избирателей в период между выборами. Но оказалось, что Геббельс не давал пустых обещаний. Насмешники не приняли во внимание созданную им за прошедшие восемнадцать месяцев удивительную пропагандистскую машину.

И теперь он запустил ее. Его агитаторы наводнили всю Германию, от больших городов до маленьких деревушек. Все нацистские лидеры, включая самого Гитлера, должны были до хрипоты произносить речь за речью.

Кампании, подобной этой, Германия еще не видела. Геббельс разработал для своих ораторов по-военному четкий план мобилизации, чтобы они ни минуты не сидели без дела. Он организовал шесть тысяч митингов. Он натягивал гигантские тенты и собирал под ними десятки тысяч людей. Он устраивал сборища по вечерам на открытом воздухе при свете горящих факелов. Миллионы плакатов покрывали стены домов в городах. Вся нацистская пресса объединилась под его единым командованием. Он лично следил за тем, как журналисты освещают его митинги, и по утрам во всех нацистских газетах по всей стране появлялись репортажи-близнецы. Нераспроданный тираж раздавался бесплатно. Пятьдесят тысяч экземпляров нацистских газет превратились в полмиллиона.

14 сентября на выборы пошло беспрецедентное для Германии число избирателей. Они часами простаивали в очередях перед избирательными участками. Очевидно, многие из них пришли голосовать впервые в жизни.

К вечеру были подведены первые итоги. Разумеется, они не были окончательными и показали некоторое увеличение голосов, отданных за нацистов, что, впрочем, никого не удивило. Правительство к тому времени уже убедилось, что первоначальное предсказание Геббельса – сорок мест в новом рейхстаге – сбывается.

Ночью потоком поступали результаты дальнейшего подсчета голосов. Внезапно люди, ждавшие у радиоприемников, члены кабинета на Вильгельмштрассе, нацистские лидеры, сгрудившиеся вокруг Геббельса, – все вдруг узнали о победе нацистов, похожей на лавину.

В 1928 году в Восточной Пруссии нацисты собрали 8000 голосов, теперь – 253 000. Во Франкфурте-на– Одере урожай вырос с 8200 голосов до 204 000, в Померании – с 13 500 до 236 000, в Бреслау – с 9300 до 259 000, в Тюрингии – с 20 700 до 243 000, в Кельне – с 10 600 до 169 000, в Лейпциге – с 14 600 до 160 000, в Гамбурге – с 17 800 до 144 000. А в Великом Берлине прирост был с 50 000 до 550 000.

Это было как гром с ясного неба. Чиновники снова и снова перепроверяли отчеты в поисках возможной ошибки. В правительственной штаб-квартире некоторые высокопоставленные лица были настолько потрясены, что выпили лишнего и делали не совсем благоразумные заявления прессе. Но цифры были верны. Восемнадцать процентов всех принявших участие в выборах, то есть 6 400 000 человек, отдали свои голоса нацистам. Гитлеровская партия стала второй по влиятельности в рейхе (при все еще сохранявших лидерство социал-демократах), и в новом рейхстаге теперь ее должны были представлять 107 депутатов. Это был невиданный успех. Вряд ли во всем мире найдется политическая партия, которая сумела бы за два года увеличить свое представительство в десять раз.

На следующее утро репортеры всех газет ринулись в берлинскую штаб-квартиру нацистов. Они жаждали взять интервью у шефа пропаганды, которого справедливо считали виновником торжества. Впервые ненацистская пресса захотела узнать мнение Геббельса. Но он ограничился несколькими краткими заявлениями, сказав, что не располагает временем для газетчиков. «Сражение едва началось, – сухо изрек он. – Вернее, оно еще и не начиналось. Я только что отдал указание готовиться к грядущим событиям».

И он удалился, чтобы продиктовать статью под названием «107».

В тот день многим пришла в голову мысль, что Гитлер предпримет новый путч. Правительство после выборов пребывало в растерянности, так что переворот мог бы удаться. Но Гитлер не сделал ничего подобного, а десять дней спустя, во время процесса над тремя армейскими офицерами в верховном суде Лейпцига, поклялся, что будет оставаться в рамках законности.

Геббельс по-своему интерпретировал гитлеровскую «законность». «Конституция не определяет цель политического развития, а лишь диктует средства ее достижения, – писал он. – И в рамках таких ограничений любая политическая цель становится достижимой… Сама по себе революционная цель не есть метод. Человек может сражаться на баррикадах, но быть реакционером. Он может сражаться, используя законные конституционные методы, и при этом его цели будут оставаться революционными».

