Текст книги "Если бы не я. И жили они долго, счастливо и далеко друг от друга"

Галина Николаевна, её мама, оставит воспоминания о том, как Ева молча сидит на кухне с книжкой, чтобы не разговаривать, или перечит ей. Асе и Вике наверняка ничего на ум не придёт, кроме кладовки, в которой старшая сестра их запирала и продолжает запирать по сей день. Глеб тоже наверняка будет вспоминать только ссоры, бесконечные ссоры и оскорбления. Отец вспомнит то, как он ударил Еву, а его жена скажет: «Слава богу, что её вообще больше нет». Андрей… Он вообще не вспоминал о ней три года. Изменит ли что-то одна неделя?

Слава пытался вникнуть в фильм, но больше диалогов его волновало шевеление за стенкой. Он слышал, как ворочается Ева, потому что скрипел старый матрас, и беспокоился, что ей тревожно из-за разговора с ним. Слава не хотел её расстраивать, просто он немного вышел из себя, чего Ева даже не заметила. Ох, как не права была его мать, когда говорила о Еве! Просто Ева оказалась лицом к лицу со взрослой жизнью намного раньше, чем следовало. Она усвоила уроки, как выживать, а потому оставила только то, что помогало ей в этом. Она научилась лгать и притворяться, быть сильной и грубой. Но только Ева не понимала, чтобы жить, а не выживать нужно иметь более богатый внутренний мир.

– Хорош ворочаться! Топай сюда, – сдержанно крикнул Слава, чтобы не перебудить соседей.

За стенкой стало совсем тихо. Он догадался, что Ева думает. Но потом послышался топот голых пяток.

– Подушку только прихвати, – поспешил добавить Слава.

Раздалось недовольное сопенье, потом шаги, скрип кровати и снова шаги.

– Двигайся, – сказала Ева, ложась рядом со Славой.

Рассчитывающая на двойную порцию ласки Элиза легла между ними.

– О чём фильм?

– Судя по всему о мертвяках, которым приспичило мстить за погубленную жизнь всему человечеству, – ответил Слава.

– Слав, а если меня не станет, что ты будешь вспоминать обо мне? – в лоб задала вопрос Ева.

Его глаза расширились от удивления. Что только творится в её хорошенькой головке?! Откуда такие вопросы, если час назад она была пьяна от влюблённости к какому-то Андрюше?!

– Может, комедию поставить? – предложил Слава, приподнимаясь с подушки.

– Ты не ответил! – сосредоточенно сказала Ева. В её лице было столько напряжения, как будто этот вопрос исключительно важен для неё. Когда Ева о чём-то долго и мучительно думала, черты её красивого лица преображались, из глаз исчезала холодность и жестокость, и они становились какими-то по-детски доверчивыми.

Слава был растерян. Он понимал, что душевное состояние подруги не в порядке теперь, и от него требовался ответ, который порадовал бы её. Ему хотелось обнять её, но он всегда опасался, что Ева превратно растолкует его объятия. Она очень агрессивно относилась к любым попыткам прикоснуться к ней со стороны тех людей, чьих прикосновений ей ощущать не хотелось. Ева слишком красива, и из-за этой красоты она чувствовала влечение мужчин даже через безобидное на первый взгляд рукопожатие, а потому могла искренне ценить лишь тех, кто не домогался её тела.

– Ну, я бы вспомнил, как ты притащила мне Элизу и ультимативно заявила, что она будет жить со мной. А ещё, твой праздничный красный плащ, в котором ты была на первом сентября первого курса. Как ты уделала всю нашу компашку в бассейне и не призналась, что занималась плаванием, поэтому плывёшь, как торпеда. Как ты притащила тапочки и щётку. Как ты готовила нам ужин. Ты ведь терпеть не можешь кухню, но совершила подвиг, чтобы не давиться ананасами. И наши бесконечные разговоры. Мы ведь говорили обо всём. Иногда мне даже цитировать тебя хочется, хоть ты и страшный циник.

Слава внимательно смотрел на Еву, ожидая, какая последует реакция.

