Текст книги "Царство Прелюбодеев"

Синий густой туман постепенно охватил своим покровом и сладострастных девиц. Теперь все они были полностью обнажены. Как ни странно, в комнате снова зазвучали чарующие звуки фламандского клавесина, к нему присоединился орган. «Мило и трогательно: юные развратницы ублажают себя под звуки удивительной мелодии. Похоже, это – концерт Баха», – подивился он. В синем свечении юные тела выглядели столь обворожительно, что Владимир стоял, потрясенный плавными линиями тел хорошеньких нимфоманок. Текущая синева меняла свои оттенки от легкого, перламутрового лазурита и аквамарина, до почти вайдовой и дымчатой, антрацитовой черноты. И этот свет более не напоминал туман, он обволакивал тела прозрачными струями, похожими на морскую воду, а серебристые звуки мелодии создавали особую торжественность, граничащую с душевным умилением. Ко всему прочему, откуда-то с потолка пошел снег. Он падал медленно и мягко. Крупные хлопья покрывали тела девушек белым саваном. Владимир присмотрелся: оказалось – ученицы спят, утомленные любовной игрой. Их маленькие головки уткнулись в нежные плечи друг друга, голубые глаза прикрылись длинными, бархатистыми ресницами, изящные носики заострились – девушки спали так крепко, словно умерли. В них не было и признака жизни. Хлопья снега густо запорошили бледные лица. Казалось, что это – не девушки, а фарфоровые куклы или манекены, сваленные в кучу нерадивым декоратором. Окаменели не только лица, каменными и неестественно жесткими выглядели длинные руки и ноги. Владимиру стало не по себе: «Неужели им не холодно? Может, они и вправду мертвы? Почему не видно даже признаков дыхания? Но как они прекрасны…»

«Господи, как я устал! – выдохнул Владимир. Его ноги стояли на полу. Рука взялась за ручку двери – медленно, со скрипом закрылась и эта, последняя комната. – Глупец, зачем я имя Господа припомнил? И где? – горькая усмешка скривила губы. – Господь меня не слышал и при жизни. Неужто тут меня услышит – сквозь толщи адовых препон? Как не разумен я в суждениях. Я просто сильно утомлен».

Он действительно почувствовал смертельную усталость. «Надо выбираться из этого странного дома, – рассуждал он. – Кстати, а вот и выход». Он хотел было открыть входную дверь, но вспомнил о свирепых стражниках – капских львах.

«Интересно: а эти киски окаменели или рыскают в поисках добычи? Не хотелось бы под конец моего пребывания в гостях, попасть в зубы к этим усатым милашкам», – озаботился Владимир. Он подошел к двери, рука сжала массивную бронзовую ручку, дверь поддалась. Махнев не стал раскрывать ее широко – он приоткрыл лишь маленькую щелку и выглянул на улицу. Почти рядом с дверью показался толстый светло-коричневый хвост, увенчанный шерстяной кисточкой… И этот хвост шевелился и постукивал о мраморный пол портика. Раздался раскатистый, похожий на небесный гром, звериный рык – Владимир захлопнул дверь. Сердце вновь забилось от липкого страха.

«Господи, боже мой, ну что за зверский дом! Ну, сколько можно меня пугать? Виктор обещал меня опекать, а сам оставил на произвол судьбы. Ни тебе хозяйки, ни слуг – все куда-то проваливаются к чертям собачим, а меня то и дело пытаются сожрать всякие монстры. Едва от крокодильчика отвязался, как эти доисторические чудища преградили путь!» – злился он. От обиды закипали слезы. Вдруг взгляд упал на высокое боковое окно в передней: «А что, если выбраться через него? Возможно, эти киски не увидят меня, и я огородами добегу до своего дома».

Он подошел к окну и потянул за ручку узорчатой рамы – окно с легкостью распахнулось. Владимир заглянул вниз – высоковато, но внизу, к счастью, не было ни души. Он решил тихонько спрыгнуть. Как только ноги коснулись земли, пятым чувством он ощутил неладное. За спиной кто-то был… Владимир медленно повернул голову – на него смотрели зеленоватые львиные глаза! Одна из хитрых кошек обежала дом с боковой стороны и готовилась к страшному прыжку. Лев находился на расстоянии шести шагов: он пригнул черную гривастую морду, усы и лапы чудовища были перепачканы свежей кровью. Железные мышцы напряглись, хвост подрагивал от предвкушения легкой добычи.

