Текст книги "Мыши Наталии Моосгабр"

Госпожа Айхенкранц все еще стояла и была смертельно бледна, беспокойна, почти как в ту минуту, когда только вошла сюда. Одной рукой она держала мальчика за локоть и смотрела на госпожу Кнорринг, как на привидение.

– Госпожа Кнорринг, – сказала она взволнованно, – я несчастна. Я несчастна, и госпожа Моосгабр несомненно, подтвердит это. Госпожа Моосгабр вчера вечером привела мальчика из парка домой.

– Госпожа Айхенкранц в самом деле несчастна, – кивнула госпожа Моосгабр.

– Так сядьте же, мадам, – кивнула госпожа Кнорринг, – о мальчике мы все уже знаем. Госпожа Моосгабр подала рапорт, и я сейчас сделаю вывод. – И госпожа Кнорринг вскинула голову, подняла глаза к потолку, словно желая – при всей невозможности – лицезреть над собой портреты Альбина Раппельшлунда и вдовствующей княгини правительницы Августы, и сказала: – Мы еще раз попробуем. Пока мы его оставим дома, раз он вам помогает зарабатывать на жизнь. Вот так, – она посмотрела на мальчика, все время стоявшего возле матери, – попробуем еще раз, но это в последний. Если будешь по-прежнему озорничать, прогуливать школу и бродяжничать, если будешь брать чужие вещи и стрелять птиц, отправишься в спецшколу – пощады не жди. Госпожа Моосгабр ходит на кладбище и будет проверять. Апропо, госпожа Моосгабр, скажите по этому поводу свое слово.

– Если будешь озорничать, – повернувшись к мальчику, госпожа Моосгабр кивнула, – отправишься в спецшколу, в исправительный дом и станешь чернорабочим, поденщиком. И уж совсем вгонишь мать в гроб, слышишь, она же говорит, что она несчастна. У нее такая распрекрасная лавка, другой бы на твоем месте был счастлив, а ты изведешь ее. Он и впрямь изведет вас, госпожа…

– Изведет, – быстро кивнула госпожа Айхенкранц, снова стала спокойнее, и ее пухлые щеки казались уже не такими бледными, однако и теперь, хотя все кончилось удачно, она была, как ни странно, еще бледна и беспокойна… – изведет. Не смей больше ни шляться, ни воровать, – сказала она мальчику, – в кого тебе быть таким, я же порядочная вдова, ты должен был бы в меня пойти. И того духового ружья, что у тебя отобрали, ты тоже больше не коснешься. Госпожа Моосгабр будет проверять, а ты знаешь, что это значит. Госпожа Моосгабр строгая и спуску тебе не даст. Чтобы только ты не попал в спецшколу и меня не замучил. Госпожа Кнорринг, большое вам спасибо за ваше мудрое решение. Я премного, премного благодарна и госпоже Моосгабр, что она так горячо взялась за это дело, я знала, что она большая специалистка и все на свете знает. И лечит. И ты теперь тоже, – сказала она мальчику, – поблагодари как следует этих дам. Сперва госпожу Кнорринг. Встань на колени и скажи: «Милостивая госпожа, я очень благодарен вам, что вы еще раз со мной попробуете. Что я могу остаться дома и помогать в лавке».

Мальчик, улыбаясь, медлил, но потом опустился на колени перед письменным столом и повторил то, что велела мать. Отбарабанив, он быстро вскочил на ноги.

– Так, а теперь поблагодари госпожу Моосгабр, – кивнула госпожа Айхенкранц. – Скажи: «Госпожа Моосгабр, спасибо вам, что вы за меня похлопотали, а также за то, что вчера вечером привели меня из парка домой». Так. – И госпожа Айхенкранц вдруг сделалась почти совсем спокойной, и ее пухлые щеки стали чуть покрываться румянцем. Но тут случилось невообразимое: мальчик на колени не опустился.

Он неожиданно выпятил грудь с белым сухим цветком, улыбнулся и покачал головой.

– Эта госпожа, – улыбнулся он и покачал головой, – домой меня не приводила. Та госпожа была совсем другая.

