Текст книги "Лед"

7

Шон узнал стюардессу с улыбкой экономкласса, приветствовавшую пассажиров, когда садился на борт самолета, отправлявшегося обратно в Великобританию. Увидев его, она включила улыбку первого класса и вся подтянулась:

– Добро пожаловать на борт, сэр! Меня зовут Лиза, и если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, дайте мне знать. – Она провела его до места. – У нас на этот раз предостаточно льда, и я позабочусь, чтобы вы получили побольше. Вы останетесь в Лондоне на ночь?

– Я там живу.

– Я тоже!

Сердце его упало. Ей точно сказали, кто он такой.

Шон занял свое место, подумав о том, что с Мартиной ему уж точно не нужно беспокоиться о том, нет ли в ее интересе к нему финансовой составляющей. Моложе его почти на шестнадцать лет, она была весьма успешна в бизнесе и могла купить себе все, что хотела, и потому особенно ценила подарки: изысканные, дорогие и такие, которые было сложно достать. Все остальное она считала «ширпотребом».

Он смотрел, как салон заполняли пассажиры. Симпатичная напарница Лизы поймала его взгляд и тоже улыбнулась с намеком. Он отвернулся.

Было время, когда Шон посчитал бы просто неразумным не пригласить их обеих на ужин в Лондоне и дать волю своим животным инстинктам. Убей охотника – убьешь мужчину, сказал ему однажды Кингсмит, и он даже пробовал объяснить это Гейл.

Не сработало. На самом деле это, возможно, и стало для них началом конца или, по крайней мере, чертой, за которой она отказалась принимать его ложь. Гейл не хотела слышать о тех случаях, когда он уступил соблазну или увлекся женщиной слишком красивой, чтобы можно было пройти мимо, не столько даже ради секса, сколько того волшебного момента, когда он мог увидеть свое отражение в ее глазах: отражение героя, исследователя, покорителя. Испытать мимолетное чувство приятия. Вообще-то он никогда не говорил ничего подобного Гейл, поскольку она часто бывала зла на него и расстроена, и он просто не мог найти нужных слов.

Стюардессы явно обсуждали его. Когда он попросил водки с тоником, Лиза сама приготовила ее на бортовой кухне и принесла ему – очень крепкую, с несколькими кубиками льда. Когда он направился в умывальную (ему сказали, что нужно называть это место именно так, несмотря на подсвеченную табличку с надписью «туалет»), она возникла перед ним, ее глаза сверкали. Он закрыл за собой дверь и проверил карман. Там лежала ее визитка. Он пару раз бывал «членом клуба летунов»; Лиза, очевидно, тоже.

Шум спускаемой воды заполнил туалетную кабинку, он вымыл руки и взглянул на себя в зеркало. Он хотел оказаться с Мартиной, он хотел ее, но не измотанную и разбитую после долгого дня, а такую, чтобы ей самой хотелось этого. Он представлял, как войдет домой, почувствует умопомрачительный запах с кухни, она радостно встретит его, и на ней будет что-то красивое и легкое.

Мартина прислала за ним машину в аэропорт и ждала его дома с перелитой в графин бутылкой «Марго» 1966 года, и пусть даже она не трудилась над блюдом его мечты, но, по крайней мере, купила хорошие стейки. На Мартине было черное платье, в котором, как знала, она ему особенно нравилась, а стол украшали цветы и свечи. Кроме того, Мартина была умной женщиной и понимала, когда секс должен предшествовать беседе, а это был как раз такой случай. Только потом, когда она поднялась на локте, чтобы видеть его лицо, он вспомнил об их незаконченном разговоре.

– Я хочу знать, каково это, – сказала она. – Как женщине мне важно испытать это. Не хочу сожалеть об упущенной возможности.

Он опустил ее обратно на подушку и обнял так, чтобы она не видела его лица.

– Тогда все изменится.

– Но я этого хочу. Не знаю, почему мы до сих пор не сделали этого.

– У тебя импланты.

– Уже полгода как удалила. Но все равно ничего.

Он закрыл глаза, чтобы не выдать нахлынувших чувств. Шесть месяцев он не знал об этом, а она ему не говорила. Он почувствовал, как она поднялась и поцеловала его в губы.