Владимир похолодел от страха – бежать было некуда. Он знал, что гигантский лев догонит его в два прыжка. Ватные ноги не позволяли сделать и шага. Махнев крепко зажмурил глаза – хотелось, чтобы лев исчез, чтобы он оказался миражом или эпизодом кошмарного сна. Если бы это был сон, то в подобной ситуации он бы поднатужился и вновь взлетел. Владимир набрал в грудь воздуха, поджал ноги и… оттолкнулся от земли. Все произошло слишком быстро – лев клацнул ужасной пастью, пахнуло кровью – но Владимир был уже слишком высоко. «Какое это счастье – что я научился летать, – ликовал он, вздох облегчения вырвался из груди. – Накася, выкуси, хитрая морда!» – Махнев торжествовал.

Он открыл глаза – внизу мелькнула желтая спина разочарованного хищника. Лев потрусил к входной двери злополучного дома. Там его поджидал второй монстр. Перед ним лежала груда окровавленного мяса. Львы раздирали довольно крупную тушу. «Надо же, какие жадные! У самих столько еды, а им все мало», – он висел в воздухе, примерно, на высоте второго этажа и наблюдал за львиной трапезой. Среди кровавого месива мелькнул кофейный лоскуток. Махнев содрогнулся от ужасной догадки. Что они едят? Вернее кого? Он присмотрелся – предчувствия не обманули. Крепкие зубы монстров разрывали человеческое тело. Это было тело одного из кофейных красавцев. Несчастный мурин, который некоторое время назад ублажал хозяйку дома, попал на съедение этим жутким тварям. «А может, они сожрали всех четверых? Какая страшная участь! А может, Полин Лагранж – эта нимфоманка и сладострастница приказала скормить хищникам своих очередных рабов? Может, она умерщвляет каждого любовника, как царица Тамара? Мне не разгадать этой жуткой тайны. Надо лететь домой, подальше от этого гиблого места».

Он отвернулся от львиного обеда, его мутило от вида и запаха человеческой крови. Мраморный портик с колонами выглядел теперь, словно жертвенный алтарь. С ровных ступенек текли красные потоки и моментально впитывались в зеленый газон. «Сейчас я миную этот «эдемский сад», фонтан с золотыми рыбками – а там уже недалеко и выход. Скорее, скорее за калитку. В гостях – хорошо, а дома – лучше», – рассуждал Махнев, торопясь покинуть поместье Лагранж.

Внезапно воздух загустел, и Владимир завис над парком. Он попытался преодолеть эту липкую густоту, шевелил ногами, махал руками, словно крыльями – его свободный полет сильно затормозился. Теперь он не летел, а скорее висел в воздухе. Было такое ощущение, что его, как тряпичную марионетку, подвязали за тонкие невидимые нити. Он трепыхался, тужился, пытался сопротивляться – но оставался на месте. Наоборот – зловещий кукловод решил немного поиграть со своей игрушкой. Невидимые нити напрягались – шевелились руки и ноги. Его крутили и вертели – он кувыркался в воздухе и скакал, словно резиновый мячик.

Владимира опустили к земле – нос и щека уперлись в густую траву газона, выпуклый серый глаз с удивлением рассматривали маленький мир земного царства. Тут и там сновали мелкие муравьи и букашки, гусеницы и комары. «Надо же, здесь есть не только гигантские стрекозы и бабочки, здесь живет и более мелкая козявочная братия», – удивился Владимир. Мордочки этих насекомых имели слишком осмысленное, почти человеческое выражение, хитрые глазищи с удивлением таращились на Владимира.

Потом их что-то отвлекло. Они засуетились: одни захлопали крылышками, другие навострили усы, третьи шумно вдыхали воздух.

Голова Владимира одной щекой лежала на земле, а тело висело почти вертикально. Он проследил направление букашек – те, перескакивая через преграды из палочек и травинок, спешили к бурному потоку. Поток журчал, словно вешняя вода. О, ужас! Это была не вода. Это ручейки крови, стекающие с мраморных ступеней, соединились в один широкий поток. Поблескивая упругим глянцем, ручейки превращалась в широкую реку, утекающую глубоко под землю. Она бежала не только со ступеней портика, теперь рубиновые струйки сочились из плотно закрытой двери. Сама дверь дрожала. Чудилось – на нее изнутри давит страшная сила, похожая на горный водопад. Деревянная дверь служила искусственной плотиной на ее пути.

