Текст книги "Царство Прелюбодеев"

– Виктор, я жутко извиняюсь перед вами. Прошу прощения. Вы правы – я язык сдержать не смог. Давайте успокоимся! Я не хотел… Я буду лишь слугой, вассалом верным, послушником и псом у ваших ног.

«Что я несу? – подумал Владимир. – Я ли это говорю? Каким вассалом? Идиот…»

– Ну ладно, сын мой. Это – только нервы. Продолжим умный и полезный диалог… – демон смягчился. В глазах появился покой и удовлетворение. – Ты видишь – мне забавно это: когда я злюсь, то в рифмы ухожу. А, впрочем, все равно: меня эмоции тревожат, я за словами в гневе не слежу. Не зли меня Володя, а не то грозу получишь… А «правила» со временем изучишь, чтоб знать, какие речи «городить», и за какие могут на кол посадить.

Владимир от страха вытаращил глаза, лицо покрывала смертельная бледность. Виктор посмотрел на него пристально и расхохотался.

– Володя, вольно! Успокойся. Ты пошутил – и я тебе ответил. Но в каждой шутке доля правды есть. Бананы дальше можешь кушать. Я буду говорить – ты будешь меня слушать.

Махнев кивнул. Тучи потихоньку рассеялись, гром укатился в дальний конец леса.

– Вернемся к «ревизским душам». Да, я хотел тебе сказать, что «крепостное содержание» то отменили. Царь отменил своим указом.

– Как так? – удивился Владимир.

– А так: свободу мнимую народу подарил, на землю цены увеличил, а бунты недовольных в крови потопил.

– Куда теперь пойдут мои «сермяги»? Кому они теперь нужны?

– А это – никому неинтересно. Свободу дали – лапти в зубы и чеши…

Какое-то время оба шли молча.

– Ладно, Вольдемар, не будем грустить. Я не люблю грустных и лирических мыслей. У меня от них зубы болят. При прежней жизни ты не больно-то заботился о подданных своих. Я повторюсь, что поражался их покорности. Ты занимался блудом с девками и женами последних – они терпели. Ты «брил им лбы»[64]64
  Брить лоб – отдавать в рекруты, в солдаты.


[Закрыть], слал их в каменоломни, кого и на каторгу – они терпели. А должны были тебя убить. Иль, на худой конец, пожалуй, оскопить… А что, Володя, если бы вправду – отсекли серпом твое «хозяйство»? Как псу блудливому, коту или бычку? И вкус, и прелесть жизни полного кастрата ты ощутил бы сразу. К Шафаку милость проявил. Возможно, даже подружился… По-настоящему. Вы бы поняли друг друга с полуслова, кручинились бы об одном. Приапические страсти тебя бы мигом покинули, как продажная кокотка покидает разорившегося любовника, – демон снова лукаво улыбался, – хотя, еще не вечер и не утро. Всему своё время – подробности кастратовой жизни тебе еще предстоит узнать…

Владимир вздрогнул и поежился. Виктор от души рассмеялся.

– Ладно, не дрожи. Мои уроки будут носить скорее эмпирический характер, нежели иметь физический эффект. Видишь ли, мне по сердцу целостность твоего организма. Твое «хозяйство» – образец для подражания и эталон породы, образчик мужской силы и гордости! Это говорю тебе я – демон прелюбодейства! – Виктор захохотал так, что небо над лесом вновь раскололось кривыми молниями. Затем он сказал уже тише: – Хорошо, что Шафак тебе только горло порезал. Открою, Володя, страшную тайну: порезы лечим легко, даже головы пришиваем, но притачивать назад фаллосы местные умельцы, увы, так и не научились! Ты был прав, когда поблагодарил судьбу за то, что турок не отрезал тебе самое дорогое… Здесь выпала тебе опять «рутерка»[65]65
  Рутерка (руте) – здесь образно: счастливая карта в игре.


[Закрыть]. Нет, конечно, бы пришили… Попробовали приживить. Дело в упрямой статистике: приживаются лишь два отростка из десяти! У остальных – или отваливаются, как переспелые груши, да еще в самый ответственный момент, либо дают такие сбои при эксплуатации… У одного – прижился вначале, но после усох, утрусился малость и, как назло, такой наперсток оказался, что хозяину ничего не оставалось, как голубей на лавочке кормить. Все дамочки над ним насмехались, глумились сгоряча… Он больше и не попал к нам. В следующей жизни стал монахом, а потом и в раю оказался. И там голубей на лавке кормит. Вот так, Володя… Вопрос фаллический – очень щепетилен.