– Но сейчас неподходящее время, – напомнил он. – Прости, милая.

Он лежал не шевелясь, а она пошла в ванную. Услышав льющуюся воду, он быстро встал и оделся. Налил себе холодной водки на два пальца и залпом осушил, а затем решил что-нибудь приготовить. Стейки были в его репертуаре. Пока разогревалась сковорода, он открыл вторую бутылку вина.

Шон не хотел еще одного ребенка. Единственная дочь ненавидела его, и он не мог без сожаления вспоминать то время, когда она относилась к нему как к отцу. То наивное и невинное время, когда он думал, что сумеет совмещать супружество, отцовство и свое призвание.

– Горит…

Мартина – ухоженная, благоухающая и ответственная – взяла у него сковороду и сама встала к плите.

– Не волнуйся, – сказала она, – мы все разрулим. А пока давай просто наслаждаться этим вечером.

Она снова наполнила его бокал и взяла свой. Шон смотрел, как она готовит, и даже не заметил, как она включила музыку, а потом они сидели рядом за едой, и он был полностью поглощен происходящим здесь и сейчас: любовался прекрасной молодой женщиной, его партнершей по бизнесу и в жизни, женщиной, которая помогла ему создать виллу «Мидгард».

Мартина внимательно слушала, когда он рассказывал ей о Бенуа и Цзя и об их новых ледовых яхтах.

– Джо не привык спрашивать твоего разрешения, чего бы это ни касалось. Если ты снова решил встать во главе…

– Я решил. Собираюсь вернуться к работе, чтобы все пошло активнее.

– Хорошо! Я бы хотела пригласить группу инвесторов – мы можем это спланировать?

– Конечно.

Шон улыбнулся. Вторая бутылка наконец сняла его напряжение. Он слушал Мартину, которая тоже расслабилась и теперь рассказывала ему о своих новых успехах в работе, и вставлял правильные междометия, однако мысленно вновь перенесся в каяк, где он оказался один на один с медведем, буравившим его своими черными глазами. Он хотел убить его. Шон вздрогнул.

– Что такое?

Он взял ее за руку и отвел из-за стола обратно в спальню. Медведь хотел убить его, но вместо этого заставил ощутить себя более живым. Образы других женщин, тех двух стюардесс возникли перед ним, и он завелся так, что Мартине передалось его возбуждение, когда он схватил ее и повалил на постель, как ей нравилось, и вылил вино на ее загорелое тело со светлыми треугольниками от бикини. Белые простыни, испытавшие такой экстравагантный натиск, пропитывались красным, словно здесь произошло убийство.

«Свартен», он же «друг Йохансена», выглядел плохо в свете фонаря. Плоти, кожи и внутренностей совсем не осталось; ничего, кроме голой грудины и хребта с остатками ребер. Было жаль, что этому статному и сильному псу был уготован такой конец. У него имелся только один недостаток – довольно скверный характер. Особенно ему не нравился Йохансен – пес начинал лаять и скалить зубы всякий раз, когда тот показывался на палубе или хотя бы открывал дверь, а когда он насвистывал, сидя наверху или в «вороньем гнезде» в темные зимние дни, его «друг» оглашал ледяное пространство свирепым воем. Йохансен нагнулся с фонарем, чтобы взглянуть на останки.

– Ты рад, Йохансен, что с твоим врагом разделались?

– Нет. Мне жаль.

– Почему?

– Потому что мы не помирились прежде, чем он умер.

И мы продолжили выискивать медвежьи тропы, но не нашли больше ни одной; так что мы взяли мертвых собак себе на плечи и повернули домой.

12 декабря 1893 года.

Крайний Север: Норвежская полярная экспедиция 1893–1896 гг. (1897 г.).

Фритьоф Нансен

8

Лондон, четырьмя годами ранее

Нельзя было сказать, что Шон и Том поставили крест на своей дружбе, хотя они уже два года не встречались и не разговаривали друг с другом. Но теперь Шону был нужен Том и, хотя Том этого еще не знал, ему тоже был нужен Шон. Потому что предложение его старого друга давало бесценную, уникальную возможность, которой он едва ли мог пренебречь, – шанс защитить Арктику и хоть раз в жизни получить за это хорошие деньги.