– Ладно, давай смотреть фильм, – довольно улыбнувшись, сказала Ева и, собрав волосы, легла на подушку. Она была полностью удовлетворена ответом.

А немножко раздосадованный Слава вздохнул спокойно, поскольку никаких бурь на его голову не надвигалось.

Фильм был настолько интересный, что Ева напрочь забыла его сюжет, стоило ей уснуть на середине. Она проснулась от того, что кто-то резко схватил её за щиколотку. В испуге она подскочила с бешеными глазами, резко выкинув вперёд свободную ногу. Послышался грохот падающего на пол тела. Это Слава, увёртываясь от неожиданного пинка после своей шутки, свалился с дивана.

– Носов, ты дебил! А если б у меня инфаркт случился?!

– Не случился же, – тяжело дыша, отозвался Слава, заползая на диван.

– А если б я тебя убила?!

– Было бы очень жаль, потому что я не успел бы спросить, что бы ты вспоминала обо мне. Ну, ты дикая вообще!

– Выходки у тебя дебильные! А где Элиза?

– На кресле спит.

Они оба рассмеялись. Шутка всё-таки удалась. Ева ударила его подушкой, после чего завязалась настоящая бойня мягким лёгким оружием. Элиза наблюдала несколько минут за детьми-переростками, мешающими ей спать, после чего ушла в спальню, чтобы не видеть этой деградации мысли.

Глава 3. Если бы дети не так сильно походили на родителей…

Ева с трудом разлепила сонные веки, чтобы найти телефон, который не удалось нащупать рядом с собой с закрытым глазами. Пришла смска от Глеба. Невидящими глазами она смотрела на текст сообщения, понимая только одно: человек, который писал это, теперь ей совсем безразличен, к тому же он так далеко.

Она потянулась на скомканной простыни и посмотрела на циферблат настенных часов, таких же старых, как и все предметы интерьера в этой комнате. Была только половина одиннадцатого утра. Совсем рано для тех, кто до четырёх утра бесился с подушками. Очевидно, что Ева заснула раньше под какую-то глупую передачу, которую включил Слава, а потому он уступил ей диван и ушёл спать в другую комнату.

Ева закрыла глаза и попыталась заснуть, но сон не шёл. Было уже слишком светло, и как будто солнце уговаривало подняться с дивана, дабы не терять бесценные минуты этого ясного дня.

Освежившаяся прохладным душем, девушка стояла перед открытым холодильником, изумляясь, как её друг может так скудно питаться. Еве нравилось вкусно поесть, лишь бы только самой не приходилось готовить. Увы, Слава не был столь внимателен к тому, что ест. Он мог питаться исключительно бутербродами, проглатывая их, не замечая вкуса. Еда для Славы – что-то вроде батарейки. Неважно какая, главное, чтобы энергию давала.

Ева сделала себе бутерброд и налила чай. На кухню вышла Элиза и уставилась огромными кошачьими глазами на девушку.

– Есть хочешь? – спросила Ева.

Элиза не умела просить. Кошка вообще не подозревала о том, что людей ещё надо просить о чём бы то ни было. Они сами должны понимать, когда питомец хочет есть, когда играть, а когда ему нужно немного ласки.

Ева снова полезла в холодильник. Ей удалось отыскать кулинарный шедевр, на который оказался способен Слава: отварное куриное мясо. Ева понюхала кошачье яство. Пахло совсем недурно, помимо соли заботливый кошачий папочка догадался добавить ещё каких-то специй. Девушка наложила порцию курятины Элизе, и они принялись за совместную трапезу.

После завтрака Ева засобиралась домой. Ей некуда и незачем было торопиться, но Слава, как и обещал, отсыпался, а потому было скучно. Скука стала периодически преследовать Еву, стоило ей бросить плавание. Казалось бы, она работала, пыталась учиться, вела довольно динамичную личную жизнь, но избавиться от тягостного ощущения тоски не всегда удавалось.