«Сколько же надо убить людей, чтобы получилось столько крови? Может, это кровь всех сладострастников из самого большого зала?» – Прямо на его глазах головы муравьев и букашек прильнули к блистающему руслу. Их жадные рты хлебали соленую влагу, стоя на берегу. Это зрелище отдаленно напоминало водопой коров и лошадей у реки после жаркого, летнего дня. Горлышки волнообразно подрагивали – насекомые жадничали, отталкивали друг друга от адской реки. По мере того, как они насыщались, менялся и их облик. Они становились похожими на ужасных, маленьких монстров; у многих выросли рога; засверкали красными угольями глазницы; тела покрылись серой шерстью, выросли копыта и клыки. Насекомые увеличились в размере. Теперь они походили на тучных крыс или летучих мышей, с острых клыков стекали пухлые темные капли. Напившись досыта, эти мерзкие твари тяжело отползали от кровавого русла. Их злобные морды с интересом поглядывали на лицо Владимира. Они готовились к нападению…

И тут невидимый кукловод сжалился над своей марионеткой. Потянув Владимира за ногу, он поднял его над землей. Не просто приподнял, он пульнул его на такое расстояние, что у бедняги захватило дух. Он вылетел, словно пробка из бутылки теплого шампанского. Земля вместе с домом показалась маленькой точкой, а потом и вовсе пропала из виду. Теперь он парил высоко, где-то в космических просторах. Тело охватил жуткий холод. Кругом стояла кромешная тьма, освещаемая вереницами сверкающих созвездий. Мерцание звезд становилось то ярче, то слабее – слезились глаза. Он чувствовал себя самой маленькой песчинкой во Вселенной. Рядом с шумом пронеслась комета, оставив после себя дымный шлейф, где-то прозвучали взрывы, казалось – тела гигантских планет, сталкиваются друг с другом, создавая жуткий скрежет и гул.

Владимир бултыхался в безвоздушном пространстве. Ему чудилось, что это – конец. Где-то далеко послышались величественные звуки. «Наверное – это музыка небесных сфер», – подумал Владимир. Мелодия становилась все громче, он узнал ее. О, боже! Это была бессмертная музыка Моцарта – «Реквием Ре-Минор».

Кружевной воротник его белой сорочки промок от падающих слез. Воротник мок и тут же покрывался коркой льда. Застывало сердце – иголки льда проникали сквозь тонкую кожу.

– Господи, неужели и здесь ты меня не слышишь?! – закричал Владимир. Гулкое эхо взорвало пространство. – Возьми меня к себе. Я слишком устал!

Его снова взяли за воротник. Теперь он болтался, словно рыба на крючке. Невидимая леска натянулась, и он снова полетел к земле, а вернее гораздо ниже – в саму Преисподнюю.

В ушах раздался резкий свист, промелькнули ватные облака, голубизна неба, звенящая зелень лесов, желтизна полей – все проносилось пестрыми лентами. Потом полетели камни – целые камнепады, рушились гигантские горные хребты, проваливались под землю целые равнины, дрожали оранжевые каньоны, как в воронку утекали пески бескрайних пустынь. В земляные трещины обрушился океан. Полыхнуло море огня, послышалось шипение. Вода вселенским потоком лилась в огненную бездну. Клубы белого пара взлетали на неведомую высоту и там взрывались, сея вихри искр…

Владимир очнулся. Он снова находился в парке перед домом Полин Лагранж. Ему показалось: адский кукловод отпустил натяжение нитей и посадил несчастного на невидимый стул. Стул раскачивался в серовато-белых клубах. Владимир опустил голову. Картинка усадьбы изменилась до неузнаваемости. Дом почернел, темные трещины раскололи каменные стены, вместо дикого винограда по стенам и шпалерам ползли корни старых сухих деревьев. Порой мерещилось, что это – не корни, а толстые змеи опутали весь дом. В пустых глазницах некогда роскошных окон отсутствовали признаки жизни, рыжая ржавчина и паутинные тенёты обвивали ажурную металлическую вязь. Входной двери не оказалось на месте – сорванная с петель, она валялась на мраморных ступенях. Вместо двери зиял темный провал. Черные разводы ползли по ступеням – вся кровь давно высохла и запеклась отвратительной коркой. Недалеко от полуразвалившегося портика белели два скелета. Желтоватые овальные ребра напоминали гигантскую выпуклую гребенку. Это были скелеты капских львов.