Шон позвонил Тому, решив не возиться с перепиской, и застал его в приподнятом настроении, когда тот возвращался в кебе из аэропорта в Ричмонд после дальнего путешествия к одной ушедшей под воду народности в Тихом океане, и Шон дал понять, что знает, о чем идет речь. Том был удивлен и искренне радовался, услышав его, проявил большой интерес, узнав, что слухи о продаже земли на северном архипелаге были правдой. Не земли, поправил его Шон, а только собственности. Речь о Мидгардфьорде.

– Серьезно? Ты это покупаешь?

– Когда ты будешь дома? Хочу отправить тебе кое-что почитать.

– Давай прямо сейчас. Мне уже не терпится.

– Я хочу отправить бумажную версию.

Шон также намеревался отправить кое-что еще. Вызвав курьера, он снял со стены своего домашнего кабинета маленькую фотографию в рамке. Он купил ее, будучи еще студентом Оксфорда, и с тех пор не расставался с ней, даже в течение двух лет заграничной стажировки у Кингсмита, когда все его пожитки умещались в одном чемодане.

Со снимка цвета сепии на него смотрели два лучших друга-полярника – Кнуд Расмуссен и Петер Фрейхен, их сфотографировали где-то в арктической Гренландии примерно в 1925 году. Шон нашел снимок в лавке старьевщика и собирался подарить Тому, который просто бредил этой парочкой в то время. Но едва Шон приложил фотографию к своей стене, ему захотелось оставить ее, хотя сам он был больше увлечен Британской арктической воздушной экспедицией 1930 года под предводительством эффектного и трагичного Джино Уоткинса с его ватагой золотой. Но Расмуссен и Фрейхен уже были легендой и словно обладали силой некоего тотема, и это ему нравилось.

– Должно быть, где-то в Гренландии, – мечтательно сказал Том, глядя на новое сокровище Тома с восхищением и завистью. – На пути к Туле. Если она тебе когда-нибудь надоест…

Двадцать лет спустя Шон сунул фотографию в папку вместе с деловым предложением и передал курьеру.

В Оксфорде их дружба переживала расцвет, но потом, когда они оставили кампус и каждый избрал свой путь, всякий новый шаг отдалял их друг от друга. Теперь они не просто рисовались, заявляя о своих намерениях: Том действительно хотел спасать мир, а Шон действительно хотел вписать свое имя в историю и сказочно разбогатеть. И то и другое было для них символом веры.

Шон пошел в ученики к Джо Кингсмиту, показав себя послушным и энергичным работником при выполнении любых заданий, какие поручал ему патрон, будь то административная поддержка вспомогательного офиса, приобретение собственности по доверенности или даже зачисление больших денежных сумм на свое имя, а потом их выдача по первому требованию. У Шона не было криминальных наклонностей, он хотел обрести богатство, идя по прямому пути, и Кингсмит всячески поощрял его в этом, помогая продвигаться к поставленной цели и давая ценные советы, которые Шон быстро усваивал. Инвестиции Шона приносили хороший доход, и Кингсмит увеличивал кредитную линию своему протеже.

Вскоре Шон, купив и обновив маленький неприметный отель, превратил его в «дом вдали от дома» для таких людей, как Кингсмит. И хотя патрон никогда там не жил, он поддерживал бизнес Шона, и тот смог приобрести еще один отель. Он объединял свои активы. Он расширял свои владения. Он поднимал цены и стандарты, а потом – снова цены. Это было поразительно: чем больше росли цены, тем труднее становилось получить элитное членство и тем больше людей хотели оказаться там и играть по его правилам.