Пока в её жизни был спорт, всё было просто. Больно – плыви. Не знаешь, что делать – плыви. Хочется плакать – плыви. Тебя предали – плыви. Жизнь дерьмо – плыви. Дозировка этой уникальной пилюли от всего: от любви, от страданий, от депрессии, – зависит от степени заболевания. И Ева много плавала, особенно после ссоры с отцом. Она была не в силах думать о том, что вся её жизнь изменилась навсегда, о своём унижении от той пощёчины, о потери отца и его предательстве. Мысли были настолько мучительными и настойчивыми, что от них не удавалось избавляться на уроках в школе, а потому пятнадцатилетняя Ева с безразличием относилась к заданиям, была невнимательной и хватала неудовлетворительные отметки. Но она приходила в бассейн и ни то что целиком посвящала себя тренировке, а изматывала себя до того, что единственным желанием было добраться до кровати и рухнуть на неё без сил. Тогда уже не мучила ни бессонница, ни дурные сны.

Теперь всё было иначе. Без бассейна приходилось думать о том, что не стоит раздумий, и это Еву огорчало. А от скуки она делала глупости, о которых надо было бы жалеть, но она не жалела, так как не обременяла себя прошлым.

Решение пришло внезапно в результате инсайта. Ева осознала, что ей просто необходимо сходить в бассейн и поплавать, хотя бы немного. Она быстро собралась и перед тем, как уйти, зашла в спальню к Славе.

Он спал, уткнувшись лицом в подушку, так что у Евы не было шансов определить, хорошие ли сны ему снятся. Слава был укрыт по плечи, а лёгкий ветерок из форточки играл его шевелюрой.

– Здоров ты, батенька, спать, – громко сказала Ева, надеясь разбудить его, но Слава даже не пошевелился.

Ева с интересом приняла затею отогнать сон от друга, но ей не хотелось разбудить его, если он, действительно, крепко спит. Она хлопнула в ладоши, наблюдая за реакцией Славы. Впрочем, на него это тоже никак не подействовало. Тогда девушка присела рядом с ним на кровать и бережно потрепала его по плечу. Теперь Слава только перевернулся с живота на бок, пошевелив во сне плечом, к которому прикасалась Ева.

– Богатырский сон, – подытожила Ева. – Только вот ты нифига не богатырь.

Пребывая в хорошем расположении духа, Ева оставила Славу в покое. Она отыскала у него на журнальном столике тетрадь, которая была толстой и предназначалась для вырывания листов. Правда, в этой тетради Ева обнаружила первую лекцию по «Культурному наследию Тульского края», которая загадочным образом обрывалась, завершая, таким образом, весь курс по данной дисциплине. Ева написала на двойном листке записку, аккуратно выводя буквы, хотя почерк у неё был отвратительный. Девушка очень мало писала. Она настолько привыкла пользоваться нетбуком, что ручка казалась ей атрибутом из каменного века.

«Я тебе приснилась. И не забудь: меня здесь не было!»

Так она заставила Славу вступить с ней в сговор, как обычно, не спросив его согласия. Впрочем, ей ничего другого не оставалось, поскольку Андрей превосходно знает, что никаких братьев, ни родных, ни двоюродных, у неё нет.

Ева надеялась заскочить домой буквально минут на пятнадцать, чтобы собрать сумку для бассейна, однако она при этом не учла, что её планы слишком подвержены влиянию таких факторов, как Ася и Вика. Едва ей стоило переступить порог квартиры, в прихожей нарисовалась Ася с язвительными замечаниями:

– Интересно, где это у нас ночует Ева в то время, как любящий Глеб скорбит по тётушке в Брянске?

– Не надейся меня пристыдить, – равнодушно отреагировала Ева на вызов младшей сестры. – К тому же стыдиться мне нечего. Я была не там, где ты думаешь.

Из Андрея поучился неважный партизан. Он рассекретил их отношения в семейном кругу Евы, дав тем самым повод позлословить её сёстрам. Асе было плевать, обманывает ли Ева Глеба или Андрея, или их обоих, но она чувствовала, что старшая сестра поступает плохо, а потому была безудержна в своих обвинительных речах, осознавая степень их правоты.