Госпожа Айхенкранц, смертельно побледнев, стала падать со стула. Госпожа Кнорринг и господа Смирш и Ландл, остолбенев, смотрели на госпожу Айхенкранц во все глаза. А госпожа Моосгабр посмотрела на маленького Айхенкранца, и на лице ее, как ни странно, не дрогнул ни один мускул. Наконец госпожа Кнорринг взяла слово:

– Как это не та госпожа, которая вчера вечером привела тебя из парка домой? Это именно она и есть.

Но мальчик улыбался и качал головой.

– О небо, – очнулась теперь и госпожа Айхенкранц, – это же именно та госпожа, Боже милостивый, это же госпожа Моосгабр, которая нашла тебя в парке и привела к дому.

Но мальчик опять улыбнулся и покачал головой.

– Ах Боже, – воскликнула госпожа Айхенкранц уже смертельно бледная и заломила руки над своим черным чепцом, – я предчувствовала это несчастье. Я предчувствовала. Он, бедняга, болен… – запричитала она, – вчера вечером, когда госпожа Моосгабр вела его домой, он простудился и ночью потерял дар речи…

– Но он же говорит, – вмешался господин Смирш.

– Но у него жар! – воскликнула госпожа Айхенкранц и, посмотрев на госпожу Моосгабр на скамье, сомкнула руки и выпалила: – Госпожа Моосгабр, прошу вас, вы же такая специалистка, спасите меня, несчастную, еще раз. Скажите, что это вы привели его домой. Ведь это были вы. Скажите это здесь госпоже Кнорринг и господам советникам, он ведь не знает, что говорит, у него жар. Я же тебе все утро втолковывала… – госпожа Айхенкранц взволнованно обратилась к сыну: – Все утро, и вчера вечером втолковывала, что тебе говорить здесь, в Охране, а ты возьми да…

– Это была я, – сказала госпожа Моосгабр.

– Ну вот видишь, видишь, – прикрикнула госпожа Айхенкранц на сыночка, – видишь, что это именно та госпожа, а ты несешь всякую чушь, потому что в жару. Ты простудился и потерял дар речи.

– Не потерял, – мальчик неожиданно снова покачал головой, – и не простудился. Это была другая женщина.

– Постойте, – вдруг сказала госпожа Кнорринг за письменным столом, с головой высоко поднятой и лицом очень надменным. – Постойте. Спокойно, сейчас мы проверим. Послушай, – она повернулась к мальчику, – когда эта госпожа вела тебя вчера вечером через парк домой, она читала тебе какой-нибудь стишок? – И мальчик, выпятив грудь, улыбнулся и кивнул. – Госпожа Моосгабр, – сказала госпожа Кнорринг, – прочтите стишок о старушке слепой. Вы прочтите его, а ты послушай.

И госпожа Моосгабр, кивнув, чуть повернулась к мальчику и прочла стишок о старушке слепой:

– «Старушка слепая из церкви бредет, клюкою дорожку никак не найдет. Клюкою дорожку торить нелегко, упала старушка – не подымет никто».

– Прекрасное стихотворение! – воскликнула госпожа Айхенкранц.

– Прекрасное, – сказала госпожа Кнорринг, – так. Говорила тебе дама, что вела тебя домой, этот стишок?..

И мальчик кивнул.

– Так, – кивнула госпожа Кнорринг, – этим доказано все. Все доказано, и поставим на этом точку. И чтобы нам закрыть дело, как я уже сказала, попробуем еще раз. Но если ты не будешь слушаться, отправишься в исправительный дом.

И госпожа Клотильда Айхенкранц вскочила со стула, ее смертельно бледные пухлые щеки сразу же и надолго зарумянились, глаза засияли, в черном платье и чепце она вдруг стала похожа на веселую вдову.

– Как мне только отблагодарить вас, госпожа Кнорринг! – выпалила она весело.

– Не надо нас благодарить, – сказала госпожа Кнорринг за столом, – по крайней мере, видите, что наша Охрана – человечна, никого не обижает и не терроризирует, как подчас люди думают. Мы здесь никого не осуждаем просто так, как, пожалуй, делают в других местах. Мы сначала все выясняем, взвешиваем, у нас всегда побеждает правда. Не знаю, – она поглядела на господ Смирша и Ландла, а потом в ноты, – не знаю, успеем ли мы в срок выучить такую сложную партию. Валторн будет тридцать, а хор – человек сто. Это будет самый великий «Реквием», который когда-либо у нас исполнялся. Не знаю пока, когда будет премьера. Так, госпожа Айхенкранц, вы теперь можете идти, а ты постарайся быть примерным мальчиком.