Том отклонял приглашения стать членом клубов Шона, даже если они облекались в форму подарка. Это был не его круг. Это не был и круг Шона, но теперь тот стал гораздо богаче Тома и перестал это замечать. Шон, подобно хамелеону, уже не осознавая, автоматически сливался с любым окружением. Когда он виделся с Томом, то удивлялся непривычному упрямству своего давнего друга: казалось, они обменялись между собой какими-то качествами. Но Том по-прежнему оставался добряком в душе, а Шон по-прежнему изумлялся своему богатству, и до поры до времени им удавалось не придавать значения этим различиям, хотя прежняя легкость их общения исчезла. Так что их дружба сделалась данью молодости, а затем, когда Том вступил в «Гринпис» и стал проповедовать Шону бескомпромиссные взгляды о том, каким должен быть мир, она тихо угасла с их молчаливого согласия.

Последний раз Шон разговаривал с Томом, когда Мартина убедила того прийти на открытие выставки живописи одного из своих инвесторов. Это была маленькая галерея в Сент-Джеймсском парке, и на картинах белой художницы из Кении были изображены гепарды во всевозможных видах. В буклете сообщалось, что семья художницы обожала живую природу Африки и с давних пор способствовала обучению туземцев прогрессивным способам заботы о своей земле. Шон едва мог поверить, что видит Тома в окружении шумных молодцев в полосатых рубашках и ухоженных дам, одна из которых, очевидно подшофе, что-то без умолку тараторила, обращаясь к Тому и чокаясь с ним, точно желая придать ему ускорения. На ее пальцах сверкали бриллианты. Том увидел Шона, усмехнулся и, извинившись перед дамой, подошел к нему и крепко обнял.

– Странная публика для тебя, – сказал Шон, смущенный и растроганный таким приветствием.

– Я стал мальчиком по вызову, – усмехнулся Том и украдкой оглянулся. – Она думает, я все еще работаю в «Гринписе», и сказала, что пожертвует мне десять штук, если я приду. И вот я здесь, хотя все уже не так. – Он заметил Мартину, и выражение его лица изменилось, когда Шон представил ее ему, держа за руку.

– Репутация Тома идет впереди него, как и его невыносимо милое лицо, а Мартина занимается фондом Линнея, который…

– Я слышал. Технология чистой энергии. – Том кивнул, но без улыбки. – Привет.

Мартина улыбнулась ему с вызовом:

– Пожалуйста, считайте нас новой силой добра.

Том повернулся к Шону:

– А Гейл знает?

Фотовспышка – и фотограф приторно улыбнулся им. Шон направился к нему, и Мартина с Томом услышали, как он грозным тоном потребовал не использовать это фото. Фотограф пожал плечами и кивнул, а затем какие-то женщины приветствовали Шона, и он стал любезничать с ними.

Том и Мартина смерили друг друга взглядами.

– Он много говорил о вас. Он по вас скучает.

– Вот он я, и мы по-прежнему друзья. – Он смотрел на нее. – Вам, вероятно, следует знать, что я также дружу с Гейл, женой Шона.

– Вот уж поистине неблагодарное дело.

– Возможно, вам такое просто не предлагали.

– Вы так думаете?

– Нет, не думаю. Это не мое дело.

– Не могу сказать, как я с вами согласна.

– Они еще женаты? У них ребенок.

– Это пока. И она очень свободомыслящая молодая женщина.

– Ах да. Она наведалась к вам на работу, не так ли?

– Это был очень неприятный и непродуманный поступок.

– А я думал, это было смело.

Вернулся Шон и сразу уловил напряжение.

– Что-то произошло?

– Шон, – заявила Мартина, – я устала прятаться. Я не злодейка, но твой друг Том, похоже, думает обо мне именно так. Я не заслуживаю, чтобы меня отчитывали.

– Я не хотел, чтобы так вышло, – сказал Том и поставил бокал. – Прости, Шон, но я не знаю, как разговаривать с твоей дамой, если я дружу с твоей женой. И мне не нужно ничего объяснять.

С тем он и ушел.

После того раза Шон не разговаривал с Томом, пока не объявили тендер на продажу виллы «Мидгард». Тогда они поговорили, но исключительно о деле. Том знал, что почем, он понимал, каковы были ставки. Его надежность плюс деньги Шона. Участок Арктики, нуждавшийся в защите, выставлялся на продажу. Едва ли он мог отказать.