Однако, стоило Еве признаться, что не от Андрея она вернулась столь счастливой, что даже не намерена вступать в пререкания, боевого духу у Аси поубавилось. Она вспыхнула, потеряв ту каплю хладнокровия, которая необходима ведущему бои полководцу.

– Разумеется! Ещё же есть Славик! – её писклявый голос прозвучал с такой желчной интонацией, которая выдавала то личное, что Ася сокровенно хранила внутри себя, однако Еве никогда ни голоса, ни интонации сестёр не казались особенно приятными, поэтому она не обратила внимания на то, как разительно отличались друг от друга те две реплики, с которыми встретила её Ася.

Ева прошла мимо сестры в ванную, чтобы помыть руки, небрежно отвечая ей:

– Браво! Соображаешь ты сегодня неплохо, что удивительно.

Ева стряхнула с пальцев поду, после чего взялась за полотенце. Ася пришла за ней ванную по пятам. Теперь единственной её целью было причинить боль Еве, чтобы та не расхаживала с таким уверенным и умиротворённым видом.

– Ох, Ева! Зачем же опускаться до такого невзрачного простачка, как Слава?! Он даже не оценит тебя по достоинству, ему ведь сравнивать не с чем!

Ева привыкла слышать от Аси, как та оскорбляет Славу, и ей было отрадно, что Славка не ладит с её младшей сестрой. Он вынужден был общаться с Асей, когда они пересекались в доме её отца и его матери, и, судя по тому, как нелестно отзывалась о нём Ася, поладить им не удалось. Ева бы посочувствовала ему, но не считала это нужным, поскольку он видится с её младшими сестрёнками раз в месяц по обещанию, а ей приходится жить с ними и терпеть их выходки изо дня в день.

– Я поздравлю его с тем, что ты так к нему относишься. Если бы он тебе хоть немного нравился как человек, ему пришлось бы тяжко: выносить твои притязания хуже, чем слушать от тебя гадости.

– Не смей ему ничего говорить! – вдруг перебила её Ася.

– А что так? – Ева приподняла брови, изображая удивление, поскольку такой реакции требовала ситуация. На самом же деле её не интересовало, что твориться в голове Аси, и почему она предпочитает поносить человека за глаза, а не высказывать своё отношение к нему в лицо.

– А впрочем, можешь так ему и передать! – Ася поторопилась навести на себя вид, будто бы ей безразлично, узнает ли Слава, что она о нём говорит и как он отреагирует на это. Она испугалась, что Ева всё поймёт из-за допущенной неосторожности, а потому стояла в ожидании злобной выходки от сестры.

– Непременно, если не забуду, – холодно сказала Ева, даже не посмотрев на зардевшуюся румянцем Асю. Ева никогда не обращала внимания на то, что говорят сёстры. Она сомневалась, что кто-нибудь из них произнесёт стоящие осмысления слова, ибо, как рассудила Ева, в свои семнадцать лет девчонки умственно эволюционировали только до курицы.

Вика болтала с кем-то по телефону, лёжа на кровати. По обрывкам фраз Ева поняла, что у сестры завёлся ухажёр, а потому она слишком занята, чтобы поддерживать Асю в атаках на старшую сестру. Этот факт не то что бы обрадовал Еву. Скорее всего, она была потрясена тем, что кто-то может влюбиться в Вику, которая выигрывает в чьих-то глазах исключительно на фоне Аси и то не всегда.

Ася тоже внезапно притихла, не намереваясь развивать опасную беседу. Она вынуждена была капитулировать, дабы не открыть Еве своё слабое место, место, удар в которое она не переживёт, не стесняясь при любой возможности давить на больную мозоль Евы.

С кухни шёл пробуждающий аппетит аромат, из-за которого усилившееся пищеварение быстро переварило съеденный Евой бутерброд. Она зашла на кухню, где Галина Николаевна колдовала над обедом.

– Привет, – поздоровалась Ева, будто бы вчерашней ссоры не было. – Чем это таким вкусненьким пахнет?

– Суп-пюре из фасоли, – учтиво ответила Галина Николаевна.