Когда госпожа Айхенкранц с сыном, горячо поблагодарив и сердечно откланявшись, ушла, госпожа Кнорринг помолчала немного, а потом оглядела канцелярию.

– И в самом деле, происходит нечто особенное, – сказала она, устремив взгляд куда-то в пустоту, – у меня всякие странные предчувствия. Вы, господин Смирш, все эти политические разговоры… – она скосила взгляд к пишущей машинке, – терпеть не можете. Ни дома, ни тем более в учреждении. Но что поделаешь, хоть вы и терпеть их не можете, но от них никуда не денешься. Если бы я точно не знала, что вчера вечером в парке действительно была госпожа Моосгабр, я бы несомненно думала, что этот полосатый мальчик говорил правду. Но у него явно был жар, поскольку вчера вечером в парке действительно была госпожа Моосгабр, она ведь подала нам рапорт. Жаль, госпожа Моосгабр… – госпожа Кнорринг посмотрела на скамью перед собой, – жаль, что вы не дошли с мальчиком до самой квартиры, что остались в кустарнике. Так бы вы избавили госпожу Айхенкранц от излишнего страха. Но к счастью, все и так ясно.

Госпожа Кнорринг умолкла, а господин Смирш за письменной машинкой сказал:

– Я, мадам, не выношу, когда о политике говорит господин Ротт. Господин Ротт ведет слишком двусмысленные разговоры, а это не принято среди людей. Такие разговоры вызывают ненужное раздражение. Мы до сих пор не знаем, хотя и ведутся со спутников исследования, изменчивы ли кольца Сатурна и как они возникли. Мы до сих пор не знаем, является ли Плутон бывшей луной Нептуна или нет. А здесь мы болтаем о таких вещах.

– Не уверена, не известно ли все это уже давно, – в свою очередь сказала госпожа Кнорринг довольно строго, – мне же кажется, что все это уже известно. Но мне не ясен смысл того, что вы называете «слишком двусмысленными разговорами». Мне кажется, что все эти разговоры имеют один-единственный и определенный смысл, то есть мудрый смысл. И почему их не принято вести среди людей? Тогда где же принято их вести? На Нептуне? Или, по-вашему, в нашей стране живут звери? К тому же не думаю, – госпожа Кнорринг тряхнула головой, – что такие разговоры могут вызывать ненужное раздражение. Почему они могут раздражать? Потому что направлены против правителя? Но разве правитель всегда бывает хорошим? Вы, господин Смирш, видите изъян там, где я вижу достоинство, и благодарю Бога за это.

– Мадам, – несколько смущенно произнес господин Смирш за пишущей машинкой и положил палец на клавишу, – здесь госпожа Моосгабр хотела лишь знать, что, собственно, господин Ротт за прикрытой дверью говорил о случае в метро. Я сказал, что вы несомненно сами ей расскажете, если это ее интересует.

– Расскажу, госпожа Моосгабр, – кивнула госпожа Кнорринг, – сообщу вам об этом, причем незамедлительно. То есть я хочу, чтобы именно вы взглянули на этот случай своими глазами. Так вот: в течение долгого времени на почте в метро на станции «Центральное кладбище» исчезали посылки. Это могло быть под силу разве что целой шайке, которой знакома работа почты на перроне. Вчера найден главарь шайки – женщина. Она была арестована на перроне сегодня в полвосьмого утра. Фамилия ее Клаудингер.

– Клаудингер! – вырвалось у госпожи Моосгабр на скамье.

– Но это не та Клаудингер, у которой живет ваш зять, – покачала головой госпожа Кнорринг, – это лишь совпадение фамилий. Та Клаудингер, как я вам уже сказала, по чистой случайности очень похожа на вас. Ей лет семьдесят.

– А что я должна выяснить, госпожа Кнорринг? – спросила госпожа Моосгабр с интересом. – Это тоже касается Охраны?

