Текст книги "Флорентийская блудница"

Владимир, сидящий рядом с Лучианой, вздрогнул. Его взгляд упал на вазу с фруктами. Ему показалось, что все они высохли, и из гнилого яблока извивался и лез отвратительный белый червь.

– Володя, очнись, – услышал он тихий голос своей подруги.

Теплые девичьи пальцы коснулись его запястья. Он тряхнул головой, и темное наваждение пропало. На небе вновь засияло солнце. А вилла Джулиано Конте вновь утонула в его щедрых лучах.

– Ты не устал? Тебя не утомила их премудрая беседа? – поинтересовалась его спутница.

– Нет, что ты. Мне интересен их разговор.

– Тогда продолжим наши наблюдения.

Владимир кивнул.

* * *

– Зачем ты упомянул имя Нечистого? – устало произнес Джулиано, глядя на своего соседа. – Ты даже не понимаешь, что сейчас не я проявляю свою зависть к этому гению, а именно ты. А ты ведь так радеешь за божественную чистоту помыслов.

– Да, радею! И пишу я только «Страсти Христовы» и Мадонну.

– Я знаю… За пять последних лет ты не написал ни одной светской картины. Ни одного человеческого лица. И даже ни одного натюрморта. Ты пишешь только библейские сюжеты.

– Да! И я горд этим!

– Нет, ты не горд. Ты просто живешь в вечном страхе. Он овладел твоей душой. И страх этот сродни самому Дьяволу. Что общего имеет этот страх с Божественной любовью? О, Марио, ты церкви и осуждения толпы боишься больше, чем любишь Бога. Твой страх сильнее любви.

– Зато ты у нас ничего не боишься! Ни Бога, ни Дьявола… Вся твоя вилла украшена фигурами римских богов. Их у тебя больше, чем распятий!

– И что с того! По крайней мере, я честен перед собой. И я не обвиняю Лоренцо в связи с Нечистым.

– Ах, какой ты благородный!

– Я честно признаю его гением. Главным гением современности. Он – величайший скульптор. Когда ему было лишь двадцать три года, он создал скульптуру «Аполлон и Дафна». И это истинный шедевр, повторить который не в состоянии ни один мастер.

– Да, а кардинал Шипионе Боргезе, верно, неплохо ему за неё заплатил.

– Он заслуживает намного больше. Повторюсь – он гений, – устало произнес Джулиано. – Его мрамор настолько живой, что в нем утопают пальцы. Мрамор плавится в его руках, словно мягкий воск.

– Ты полагаешь, что в своем отречении от гордыни, ты навсегда отрекся и от греха тщеславия? – ехидно парировал Марио. – Нет, мой друг, чем выше мастерство гения, тем больше бесов тщеславия и гордыни искушают одаренного богами смертного.

– О, как не знать мне об искушениях?

– Каждый из вас, прикрываясь личиной бесстрастности, равнодушия, а иногда и показной добродетели по отношению к сопернику, в глубине души желает его все-таки превзойти в мастерстве и таланте. А в этом как раз и состоит одна из бесовских уловок. Козни Диавола. Его главное искушение. Это Нечистый играет с вашими душами. И искушает талантливых людей он намного сильнее, чем обычных смертных. А каков итог?

– Каков?

– Вы все стремитесь к славе. Меж тем, как сам великий Данте напоминал нам о том, как быстротечен её век.

– Ах, ты снова об этом.

– Я вновь и вновь прочту тебе отрывок из «Божественной трагедии». Тот отрывок, который касается нас, художников:

 
                О, тщетных сил людских обман великий, Сколь малый срок вершина зелена, Когда на смену век идет не дикий!
 
 
                Кисть Чимабуэ  славилась одна, А ныне Джотто чествуют без лести, И живопись того затемнена.
 
 
                За Гвидо новый Гвидо высшей честиДостигнул в слове; может быть, рожденИ тот, кто из гнезда спугнет их вместе.
 
 
                Мирской молвы многоголосый звон – Как вихрь, то слева мчащийся, то справа;Меняя путь, меняет имя он[11]11
  Отрывок из «Божественной комедии» Данте Алигьери. Песнь 11.


[Закрыть]
 

Какое-то время оба сидели молча.

– Ты понимаешь ли, о чем поведал Данте?

– Понимаю, – вздохнул Джулиано.