– Да я уж понял, – обронил Владимир.

– Вернемся к ранее упомянутым, «посконным рылам». Давно хотел поговорить с тобой вот, на какую тему: я так полагаю, что это только русские настолько благодушны, что им легче простить негодяя, прелюбодея, казнокрада, жулика и сатрапа, чем взяться за вилы или топоры… выразить, так сказать, праведный гнев?

– Ну, почему? Русский бунт бывает страшен, – возразил Владимир.

– Бывает… но до него дожить надобно. А русский мужик, пока «гром не грянет», лучше раза три напьется с горя и неделю проспит. А опосля подумает: «А может, ну его… бунт? Может, так обойдется или рассосется? Может, я и сам – дурак?»

– В характере русского человека испокон века особая мудрость народная живет. Не противится он злу насилием… По-моему, это – разумно, – не без гордости и спокойно парировал Владимир. – Как там, в Христианской заповеди говорится: кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. Значит, Иисус в Нагорной проповеди учил народ отвечать на зло – добром, не бунтовать, а смиренно принимать все невзгоды, – проговорил Владимир и осекся. Он резко развернулся к собеседнику и подобострастно заглянул в глаза Виктора.

Тот молчал и хмуро разглядывал, вмиг побледневшее лицо своего подопечного, руки демона властно покоились на широкой груди.

– Ну?.. – холодно кивнул демон, – что дальше? Чего ты замолчал? Тебе ли, прелюбодею, в чертогах адовых вспоминать слова Иисусовы? Ты что, милок, бананами объелся?

– А вот и не объелся, – храбро возразил Владимир, – у нас с вами свободная дискуссия. А я по такому поводу вот, что скажу: мне всегда не нравилась эта заповедь. Моя натура против бунтовала, когда нам на уроках читали «Закон божий». Ну, помилуйте, тебя обидели, а ты еще спасибо обидчику должен сказать? – затараторил Владимир. – Глупее и не придумаешь. Я, например, не согласен с подобной резигнацией[66]66
  Резигнация – это безропотное смирение. Полная покорность судьбе. От французского «resignation», а оно, в свою очередь, от латинского «resigno», что в переводе означает – уничтожаю, отменяю.


[Закрыть]. И точка!

Виктор скептически посматривал на Махнева.

– Ну-ну. Отчасти убедительно твоё риторство. А дальше что? – недоверчиво спросил демон.

– А дальше… Мне вообще многие христианские заповеди не симпатичны, – запальчиво брякнул Владимир. – Они… как бы это сказать… неисполнимы и, порой нелепы. Ну, хотя бы «не укради». Ну, до чего смешно! Сколько лет стоит земля, и жив человек – столько лет все и воруют: от мальчишек на базаре, до фараонов, императоров, царей и генерал-губернаторов. И ничего… А у русских воровство – вообще навязчивая идея. Они так и смотрят – где и что плохо лежит. Или «не желай дома ближнего своего и его жены» – а как быть, ежели желается? А про «не прелюбодействуй» я и вовсе говорить отказываюсь. Без этого вообще, зачем жить?

– Ну, без нарушения тобой этой заповеди так часто, истово и с особым цинизмом не состоялась бы наша, поучительная во всех смыслах, беседа, – смягчившись, ответил демон и хитро улыбнулся. – О библейских заповедях, их истинности или «относительности» мы еще поговорим позднее. Сейчас меня интересует иное…

– Я весь во внимании, – по-мальчишески отвечал Владимир. Его глаза блестели лихорадочным огнем, красные пятна выступили на скулах. Он внутренне радовался, что так удачно отвел от себя гнев своего покровителя.

– Я, почему тебя про психологию русского человека спрашиваю? Мне интересно узнать твое мнение на сей счет, – проговорил Виктор, – я, видишь ли, жизнь и характер многих европейцев наблюдал и изучал подробно. И так тебе скажу: иной француз шпажонкой тычет, а русский лишь по кухням хнычет. Не знаешь, почему?

– Не знаю… – обескуражено молвил Владимир и развел руками, – видать – характер такой или судьба.