– Это касается Охраны, – кивнула госпожа Кнорринг, – касается постольку, поскольку есть подозрение, что в шайку расхитителей входил один мальчик по имени Линпек. Линпеку, – госпожа Кнорринг подняла голову, – примерно тринадцать, это сын госпожи Линпек, которая получает алименты от своего первого мужа и держит киоск в метро на перроне станции «Центральное кладбище». После школы мальчик возит по тому же перрону тележку и продает всякую всячину.

– Киоск, – удивленно проговорила госпожа Моосгабр, – она держит киоск в подземке на станции «Кладбище»? А что в нем продается?

– Что обычно продается на вокзале, – сказала госпожа Кнорринг, – разные пирожные, напитки, возможно, сигареты. Может, открытки и марки. Но нас интересует прежде всего ее сын, что возит по перрону тележку. Он продает разные вещи, которые покупают на перронах с тележек. Вы могли бы сходить туда и поговорить с госпожой Линпек и ее мальчиком? – Госпожа Моосгабр быстро кивнула, а госпожа Кноррлнг продолжала: – Спросите их этак окольным путем, что они думают о расхищении посылок, и посмотрите, какой у них при этом делается вид. Выясните, как относится госпожа Линпек к мальчику и что это за мальчик. Судя по сведениям, какими мы располагаем в Охране, и по тому, что я только что слышала наверху, в нем есть зачатки преступника. Меня устроит, если вы подадите нам рапорт в течение недели. Полиция все равно раньше не закончит расследование по делу арестованной, ибо эта женщина глухая.

Госпожа Кнорринг посмотрела на письменный стол, посмотрела в ноты, и госпожа Моосгабр поняла, что аудиенция окончена. Сидя на скамье, она медленно коснулась ноги и потом так же медленно встала. Господин Смирш за пишущей машинкой и господин Ландл у зарешеченного окна молчали, и, казалось, они также считали, что аудиенция окончена. Но госпожа Кнорринг внезапно оторвала взгляд от нот, посмотрела на госпожу Моосгабр и сказала:

– Я знаю, вы не получаете за службу в Охране ни гроша. Но у меня есть возможность хоть как-то возместить вам это. У меня для вас, госпожа Моосгабр, вскоре, видимо, будет одна работа, за которую вы сможете получать жалованье. Я еще не знаю определенно, но это вполне реально. Речь идет о присмотре за мальчиком на несколько часов в неделю в одной богатой семье, на вилле. Хозяин – вдовец, часто не бывает дома, а его экономка не в состоянии углядеть за мальчиком. Нужно следить, чтобы мальчик после школы не шлялся и не озорничал, больше ничего. Он превосходный ученик, кажется, лучший во всей школе. Хромает у него только дисциплина. Хозяин вам за это щедро платил бы.

– Я, пожалуй, приму это предложение, – сказала госпожа Моосгабр, – я справилась бы с мальчиком, при этом успевала бы и на кладбище.

– Я вам дам знать, – кивнула госпожа Кнорринг, – а теперь сходите, пожалуйста, на перрон к госпоже Линпек.

И госпожа Моосгабр наконец действительно смогла откланяться.

Уже за дверью зала ожидания она услыхала, как госпожа Кнорринг сказала:

– Итак, господа, посмотрите в ноты.

А когда госпожа Моосгабр выходила из зала ожидания в коридор, ей почудилось, что из канцелярии доносится пение.

IX

Когда они прошли главные кладбищенские ворота и оказались на площади Анны-Марии Блаженной, башенные часы пробили половину третьего пополудни. Солнце отражалось на западной стороне стеклянной крыши вокзала «Центральное кладбище», который стоял в конце площади. Это было огромное высокое здание – узловая станция подземной дороги и одновременно уличного транспорта: автобусов и троллейбусов. Госпожа Моосгабр в длинной черной юбке, кофте, платке и туфлях без каблуков остановилась на окраине площади, посмотрела на огромное высокое здание вокзала и затрясла большой черной сумкой, словно хотела приободрить себя, но на самом деле она остановилась, посмотрела на здание вокзала и затрясла сумкой для того, чтобы указать привратнице на отдаленные современные дома.