Внешняя сторона жизни Геббельса изменилась после успеха. Он перенес штаб гауляйтера в лучшее помещение на Хедеманнштрассе, 10. Всем, кто приходил к нему, он охотно объяснял, что во время войны в этом офисе располагался Вальтер Ратенау – да-да, тот самый Ратенау, чьи книги он некогда с восхищением штудировал и чьих убийц он потом возводил в герои, один из самых видных деятелей послевоенной Германии. Бывшая штаб-квартира Ратенау была своего рода историческим местом, и Геббельс видел иронию судьбы в том, что именно он теперь переехал туда.

Результаты успеха партии были налицо. Продажа «Майн кампф» шла в гору. Известные американские и английские корреспонденты брали интервью у Гитлера. «Ангрифф» стала ежедневником. Если Геббельсу требовались деньги, ему стоило только позвонить партийному казначею, и тотчас же появлялся подписанный чек. Многие толстосумы были готовы раскошелиться, чтобы, пока не поздно, вступить в партию.

Филиалы Геббельса в Мюнхене были все же побогаче, чем его штаб-квартира в Берлине. Но в мюнхенском клане его так и не признали своим. Он оставался неукротимым и агрессивным, как и прежде. Ни больших сигар, ни выпивки. Его вывела из себя статья в небольшой газетенке, где Геббельса изобразили изнеженным и разленившимся буржуа. Геббельс взорвался: «Клевета! Они лгут!» Он приказал полностью перепечатать статью и снабдил ее собственными комментариями.

«Личная жизнь Геббельса… Он живет в роскошных апартаментах в Шарлоттенбурге (апартаменты вовсе не роскошные и вовсе не в Шарлоттенбурге, а в Штеглице). Он все еще холост (единственное верное замечание во всей статье). Но уже ходят упорные слухи, что он станет зятем товарища по партии господина Кунце (прелестно! У Кунце нет дочерей). Отношение к прекрасному полу у великого маленького доктора в основном платоническое (правильно!). Городской шум не тревожит его в фешенебельных покоях из шести комнат (они не фешенебельные, а комнат, увы, всего две)». И далее в том же духе. Видимо, репортер задел его за живое.

Рейхстаг собрался 13 октября. Геббельсу пришло в голову, что день, когда взоры всей страны будут прикованы к Берлину, прекрасно подходит для какой-нибудь эффектной выходки. Он разработал план вместе с графом Вольфом фон Хелльдорфом, беспутным отпрыском благородного семейства, шантажистом и игроком, который стал новым командиром берлинских штурмовиков. В тот самый час, когда сто семь нацистских депутатов вступали в рейхстаг, тысячи штурмовиков в цивильной одежде били окна и витрины в магазинах и предприятиях, принадлежавших евреям. Когда его спросили, не он ли стоял за бесчинствующими молодчиками, Геббельс с негодованием ответил, что он совершенно ни при чем. Через три года он без зазрения совести признается в том, что был главным подстрекателем.

Другая возможность попасть в заголовки газет представилась, когда на экраны вышел американский фильм по роману Э.М. Ремарка «На Западном фронте без перемен». Геббельс уже давно сделал Ремарка объектом нападок: тот был пацифистом, и его книги выходили в издательстве, принадлежавшем еврею. Но главная причина заключалась в том, что, ругая бестселлер[29]29
  За первый год после выхода в свет роман разошелся тиражом 1,2 млн. экземпляров. (Примеч. ред.)


[Закрыть], Геббельс без усилий привлекал к себе внимание. Та же причина побудила Геббельса обрушиться на кинокартину.

Вот как описывает случившееся один из друзей Геббельса[30]30
  В. Краузе. «Геббельс». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

«На другой день после премьеры мы сидели в штабе Геббельса на Хедеманнштрассе. Доктор Геббельс раздавал указания. За несколько минут он набросал план, который должен был наделать шуму далеко за Берлином. «Но как мы раздобудем столько билетов на вечерний сеанс?» – спросил кто-то. Геббельс поднялся и щелкнул пальцами. Несколько телефонных звонков, и билеты у нас. Через полчаса они уже розданы нужным людям. В тот вечер кинотеатр был полон нацистов…

Остальное вам известно. Несколько выпущенных белых мышей неприятно взбудоражили публику. Газовые гранаты распространяли зловоние. Зал охватила паника. Вызвали полицейских, те обыскали все и не знали, что делать дальше. Арестовать кого-либо за нарушение порядка было невозможно. Зрители дружно требовали продолжить показ фильма».