– То-то, что характер. Слушай, Володя, а что ежели, лет этак через сто я похлопочу перед «Советом», чтобы в следующей жизни ты родился не русским, а французом? Будут «ля муры», «ту журы», дуэли и прочие прелести. Французы – очень темпераментные малые и до любовных утех охочи.

– Право, я не знаю… Может, оно и неплохо…

– Не знаешь?! – грозно отозвался Виктор. – Нет, Володя, ты и в следующей жизни будешь – русским. Прикипел я душой к вашим «посконным рылам» и «сермяжным мордам». Ох, как прикипел! С вами интересно! Русские – моя страсть! Только русские могут с обреченной оголтелостью работать сутки напролет без сна и пищи в каменоломнях, на солевых рудниках, на верфях, на пашнях, на лесных вырубках – зарабатывая гроши. А потом пойти в кабак и за один вечер пропить эти «гроши», проливая горькие слезы о «пропащей русской душе»… А могут большую часть добытого в поту, отдать юродивому кликуше или сифилисной девке без носа. Вот где страсти, вот где стихия! Володя, ах, кабы ты знал, какие трагедии разыгрываются на русских просторах… Шекспир бы плакал, ежели бы видел те спектакли! Куда его Макбетам и королям Лирам? Здесь свой разгул, своя драма! А дикость, Вова, дикость-то какая! Азиатчина! Какие тут французы со шпажонками? Шпажонки-то их от накала страстей не только бы оплавились, но и в пыль рассыпались. А русский бой кулачный? – глаза демона разгорелись лихорадочным огнем. – Кулачный бой – это же песня! Это у вас, дворян – политесы, балы, светские рауты. А у «сермяжных морд» – свои забавы. Как сойдутся стенка на стенку, село на село – так аж брызги крови вокруг летят и шипят в холодном снегу. Смертные внизу – бьются, а мы повыше – демоны против ангелов. Тоже бьемся, руки тренируем – перья и шерсть летят в разные стороны. Вот так, дружок. Быть тебе и в следующей жизни – русским.

– Буду! Я люблю свое Отечество и культуру русскую люблю! – гордо ответствовал Владимир.

– Да и, кстати, насчет любви… К бабам вашим русским уж больно я неравнодушен. Какие образы, какая стать, какая синь во взгляде гордом! Куда там какой-нибудь Жоржетте за милым по холодному снегу босой бежать? Да ни за что не побежит! А ваши – даже на каторгу вослед плетутся, горшими слезами уливаются, забыв о дворянской чести и достоинстве. Вашим бабам – денег-то и злата не надоть – одной любовью сыты и бывают. Только у русских есть эта дурацкая поговорка: «с милым и в шалаше – рай». Что, может быть глупее? Глупы они, добры не в меру, но красивы, а фигуры какие! Я прямо-таки адоратер[67]67
  Адоратер – обожатель, поклонник. От французского слова «adorateur» – поклонник.


[Закрыть] по части русских баб. Вспомнить, хотя бы, Глашку твою. Редкостная красавица! А любила-то тебя как! На могилке плакала…

Владимир глубоко вздохнул.

– Дурак, ты Володя… Такую девушку отверг. А какая бы из нее жена получилась. Ууууу. Одна мечта! Детишки – красивые. А ты заладил: скучно с ней, да скучно… Тебя тянуло к оргиям, разврату и опию. Вот и случилось то, что случилось. За что боролся – на то и напоролся.

Пару минут демон молчал, покусывая травинку белыми, ровными зубами.

– А знаешь, Володя, она до сих пор, с кем в постели бывает – лишь тебя рядом и мнит. Глаза закрывает и грезит… Имя твое повторяет, бедняжка.

– Как так в постели? Она что после меня многим отдавалась? – спросил Владимир. В голосе почувствовалось раздражение и ревность.

– Нет, ты определенно – смешной! Она поплакала порядком. Ну, а после-то что? В монастырь из-за любви к тебе, покойничку, идти? Тебя, Володя, НЕТ, а жизнь-то продолжается. Спит твоя Глашка с любовниками, как миленькая! И не просто спит – от страсти кричит, губы алые разевает. То попку, то передок сладкий подставляет… Да и полно, разве не этого ты желал, когда спроваживал ее подальше от благоверного супруга, прямиком в ласковые руки своей белокурой подружки Мари? Мари – очень заботливая «французская матушка». Именно так называют ее в собственном борделе. Уж она-то и сама ее обласкает и с другими поделится.