– Он говорит о том, насколько иллюзорна и быстротечна слава истинного художника. И на смену одному таланту всегда приходит другой. Сколько бы людская молва и высшая власть не славила одного, ему всегда найдется достойная замена. Такова жизнь…

– Я не питаю иллюзий на этот счет. Я полностью согласен с Данте.

– И снова ты лукавишь, легковерный, – вздохнул Марио. – Я знаю, отчего ты решил испортить этот кусок мрамора.

– Что уж сразу и испортить? – усмехнулся Джулиано. – Мой резец даже не коснулся его молочной белизны. Вся «самость» этого драгоценного куска породы мной пока не потревожена. Да, право дело, мои руки до сей поры не испортили ни одного прекрасного камня.

– Я знаю и об этом. И в доказательство тому все твои шедевры. Твои статуи выглядят живыми. Всё потому, что сам Господь водит твой рукой в то время, как ты их творишь.

– Почему тогда ты предрекаешь иную судьбу этому прекрасному мрамору?

– Да потому, что ты сам определил ему нелёгкую судьбу. Ты хочешь изваять из него обычного человека. Хуже того, это будет женщина. Какое святотатство! Я бы смолчал, если бы тебе заказали изобразить кардинала или папу, или какого-нибудь сенатора. А то ведь просто женщину. Прообразом ее хоть знатная особа будет?

– Да, нет же. Я хочу изваять простолюдинку. Обычную девушку. Я хочу лишь показать этой скульптурой красоту женщины.

– Ты точно рехнулся, – Марио втянул голову в круглые плечи. – Я знаю, ты вновь идешь по стопам Бернини. Говорят, что тот тоже дерзновенно сотворил бюст собственной любовницы.

– Да? Я ничего не слышал об этом.

– Ты не умеешь врать!

– Да, полно, я вовсе не лгу тебе. Нет, я, конечно, что-то там слышал. Но толком мне ничего не известно, – краснея, пробормотал Джулиано.

– У нашего гения была любовница. И она была замужней дамой.

– Вот даже как?

– Представь себе! И гении подвержены пороку любодейства.

– Ну, уж?

– Её звали Констанция Буонарелли И сей шельмец изваял её бюст. Причем изобразил эту женщину довольно фривольно – с широко открытыми глазами, чувственными губами и обнаженной под воротом грудью.

– Господи, в тебе, Марио, умер великий блюститель нравственности. А как же мы изображаем обнаженных богов и богинь?

– На то они и боги. Им некого стыдиться.

– Ну, ладно. А что же случилось с этой Констанцией? Наверное, ее супруг отомстил Лоренцо?

– Если бы супруг… О судьбе несчастного супруга мне ничего не известно. Господь покарал Бернини иначе. Констанция изменила мастеру. Да, еще с кем…

– Так с кем же?

– Она влюбилась в его младшего брата. А Лоренцо однажды застал любовников врасплох. Брата он жестоко избил, а Констанцию за измену отправил в тюрьму. И именно с этих-то пор, как говорят люди, у него и начались неприятности.

– Да уж, скверная история.

Оба посидели в тишине. Первым со стула соскочил Марио. Быстрыми шагами он направился в сторону мраморной глыбы. За ним поспешил Джулиано.

– Отличная глыба! – Марио обошел монолит. – Ты прав. Он весь светится. Изнутри.

– Я и хочу изваять из него девушку. С красивой белой кожей и золотистыми волосами. Русыми, с золотым отливом. Я хочу сделать ее обнаженной. Так, словно это сама Афродита выходит на берег моря. И девушка эта не должна быть субтильной, как, скажем, образы Боттичелли. У нее должны быть красивые формы. Сочные и пышные.

– Нет, ты точно обезумел. Ты одержим плотскими страстями, раз несешь такую ересь. Ты пойди еще ночью на «козлиную гору». Говорят, что там собираются язычники и проводят в сумерках свои греховные оргии.

– Я слышал о сатурналиях и вакханалиях. В нашем народе иногда просыпается древний языческий дух. И он силен. До сих пор.

– Их просто распустили! Но найдется и на этих отступников свой Савонарола. Помяни мое слово, их всех поймают однажды и предадут суду Святой церкви.

– Марио, костры инквизиции уже давно потухли.

– Да? Надолго ли? А если кто-нибудь из новых пап начнет искать среди народа еретическую скверну? А? Тогда твоим праздным и разудалым язычникам ой как не поздоровится. Их же бесы крутят. А где слишком много бесов, там рано или поздно начинают гореть костры!