Это означало примирение сторон. Они обе не умели подолгу держать обиды и не умели просить прощения, ибо признание своей вины для каждой из них было сильнейшим ударом по самолюбию. Поэтому всякий раз они делали вид, будто бы ничего не произошло, тем более, что размолвки, заканчивающиеся скандалами, происходили слишком часто.

Ева чувствовала, что у них с матерью весьма специфические взаимоотношения, отчего не было той степени взаимного доверия, которая необходима, чтобы знать о жизни друг друга всё. Ева была не в курсе, как проходила молодость матери, которая не считала нужным делиться с дочерью своим жизненным опытом. А вот привычка держать секреты о матери, которую имела девушка, развилась из чувства гнетущего страха, испытываемого перед Галиной Николаевной. В детстве Ева до ужаса боялась свою мать-инквизиторшу. Галина Николаевна была строга в воспитании дочерей. Она не прощала девочкам шалостей, часто наказывала и никогда не баловала их, пребывая в уверенности, что они вырастут образцово-показательными девушками, но при этом всегда будут покладисты в отношении с ней, с матерью.

Однако Ева, остерегаясь гнева матери, первая сообразила, что совсем необязательно быть с ней откровенной. Её молчание или безобидная ложь позволяли избегать конфликтов с Галиной Николаевной, которая, тем не менее, не переставала гордиться тем, что знает о своих дочерях всё, и не замечала, как семимильными шагами отдаляется от неё Ева. Не заметила она, как после развода изменилась старшая дочь. Ева по-прежнему не доставляла хлопот, ездила в бассейн и посредственно училась в школе, не подавая никаких признаков того, что в её маленьком мире произошёл ядерный взрыв. Однако её душа уже не была ровным листом проката, а стала куском покореженного металла.

Ева не могла открыть матери того, что беспощадно терзало её. Рассказать о том, как поступил с ней отец, как ей больно из-за его отношения, что в классе с ней никто не дружит, кроме Киры, что её считают некрасивой, казалось немыслимым. Ева предполагала, что мать назовёт её эгоисткой, которая из своих незначительных детских переживаний раздувает несуществующие проблемы.

С раннего детства повелось так, что Галина Николаевна могла успокаивать расстроившихся девочек только одним образом: она говорила, что все причины их детских страданий – глупость. Взрослым приходится гораздо труднее. Поэтому Ева решила, что при явном безразличии к детским и отроческим проблемам, проявленном её матерью, лучше ничего о них не говорить, ведь ей никогда не становилось легче оттого, что её боль называли глупостью. Разве могла Ева признаться матери, что влюблена в одного парня из школы, который видит в ней лишь приятеля по волейболу? Галина Николаевна сказала бы, что её вообще муж бросил, и поэтому муки Евы – ничто в сравнении с тем, что пережила её мать.

Ева вынесла лишь один урок. Твои страдания не становятся меньше только оттого, что кто-то, пусть даже мама, назвал их крошечными. А потому девушка решила, что не хочет быть похожей на свою мать, в особенности в части проявления материнских чувств.

Галина Николаевна – сложный человек. Пожалуй, это наиглавнейшая черта её характера, которая приходит на ум каждому, кому довелось пообщаться с ней минут пятнадцать. Эта сложность состояла в том, что с ней совсем непросто общаться. Всякого рода трудности неминуемо возникают в разговорах, в работе, в быту с ней. Но при всём этом Галина Николаевна – интересная и привлекательная женщина. Она разговорчива, а не болтлива, эрудированна, а не просто образована, и, разумеется, в ней есть изюминка, точнее говоря, килограмма два изюма, больше чем в кексах.

В преддверии своего пятидесятилетия Галина Николаевна выглядела так, что ей едва ли можно было бы дать сорок лет. Тридцать восемь – пожалуй, тот возрастной предел, которому могли бы поверить глаза. С годами она не утратила своей красоты, которая стала более зрелой, окрепла и придавала уверенности в себе своей обладательнице. Стройная фигура, модельная стрижка и стильная одежда производили должный эффект, привлекая внимание к Галине Николаевне. Она легко сходилась с людьми, отличалась эмоциональностью и поразительной мимикой. Любой рассказ из её уст хотелось дослушать до конца, ибо он сопровождался такими мощными эмоциями, на которые способно лишь подвижное лицо и арсенал интонаций Галины Николаевны.