Изменился и сам парк: ушла бутафорская яркая зелень. Деревья засохли, жухлая листва покрывала некогда зеленые ветви. Часть деревьев и вовсе обуглилась, серый пепел толстым слоем припорошил жалкие остовы голых крон. Не было и спелых плодов – коричневые, сгнившие останки яблок и персиков давно окаменели. Всюду царил тлен и запустение.

Фонтан пересох и разрушился. Куски разбитой статуи валялись на земле, бурый мох и кустики желтой травы проросли сквозь некогда прекрасный профиль мраморной головки Полин. «Сколько же лет я плавал во Вселенной? Здесь все выглядит так, словно прошли века», – подумал Владимир. Сильная зевота свела рот, веки отяжелели и он погрузился в глубокий сон.

Глава 4

– Что, укатали Сивку крутые горки? – насмешливо спросил демон у спящего Владимира. – Дорвался дурень до бесплатных пряников…

Ответом была полная тишина и мерное посапывание. Ответчик крепко спал: длинные руки свисали, словно плети; римский нос уткнулся в подушку и походил на смятый свинский пятачок; волосы, запутанные в колючих репьях, торчали в разные стороны; подозрительные бурые пятна, грязь и несколько рваных дырок украшали мокрую сорочку; брюки также не отличались свежестью; подметка одного из яловых сапог и вовсе отлетела – обнажилась красноватая стертая пятка.

– Ну, как тебе мои представления? Я думаю, они оценены тобою по достоинству, – демон самодовольно хмыкнул.

Он знал, что Владимир крепко спит и не может дать ответов на поставленные вопросы. Однако он знал и другое: сон его подопечного не давал последнему возможности оправдаться, но то, что вещал наставник, Махнев прекрасно слышал. Это были проделки Виктора: если ему было нужно – его слышали даже скелеты тысячелетней давности или моль в шкафу. Не просто слышали, а «мотали на ус» каждое слово и изменение интонации.

Поэтому Виктор спокойно продолжал свой монолог. Он деловито вышагивал по спальне Владимира, изящные руки покоились за спиной, голубым холодным светом полыхал крупный бриллиант, украшающий длинные аристократические пальцы. Глянцем вороньего крыла отливал бархат безупречного черного фрака, сшитого по последней светской моде шестидесятых годов девятнадцатого века – тех годов, откуда так внезапно и трагически выпал Владимир Иванович Махнев. Червонным золотом блистали пуговицы, стягивающие жилет на стройном торсе демона. Широкие плечи не нуждались в портновских хитростях в виде подкладных ватных валиков и пышных складок у рукавов – фрак сидел как «влитой». Примерно такие фраки носил и сам Владимир, когда выходил в свет. Воротник белоснежной рубашки украшал шелковый шейный полосатый платок. Золотая булавка с причудливым вензелем – буквой «L» – соединяла края платка. Изменилась и его прическа: он стал коротко стриженым, элегантным, напомаженным блондином с серыми глазами.

– Володя, в доме у Полин я слышал все твои мысли. Некоторым радовался, особенно когда ты подсыпал «аттической соли»[40]40
  Аттическая соль – тонкое остроумие в споре, в беседе, как у эллинов (древних греков).


[Закрыть], иные меня разочаровывали… И вот что я тебе скажу, любезный бонмотист[41]41
  Бонмотист – остряк. Произошло от французского «bon mot».


[Закрыть].

 
Ты срамников стыдить решился,
В «своем глазу бревна не видел».
Ты, милый мой, перестарался —
И этим слуг моих обидел.
Но наши – коротки обиды.
Кого хотим – обидим сами.
 

Виктор остановился, щелкнул каблуками, укоризненный взгляд прошелся по спине несчастного Владимира. Затем он присел на край широкой кровати.

 
Ну ладно уж, поспи немного.
Проснешься – будь готов
Бесовское ученье постигать.
Я научу тебя со мной не спорить,
И местных грешников любить и уважать.
А будешь кочевряжиться и фыркать —
В котел отправлю!
Понял? Нет? Молчишь…
Я в лучшие места тебя «оформил»,
А ты еще бунтуешь и гундишь!
И имя Боженьки припомнил…
Дурак! За это ж могут навсегда убить…
И прах развеять в черной бездне
И имя навсегда забыть.
Да, да, забыть!..
 