– А я слышал о том, что Вакху поклоняются даже сенаторы и самые известные горожане.

– Ты их оправдываешь?

– Нет.

– Я знаю, что ты бы не отказался посетить одну из подобных оргий.

– Может быть, разве только ради новых впечатлений, – усмехнулся скульптор.

– Да, плотский грех и бесовское любодеяние бывают сладкими, словно мёд.

– Может, выпьем еще вина? – предложил Джулиано.

– Чуть позже. И все-таки, – Марио схватил друга за руку. – Опомнись, друг мой, Джулиано. Сотвори ты из этого мрамора Мадонну с младенцем. Изваяй Богоматерь. Зачем тебе простолюдинка? Чует мое сердце – навлечешь ты своей дерзостью божий гнев.

– Полно, Марио. Я устал. Я устал ваять лишь «Страсти Христовы». Я устал реставрировать капеллы и гипсовые нефы. Я возрождал к жизни старые фрески в Санта-Кроче. Я работал в Палаццо Векьо и в церкви Сан-Лоренцо. Я правил руку самого великого Вазари в Галерее Уффици. Марио, мне надоело быть вечным подмастерьем и реставрировать полотна старых мастеров и чужие скульптуры. Неужто этого мало?

– Но за них тебе неплохо платили. Иначе ты не купил бы эту виллу.

– Я знаю. И всё же…Я устал работать лишь по заказам церкви. Тем более что ничего стоящего мне не заказывают вот уже более семи лет. Да, я хочу изваять светскую скульптуру. А потом, возможно, продать ее какому-нибудь богатому горожанину.

– Ну, хорошо. Будь по-твоему. Только потом мне не жалуйся.

– И не подумаю… – усмехнулся Джулиано Конте.

* * *

После этих слов Владимиру показалось, что вокруг исчезли все звуки летнего Тосканского дня. Умолкло пение птиц в огромном саду, стрекот кузнечиков, шум ветра, шорох листвы и журчание фонтанов. Уши заложило тишиной, словно голову обвязали плотным шарфом. Вместе с этими метаморфозами произошли и другие: вся живая картинка перед его глазами вмиг окаменела. Замерли движения мастера Конте и его досужего соседа по имени Марио Бруно. Всё изображение сделалось плоским и статичным, словно старая гравюра. Через мгновение гравюру рассекли черные кривые трещины. Картина дрогнула и распалась на бумажные фрагменты. А после и они опали тонкими листами на мраморный пол.

Владимир глупо таращился на эти диковинные трансформации. Внезапно со стороны сада долетел порыв холодного ветра. Он и сдул фрагменты прежней живой картинки, оставив террасу пустой и унылой. А яркое солнце вновь скрылось за тучу.

– И это все? – Владимир недоуменно посмотрел на Лучиану. – А что же было дальше?

Она с улыбкой уплетала янтарные ягоды винограда.

– Ну, что ты. Это лишь маленький антракт. Сейчас мы увидим продолжение спектакля. Тебе понравилось первое действие?

– Ну, в общем, мне понятен их разговор. Вот только этот Марио мне показался слишком уж дотошным. Как у твоего Джулиано хватает терпения, слушать этого ворчуна.

– Да, Марио такой, – рассмеялась она. – Ладно, смотри дальше. Сейчас мы увидим то, что произошло спустя неделю.

* * *

После ее слов Владимиру почудилось, что мраморный пол террасы стал мягким. Из него исчезла привычная твердость. Ноги провалились по самую щиколотку ровно так, если бы вместо камня на террасе лежал речной песок.

– Что это? – вскрикнул Владимир, глядя в синие глаза своей новой знакомой.

В это мгновение ему показалось, что эти самые глаза увеличились в размере настолько, что заполонили собою всё небо. Вернее они слились с самим небом. И растаяли в нём. А сам Владимир еще сильнее провалился в пол, ставший зыбучим песком. Пол стал засасывать его в плотную воронку. Руки лихорадочно хватались за плюшевый край синего в крапинку дивана. Но тщетно. Ворсовый плотный край вдруг сделался мягким, подобно куску сливочной карамели. Рука тут же утонула в этой склизкой субстанции. Чем больше Владимир пытался удержаться, тем сильнее увязал в тягучей и чавкающей воронке, в которую уносилось всё пространство. Да, что там, в эту воронку утекала вся Тосканская реальность, в которую его привела Лучиана.