Она работает учительницей экономики и географии в гимназии. Но чудо не в том, что такая женщина посвятила себя образованию и воспитанию незрелых умов с её-то потенциалом на великие дела, а в том, что её, действительно, уважали ученики, среди которых не было ни одного лоботряса, позволившего себе дурно отозваться о Демидовой Галине Николаевне.

При всех её достоинствах, она оставалась свободной разведённой женщиной, вызывающей недоумение своим положением у окружающих. Впрочем, домашние не видели в этом чего-то фантастического и рокового, ведь дочери знали и другие, не выставляемые напоказ стороны матери.

Галина Николаевна признавала только одну точку зрения – свою собственную.

Она держалась самого высокого мнения о себе, и до этой планки никто на всей планете допрыгнуть не мог.

Она никогда не сомневалась в своей правоте.

Она лезла в чужую жизнь, не спрашивая на то разрешения.

Она не прощала обид и была злопамятна.

Она постоянно всех поучала и переделывала под свой вкус.

Упряма.

Заносчива.

Непримирима.

По всей вероятности, от этого, а не от красивой и интересной женщины ушёл Павел Петрович. И уж, несомненно, карьера экономиста не сложилась у Галины Николаевны не потому, что она в молодости больше походила на модель. Начальство не терпит тех, кто не признаёт главенства начальника и знает о субординации лишь на словах. Впрочем, именно поэтому Галин Николаевна нашла своё признание в педагогике, где реализовала весь свой потенциал, обучая, поучая, воспитывая, наслаждаясь несомненным авторитетом и возможностью смотреть сверху вниз на подопечных.

Что касается отношений с дочерьми, то в сердцах Галина Николаевна благодарила бога за то, что такая, как Ева родилась одна, ибо те неудобства, которые стали бы неизбежными, будь у старшей дочери близняшка, представлялись ей адом. Осознание того, что Ева вышла из-под её контроля, ударило её сильнее, чем предательство мужа.

Галине Николаевне нравилось быть женщиной в высшей степени оригинальной, вроде бы неповторимой и единственной в своём роде. Она пребывала в этом заблуждении и по сей день, не замечая, что Ева – зеркало, в котором она видит себя образца тридцатилетней данности, правда с некоторыми изменениями, вызванными требованиями времени и условиями воспитания. Ей было сложно с Евой, потому что она не могла подавить её так же, как подавляла младших дочерей, правда, осознала она это, только когда Еве исполнилось восемнадцать.

Тогда мать и дочь в очередной раз рассорились из-за посягательств Галины Николаевны на неприкосновенную свободу Евы. Дочь не собиралась следовать запретам матери, а мать поставила ультиматум, что в противном случае та может не возвращаться домой, ибо её никто не пустит на порог. Галина Николаевна тогда рассчитывала на то, что Еве некуда деваться, а потому она непременно сдастся. Но этого не произошло. Ева выдержала двухдневную паузу, впервые тогда погостив с ночёвками у Славы, а на третий день сдалась Галина Николаевна, впервые признав, что перегнула палку, ведь ей была невыносима мысль, что её дочь ошивается не пойми где двое суток.

С тех пор Галина Николаевна хоть и ссориться со старшей дочерью, но с опаской поглядывает на Еву, разочаровываясь в своей системе воспитания и поражаясь, откуда у Евы эти невыносимые черты характера: упрямство, заносчивость, категоричность и отрицание всех точек зрения, кроме своей собственной. В общем, Галина Николаевна чувствовала, будто бы её низвергли с престола. Хотя она оставалась королевой, главой семьи, которая формально управляла всем, но фактически парламент (Ева) ей не подчинялся и держал власть в своих руках.