Эта бесснежная ледяная равнина подобна жизни без любви – ничто не сглаживает ее. Отметины всех выбоин и вмятин на льду так отчетливы, точно были сделаны совсем недавно, – грубые, затрудняющие движение. Любовь – это снег жизни. Нежно смягчая, она проникает, глубочайшие раны, полученные в битве, и она белее и чище самого снега. Что есть жизнь без любви? Она подобна этому льду – холодная, нагая, грубая масса, которую ветер толкает, разгоняет и снова сбивает, и нечем укрыть зияющие расселины, нечем смягчить неистовые удары, нечем сгладить острые углы изломанных плавучих льдин – ничего, ничего, кроме обнаженного изрезанного дрейфующего льда.

Пятница, 15 декабря 1893 года.

Крайний Север: Норвежская полярная экспедиция 1893–1896 гг. (1897 г.).

Фритьоф Нансен

9

– Я не хочу этого делать, – сказал Том, даже не дождавшись официального начала встречи.

Агент семьи Педерсен, Могенс Хадбольд вместе с их адвокатом и бухгалтером посмотрели на Шона с недоумением.

– Подождите. – Шону казалось, что он в дурном сне. – Том, что это значит?

Они находились в пентхаусе отеля «Клэридж», шел последний раунд торгов за виллу «Мидгард», и Том был готов все запороть. Сейчас он держал в поднятой руке тендерное предложение Шона в тисненой кожаной папке.

– Я не хочу, чтобы Педерсены продавали свою собственность, – пояснил Том. – Она в такой экологически уязвимой зоне, что любое изменение губительно, а арктическая экосистема уже и так страдает от повышения температуры Мирового океана. Мы лишились летнего морского льда. Политики дают пустые обещания, что понизят температуру, а сами под шумок получают прибыль от все новых вложений в разные виды ископаемого топлива. У нас министры заседают в советах директоров нефтяных компаний. Я этого тоже не могу одобрить, но это реальность.

Шон расслабил руки, невольно сжимавшиеся в кулаки. Вот же гребаный мудак: сначала говорит ему одно, теперь же…

– Но, – продолжил Том, – мы здесь потому, что пришло время выбрать нового владельца. Кто-то должен взять на себя ответственность за этот уголок Арктики в самый критический момент ради ее сохранения. Я пришел, чтобы сказать вам: если уж эта земля будет продана, я готов купить ее на пару с этим человеком. Мы здесь, потому что соответствуем критериям.

– Разумеется, в конкретной области, – подтвердил семейный агент Хадбольд. – Но мистер Каусон перешел определенную грань, и семья Педерсен еще более озабочена выбором покупателя.

– Я два года возглавлял «Гринпис», – сказал Том. – Я занимаюсь вопросами экологии всю свою жизнь и буду заниматься впредь. Я знаю Шона с тех пор, как мы ходили в колледж. Я многому у него научился, и сейчас, оказавшись в этой комнате, я надеюсь, что мы оба стали пожинать плоды нашей дружбы. Раньше я задирал нос перед людьми, чей главный интерес составляли деньги, поскольку их, как мне казалось, не волновали способы увеличения благосостояния. Теперь я не так наивен. Единственный способ изменить мир к лучшему – сделать так, чтобы именно эти люди начали думать о выгоде по-другому. – Он обвел взглядом всех их прежде, чем продолжить. – Прошлогодний переворот на Мальдивах обернулся для каждой сети местных отелей немыслимыми убытками, а также унес несколько жизней. Многие это предвидели, собственники отелей были осведомлены, они прекрасны знали, что происходит, но выгода ослепила их. Изменение климата приводит к тому, что в первую очередь страдают беднейшие люди, которые не покупают органику и не голосуют за либеральных демократов. То, что произошло на Мальдивах, сейчас повторяется во всех уголках мира, в каждой бедной стране, где поднимается уровень моря и земли затопляются.

– Мистер Хардинг… – Могенс Хадбольд терпеливо улыбался. – Мы все переживаем…

– Переживания ничего не значат без действий. Мы должны остановить экономический апартеид, убивающий планету.

– Том, я прошу тебя! – Шон тоже встал. Это было возмутительно, Том словно обезумел, он никогда не видел его таким.