– Ничего не бойся! – услышал он далекий крик своей подруги. – Так иногда бывает. Пространство меняет свою плотность. Это игры «ветра времени». Иногда он именно так искажает пространство.

Крик Лучианы пробивался с большим трудом. Ему казалось, будто ее голос летит к нему с какой-то горной вершины. Меж тем как сам он погрузился в странную воронку почти с головой. Он взмахнул руками и стремительно заскользил по гладкому желобу. Мимо него проносились неведомые сверкающие кометы и вспышки зелёных огней.

– Ничего не бойся! – услышал он снова. – Закрой глаза. Сейчас это всё пройдет…

Он и вправду закрыл глаза. А когда открыл их, то вновь увидел себя сидящим на диване. А рядом с ним восседала прекрасная Лучиана. Его ноги, обутые в сапоги, наконец-то почувствовали под собой твердую поверхность каменных мозаичных плит. Он посмотрел на собственную одежду и руки. Ему казалось, что вся она должна быть испачкана склизкой жижей, в которой он только что искупался по самую макушку. Но нет, его одежда выглядела сухой и чистой.

– Ну, слава богу, – вновь произнесла флорентийка. – Ты, главное, не бойся.

– Да, я, вроде, не из пугливых, – хмуро отвечал он. – Просто очень странные ощущения.

– Я понимаю. «Ветер времени» бывает непредсказуем. Но, к счастью, его игры длятся недолго. Ты помнишь, я уже говорила тебе возле городских ворот, что он испытывает человека. И когда тот боится, он подкидывает ему всё новые видения и новые испытания.

Владимир кивнул и внимательно посмотрел на Лучиану. За то время, пока он отсутствовал, Лучиана сменила свой наряд. Теперь на ней красовалось роскошное алое платье из атласа, щедро отороченное затейливым венецианским кружевом со стоячим воротником. По всему пышному подолу платье украшал узор из золотых нитей и речного жемчуга. Роскошные вьющиеся волосы были уложены в легкую прическу, удерживаемую шпильками из такого же крупного жемчуга. Нежную шейку прелестницы тоже огибала нитка из перламутровых шариков.

– Как же ты красива, плутовка! – восхищенно прошептал Владимир. – Но когда же ты успела переодеться?

– Пока ты купался в воронке времени, я сбегала в свою комнату и переоделась. На этой вилле целый этаж когда-то принадлежал мне. У меня здесь есть роскошный гардероб.

– Вот как. Так, значит, ты тут жила? Ты была его женой?

– Нет, я не была его женой, – не без грусти отвечала Лучиана.

– Прости, я, наверное, сказал что-то бестактное.

– Вовсе нет, – девушка тряхнула прекрасной головой, и из ее прически выбился упругий шелковистый локон. – Возможно, ты считаешь, что я грущу от того, что не стала его женой?

– Ну, я даже не знаю… Судя по всему, он был завидным женихом. У него водились деньги. А главное был талант. Он также был умён и тонок. Да, и, в конце концов, он и внешне был хорош, – Владимир даже покраснел от гордости.

– Да, он был очень хорош внешне. Его копия сейчас сидит напротив меня, – она улыбнулась.

– Это странно, но, видимо, природа иногда отчего-то повторяется.

– И не смотря на все эти достоинства, я так и не сумела его полюбить. Именно об этом я сейчас и грущу.

Она протяжно вздохнула.

– Да, почему же?

– Наверное потому, что он был слишком добрым ко мне.

– Но разве же это плохо?

– Это хорошо. И если бы на моем месте была неиспорченная душа, то мы бы оба были счастливы.

– А ты? – Владимир с подозрением посмотрел на Лучиану.

Она выдержала его сильный мужской взгляд и села так чертовски соблазнительно, что в глубоком декольте почти до сосков оголились ее прекрасные, божественной красоты груди.

– Я, Махнев, в свои шестнадцать земных лет была истинной блудницей. Чертенком в юбке. Я, увы, как и ты, была от рождения слишком искушена…

В ответ Владимир приподнял бровь и лукаво усмехнулся.

– Я, кажется, понимаю, о чём ты…

– Ну что, посмотрим дальше наш спектакль?

– Посмотрим, – кивнул он.

Владимир сел удобнее на мягком диване, который к счастью, уже не проваливался от касания его рук.