И всё-таки мать и дочь любили друг друга, пусть и весьма странным образом, с оговорками, что они только внешне похожи, поскольку иметь невыносимый характер не хотелось ни одной, ни второй.

– Скоро будет готово? – поинтересовалась Ева, заглядывая в кастрюлю, как будто бы она разбирается в готовности. Девушка видела бурлящую жижу с овощами и фасолью, которая изумительно пахла, и ей казалось, что это блюдо уже вполне съедобно.

– Можешь накрывать на стол, – сказала Галина Николаевна.

Ева достала из шкафчика первые попавшиеся под руку четыре тарелки и поставила их на стол.

– Ева! Сколько можно говорить! Возьми одинаковые, – в голосе Галины Николаевны слышались разочарование в дочери и упрямство в следовании своим принципам, которые заключались, главным образом, в том, что всё должно быть идеально. Галина Николаевна стремилась окружать себя красивыми предметами не потому, что находила в этом какое-то особенное житейское удовольствие, а поскольку полагала: так должно быть, ведь она достойна самого лучшего.

Ева с сопением, выдающим её недовольство и раздражение интонацией матери, заменила одну из тарелок на другую, дабы удовлетворить её тягу к гармонии и симметрии.

Разлив суп, Галина Николаевна принялась нарезать хлеб.

– Зови сестёр, – распорядилась она.

Ева распахнула кухонную дверь и во весь голос проорала:

– Идите есть!

Галина Николаевна состроила гримасу, выражающую категоричное неодобрение поступка дочери, которая поленилась пройти пару метров по крохотной квартире, а вместо этого драла глотку, как какая-то девчонка, выросшая на улице без должного воспитания.

– Что? – недоумевающее спросила Ева, чувствуя накал матери.

– Так сложно было дойти до комнаты?!

– Не придирайся.

– Господи, и куда подевались всем манеры, которые я тебе прививала?!

– Видимо, мне кто-то привил вакцину от них, – колко отвечая на реплики матери, Ева ощущала, как гневно сжимаются её мышцы, а потому ей было необходимо отжаться или подтянуться на перекладине, закреплённой в дверном проёме кухни, чтобы не сорваться.

– Ты только и можешь дерзить матери. А, между прочим, я тебя плохому не учу.

– Ма, я только опасаюсь, что если я буду ходить за ними с призывами на обед, в следующий раз ты заставишь меня писать им приглашения на розовой надушенной бумаге.

– И что за «ма»?!

– Краткое обращение к матери.

– Терпеть не могу!

В кухню вошли Ася и Вика, а потому Галина Николаевна и Ева машинально прекратили перебранку. Не то чтобы они стеснялись девочек, но вмешивать их в разборки не хотелось обеим, правда, по разным причинам.

Обед начался в молчании. Ася и Вика почуяли настроение матери и старшей сестры, а потому выжидали, когда страсти поутихнут. Однако к чаю все уже были довольно миролюбиво настроены. Галина Николаевна утешила себя мыслями о том, что у неё ещё две прекрасные дочки, которые видят в ней образец для подражания.

Ева же грезила о бассейне. Кроме того, вкусная еда подбодрила её. После обедов, приготовленных матерью, Ева трезво оценивала свои шансы в скором времени съехать от семьи. Она понимала, что протянет ноги с голоду или попадёт в больницу с гастритом от бутербродов. Вряд ли бы её холодильник многим отличался от холодильника Славы. Пожалуй, у неё там, действительно, повесилась бы мышь, поскольку Ева не была пристрастна ни к каким лакомствам, в отличие от друга-ананасоеда.

– Мама, до конца августа надо заплатить за учёбу, – деликатно напомнила Ася, с нетерпением ожидая студенчества, как неземной благодати, рассчитывая испытать все радости молодости и обрести множество новых знакомств и поклонников.

– Павел Петрович не передавал мне денег, – холодно ответила Галина Николаевна. Ей было прискорбно осознавать свою зависимость от бывшего мужа, поскольку при нынешних ценах на обучение в одиночку она не могла оплатить образование хотя бы одной из близняшек при том, что их надо хорошо одевать и кормить полезной пищей. Она знала, что Павел Петрович неплохо зарабатывает и вполне может себе позволить без ущерба для новой семьи оплатить дочерям образование, а потому его пассивное отношение к будущему близняшек её злило.