Рука демона легла на плечо Владимира. Тонкие пальцы приподняли лоскут оторванного рукава, легко коснулись спутанных волос своего подопечного. Лайковой перчаткой он смахнул песок со спины Владимира. А после достал из кармана кружевной батистовый платок и с выражением легкой брезгливости обтер им свои изящные ладони. Спустя мгновение он продолжил более нежным тоном:

 
Володя, вроде ты не глупый,
Безумствовать? Тебе? – грешно!
Пойми, ведь Старику не слышно
Твоих кривляний:
«Господи, за что?!!!»
Ведь я с тобою благодушен: кормлю, лелею и учу.
Но будь и ты ко мне послушен —
Пойми, как лучше я хочу…
Твоя душа – моя награда за службу верную Отцу,
А ты мечтаешь о разлуке…
Неужто веришь, отпущу?
 

Виктор усмехнулся и еще раз пристально посмотрел на Владимира.

– Ты видишь, Володенька, как я забавляюсь с тобой? Даже стихами научился разговаривать. Не всегда удачно, но все-таки… – Виктор хмыкнул и нахмурился. – Надо же, спит аки младенец! Неужто и впрямь так устал? Батюшки, в шевелюре-то седые волоски появились. Ах-ах, нежное дворянское отродье! А что же ты дальше то будешь делать? А ты, вообще, зачем к бабушке-то поперся? Сидел бы дома сиднем, так нет же – пустился «во все тяжкие». Парасоль хотел вернуть? Ну-ну… – демон расхохотался.

Кружевной зонтик Полин валялся рядом с кроватью Владимира.

* * *

«Как болит голова… Надо вставать», – мутный взор скользнул по проему окна. За ним тлел все тот же серый, унылый день. – «Укатали Сивку крутые горки… Ишь, умник, насмешничает надо мной. В лучшие места меня «оформил». Да в гробу я видел ваши лучшие места!» – на зубах скрипел песок. Владимир сплюнул на пол. «Благодетель нашелся… То с бабками меня знакомит, то крокодилов натравливает, то львам готов отдать на съедение, то в небо швыряет, то песочные бури устраивает. И это – лучшие места?! – Владимир злился. – А вот возьму, и вообще не встану. Мне некуда идти – буду лежать, пока ИМ не надоест. Весь век буду лежать, пока ОНИ меня заново в другую жизнь не впихнут! Я же помню – их «Главный» говорил: поспи немного, век пройдет, и все такое… Поспи, я разбужу… А тут, какой уж сон? Львы-то настоящие были! Во сне таких не бывает. А кровь!? Меня до сих пор мутит от воспоминаний о кровавых реках».

Он посмотрел на портрет Виктора – рамка была пуста, вернее, вместо красивого лица и торса демона, в рамке присутствовал какой-то голландский натюрморт – бутылка вина, мясная подкопченная рулька, зелень лука, свежие мясистые томаты, розовый редис, еще какие-то овощи, краюха ржаного хлеба и добрый ломоть желтого ноздреватого сыра.

Сколько прошло времени – он не понял. Может час, а может сутки. Махнев дремал, крутился с боку на бок, мучился от безделья. К всеобщей пакости – ему сильно захотелось есть. Нарисованная на картине снедь упрямо лезла в глаза – натюрморт стал шире, объемней и занимал теперь чуть не половину стены. Он перекрыл собой все другие полотна. Ко всему прочему по комнате потекли запахи. Но что это были за запахи! Мускатным орехом, чесноком, кайеном[42]42
  Кайен – красный жгучий перец. Произошло от названия города Кайенна (Cayenne) во французской Гвиане.


[Закрыть] и дымком запахла злокозненная рулька – почудилось, что он находится не в спальне, а в мясной лавке; заблагоухал чем-то кисленьким жирный сливочный сыр; хлебная краюха источала такой аромат, что казалось – ее только что вынули из печи! Откуда-то потянуло горячим раковым супом, сдобренным свежим укропом и жареным луком. Желудок злобно урчал, рот наполнился горячей слюной. «Как хочется есть! С тех пор, как я здесь – меня ни разу нормально не покормили», – думал Махнев с обидой. Совсем некстати зачесалась немытая голова. – «Придется вставать. Надо хоть что-нибудь поесть и привести себя в порядок».