– Там, – указала она, – был трактир, где у меня была свадьба. Трактир «У золотой кареты», но теперь от него и следа не осталось. Теперь на его месте многоэтажка. Ну а за этим вокзалом – ратуша, где нас поженили. А там, у тех киосков, – госпожа Моосгабр указала на киоски из стекла и пластика, расположенные близ отдаленных современных домов, – там сейчас ни одной живой души.

– Госпожа Моосгабр, – выпалила привратница, на ней была летняя цветастая блузка, короткая юбка, и ее щеки ярко пылали, – какое у вас отличное зрение, в такую даль видите, что там ни души. А я уже дождаться не могу. Госпожа Моосгабр, – выпалила она, и ее щеки ярко пылали, – я ведь еще ни разу не видела, как вы работаете. Представляете, за эти двадцать лет, что вы в Охране, я ни разу не видела, как вы работаете. До сих пор мне обидно, что тогда, после похорон Фабера, я торопилась домой, а вы на кладбище гонялись за Айхенкранцем. Но сегодня я увижу вас в деле. Нам пора идти.

Они устремились к огромному высокому зданию вокзала – на его стеклянной крыше отражалось солнце, а возле него стояла статуя Анны-Марии Блаженной, – и госпожа Моосгабр затрясла большой черной сумкой и сказала:

– Как я вам уже говорила, госпожа привратница, когда госпожа Айхен увидела меня, она испугалась и не могла успокоиться чуть ли не до самого конца. А потом поблагодарила меня, что все так удачно вышло. Ну, а мальчик… – госпожа Моосгабр покачала головой, – мальчик не испугался. Он ни за что не мог поверить, что это была я. Сказал, что та женщина, которая его вела, была совершенно другая.

– Совершенно другая, – засмеялась привратница и ускорила шаг, – еще бы. Естественно, как бы он узнал вас, когда в том парке вы похожи были на артистку или на купчиху с Канарских островов. Если бы не я сама вас подкрашивала, я бы тоже не узнала вас. Но эти вещи вы пока можете оставить у себя, – сказала привратница, по-прежнему ускоряя шаг, – вы положили их в шкаф?

– Да, в шкаф, – кивнула госпожа Моосгабр, – шляпу я повесила, чтобы перья не сломались, бусы и подвески положила в шкатулку, а перчатки в пакет. Румяна, пудру и карандаш спрятала в буфет, чтобы мыши не разгрызли.

– Мыши их не разгрызут, – засмеялась привратница, – вот была бы потеха, если бы какая-нибудь влезла в румяна и пудру, представьте себе накрашенную мышь. Ее никто бы и не узнал. Думали бы, что это кошечка. – И привратница снова ускорила шаг и добавила: – Но, госпожа Моосгабр, как вы умеете владеть собой. Когда вы шли по улице, люди смотрели на вас, оглядывали с ног до головы, еще бы, вы похожи были на артистку, а вы на всех, говорите, ноль внимания.

– Ноль внимания, говорю, – кивнула госпожа Моосгабр, – смотрели и матери, и воспитательницы у фонтана, и полицейский, когда я вышла из парка, и люди оглядывались мне вслед, а я ноль внимания. Я понимала, почему они смотрят мне вслед, ведь я уже старая. Если бы я вышла так пятьдесят лет назад, когда в трактире «У золотой кареты» была моя свадьба, дело другое. Но я вам вот что еще хочу сказать, – кивнула госпожа Моосгабр и затрясла большой черной сумкой, – госпожа Кнорринг сожалеет, что я не довела мальчика до самого дома, что я осталась в кустах. Мне надо было довести его до самой квартиры. Но мне не хотелось, раз я была похожа на артистку или на богатую купчиху. И знаете почему? Мне пришлось бы рассказать госпоже Айхен о «Рице».

Они подходили к статуе Анны-Марии Блаженной, стоявшей в тени огромного стеклянного вокзала, госпожа Моосгабр замедлила шаг, и привратница поневоле тоже. Какой-то старый экскурсовод как раз рассказывал там группе иностранцев о статуе.