Как бы то ни было, но из-за снующих по полу мышей и ужасной вони представление пришлось отменить. Геббельс сам продиктовал материал для утреннего номера «Ангрифф». Он сам присутствовал в зале и запомнил все подробности. В итоге прокат фильма во всей Германии оказался под угрозой.

Берлин смеялся, а Геббельс надеялся, что последним будет смеяться он. Но через несколько месяцев выяснилось, что он ошибался. В марте 1931 года в «Ангрифф» был опубликован короткий рассказ о боевых действиях в период Первой мировой войны. Его прислал неизвестный корреспондент, а редактор, посулив тому известность в будущем, пропустил рассказ в печать.

Уже на другой день либеральные берлинские газеты сообщили, что рассказ «неизвестного корреспондента» переписан слово в слово из знаменитой книги Ремарка. На этот раз Геббельсу крыть было нечем.

Но обычно шеф пропаганды не лез в карман за словом. В те дни он нуждался в красноречии, как никогда раньше. 10 февраля 1931 года нацистские депутаты покинули рейхстаг, и Геббельс, утратив парламентскую неприкосновенность, сразу же оказался втянут в множество судебных разбирательств. Среди всего прочего ему пришлось защищаться от обвинения в организации еврейских погромов 13 октября и давать показания под присягой.

«Положение было довольно скверное, – вспоминал он позднее. – Лжесвидетельствовать напропалую было нельзя, так как хватало очевидцев, способных открыть правду. С другой стороны, также было нельзя признаваться, что я сыграл в событиях не последнюю роль, иначе я оказался бы за решеткой. У меня оставался единственный выход».

Ему оставалось одно – притвориться невменяемым. Он кричал на судью, на прокурора, клеветал, разыгрывал безобразные сцены, от которых у присутствовавших волосы вставали дыбом. В конце концов судья приговорил его к штрафу в двести марок за оскорбление суда. Зато Геббельс добился своего: его освободили от необходимости свидетельствовать под присягой. А кроме того, о нем опять писали в газетах.

В марте 1930 года Генрих Брюнинг заменил социал– демократа Германа Мюллера на посту рейхсканцлера. Он любил предаваться воспоминаниям о тех временах, когда он в чине капитана участвовал в войне. Не без гордости он также подчеркивал, что находился в оппозиции к революционным событиям 1918 года. Он был честен и добр по натуре, однако не имел представления о том, как остановить упадок экономики и растущие радикальные настроения в массах. Его заботило одно – сбалансированный бюджет. Для этого следовало урезать расходы, что означало сокращение аппарата чиновников, и заморозить субсидии, что вело к росту безработицы и, следовательно, побуждало людей примкнуть либо к нацистам, либо к коммунистам. Капиталисты всерьез встревожились и начали переводить деньги за границу, что, в свою очередь, тоже вело к закрытию предприятий и увеличению числа безработных.

Экономический кризис принимал всеобщий характер. В мае 1931 года лопнул «Остеррайхише кредитенштальт», один из крупнейших банков Европы, контролировавшийся венским семейством Ротшильд. Германию и Австрию охватила паника. Встревоженные инвесторы отзывали иностранные кредиты, началось бегство из банков. Гинденбург взывал к президенту США Гуверу, который предложил Франции и Англии объявить для Германии годичный мораторий. Тем не менее депрессия усиливалась. 13 июля закрылся банк Якоба Гольдшмидта, двадцать четыре часа спустя его примеру последовали все другие немецкие банки. То же произошло с берлинской фондовой биржей. Гиганты немецкой экономики были повержены.

Страну захлестнуло отчаяние. Люди боялись, что инфляция превратит в ничто их сбережения. Брюнинг не мог придумать ничего лучшего, чем снова экономить. Его пугала грядущая зима, которая, по его признанию, должна была стать «худшей за истекшее столетие». К середине сентября стало ясно, что вскоре без работы окажутся по меньшей мере шесть миллионов немцев. Из Соединенных Штатов приходили известия, что число безработных вот-вот перевалит за десять миллионов. Банк Англии отменил золотой стандарт.

Человечество трепетало. Геббельс был преисполнен оптимизма. Он чуял, что появился Шанс. Летом он заявил, что удвоит число членов партии, и сдержал обещание. Теперь нацистская партия насчитывала миллион человек, и заявления о приеме шли ежечасно. Чем хуже становилось при Брюнинге, тем легче было убедить людей голосовать за Гитлера. Чем мрачнее прогнозы, тем с большей яростью будут искать выход массы.