Владимир встал и подошел к зеркалу: из серебристого полотна овальной рамы на него глянуло осунувшееся лицо с темными кругами вокруг глаз, несколько репейников торчали в грязных, спутанных волосах, от рубашки оторвался кружевной ворот, рукав разошелся по шву. «Да, вот это видок… – присвистнул он. Блеснули седые пряди, – неужто я поседел?» В ответ на тревожные мысли отражение в зеркале дрогнуло, расплылось, по краям побежали красноватые огоньки и вдруг, вместо жалкого, потрепанного Владимира в зеркале появился другой Владимир. Это был он, и не он… Этот Владимир приторно улыбался и походил на сытого купчишку. Новое отражение значительно прибавило в весе, облачилось в клетчатый, желтоватый сюртук, рубашку в васильковый горошек и зеленый галстук. Этот, безвкусно одетый Махнев, был к тому же розовощек, напомажен, гладко причесан на прямой пробор и чисто выбрит. На губах играла гаденькая, приторная улыбочка. Адское зеркало снова глумилось над несчастным хозяином.

Как только он подумал о воде, мыле и чистой одежде – ноздри уловили другие запахи. Он оглянулся. Странное дело – на противоположной стене обнаружилась новая дубовая дверь. Владимир готов был поклясться – чуть раньше ее не там не было. Он подошел к полуоткрытой двери и осторожно заглянул в новую комнату. «Теперь понятно, откуда эти ароматы… Так пахнет английским мылом, чистыми полотенцами и одеколоном», – рассуждал он. Какое счастье – вновь открытая комната была оборудована, как уборная.

Аккуратный мозаичный пол, изразцовые, голубоватые стены, белый комод с полотенцами и чистым бельем – все это умилило нашего героя до слез. Он не был сибаритом в полном смысле слова, однако чистоту тела, комфорт и опрятность одежды, равно как и модный покрой костюма ценил очень высоко.

Рядом с комодом красовалось трюмо с овальным зеркалом и полированным туалетным столиком. Множество гребешков, ножницы, щипцы для волос, китайский бритвенный прибор с костяными ручками в виде змеиных головок, блестящие и матовые флаконы с темно-древесными духами – все это было щедро выставлено на столе и радовало глаз. Диковинная мозаика из драгоценных камней украшала крышку зеленого сафьянового несессера. В глубине коего Владимир обнаружил еще множество флакончиков с Кельнской водой, Лоделавандом[43]43
  Лоделаванд – ароматическая вода, получаемая от перегонки лаванды. Произошло от французского «I'eau de lavande».


[Закрыть], миндальным и розовым маслами, серебряную пудреницу, щетки для ногтей, полировочные бархотки, мелкие щипчики и несколько стальных лезвий.

Но главным было даже не это… Посередине комнаты стояла довольно объемная медная ванна. Две деревянные крашеные ступеньки вели в ее широкое лоно. Владимир, держась за поручень, поднялся и осторожно заглянул вниз. Он боялся, что бесы из пакости наполнят ее чем угодно, только не водой. Каково же было его изумление – внизу плескалась обычная, чистая вода. Дрожащие пальцы коснулись поверхности. Вода оказалась теплой. Рядом стояло два стеклянных кувшина для ополаскивания. Он быстро разделся и нырнул в нагретый сосуд Гигиеи[44]44
  Гигиея – греческая богиня чистоты, гигиены и здоровья.


[Закрыть].

«Какое это наслаждение – помыться после смерти в чистой воде! – думал Владимир с улыбкой. – Я – вивёр[45]45
  Вивёр – так говорили о человеке изысканным вкусом, с утонченными потребностями в отношении к материальной стороне жизни, вообще любящий пожить в свое удовольствие. Произошло от французского «vivre», что означает – жить.