* * *

Посеревшая, словно пеплом подернутая терраса, внезапно озарилась ярким солнечным светом. Со стороны это выглядело так, будто где-то, в глубине театральных кулис, зажглись невидимые глазу софиты. И вся округа тут же ожила. Вернулись все звуки и запахи летнего Тосканского полдня.

Владимир внезапно осознал, что этот Тосканский полдень длился уже целую вечность.

А на террасе за столом сидел хозяин виллы Джулиано. Его породистая, аристократически красивая рука производила размашистые движения над желтоватым листом бумаги. Он делал какие-то наброски. Его взгляд, то был сосредоточен на рисунке, а то делался мечтательным и устремлялся к вершинам старых кипарисов, через ветки которых, словно сквозь решето, сочился поток ярких лучей. Потом он встал и нервной походкой двинулся в угол террасы, туда, где в снопе света, словно огромный кусок колотого сахара, поблескивал мраморный монолит. Рядом с каменной глыбой стоял небольшой стол. На нем Владимир разглядел неизвестные ему предметы. Среди них он узнал колонковые кисти разного диаметра, несколько молотков, кои отличались друг от друга не только размерами, но и формой. Тут же лежали разнообразные стамески, долото, скарпели и множество деревянных и металлических стеков.

Джулиано Конте ходил кругами возле камня. Его серые глаза горели лихорадочным огнем. Он в озабоченности морщил лоб и периодически кусал губы. Он, то отдалялся от камня на какое-то расстояние, то приближался вплотную. Пальцы гладили шероховатую поверхность белоснежного мрамора.

– Моя красавица, – тихо шептал он. – Ты пока замурована в этом камне. Но я освобожу тебя, моя любовь. Очень скоро твои глаза увидят свет. Твои глаза, цвета Тосканского неба, увидят его сияние через этот мрамор. О, ты иначе увидишь этот мир и всю его красоту. Я переверну твой взгляд. И он из дня сегодняшнего будет смотреть в Вечность. Я отсеку всё лишнее от этого камня и увековечу твою божественную красоту.

Позади себя он услышал шаркающие шаги. Обливаясь потом, на террасу медленно поднимался Марио.

– Приветствую тебя, великий скульптор Конте! – сосед поднял руку.

– И я тебя приветствую, лучший художник Флоренции! – отозвался Джулиано.

Приятели обнялись и похлопали друг друга по плечам.

– Орнелла, принеси-ка нам холодного вина, сыру и оливок! – крикнул Джулиано.

Горничная сделала книксен и скрылась за порогом дома. Через несколько минут заботливые и пухлые от работы руки Орнеллы расставляли на столе бокалы, тарелки с сыром и вазу с фруктами. Рядом с этим живописным натюрмортом служанка водрузила запотевший от холода кувшин.

– Вино только из погреба, – пояснил хозяин, разливая по бокалам ароматную рубиновую жидкость. – Попробуй, Марио, какой отменный букет. Я купил его на рынке. Оно десятилетней выдержки.

– Ты сам ходил на рынок? Но зачем? В такую-то жару… Не проще ли было отправить туда Орнеллу или другого слугу?

– Нет, – серые глаза Джулиано потемнели. Губы тронула какая-то счастливая и вдохновенная улыбка.

– О… – протянул Марио, – чую я, что сейчас ты вознаградишь мое любопытство новой амурной историей. Неужели ты встретил по дороге какую-нибудь красивую и знатную сеньору, путешествующую в карете?

– Нет, – Джулиано махнул рукой.

– Неужели она была простой белошвейкой? Ну, стыдись, мой славный Джулиано. В тебе течет благородная кровь патриция. С твоим-то происхождением и титулом крутить амурные истории с простолюдинками?

– Нет, Марио. Ты всё не то говоришь. Она богиня!

От неожиданности Марио поперхнулся вином и отставил от себя отпитый бокал.

– Господи, да неужто ты влюбился в герцогиню или принцессу?

– Ах, если бы… – Джулиано подскочил на стуле и, тут же опустошив первый бокал, налил себе еще вина.

– Ого! Не слишком ли ты быстро пьешь? Да, на такой жаре.

– Марио, у меня до сих пор трясутся руки. Смотри.

Джулиано протянул обе ладони с длинными аристократическими пальцами. Ладони изрядно дрожали.

– Да, что с тобой? – не на шутку переполошился художник. – Как же в таком состоянии ты будешь работать? Ты же порежешь себе долотом все пальцы и раскрошишь мрамор.