– Анна-Мария Блаженная, – рассказывал он шепелявым голосом и поминутно хватался за жилетку, где висела золотая цепочка, – была матерью нынешней вдовствующей княгини правительницы Августы, она умерла шестьдесят лет назад в возрасте ста лет. Молва уверяет, что она ходила в народ, в адальбертской часовне пела на хорах, и утверждают даже, что она тайно продавала свечки в церквах. Нынешняя вдовствующая правительница Августа, – рассказывал старенький экскурсовод шепелявым голосом и хватался за цепочку, – унаследовала это, говорят, от нее. Так считается, но это неправда. Вдовствующая княгиня Августа на людях не показывается. Она пребывает в княжеском дворце и правит.

– А почему эту статую поставили именно здесь, возле этого огромного высокого вокзала, – оживленно спросил один иностранец в желтом котелке, – почему не поставили ее чуть в стороне или посреди площади? Возле этого огромного высокого вокзала статуя совершенно теряется.

– Статуя здесь стояла еще до того, как построили высокий вокзал, – сказал старенький экскурсовод шепелявым голосом, – это было именно так, а не наоборот. Вокзал построен по приказу председателя Альбина Раппельшлунда…

В эту минуту госпожа Моосгабр окончательно остановилась и устремила взгляд мимо статуи и иностранцев на площади к тем отдаленным киоскам и современным домам, где когда-то стоял ее свадебный трактир.

– Трактир назывался «У золотой кареты», – снова сказала она привратнице, но привратница в эту минуту смотрела на иностранцев возле статуи, в особенности на того в желтом котелке, и слушала экскурсовода.

– А скажите, пожалуйста, – снова оживленно спросил иностранец в желтом котелке, – это правда, что ваша вдовствующая княгиня правительница Августа на самом деле не правит? Что она в заточении или ее где-то тайно прячут?

– Это неправда, – покачал головой экскурсовод и испуганно огляделся по сторонам, – вдовствующая княгиня правительница пребывает в княжеском дворце в другом конце города и правит.

– А скажите, пожалуйста, – опять спросил иностранец в котелке, – значит, это неправда, что вашей княгини правительницы на самом деле давно нет в живых?

– Это тоже неправда, – экскурсовод снова испуганно огляделся по сторонам и схватился за цепочку на жилете, – это тоже только тайком говорится. Так говорили, еще когда я был совсем маленький. Еще когда я был возчиком на пивоварне.

– У тех киосков, – сказала госпожа Моосгабр, уставившись вдаль, – пока нет ни одной живой души. Все еще послеобеденное время.

– Послеобеденное время, – оторвала привратница взгляд от иностранца. – Бог мой, госпожа Моосгабр, вот-вот будет три. Надо идти. Госпожа Моосгабр, пойдемте. – И они снова устремились вперед.

– Мне надо вам кое-что сообщить, – сказала госпожа Моосгабр, продолжая идти, – госпожа Кнорринг вчера также сказала, что у нее всякие странные предчувствия.

– А какие? – спросила привратница и ускорила шаг. – Что на нас набросятся чудовища с Марса? Или, может, – засмеялась она, – что наступит конец света?

– Не конец света, – покачала головой госпожа Моосгабр, – наверное, что-то другое. Я не поняла, а спрашивать не хотелось.

– У каждого бывают всякие предчувствия, – засмеялась привратница и снова ускорила шаг, они уже приближались к вокзалу, – у меня они тоже были, еще до того, как мой умотал. Наверное, госпожа Кнорринг имела в виду предчувствия политические, скорее всего. Но, скажите, пожалуйста, госпожа Моосгабр, – улыбнулась привратница, и ее щеки ярко пылали, – скажите мне, пожалуйста, как вы, собственно, подступитесь к госпоже Линпек? Просто так подойдете к ее киоску и скажете что-то?

– Прежде чем подойду, мне надо знать, она ли это, – сказала госпожа Моосгабр, – чтобы не завести разговор с кем-то другим. Я должна знать, что это она и что это ее киоск. Потом покажу ей документ и представлюсь. Потом спрошу о чем-нибудь вскользь, а сумку поставлю на пол.

– А почему только вскользь, – быстро сказала привратница, – это потому, что вы выясняете?

– Потому, что выясняю, – кивнула госпожа Моосгабр, – и еще потому, что на этот раз госпожа Кнорринг дала мне указание. Спросите их вскользь, сказала она, что они думают о расхищении посылок. И вообще, какое к этому отношение.