[Закрыть], а не мылся с конца прошлой жизни». Он долго плескался, тер мочалой руки и ноги, пальцы с трудом вытягивали репьи из спутанных волос. Он аккуратно притронулся к шее – на месте пореза не ощущалось никакой боли. Блаженно вытянув ноги, Владимир прикрыл глаза и даже задремал. Сквозь дрему почудилось – пахнуло вином. Глаза открылись – вместо воды вокруг плескалось розовое, игристое шампанское…

«Опять ваши фокусы… Ну, не можете вы без мистификаций. Пора бы привыкнуть, а я таращусь, как баран на новые ворота. Зачем столько вина испортили? Увольте – пить его отсюда я не буду, тем паче на голодный желудок!» – думал он с раздражением. Через пару минут вино исчезло – вокруг опять была обычная теплая вода. Владимир вылез из купальни.

Около получаса он провел возле зеркала – причесывался, брился, втирал духи в виски и запястья. Аромат Фарины был столь восхитительным, что Махнев с долей зависти отметил – у него в домашней коллекции не было таких изысканных духов. Зеркало в ванной комнате казалось обычным – изображение не строило гримасы и не рядило хозяина в нелепые наряды. «Хоть тут я могу поблагодарить своего покровителя. Спасибо Виктор, за новый аромат, чистые полотенца и теплую воду», – Махнев и вправду был очень признателен.

Позади он обнаружил дубовый шкаф. Руки потянулись к створкам. Створки распахнулись – внутри оказалась одежда. На плечиках висели сюртуки – два из шалона[46]46
  Шалон – легкая, шерстяная ткань с диагональными полосами. Технология изготовления такова, что разницы между изнаночной и лицевой стороной нет. Название связано с первоначальным местом производства – Châlons sur Marne.


[Закрыть] и три камлотовых[47]47
  Камлот – шерстяная ткань, вытканная из верблюжьей или ангорской шерсти с примесью шёлка, сочетание которых давало рыхлое, мягкое полотно.


[Закрыть]; несколько брюк, твиновые[48]48
  Твин – гладкоокрашенная полушерстяная или хлопчатобумажная ткань. От английского «twine», что в переводе означает – крученая нить.


[Закрыть] охотничьи пиджаки; три фрака – один из тонкого синего сукна с золотыми пуговицами, и два черных – из бархата; парчовые жилеты и много другой роскошной одежды. Стопка чистых рубашек лежала слева от костюмов, тут же разместились галстуки, шейные английские платки, шляпы и шелковые, блестящие цилиндры. Он извлек пару рубашек – они поражали тонкостью ткани, изысканным кружевом, модным фасоном, пастельной палитрой цветов и нежных оттенков. Такие рубашки он покупал себе в парижских салонах, на Кузнецком мосту в Москве или на Невском. Внизу стояли коробки с обувью.

Через десять минут Владимир с удовольствием разглядывал свое отражение. Он вновь нравился самому себе. На нем отлично сидел модный шалоновый сюртук песочного оттенка. Муаровый жилет, светлые, строгого покроя брюки, лощенные ваксой, узконосые штиблеты, кожаные перчатки в тон пиджаку, трость с золотым набалдашником и фетровая бобровая шляпа тонкой выделки дополнили весь ансамбль. Лицо казалось свежим и отдохнувшим, серые глаза сияли, роскошные волосы лежали мягкими кудрями.

Он собирался уже покинуть ванну, как взгляд случайно упал на мозаичный пол уборной. Каменные плитки были густо заляпаны подозрительными красно-бурыми каплями.

Дорожка из капель шла к самой купальне. Владимир осторожно подошел к объемистой ванне, поднялся на ступеньку и заглянул вовнутрь.

– Черт, опять здесь это! Ну, сколько можно? Меня сейчас стошнит! – крикнул он.

Купальня до самого верха была наполнена кровью! Багровые пятна заляпали края и поручни, лужицы крови растеклись и по полу. Владимир пошатнулся и зажмурил глаза. Пространство дрогнуло, послышался чавкающий, сосущий звук, где-то внизу открылась невидимая крышка – и вся кровь с шумом унеслась в широкую подземную воронку. Владимир открыл глаза – ванна оказалась пустой и чистой, отмытым и влажным выглядел и мозаичный пол, банные полотенца лежали аккуратной стопкой. Во всем царил порядок и свежесть. Было такое ощущение, что пришла невидимая горничная и навела в этой комнате идеальную чистоту.

– Возможно, я – ханжа и слишком брезглив. Но, право, господа, вот так-то ведь гораздо лучше! – ухмыльнулся Махнев, – а, впрочем, пардон, я кажется, снова забываюсь.