– Черт! – Владимир ударился лбом о ветку раскидистого дуба, а после от души выругался матом.

– А вот это – по-нашему! Это – мой язык.

– Глаша в борделе? – стараясь выглядеть спокойным, спросил Владимир. Только он один знал, чего ему стоило это спокойствие.

– А не скажу! – глаза демона лучились от иронии. – Стало жалко сиротку? – он пытливо рассматривал реакцию своего подопечного. – Насчет Глашки раньше времени не тревожься… Дай срок – еще так нагрешить успеет – мы ее к себе и заберем. Аккурат тебе в любовницы. А не нагрешит – поможем… Это – вопрос очень скорого будущего.

– Скорее бы…

– Вот, что в тебе люблю, так это – твою прыть, – ответил Виктор и рассмеялся.

Глава 5

Собеседники незаметно миновали еще пару диковинных полянок. Тропинка вела все ниже, петляя среди причудливых бархатных, почти мохнатых, алых цветов, серых и розовых мраморных валунов, изогнутых коряг, покрытых густым, изумрудным, нефритовым и темно синим пористым мхом. Владимиру казалось: он слышит порой тихий женский смех, похожий на звон серебряного колокольчика, конский топот, возню и страстные вздохи. Он напрягал слух – наступала полная тишина, раздавался лишь треск сучьев под ногами. А может, это был не смех, а переливы родниковой воды или плеск бурного лесного ручья. Глаза и в правду наткнулись на маленькие террасы, покрытые свежей, сочной травой. Меж них струился чистый лесной ручей.

Владимир невольно залюбовался серебристой водой – прыгая с уступа на уступ, с камня на камень, она падала, блистая молочно-опаловой пеной в водоворот маленькой песочной канавки. Сильно захотелось пить. Оторвавшись от Виктора, он сделал несколько шагов в сторону ручья, наклонился, губы почувствовали привычную прохладу. Он зажмурил глаза и сделал несколько глотков – зубы заломило от холода, вода оказалась свежей и необыкновенно вкусной. Глаза открылись – что-то было не так. Сначала он не понял, что именно – качнулась земля, его повело в сторону, к горлу подкатился ком. Поток воды, пренебрегая свойствами земного тяготения, обратился вспять. Ручей побежал в обратном направлении – канавка наполнялась водой, поднимала пенистый, опаловый водоворот вверх, поток устремлялся назад. Пару минут Владимир с удивлением рассматривал это чародейство: воздух вздрогнул, потемнел и снова загустел также, как у фонтана Полин. Вода на миг остановилась, превратившись в хрупкое стекло. Владимир таращился на прозрачный, словно сталактитовый столбик. Свет неприятно мерцал, пространство вибрировало, уши заволокло густым теплом. В кромешной темноте произошли новые изменения: ручей снова потек в правильном направлении, но сама вода теперь казалась черно-глянцевой. В воздушном мерцании Владимир разглядел ее багровый цвет. Вода снова превратилась в кровь! Во рту ощутился знакомый солоноватый привкус. Владимир поднес руки к лицу – теплая, липкая субстанция струилась меж пальцев и капала на траву. Манжеты белой сорочки, рукава песочного шалонового сюртука, застежка жилетки – все было перепачкано кровью, бурые пятна пестрели и на светлых брюках и узконосых штиблетах.

Мерцание длилось недолго, недолгой была и тошнота. Через мгновение ручей вновь стал прежним – чистая, прозрачная вода стекала с террасок, устремляясь в зернистую песочную колыбель. Руки и одежда оказались чистыми. Владимир отшатнулся от ручья.

– Здесь славная родниковая вода, – услышал он позади себя. – Пей, Володя. Чего ты не пьешь?

– Спасибо, я напился, – пробормотал он и покосился на демона.

С беспечным и невозмутимым видом тот восседал на лесном пеньке и вдыхал аромат диковинного, альмандинового мохнатого цветка.

– Напился? Вот и хорошо. Помнишь, я говорил тебе, что этот мир – необычен, нестатичен и нелогичен даже?

– Помню. Я все помню, Виктор.

– Ну, вот и отлично! – улыбнулся демон. – Хорошая память – залог плодотворной обучаемости.