– Сядь, Шон. Ты хотел, чтобы я был здесь, хотел, чтобы я участвовал, так позволь мне продолжить. Я почти закончил. Посмотрите на этот мир – бесконечные кошмарные засухи и наводнения, они всегда происходят там, где имеются минеральные ископаемые и политическая нестабильность, сопровождаемая иностранным вмешательством тех самых сил, которые получают прибыль от права на добычу ресурсов. Сил, которым наплевать на любые жертвы, будь то людские потери или ущерб экологии, лишь бы использовать эти ресурсы. Мы видим перед собой глобальную экологическую зону жертвоприношения, и Арктика просто ее последняя часть.

Шон сидел, слушая все это, и его лицо горело. Том совсем помешался на своих идеях. Разве он сам не понимал этого? И что он собрался сделать с бутылкой минералки? Подняв ее к большому зеркалу над каминной полкой, Том казался безумцем, разговаривавшим с цветами.

– Вода из альпийского источника. Где уменьшение снеговой границы означает только то, что есть еще курорты и повыше, и их цены даже богатых заставляют почувствовать себя бедными. И если они начнут задумываться о климатических изменениях, то знаете что? Но мы еще можем схватиться за соломинку. – Он обернулся и снова приблизился к собравшимся. – Когда Венеция сползет в лагуну, погибнут не только беженцы, но и гости отеля «Чиприани».

Он снова выпил.

– Так что, если вас это не беспокоит, значит, вам просто нет дела. А если есть, тогда это ваш моральный и гражданский, и патриотический долг: либо сохранить за собой вашу собственность и быть недремлющими стражами Арктики, либо убедиться, что вы продаете ее тому, кто станет настоящей занозой в заднице для всех и каждого, кто попробует совершить там убийство. Я не знаю, возможно, вы и есть такие люди. Я вас не знаю, но я знаю этого человека. – И он указал на Шона. – Наша дружба началась с одержимости Арктикой. Мы шли разными путями, но это до сих пор объединяет нас. Он – капиталистическая свинья в костюме с иголочки, а я – заноза в заднице в джинсах. Он достаточно умен или безумен, чтобы пригласить меня в члены правления, и если я что-то усвоил, так это что люди лучше слушают тебя, когда ты с ними в одной комнате, а не орешь им в окно через рупор. Вот почему я здесь, с Шоном: он знает тех людей, до которых я хочу достучаться, – посредников между правительствами и горнодобывающими компаниями, транспортными компаниями, тех людей, которые заставляют мир вертеться. Я буду решать с ними все важные вопросы в одной комнате.

Он положил на стол тендерное предложение.

– Разве кто-то может говорить о том, что его действительно волнует, например, в Давосе? Туда все съезжаются, чтобы показать, как у них все хорошо, и принимающая сторона всегда преследует корыстные интересы. План Шона решает эту проблему. Шикарный частный ретрит в арктическом великолепии – кто не захочет оказаться там? Кто не поддастся обаянию этих мест?

Шон уставился на Тома. Он убеждал продавцов лучше, чем это мог бы сделать сам Шон. Вот так шоумен – Шон восхищался Томом. Нет, не шоумен, ведь каждое слово им было сказано от души. Том сделал защиту окружающей среды делом всей своей жизни, у него были переломы и шрамы, его сажали в тюрьму за верность идее, и потому перед ним преклонялись тысячи людей. Он вложил в это все свои деньги, несмотря на то, что его семья пыталась воспрепятствовать этому; Шон вспомнил, что слышал об этом.

– Я сыт по горло рвущими рубаху либералами, кричащими о полярных медведях. Я хочу, чтобы самые алчные, беспринципные, ограниченные, эгоистичные политики и плутократы, каких мы только найдем, останавливались в том месте, которое Шон обустроит на берегу Мидгардфьорда. В Арктике есть нечто такое, ради чего люди снова и снова рисковали своей жизнью, – она показывает вам вашу душу, даже если вы считаете, что у вас ее нет. Я наивный человек – все еще верю, что можно достучаться до людей через их сердца. Но я стреляный воробей и знаю: громче всего говорит личная выгода. План Шона учитывает и то и другое. Поэтому я говорю, что моя основная позиция все та же: в Арктике больше не должно быть никаких разработок. Но поскольку это уже вовсю происходит, поскольку летний морской лед уже пропал – на двадцать лет раньше официальных прогнозов, и поскольку Арктика открыта для всех, кто бы что ни говорил, давайте вмешаемся и попытаемся добиться, чтобы разработки приносили наименьший вред природе, будем защищать жизнь в этой хрупкой, прекрасной и уязвимой экосистеме. Если мы потеряем ее, то уже не вернем.