– Нет, конечно, я должен прежде успокоиться. Но, как это сделать, Марио, мой друг? Вот уже двое суток я горю, словно в огне.

– Да, ты точно сошел с ума. Кто же она?

– Она богиня, – в лихорадке повторял Джулиано. – Она прекрасней самой Венеры, она лучезарней Афродиты.

– О, господи, ты точно одержим.

– Её зовут Лучианой Росси. Она дочь торговца овощами. Ее лавчонка стоит на старом рынке, по дороге от Санта-Мария-Дель-Фьоре.

В ответ Марио вновь поперхнулся и закашлялся. Потом он медленно ослабил узел шейного платка.

– Когда господь по-настоящему хочет наказать человека, он лишает его рассудка, – тихо проговорил художник и проглотил черную оливку. Потом он отрезал себе кусок желтого сыра и, медленно прожевав его, произнес: – Я принесу тебе настойку папоротника с пихтой. Говорят, что если выпить ее на убывающую луну и назвать имя той женщины, которой одержим, то наваждение сие отпустит.

– Да, что ты несешь, Марио! Какая еще настойка? Зачем мне она? Я счастлив, как никогда! Сейчас я всё тебе расскажу.

– Слушаю тебя внимательно.

– После той нашей встречи я больше недели скитался по всей Флоренции. Сначала я путешествовал в карете и смотрел в окошко на мимо проходящих женщин. Я не вникал в то, насколько они богаты или, наоборот, бедны, имеют ли они титул или вес в обществе, или же вовсе нет. Замужем ли они, или еще непорочны. Мне это было безразлично. Среди сотен женских лиц я искал лишь ЕЁ. Мою богиню.

– Да, какую ещё богиню? – не выдержал Марио.

– Я и сам не знаю, какую, – с отрешенным взором промолвил Джулиано. – Но я точно знаю, что она богиня. Я искал ее на улицах и площадях. Я скитался по берегу Арно, я блуждал по мостам. Я заходил в храмы и церквушки. Я был на службах в базилике Санта-Кроче, в соборе Санта-Мария-Дель-Фьоре. Я был на вечерних молитвах в Санта-Мария-Новелле и Санто-Спирито. Я молился вместе с прихожанами в Бадиа Фьорентине и в Сан-Лоренцо. В церкви всех Святых и в Бабтистерии Сан-Джованни. Я всюду искал её глазами. Но её нигде не было. О, я видел тысячи прихожанок множества церквей. И все они были разного достоинства и звания. Но среди них я так не встретил ту, что была мне нужна. Я даже гулял по садам Боболи и был в галерее Уффици. Я не скажу, что среди них не было красавиц. О, нет, я встречал очень привлекательных женщин. Но все они не годились для моего образа.

– Господи, как же тебя искушают бесы, – в отчаянии крикнул Марио.

Толстяк упал на колени, прямо перед Джулиано.

– Прошу тебя, одумайся. Ты стал одержимым. Сходи в любую из церквей и помолись теперь о собственной душе, ибо ты встал на путь своей погибели.

– Марио, встань. Что ты несешь? Успокойся. Уже всё позади. Я её нашел, – глаза Джулиано светились от счастья.

– Я не знаю, кого ты там нашел. Но я прошу тебя, сделай из этого мрамора Богородицу с младенцем или Ангела с крестом.

– Нет, это потом. Не серди меня, Марио. Не заставляй вновь и вновь каяться перед тобой и миром. Что греховного в обычном человеческом лике? Отчего художник должен творить лишь на тему «Страстей Христовых»? Ты не устрашишь меня и не остановишь в моих дерзаниях. Я хочу отсечь от камня только лишние крошки, чтобы явить свету образ прекрасной девушки. Она ведь просто земная женщина. Это я от любви своей нарекаю её богиней. Мне господом проститься такая дерзость, ибо Господь наш не столько наказует, сколько милосердствует.

– Да, как же ты не поймешь, что не примет общество твою работу, ибо это настоящее святотатство – использовать божественной красоты камень на образ обычной смертной.