Он вернулся в спальню и только тут заметил кружевной парасоль Полин. Зонтик валялся рядом с кроватью. «Странно, ведь я вчера шел лишь за тем, чтобы отдать его хозяйке. Я точно помню: на входе в зловещий дом зонт был со мной. Как же получилось, что он снова у меня? Разве я не отдал его горничной? Как ее имя? Анетт! Ума не приложу. Ладно, отдам при случае», – он поднял зонтик и сунул его в шкаф. «А хороша была белокурая чертовка Анетт, да и Акеми тоже недурна…» – постояв пару минут в задумчивости, Владимир тряхнул кудрями и направился к выходу.

Ноги сами собой привели его в столовую. Внутренне волнуясь, он присел за дубовый стол. «Необходимо сосредоточиться и сделать мысленный заказ. Я хочу… Я хочу… А вот, хотя бы мясную рульку, такую же, как на натюрморте в спальне. И хлеба, и луку, и овощей. Хочу пряженцев, икры, паштетов… Хочу…» – он зажмурил глаза, нос уловил разные запахи. Волнующе пахнуло пирогами, бараньим супом, омарами, гусиным паштетом.

Он снова открыл глаза, от волнения затряслись руки: «Сейчас я все это закажу! И пусть только попробуют мне это не предоставить». Ароматы сводили с ума. Он случайно посмотрел на стены. Еще вчера на них красовались портреты каких-то дам, знатных господ, пасторальные пейзажи. Куда все исчезло? Тематика картин изменилась до неузнаваемости… На одном из огромных полотен была изображена средневековая царская зала с роскошным обеденным столом. Художник проявил чудеса живописного мастерства. Все блюда и закуски, изображенные на картине, выглядели словно настоящие: толстобрюхие жареные рыбины поблескивали капельками прозрачного жира; розоватое мясо, надрезанного поросенка, сочилось свежим соком и источало головокружительный аромат; тут же стояли блюда с запеченными гусями, лебедями, рябчиками и цесарками; свисали долу гигантские гроздья янтарного винограда; красные яблоки, желтые зернистые груши так и манили к себе. Повсюду были расставлены серебряные кубки, полные ароматным вином. За столом восседал правитель (Владимир так и не узнал его образ) в длиннополом кафтане из амарантового виссона[49]49
  Виссон – драгоценная ткань в древних одеяниях царей, жрецов.


[Закрыть], соболиной шапке и с бородой, словно у попа. Справа и слева от него располагалась многочисленная именитая челядь.

На другой картине была изображена дородная, краснощекая купчиха. Крупную коровью голову украшал калач из толстой русой косы. Таких купчих можно было встретить повсюду в среднерусской полосе. Купчиха сидела в тени раскидистых деревьев, на летней веранде, перед ней стоял овальный обеденный стол. Огромные груди, облаченные в васильковый ситец простонародного сарафана, покоились двумя холмами прямо на столе. Полную шею обхватывали красные стеклянные бусы в три ряда. Купчиха самодовольно улыбалась. На глуповатом, круглом лице сияла сытая улыбка, холеная белая рука, растопырив веером короткие пухлые пальцы, держала китайское блюдце с ароматным чаем. Купчиха чмокала маслеными губами, маленькие глазки осоловели от удовольствия. И было из-за чего! На столе красовались румяные пироги трех или четырех начинок, пышная кулебяка, стопка опарных блинов, холодная паюсная икра, вазочка с вареньем, туесок с медом, сливочник, наполненный свежими сливками… У Владимира от голода кружилась голова.

На третьей картине шла царская охота, вернее пиршество после нее. Недавно убитый кабанчик жарился на раскаленном вертеле. Пылали угли, выпуская по ветру трескучие искры. Стол, покрытый светлой скатертью, изобиловал разными закусками. Тут и там возвышались вазы с фруктами; спелые арбузы алели рассыпчатой, крупяной влагой; судки с паштетом плавились от жира; пироги, изысканные закуски и множество разнообразного жареного, душистого мяса.

«Я сойду с ума от ваших гастрономий. Если вам жалко делиться со мной вашей трапезой, можете дать мне хотя бы кусочек мяса, пару пирожков, и… немного вина. Сейчас я сосредоточусь и сделаю этот заказ. Это просто, я знаю, что просто… Это – проще пареной репы», – уговаривал сам себя Владимир.