Они прошли чуть дальше, вглубь леса. Прозрачным хрусталем блеснуло полотно лесного озера, затерянное меж густых деревьев. Спутники вышли к песчаному бережку, спускающемуся к тихой водной глади. Озеро казалось круглым и довольно большим. Противоположный берег терялся далеко вдали, уходя камышами в темнеющую лесную чащу. Владимир присмотрелся – дальний край озера источал бледно розовый, кисельный оттенок, и шевелился алой рябью.

– Это – фламинго. Я нарочно поселил их на том берегу. У них там гнезда. Не правда ли, красиво? Словно клубника в сливках? – с гордостью проговорил Виктор. Он держал руку козырьком, оживленные глаза смотрели вдаль.

– Да, это необыкновенно красиво! Виктор, я удивляюсь устройству здешних мест. Только настоящий эстет мог столь изысканно обустроить все вокруг. Флора и фауна, собранная здесь, напоминает Эдемский сад.

– Это еще что! Ты еще не все видел… Ты, верно, полагал, что моя епархия должна быть представлена зыбучими песками, вулканами, пышущими лавой, да степными колючками? – самодовольно хмыкнул демон. – Нет, Володя, ты правильно заметил: я – эстет, гурман, вивёр и эпикуреец. Не все мои собратья разделяют эти пристрастия. Иных я раздражаю. И даже слишком. У меня есть подозрение, что подобное вольтерьянство и склонность к возрождению утраченной гармонии мне презентовала в наследство моя незабвенная маменька, княгиня… Ладно, не буду ее имя вслух упоминать. – Виктор умолк на мгновение, дурашливо прикусив язык. – К слову сказать, именно она отличалась отменным вкусом, блистала лоском светской львицы, поражала собеседников ясным умом и здравыми суждениями. Она же привила мне вкус к хорошей живописи, музыке, отменной еде и развлечениям. Володя, а какая красавица она была! Недаром мой папенька влюбился в нее с первого взгляда, пролетая мимо ее ночного окна. Влюбился так, что себя не помнил – кидал к ее ногам и злато червонное, синь яхонты[68]68
  Яхонты – так в старину в России называли сапфиры и рубины.


[Закрыть], чистые, словно слеза, диаманты[69]69
  Диамант – устаревшее название алмаза, бриллианта.


[Закрыть] и жемчуга окатные[70]70
  Окатный жемчуг – крупный, круглый жемчуг. (Примеч. автора)


[Закрыть] – все богатства мира. Покорял самые высокие вершины; бросался то в пламя, то на глубины морские; звезды с неба доставал; завоевывал государства и народы. Ничего для нее не жалел. Но и намаялся он с ней тоже порядком: при всей широте и незаурядности ее вольной натуры, матушка бывала истерична, взбалмошна, ревнива и мстительна, как истинная ведьма. Представь себе, смертная, православная по рождению, княжеская дочь, она сделалась отменной ведьмой, по сути своей. Да, она недурственно колдовала. Папенькины нечастые адюльтеры аукались ему шквальными ветрами, ураганами, зубной болью или полнейшей неспособностью к любовным утехам, – демон расхохотался от души. – А уж, какие проклятия сыпались на головы несчастным соперницам! Mamma Mia, едва ли одна из них осталась в живых, посягнув на «святое» – матушкино сокровище. Маменька очень любила отца. И как выяснилось позже, любовь ее оказалась много крепче и продолжительней папенькиной пристрастности. Ах, мужчины… Как скоротечна наша страсть. Ты согласен с последним?

– Ну, в общем-то, да, – неуверенно промямлил Владимир.

– То-то же.

Виктор с легкой грустью смотрел на алые всполохи фламинго. Большая часть птиц качалась на воде. Но с десяток красавиц, пробежав тонкими длинными ногами, и взмахнув широкими крыльями, полетели в сторону сине-зеленого леса.

– В своей епархии я все обустроил по-своему, не пренебрегая, конечно же общими правилами и законами. Законы тьмы – это святое! Ими пренебречь нельзя. Но сам посуди: какой и кому вред от того, ежели я буду сидеть не в яме с горючей и вонючей грязью и плеваться пеплом, лавой и испражнениями, подбрасывая дровишки под котлы с грешниками – а в Жакобовском кресле, хорошо одетым и причесанным? Вот и я также считаю… А как наказать и обучить своих подопечных я и сам придумаю… У меня хоть и фламинго есть, однако же и камуфлетов[71]71
  Камуфлет – противодействие, каверза, неприятный сюрприз, афронт, удар по престижу. От французского «camouflet», что в переводе означает – обида, оскорбление, афронт, унижение.