Том зашел за спину Шона и положил руки ему на плечи.

– Я знаю своего друга и доверяю ему. Словом, если вы не можете побить их, объединяйтесь с ними.

И он снова сел на место.

Долгое время никто не мог сказать ни слова. Атмосфера изменилась. Адвокат и бухгалтер уставились на Тома с тем выражением благоговения, которое Шон уже видел на лицах людей. Лэптоп Могенса Хадбольда пискнул один раз, второй, третий, четвертый, и все стали приходить в себя. Хадбольд взглянул в сторону каминной полки и махнул рукой. Только тогда Шон заметил крохотную камеру, спрятанную в цветах.

– Да, – кивнул Могенс Хадбольд, – прошу прощения, что не сказал вам, но наша встреча транслировалась по интернету. Члены семьи хотели присутствовать, только дистанционно. – Он рассмеялся. – Иногда я сомневаюсь, доверяют ли они мне?! Нет-нет, это чтобы они наверняка могли составить свое собственное мнение.

Он повернул экран лэптопа к Шону и Тому, и те увидели сразу несколько окошек с лицами членов семьи Педерсен.

– Это было очень впечатляюще, – прозвучал женский голос с экрана. – Мы дадим вам знать. Takk[10]10
  Спасибо (норв.).


[Закрыть], Могенс.

Хадбольд ответил что-то скороговоркой на норвежском и закрыл лэптоп.

– Мистер Хардинг, – сказал он, – кто-то вроде героя для молодого поколения, вы это знаете. Это они подняли весь этот шум насчет правильного покупателя. А старшие – ну, вы знаете, какими мы становимся с возрастом. Для нас важна безопасность. И деньги! Но сила за молодыми. – Он встал, а вместе с ним адвокат и бухгалтер. – Большое спасибо за выражение вашей позиции.

Встреча была окончена. Шон тоже встал:

– Вы ни о чем не хотите спросить меня?

Могенс Хадбольд покачал головой:

– Мы проверили ваших партнеров: мисс Мартину Деларош и мисс Рэдианс Янг. Мы удовлетворены вашими финансовыми обязательствами. И, конечно, нам известно о роли мистера Хардинга в движении по защите окружающей среды. А вам известен Мидгардфьорд, так что говорить больше не о чем. Всем ясен предмет обсуждения. Вы – последний кандидат, и, я надеюсь, семья не заставит нас долго ожидать решения. – Старик подмигнул Шону, когда тот проводил их до двери. – Мне тоже не терпится узнать, к чему они придут.

Они оба молчали в лифте, спускаясь к выходу. Том был оживлен, Шон – вне себя. Но только когда они вышли на улицу, его прорвало:

– Ты знал, что там камера!

– Угу. Хочешь выпить? – Том усмехнулся. – Я подыхаю.

Они вошли в первое же заведение, где пахло пивом. Был ранний вечер – необычное время для посещения паба, но сегодня все было необычным. Шон взял Тома на эту встречу как свой талисман, а оказалось, что он-то и провел переговоры. Шон не произнес и нескольких слов. Том обхватил его одной рукой за плечи.

– Я был не так уж плох, а?

– Ты был полнейшей, полнейшей скотиной. Они тебя обожали.

– Не перестарался?

– Ты как с цепи сорвался, я даже хотел приструнить тебя.

– Зато есть результат.

Том заказал две пинты, не спрашивая, что будет его друг. Шон уже давно отвык от пабов – он, разумеется, не был похож на типичного выпивоху, заглянувшего в паб среди недели. Но и заниматься бизнесом он был сейчас не в состоянии – его распирало от негодования на Тома, вероломно ставшего гвоздем его программы.