– Какое к этому отношение, – засмеялась привратница и еще больше ускорила шаг, – я просто дождаться не могу. А скажите, пожалуйста, госпожа Моосгабр, госпожа Кнорринг, значит, вам всегда заранее дает поручение?

– Дает поручение, – кивнула госпожа Моосгабр, – она всегда это делает, когда я должна выяснять. Но про этот случай я услыхала на полчаса раньше. Когда я осталась в канцелярии с господами Смиршем и Ландлом, об этом как раз говорил господин Ротт с господином Кефром за соседней дверью, которую господин Смирш потом прикрыл. Но госпожа Кнорринг все равно об этом мне сама рассказала, а как же иначе, если она дает поручение.

Наконец госпожа Моосгабр и привратница оказались у огромного высокого вокзала и вошли в его зал.

Зал был стеклянный, в одной части стояли автобусы, троллейбусы, в другой было множество лавочек с табаком, фруктами, мылом, и везде много надписей и цветных реклам. С западной стороны сюда проникало солнце, но оно было ярко-желтого цвета, потому что огромная стеклянная крыша зала была окрашена в желтый. Странное дело: здесь было довольно пусто.

– Здесь довольно пусто, – сказала привратница, – потому что время послеобеденное. Здесь красиво, правда?

– Красиво, – госпожа Моосгабр потрясла большой черной сумкой и стала оглядывать лавочки с самым разным товаром, а также надписи и рекламы, – тут, собственно, как на рынке. Только тут не продают ни масла, ни птицы. Была я тут всего раз-другой, вы же знаете, подземкой я ездила всего два раза в жизни, именно в тот день, когда у меня была свадьба, сюда в ратушу, а потом в трактир и обратно. Но в то время стеклянного вокзала еще не было. В то время тут была такая низенькая часовенка. Как же мы с вами спустимся под землю…

– Вон там, госпожа Моосгабр, – быстро указала привратница и придала шагу, – вон по той лестнице, где надпись «К метро». Пойдемте туда поскорее, госпожа Моосгабр. Я уж дождаться не могу.

Они заспешили по большому залу к лестнице в подземелье, точно опаздывали на поезд, привратница все время ускоряла шаг, госпожа Моосгабр трясла большой черной сумкой и все время, не замедляя шага, оглядывалась. И привратница сказала:

– А скажите, пожалуйста, госпожа Моосгабр, когда вы приступите к делу, то спросите у госпожи Линпек об этой Клаудингер, что возглавляла шайку? Хорошо бы она оказалась той Клаудингер, у которой живет ваш зять.

– Нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – это доказано. Та все же молодая барышня, а эта арестованная – глухая, и ей семьдесят. Госпожа Кнорринг тоже сказала, что это всего лишь совпадение имен.

– А скажите, пожалуйста, госпожа Моосгабр, – сказала привратница, и ее щеки ярко пылали, – а на виллу к тому богачу вы пойдете? – И когда госпожа Моосгабр кивнула, привратница добавила: – Было бы глупо с вашей стороны не пойти, если вам за это будут платить, а все остальное вы делаете задаром. Несколько часов в день у вас всегда найдется. А кто такой этот богач? – спросила она.

– Не знаю, – покачала головой госпожа Моосгабр, – этого госпожа Кнорринг мне пока не сказала. Знаю только, что у него есть экономка, которая не успевает присматривать за мальчиком.

– Экономка, – выпалила привратница, – он и вправду, значит, богач. Экономки бывают только у богачей, и как же не быть ему богачом, если у него вилла. А этот мальчик – что-то вроде Айхенкранца?

– Нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – скорей, наоборот. Очень хорошо учится, только после школы озорничает и шляется. Ему нужен присмотр.

Они дошли до лестницы в подземелье и с небольшим потоком людей стали спускаться. Привратница в летней цветастой блузке и короткой юбке то и знай подпрыгивала на ступенях, а госпожа Моосгабр, глядя под ноги, одной рукой придерживала длинную черную юбку. Спустившись под землю, они очутились в огромном проходе, неожиданно разветвлявшемся надвое.