[Закрыть] и пакостей на всех вас с избытком хватит. Ты-то это понял? Я, Владимир, потому так откровенен с тобой, что чувствую в тебе родственную, в чем-то душу. И как «эстет» «эстету» открою тебе маленький секрет – только в моей «епархии» возможны такие поблажки. К грешникам другого ранга закон более суров. Но и у меня – не больно-то забалуешь!

Владимир подошел к воде. Она казалась столь прозрачной, что были видны мелкие и крупные камни, водоросли и стебли кувшинок. Сами же огромные кувшинки, покрытые белыми, кремовыми и чуть розоватыми цветами, живописно качались на поверхности воды. Заросли густых, сочных, зеленых стеблей водной осоки окаймляли хрустальную гладь с двух сторон, редея на месте песчаного пляжа.

Владимир не мог оторвать взгляда от этого водного великолепия. Внезапно поверхность воды вздрогнула, забурлила белыми пузырьками, к берегу пошли широкие круги. Он присмотрелся – в прозрачной глубине шло некое светлое и темное движение. «Неужто, это – крупные рыбы? – озадачился Махнев, – интересно: какими видами пресноводной фауны населил наш «эстет» этот чудесный водоем?»

В десяти шагах от берега поверхность озера вздрогнула: из синеющей глубины вынырнула женская головка. Показалась и тут же пропала.

– Виктор, там женщина?!

– Не совсем, мой друг. Сие – не женщины, сие – русалки, – отмахнулся демон.

– Как, русалки? – ошарашено выдохнул Владимир и отошел на несколько шагов.

– Опять ты удивлен! Володя, ты так похож на своих глупых крестьянок… При жизни ты их поражал, сбивал с толку. Они, наивные – дивились, таращили глаза. А ныне этим же эффектом, хоть и при иных обстоятельствах, наслаждаюсь я.

Меж тем поверхность озера заволновалась еще сильнее. Тут и там выглядывали прелестные головки, увитые роскошными, длинными волосами. Русалки подплывали ближе, улыбались, кивали головами, подмигивали и посылали воздушные поцелуи. Нежные бледные ручки отталкивали круглые, плоские листья, щедро украшенные пышными, похожими на короны, кувшинками – расчищали путь к берегу. Показались и роскошные, высокие груди с яркими ореолами красноватых сосков, покатые плечи, тонкие талии, ниже темнела блестящая… чешуя. Их было (Владимир подсчитал) – ровно десять.

Три русалки легли животами на светлый песок, нижняя массивная часть, увенчанная крупным серым плавником, оставалась в воде. Они лежали на песке, словно крымские купальщицы и томно поглядывали на мужчин. Белоснежные груди покоились в маленьких искусственных лагунах речной заводи. Еще шесть оставались в воде. Одна из русалок присела на пятнистый, речной валун. Внешность всех водяных дев была столь миловидна, что Владимир не мог оторвать любопытного взгляда, засматриваясь то на одну, то на другую. Лица той, что присела на валун, он не разглядел. Русые золотистые волосы закрывали ее тонкий нежный профиль. Эта скромница почти не поднимала глаз. Владимира что-то взволновало в ее облике. Что именно, он пока не понимал.

– Виктор, вы взяли с собой ореховый прутик? – прозвучал нежный голосок одной из наяд – он походил на журчание лесного ручья. Владимир вздрогнул, очарованный мелодикой неземного голоса. Она была черноволоса и кареглаза. Маленькие красные бутоны увивали роскошные черные кудри, спускающиеся ниже плеч, темные глаза влажно лучились. Она отвлекла на себя внимание Владимира.

– Взять-то, взял. Но вы не получите его сегодня. Еще не время, – лениво процедил Виктор. – Как пройдет две луны, тогда и дам. Вволю нагуляетесь…

– Ну, Виктор, ну, пожалуйста, – послышались другие нежные голоса. Русалки затрепыхали ручками – на мужчин полетели холодные брызги. Их молящие глаза смотрели на демона, они переговаривались серебряными голосами, возмущенно ворковали меж собой и упрашивали отдать им какой-то ореховый прутик.

– Я сказал – нет, значит – нет! – решительно выпалил Виктор.