– Ты самый эгоистичный ублюдок, которого я встречал, Том. Ты это знаешь?

– Ты очень любезен. Если бы я там рассусоливал, ты бы потерпел крах.

Принесли их пинты. Они чокнулись.

– Скотина.

– Скотина.

Они много пили и легко болтали о текущих делах, не касаясь только Мартины. Том поблагодарил Шона за фотографию. Они обсудили недавнее закрытие Суэцкого канала, возрождение скинхедов и вспомнили общего друга из колледжа, которого не так давно убили на Украине.

– Мы его недооценивали, – признал Том. – Проморгали героя.

– Как и тебя, – сказал Шон. – Ты герой.

Том осушил свою пинту.

– Получи Мидгард – и ты тоже станешь героем.

Шон ощутил, как по телу разливается жар, но не только от пива и послеполуденного солнца, светившего сквозь травленые оконные стекла. Решать мировые проблемы с Томом, накачиваясь пивом засветло, – какое же это было редкостное удовольствие. Он собирался сказать ему это; он даже был близок к тому, чтобы сказать, как сильно скучал по нему, заказав еще пару пинт, но тут открылась дверь, и вошла прекрасная незнакомка.

Ей было лет двадцать пять, ясное лицо, простая одежда. Шон невольно втянул живот и сел ровнее. Она оглядела помещение и с очаровательной улыбкой направилась в их сторону. Возможно, она бывала в одном из клубов Шона и сейчас узнала его. Он приготовился. Но Том его опередил, обняв девушку за талию. Они поцеловались.

– Я готов, – сказал он.

– Тогда привет и пока, – сказала она Шону игриво.

– Ты мне кого-то напоминаешь, – сказал он ей. – Мы не встречались?

– Я живу в Берлине. Вы там бываете?

– Боже правый, – изумился он. – Том, она вылитая Руфь.

– Ерунда.

– А это хорошо? – спросила девушка, попеременно глядя на них обоих. – Кто такая Руфь?

– Наша общая знакомая, – сказал Том. – Блестящая женщина.

Девушка просияла:

– Тогда я совсем не против.

Шон пялился на нее, пока Том не стукнул его легонько по плечу.

– Скажешь мне потом, как они ненавидят меня.

Шон невольно улыбнулся, глядя, как они исчезают на улице, растворяясь вдвоем в раннем вечере. Он оказался в одиночестве, порядком захмелевший и опустошенный.

Прекрасная немочка годилась Тому в дочери, хотя у него не было детей. Но Шон сразу подумал о собственной дочери Рози. О сердитом и грустном подростке, не желавшем понять, что ее отцу важнее было чувствовать себя мужчиной, чем мужем. Что ее мать превратилась в наседку, видевшую только его слабости и не верившую в него. Ведь это Гейл была виновата в его неудаче, слишком многого она от него требовала.

Шон знал, что он пьян, но, может, именно сейчас и был лучший момент рассказать Рози, как он себя чувствовал. И попросить у нее прощения за все свои проступки. Сидя за барной стойкой, он вынул телефон. Сразу включился автоответчик. Это хотя бы было лучше, чем услышать несколько гудков перед тем, как она сбросит звонок. И понять, что она не хочет с ним говорить. Но сейчас она была просто занята. Тогда он позвонил Мартине и тоже попал на автоответчик.

Почему они не отвечали? А Том, говнюк, даже не сказал ему о своем плане, а ведь он должен был все тщательно спланировать. Как будто это позволило бы ему вмешаться или что-то изменить. Шон оставил пинту недопитой. Только грустные старики пили в одиночестве ранним вечером. Вот что сделал с ним Том.

Трель женского смеха донеслась до него, и он обернулся. За столиком в углу сидели две девушки, они сверкнули ему улыбками и отвели взгляды. Он не знал, что с этим делать; было то дурацкое время, когда в паб тянулись ранние посетители – бедняки, заглядывавшие сюда сразу после работы. Только что Шон наслаждался раскрепощающим чувством свободы с Томом, потягивая пиво в немодном пабе в неурочное время, и вдруг он оказался в одиночестве, на задворках чьих-то жизней, как какой-то неудачник.