– Здесь он разветвляется, – засмеялась привратница. – Как же быть? Теперь вот этим путем. Посмотрите, госпожа Моосгабр, нам вот сюда, – звала она, кивая на стрелку с надписью «Станция Центральное кладбище», – второй проход ведет в другую сторону. Тот ведет к станции «Ратуша». Туда, где вас когда-то поженили. – И они пошли по указанию стрелки с группкой людей, которая теперь, после того, как проход раздвоился, стала еще меньше, чем на лестнице, и вскоре очутились на подземном мосту, зависшем над колеей. С моста надо было спускаться еще глубже – на правый или на левый перрон. С моста эти перроны были видны только своей передней частью, и потому госпожа Моосгабр не знала, на какой из них им сойти.

– Не знаю, – остановилась она, – то ли на правом, то ли на левом перроне киоск госпожи Линпек? Госпожа Кнорринг мне этого не сказала. Это, кстати, тоже необходимо выяснить.

– Необходимо выяснить, – выпалила привратница, – я сейчас спрошу.

Как раз проходил какой-то молодой человек, и привратница обратилась к нему.

– Господин, – спросила она, – где перрон, на котором киоск?

– На обоих есть киоск, – сказал юноша и посмотрел под мост, где как раз гремел поезд, – на правом и на левом. – И он уж было хотел продолжить свой путь, но еще раз посмотрел на привратницу, захлопал глазами и сказал: – Киоск есть и на правом, и на левом, но они разные.

– Они разные, – засмеялась привратница, – тогда попробуем пойти сперва вправо. Если, госпожа Моосгабр, его там не будет, то тогда снова поднимемся на мост и попробуем пойти влево.

И они сошли с моста на правый перрон. Огромный перрон был полупустой, полупустым был и здешний подземный ресторан с большими стеклами. За столиками сидели лишь несколько человек, они читали газеты, попивали, оглядывали полупустой перрон и колею, на которой с регулярными интервалами останавливались и снова отправлялись в путь серые и зеленые поезда. Группки людей из раздвоенного прохода еще больше поредели, разойдясь по мосту вправо и влево, а здесь, на большом перроне, они и вовсе почти рассеялись. Оно и понятно. К тому же было три часа, а в это время в метро всегда мало народу. Те, что работают ежедневно по шесть часов, уже дома, а те, что работают по восемь, десять, двенадцать часов в день, в дорогу домой еще не отправились. Госпожа Моосгабр и привратница обошли огражденный билетный автомат и устремились вперед, где вдали, в отражении неоновых огней и прочих ламп, сверкал киоск. Как и наземные киоски, он был из стекла и пластика, а внутри увешан товарами. В киоске кто-то сидел, но кто – на таком расстоянии не было видно.

– Пожалуй, это она, – сказала привратница, все больше ускоряя шаг, – надо подойти еще ближе, дождаться просто не могу. Госпожа Моосгабр, – привратница, припустив еще быстрее, стукнула себя по лбу, что делала весьма редко, – не взять ли мне у вас сумку? Пожалуй, если я понесу, будет лучше, у вас руки будут свободны, когда станете представляться.

– Да нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – сумка у меня должна быть. Я ведь должна вынуть из нее документ, без него не представишься. Потом поставлю ее к ноге, чтобы видна была.

– Хорошо, – кивнула привратница, – но не следует ли мне идти в двух шагах от вас, будто я к вам не имею отношения? Чтобы она не испугалась, что мы идем вдвоем.

– Она не испугается, – сказала госпожа Моосгабр, – пойдемте со мной. Я сразу же представлюсь, а потом представлю и вас, как нашу привратницу.

– Хорошо, – воскликнула привратница восторженно, – тогда я иду с вами. Но мне кажется… – Привратница теперь устремила взгляд ко все приближавшемуся киоску и замедлила шаг. – Но мне кажется, что этот киоск не госпожи Линпек. Там сидит какой-то старикан!

– В самом деле, – сказала госпожа Моосгабр и тоже замедлила шаг, она тоже теперь увидела, что в киоске сидит пожилой человек, – значит, у госпожи Линпек киоск на другом перроне. Ничего не попишешь! Да и на этом перроне, как посмотрю, нет никакой почты, это наверняка с левой стороны.