Лица русалок исказились обиженными гримасками, в глазах иных сверкнул злобный огонек. Одна ударила ладонью по воде, послав мужчинам мощный веер холодных брызг. Другие забили плёсами, подняв целую бурю. Владимир и Виктор едва успели отскочить.

– Вот видишь, мой друг, каковы несносные бабы, даже если они – рыбы! Ну, никакой благодарности. Сколь ни ублажай – им все мало! – с досадой промолвил Виктор, утирая воду с лица.

– А что за ореховый прутик, который они просят?

– Да вот он, – рука демона нырнула в широкий карман холщевых штанов и вынула с виду обычную ореховую веточку. – Этот прутик – их палочка-выручалочка. С помощью него они имеют возможность на время избавляться от рыбьего хвоста. Махнешь им вдоль тела водной красотки – и у нее появляется пара чудных, стройных ножек.

– А почему вы, Виктор, не хотите им его отдать? Им, верно, тоже хочется ходить.

– Наивный, не ходить им надо, а блудить! Они уже устали пробавляться – любовью лишь устами заниматься…

– Ах, вот в чем дело… – Владимир почему-то покраснел, – а с кем в лесу крутить любовь?

– Не бойся, охотников и теплого народца[72]72
  Теплый народ – так в 19 веке называли плутов, мошенников, людей, готовых на многие дурные поступки (Примеч. автора)


[Закрыть] здесь хоть отбавляй. Ты просто их не видел по дороге, а они не посчитали нужным тебе представиться. Здесь полно троллей, сатиров, лешиев и всякой другой нечисти мужеского пола. Поверишь, Володя, я устал ходить и собирать по лесам и пажитям этих речных эротоманок. Бывало, так дорвутся до скоромного, что себя забудут – волосы запутают по корягам, вина напьются, вусмерть уебутся… – Виктор дурашливо запнулся и сделал круглые глаза. – Они такие – удержу-то и смирения не знают. Вот я и решил их малость попридержать. Понеже, воздержание еще никого не губило. Не правда ли, мой друг? – Виктор хитро подмигнул.

И тут Владимир еще раз взглянул на ту русалку, что так и сидела на камне и с грустью смотрела вдаль, бледные пальчики перебирали пряди длинных волос. Она почти не бунтовала. Владимир быстрыми шагами подошел к камню. Русалка подняла голову, золотистые волосы рассыпались по спине, обнажив до боли знакомое лицо. Фиалковыми глазами на него смотрела… Глаша! Обнажились знакомые полные плечи, голые налитые груди. Владимир впал в ступор.

– Глаша, это ты? – прошептал он.

Русалка нежно и грустно улыбнулась и кивнула головой.

Владимир подбежал к Виктору.

– Виктор, там, там… Глаша! Она разве умерла и превратилась в русалку? Может, она утонула?

– Может, и утонула… Хотя, я бы наверняка знал, – небрежно молвил демон и проглотил какой-то темно-зеленый фрукт, похожий на сморщенную грушу.

– Ну, посмотрите – это точно она! – запальчиво проговорил Владимир. Он взял Виктора за рукав и потащил его к воде. – Смотрите!

– Да неет. То не она, – протянул Виктор, смачно дожевывая грушу, – с лица вроде похожа чуток, а телесами-то нет. – Глашка посправнее была, – глаза демона лукаво блеснули.

Но Владимир не мог ни о чем, и ни о ком уже думать. Все помыслы были направлены только на русалку Глашу. Ему так захотелось ее обнять. Только сейчас он почувствовал, насколько по ней соскучился, его до дрожи потянуло к ней.

– Пойдем, Владимир, свет Иванович. Пущай мои наяды плещутся до поры до времени. А прутик я им пока не отдам. Успеют – хорошего помаленьку. Рука демона залезла в карман широких штанов и положила его назад. Но прутик отчего-то выпал на речной песок. Владимир воровато осмотрелся и незаметно подобрал волшебный инструмент. Засунув его в карман своего сюртука, он оглянулся в сторону озерной глади. Почти все русалки скрылись в прозрачных водах. И лишь русалка Глаша смотрела на Владимира и протягивала к нему полные, белоснежные руки, в фиалковых глазах стояли слезы. «Ну, ничего. Я сделаю ей ножки и заберу к себе», – решил Владимир и почувствовал огромной силы вожделение. Потная ладонь сжала в кармане ореховый прут. Он еще раз оглянулся на русалку – ему показалось: в ее глазах появился лучик надежды.