Берлинская либеральная газета «Берсенкурьер» верно поняла, что представляет собой Геббельс. «Вы не правы, если думаете, что Геббельс руководствуется известным изречением «После нас хоть потоп». Он его переиначил и читает так: «После потопа мы!»

Геббельс подводил людей к мысли, что им не на что будет надеяться, если у власти останется Брюнинг. «Они вложили вам в руку камень вместо хлеба, – писал он. – Пять миллионов немцев уже без работы, а зимой их станет, по словам канцлера Брюнинга, семь миллионов (для внушительности Геббельс увеличил оценку Брюнинга на миллион). Вы все, мужчины и женщины, останетесь без работы и без надежды, и самое глубокое отчаяние овладеет вами…»

Все, что нацистская пропаганда должна была делать в крайне тяжелом кризисном положении, это раздавать обещания. И Геббельс их раздавал – всем подряд, невзирая на классовую принадлежность и род занятий. Очень часто он впадал в противоречия. Так, например, хозяевам доходных домов он говорил, что арендная плата повысится, а жильцам – что снизится, крестьянам – что цены на зерно вырастут, а рабочим – что хлеб подешевеет. Но люди не обращали внимания на то, что одни его обещания плохо согласуются с другими. Они были благодарны даже за призрак надежды.

Неужели Германия уже созрела для того, чтобы угодить в лапы к нацистам? Неужели дело уже зашло слишком далеко? В октябре рейхспрезидент Пауль фон Гинденбург дал аудиенцию Адольфу Гитлеру. Фюрер не произвел на него большого впечатления. Гинденбург счел его излишне болтливым. По его словам, в лучшем случае Гитлер мог бы претендовать на должность начальника почтового ведомства.

Страхи отступили, люди вздохнули с облегчением. Многим казалось, что Гитлер ничего не добьется. Однако Яльмар Шахт именно теперь стал налаживать тесную связь с Герингом и Геббельсом. Он им внушал, что для пессимизма нет оснований. Время работает на них, утверждал он.

Так оно и было. Со дня на день положение ухудшалось, голодными массами овладело отчаяние.

Именно в те мрачные дни Геббельс женился.

Магда, высокая, стройная и очень яркая блондинка, была дитя неудачного брака. Ее отец, герр Ричель, отличался большой ученостью и слыл знатоком буддизма и восточных языков. Он отдал дочь в один из монастырей в Бельгии, где она научилась бойко говорить по– французски и по-английски. Мать Магды, весьма привлекательная женщина, происходила из семьи среднего достатка, и ее более всего беспокоило материальное благополучие. Она бросила Ричеля ради некоего Фридлендера, берлинского бизнесмена и еврея по национальности, с которым у Магды сложились очень хорошие отношения. Второй брак тоже оказался неудачным, а потому она ушла от Фридлендера и снова вышла замуж – за господина Берендта, с которым в конце концов тоже развелась.

Ей принадлежал небольшой парфюмерный магазинчик, который достался ей от Фридлендера и которым она сама управляла. Как-то раз, в 1917 году, во время короткого отдыха мать и дочь познакомились с Гюнтером Квандтом. Тот был процветающим промышленником и прекрасно выглядел для своих сорока с лишним лет. Он пригласил их покататься в его автомобиле. В итоге он потерял голову от восемнадцатилетней Магды и сделал ей предложение. Значительная разница в возрасте между ними породила в матери некоторые сомнения, но Магда согласилась. Она соблазнилась его социальным положением и состоянием, которым она будет владеть как супруга Квандта. Когда они поженились, ей было девятнадцать лет.

Она переехала в виллу из двадцати двух комнат в Бабельсберге, фешенебельном пригороде Берлина[31]31
  Вилла расположена всего в нескольких сотнях футов от того места, где спустя почти тридцать лет Сталин, Трумэн и Бевин подписали Потсдамское соглашение. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Квандты жили на широкую ногу и принимали у себя только сливки общества. После войны они не раз путешествовали в Соединенные Штаты, французскую Ривьеру и Париж. Под влиянием мужа она заинтересовалась политикой. Он придерживался реакционных взглядов и был ярым антисемитом. Впрочем, для богатых евреев он делал исключение.