– Ты ему напомнишь? – спросила Ася.

– Думаю, это лучше сделать вам. Я ему никто, – решительно заявила Галина Николаевна.

– Клянчить вы умеете, поэтому даже не паникуйте! – вставила своё язвительное замечание Ева, которую любые напоминания об отце бесили ещё больше, чем Галину Николаевну.

– Что ты хочешь сказать?! – ощетинилась Вика, которая до этого казалась совсем безучастной к разговору.

– Что вы идиотки. Зря рассчитываете на папашу, – пояснила Ева.

– Ева! Следи за языком! – осадила её Галина Николаевна.

– О! Я ещё могу сказать! У этих двух барышень был выбор. Они могли прилично учиться и поступить на бюджет или подрабатывать и заработать денег себе на семестр, выбрав специальность подешевле. Но они решили вообще не напрягаться. Пусть за них платят!

– Интересно, а почему бы отцу не заплатить за нас?! – Ася считала обучение своим естественным правом, а потому не собиралась за него бороться и прилагать хоть какие-то усилия для его реализации.

– Они не должны работать, – поспешила вставить Галина Николаевна, высоко ценившая образование и понимающая, что Ева из-за работы не получает даже минимума знаний.

– А я должна была?! – Еву никогда не отпускала ярость из-за дискриминации в отношении неё.

– Нечего было ссориться с Павлом Петровичем, – рассудила Галина Николаевна.

– Кто бы говорил, – процедила сквозь зубы Ева.

– Если тебе не хватает ума, – начала было Ася, но Ева её перебила.

– Ума не хватает тебе, если ты ждёшь подачек! Я милостыни не прошу!

Галине Николаевне изначально был неприятен этот разговор. Теперь же она была как в воду опущенная из-за жестоких, но правдивых слов Евы. Да, ей никто не помогал, и девушка сама выкрутилась, потому что решила, что ей зачем-то нужно высшее образование. А финансовая независимость, которую обрела Ева, зарабатывая столько, сколько нужно и на учёбу, и на одежду, и на прочие женские радости (при этом она закупала частично продукты для семьи), превратила её в жестокое и требовательное существо, окончательно вырвавшееся из-под влияния привыкшей быть главной матери.

– Мама, скажи ей! – настаивала Ася.

Галина Николаевна посмотрела в глаза дочери, в которых горел вызов. Она чувствовала себя виноватой перед Евой, но не настолько, насколько была бы виноватой перед Асей и Викой. Ева другая. Она может многое, а потому не пропадёт. Ася и Вика нуждаются в заботе, зато они не такие злые, а потому Галина Николаевна готова была им потакать, дабы сохранить их мягкие сердца, чтобы девочки сформировались духовными личностями, а не барыгами, готовыми за деньги и собственную выгоду пойти по трупам.

– Ева, выйди из-за стола, – строго сказала Галина Николаевна.

– Спасибо за обед, – желчно ответила Ева и, сделав комичный реверанс, ушла из кухни, гордо задрав голову и разведя плечи.

Ева не могла понять, почему им так рискованно обедать вместе. Отчего всегда находятся какие-то мелочи, из-за которых развязывается очередной конфликт? Почему им троим, кровным, самым близким родственникам так трудно сосуществовать в мире и согласии? Зато девушка могла вполне определённо ответить на вопрос, почему у неё нет подруг.

Когда живёшь с тремя темпераментными особами женского пола, потребность в общении с женщинами отпадает, а женское общество вообще начинает раздражать. Именно поэтому Ева больше предпочитала общаться с особями мужского пола, будь то двухлетний мальчик или семидесятилетний старик. Да, и с ними бывало непросто, потому что они часто ведут себя, как животные, унюхавшие самку. Но из двух ролей Ева всегда выбирала объект домогательства, а не объект зависти, ведь она уверена, что девушки должны ей завидовать.