Демон и Владимир снова повернули в сторону леса. Голубая полоска хрустального озера прощально мелькнула меж деревьями и вовсе скрылась. Они снова шли по лесной дорожке.

Откуда-то сверху Владимир услышал шорохи и поднял глаза – в ветвях раскидистого дерева (это был дуб), свесив вниз мощные ноги, увенчанные крупными копытами и покрытые густым темным волосом, сидели два голых мужичка. Судя по их облику, это были не люди, а сатиры. На коренастых телах почти отсутствовали шеи. Крупные быкообразные головы с небольшими рожками покоились на могучих, покатых плечах. Угрюмые, исподлобья взгляды блуждали по фигурам двух спутников. Виктор тоже поднял глаза вверх.

– А… Вот вы где, голубчики. Давненько я вас не видел. А ну, спускайтесь вниз, негодники.

Ветки дрогнули, послышалась возня, треск, влажный, надсадный кашель, тяжкие вздохи и нервный шепот.

– Поторопитесь, господа! Что-то вы не слишком-то расторопны. Куда прыть-то свою подевали? Что-то на той неделе я за вами не замечал излишней степенности. Скакали, аки горные козлы и пакостили также.

Сверху посыпались листья, треснули дубовые ветки, градом запрыгали желуди, пяток крупных ворон, ворчливо каркая, отлетели от дерева. Дрогнула земля – к ногам путников упали два увесистых, темных куля. «Кули» распрямили затекшие волосатые ноги и сутулые спины, рогатые головы склонились в низком поклоне. Опущенные долу глаза теперь смотрели жалко, почти невинно. Сатиры кротко и подобострастно поглядывали на своего хозяина и шмыгали носами. Вид этих чудищ напоминал нашкодивших гимназистов, оправдывающихся перед директором гимназии. Теперь Владимир смог хорошенько рассмотреть этих мифических существ, стоящих перед ним в самой, что ни на есть реальности.

Сатиры были невысокого роста, ниже Виктора и Владимира. Темный, густой волос покрывал развитые коренастые торсы. На смуглых лицах кустилась рыжая растительность. Узкие, почти татарские глаза прятались под мохнатыми бровями, зрачки, похожие на арбузные семечки, бегали, словно у застигнутых врасплох воришек или грабителей с большой дороги. Красным цветом отливали широкие, приплюснутые и облупленные носы, чуть вывернутые сизые губы прикрывали ряд широких, редких и желтых зубов. Сатиры были обнажены, но гениталий Владимир не увидел – причинные места прятались в густых паховых зарослях. Но главным было не это. От сатиров пахло едким потом, псиной и козлиной шерстью.

– Познакомьтесь Вольдемар, это – Атис и Матис. Местные лесные Казановы. Известные в округе плуты и ловеласы, – представил Виктор.

– Чего уж, сразу и Казановы… – прокуренным, хриплым голосом промямлил один из сатиров. Звуки его голоса были столь низки, что Владимир невольно поежился. – Ну, побаловались чуток. С кем не бывает?

– Вы изнасиловали двух новеньких нимф, согрешили с семью менадами. В итоге все семеро забеременели! Спутали волосы трем наядам, привязав их к корягам. Да так спутали, что я своим гребнем еле расчесал… Надругались над Селестой, причем самым грубым и противоестественным способом. Вы даже умудрились изловить господина Печенкина! И его не пожалели. Вы же знаете: бедняге и так нелегко живется у деспотичной жены. И это все, вы называете: побаловались чуток?

– Это не мы… – нестройным грубым хором возразили рогатые плуты.

– Не вы? Помилуйте, как же не вы? Ежели все ваши жертвы, не сговариваясь, на вас показали.

– Ну, то есть… того, – один из сатиров чесал меж рогов крупной, волосатой лапищей. – Не мы одни… Там были еще Тур, Орест, Пемений, Марон, Астрей, Гемон, Мудозвон и Крепкоуд.

– Там еще лешие пакостили, и два силена прибегали из соседнего леса, – робко вставил второй сатир.

– Ну, я и с тех спрошу, как подобает. Вы за себя отвечайте.

– А что нимфы? Если новенькие, то нечего было голышом на ручье белье полоскать… Они наклоняются, а нам что делать?