От первого брака у Квандта было двое сыновей: Герберт и Гельмут. Магда полюбила их. Сама она родила сына Харальда 1 ноября 1921 года. Вскоре после этого старший сын Квандта отправился в Нью-Йорк. На обратном пути, когда он остановился в Париже, его госпитализировали с острым аппендицитом. Магда поспешила к нему, и он скончался у нее на руках. Позже поговаривали о том, что их отношения были далеко не невинными.

Как бы там ни было, Магда не нашла счастья в браке. Ее мать оказалась пророчицей – сказалась разница в возрасте. Однажды Квандт застал супругу с молодым студентом в недвусмысленной обстановке. Он напрямик сказал ей, что требует развода и что она не получит ни гроша.

Оказавшись в затруднительном положении, Магда не растерялась. Она вспомнила, что Квандт держит дома какие-то бумаги. Вернувшись в Бабельсберг, она перерыла весь дом и нашла документы, которые доказывали, что муж уклонялся от уплаты налогов. В последовавшем затем разговоре у Магды уже были некоторые козыри, и Квандт согласился выплатить ей единовременно пятьдесят тысяч марок, предоставить ежемесячное денежное содержание в четыре тысячи марок вплоть до ее нового замужества и обеспечить ее жильем[32]32
  Легенда гласит, что Геббельс впервые встретился с Магдой, когда давал уроки то ли Герберту, то ли Гельмуту, и примерно в это время между ними начался роман. Однако и мать Магды, и ее личный секретарь и близкая подруга Ильзе Фрайбе утверждают, что это не так. Правда, одна из бывших кухарок в доме Квандта клятвенно заявила, что Геббельс бывал у них, но, когда у нее потребовали представить доказательства, выяснилось, что к тому времени она там уже не работала. Все, кто уверял меня в том, что Геббельс служил у семьи Квандт, в конце концов вынуждены были признать, что доказательствами они не располагают, а только слышали нечто подобное от «знающих людей». Мать Магды предложила более или менее правдоподобное объяснение: некто доктор Пихт, гувернер Герберта Квандта, повредил ногу, катаясь со своим питомцем на лыжах в Судетских горах, и некоторое время прихрамывал, из-за чего его могли принять за Геббельса. В любом случае, если бы Геббельс встретился с Магдой в начале 20-х годов, он непременно отметил бы это в своем дневнике, тем более что он весьма пространно описывал свои отношения с женщинами, которые в его жизни значили куда меньше. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Развод завершился в 1929 году. Магда обосновалась в апартаментах в западной части Берлина и стала вести жизнь красивой, элегантной, обеспеченной и свободной женщины. Но вскоре такое времяпрепровождение ей наскучило. Среди ее поклонников были финансисты, поддерживавшие Гитлера, нацистская партия вошла в моду, берлинские аристократы из числа реакционеров находили, что нацисты «примечательные и несгибаемые люди». Взять хотя бы к примеру доктора Геббельса. У него необыкновенный характер.

Кто-то из приятелей предложил Магде ради развлечения поработать на нацистов. Она отнеслась к предложению не слишком серьезно, но несколько часов в неделю – почему бы и нет? Мысль показалась ей забавной, и она отправилась в их штаб-квартиру, где ее приняли очень приветливо. В тот же день она увидела Геббельса.

Он пробудил в ней интерес. Никого даже отдаленно похожего на него она не встречала. Ей захотелось узнать о нем побольше. Магда пошла в «Шпортпаласт» послушать его, и он ее заворожил. Он выглядел потрясающе энергичным, храбрым, стойким и в то же время полным тонкой иронии. Он привлекал ее намного больше, чем богатые дельцы и скучающие аристократы, которые обычно бывали у Квандта. Теперь перед ней был еще молодой и по-юношески очаровательный мужчина с колоссальным интеллектом. Демонический, словно искрящийся образ Геббельса захватил ее воображение. Как и многие другие женщины, она вдруг почувствовала, что он подавляет ее волю.

Геббельс, вопреки сложившемуся мнению о нем, к тому времени стал homme a femme – ловеласом. Его нельзя было назвать красавцем в общепринятом смысле слова. Но женщин привлекали его резкие аскетические черты лица, выразительные глаза, блестящие черные волосы, тонкие нервные руки. Помимо всего прочего, его голос был инструментом, из которого он мог исторгнуть любую мелодию. Голос мог звучать то ласково и нежно, то резко, словно удар хлыста. Его едва заметная хромота служила дополнительной приманкой – женщины находили, что она делает его «интересным».

Вначале Геббельс не обратил внимания на Магду. Но в штабе нацистов она приглянулась едва ли не каждому, и о ней стали говорить. Она была молода, красива и богата – в отличие от других женщин, работавших там. Кто-то из мелких служащих сделал ей нескромное предложение, и она дала ему пощечину. После этого случая Магда решила, что ее ноги у них больше не будет.

Геббельс услышал об инциденте и попросил ее зайти к нему. Он явно наслаждался ее смущением и заставил ее припомнить все неприятные подробности. В конце концов он убедил ее остаться и перевел в архив, где работа была более приятной.

Он взял себе за правило изредка заходить к ней в служебную комнату. Первое время их разговоры касались только политики, потом они перешли на темы, касавшиеся лично их. Она чувствовала, что его интерес к ней растет и что он пытается произвести на нее впечатление. Позже она признается, что отдалась бы ему сразу, попроси он об этом. Но он не просил. Напротив, он вдруг находил благовидный предлог, уходил и не появлялся днями. Потом игра возобновлялась, но в последний момент Геббельс всегда ретировался.

Дело было в том, что Магда внушала ему страх. Она представляла собой все то, чего он никогда не знал: блеск, общество, богатство. Он, не знавший робости перед толпой, не решался пригласить ее на обед из опасений, что оденется не так, как следует, и будет вести себя не так, как подобает себя вести в тех местах, где она часто бывала. Рядом с ней он был по-детски неуверенным. Однажды в ресторане она заказала омара, а он – незатейливый шницель по-венски. Много позже он признался, что просто-напросто не знал, как управляться с омарами, и предпочел «безопасный» вариант.

Ему стало казаться, что она ускользает из-под его власти. Впервые со времен Фрайбурга и Гейдельберга он встретил женщину, заставившую его почувствовать свою неполноценность, и он взбунтовался. Он постоянно ждал от нее подвоха и, чтобы избавиться от неуверенности, стал обходиться с Магдой резко и даже оскорбительно. Магду, которая не поняла причины, такая перемена задела. Поэтому летом 1931 года она забрала маленького сына и уехала на взморье, пытаясь избежать того, что считала преднамеренным унижением.

Через десять дней к ним присоединился Геббельс. Он хотел объяснить свое странное поведение, уговаривал ее понять, что он слишком занят политикой и что у него почти нет времени на личную жизнь. А закончил признанием, что не может без нее жить.

Впервые после неудачного романа с Анкой Гельгорн он почувствовал себя любимым. С ее состоянием и положением она могла бы найти себе лучшую партию, чем Геббельс, у которого не было ни гроша за душой. Но Магда не искала выгоды в любви к нему. Когда он, наконец, сделал ей предложение, прозвучало оно несколько странно. Он сказал, что любит ее и будет счастлив жениться на ней, что хочет, чтобы она стала матерью его детей и «властительницей его жизни», но он, со своей стороны, не может ей поклясться в вечной верности. Смогла ли она понять и оценить его откровенность?

Магда сама не знала, хорошо ли она его поняла и можно ли принимать всерьез его последние слова. Но в ту минуту для нее ничто не имело значения, ничто, кроме Геббельса, кроме ее мужчины.

Мать ужаснулась, узнав о ее решении. Выйдя замуж за Геббельса, ее дочь теряла ежемесячное содержание. Геббельс получал всего девятьсот марок в месяц (четыреста как гауляйтер, и пятьсот как депутат рейхстага). Но только аренда квартиры, где жила Магда, будет стоить пятьсот. Когда ей не удалось отговорить дочь, на помощь был призван герр Ричель. Тот сказал жестко и прямо: по его мнению, Геббельс был и останется никчемным горластым агитатором, он не пара его дочери.

Магда указала отцу на дверь и велела больше никогда не появляться. Даже в более поздние годы, когда он просил разрешения посмотреть на внуков, она оставалась глуха к его мольбам. Матери она объяснила: «Я знаю, что делаю. Если нацисты придут к власти, я буду обеспечена всем. А если придут коммунисты, я и так все потеряю».

В конце 1931 года они поженились. Бракосочетание состоялось в мекленбургском поместье Гюнтера Квандта. Шафером был сам Гитлер. Мать Геббельса просила его венчаться в католическом храме, но к этому имелись препятствия, поскольку Магда была разведенной женщиной. Геббельс обратился за разрешением к епископу Берлина, но бесцеремонный тон его письма практически испортил все дело. Не получив ответа через три дня, Геббельс сообщил епископу, что обойдется и без его благословения. Впрочем, он обходился без него всю жизнь.