– Как я устал оправдываться, Марио. Дослушай мой рассказ. Повторюсь – я искал ее всюду. И когда уже отчаялся, то увидел её на рынке, на площади Республики. Она стояла возле прилавка и перебирала руками обычный лук. И солнце играло в ее волнистых прядях. В какую-то минуту она посмотрела на меня. И вместе с ее взглядом в мои глаза влилась вся синь Тосканского неба. И я понял, что пропал. А после я понял, что я – самый счастливый человек на свете, ибо я нашел свой образ. Ты понимаешь, теперь я знаю, чья фигура замурована в этом камне. Кого я должен из него извлечь. В этом куске сахарного мрамора находится моя Лучиана, Лучиана Росси.

– Она согласилась позировать тебе?

– Да, представь себе. Она придет уже завтра. На рассвете. И я не знаю, как пережить остаток этого дня и эту ночь.

В ответ Марио лишь тяжко вздохнул.

– Не вздыхай, старина. Я забыл сказать тебе главное. Я ведь знал, чей образ я ищу. Я ее увидел еще до того, как повстречал на рынке.

– Где и как? – сосед непонимающе смотрел на друга.

– Накануне я так же мучился от тревог и тяжких дум. Мне не спалось. В спальне было душно. Сначала я открыл окно. Комнату заполнил такой яркий лунный свет, что в полночь стало светлее, чем днём. Тогда я, не одеваясь, вышел на террасу. На синем ночном небе, словно огромный белый диск, сияла полная луна. Она была божественно прекрасна. Вокруг пели цикады, и тихо шелестела листва. Из сада потянуло родниковой прохладой. Я провел руками по спящим розам, они благоухали, напоенные слезами росы. О, Марио, если бы ты знал, насколько эта ночь была волшебна. Становясь старше, мы так редко созерцаем эту неземную красоту, которую нам дарит ночь и ей хозяйка – луна. Но главное потрясение ждало меня впереди. Я вернулся на террасу и подошел к моему вожделенному камню. Я даже вскрикнул от восторга и страха.

– Страха? – переспросил Марио.

– Да. Мрамор из Каррары выглядел иначе, чем днем. Нет, он и днем-то выглядел прекрасным. Но, ночью. Он весь светился изнутри.

– Наверное, из-за лунного света изменились его физические свойства. Либо это был оптический обман, – хмурясь, произнес Марио.

– О, друг мой, сейчас ты мне напоминаешь Фому Неверующего.

В ответ Марио лишь хмыкнул.

– Поверь, камень светился прямо изнутри. Да, его обливал щедрыми струями лунный поток. Но этого было мало. Внутри него горела яркая лампада. Только свет её не был похож на блеск живого огня. Мрамор мерцал изнутри белым и холодным светом. Я подошел ближе и увидел, что помимо таинственной лампады в нем видны четкие контуры. Это была фигурка стройной и прекрасной девушки с копной кудрявых золотистых волос. И девушка эта мило улыбалась мне. Чем дольше я вглядывался в ее неясный лик, тем больше вспоминал. Я познавал ее и, одновременно, вспоминал.

– Как это, вспоминал?

– Ты знаешь, мне казалось, что я знаком с ней. Знаком давно. И слишком давно её знаю и люблю. К утру луна сошла с небосвода. Потухла и мерцающая лампада, что находилась в камне. А вместе с ней растаяли и контуры моей прекрасной незнакомки. Наступивший рассвет, ворвавшийся живительной прохладой, возродил вокруг всю природу. Но только не мой камень. При первых лучах солнца камень будто онемел и заснул. Но это было уже неважно. Я навек запомнил образ той, что жила внутри него. И уже утром я пошел ее искать.

– А что стало с камнем на другую ночь? – в голосе Марио звучали подозрительные ноты.

– Ты прав. Он вновь ожил. С тех пор с ним это происходит каждую ночь. Он, словно бы спит днем, зато после полуночи таинственная лампада вновь зажигается в его сокровенном алькове.

* * *

Через неделю художник Марио Бруно вновь посетил своего друга. Тот аккуратно работал с молотком и резцами, отбивая сверху кусочки беломраморной породы. Марио успел заметить, как из-за толщи камня проступила макушка девичьей головы. Все завитушки от волос казались полностью живыми.

– Как ты, мой друг? – участливо поинтересовался художник. – Я вижу, ты начал уже работу над скульптурой.

Джулиано был бледен. Он отложил инструменты в сторону. И посмотрел на собственные пальцы. Они вновь дрожали.

– Ты знаешь, со мной происходят странные вещи, – отрешенно признался скульптор. – Я отчего-то совсем не могу работать днём. Днем меня не слушаются руки. Я работаю лишь лунными ночами. Только ночью на меня находит вдохновение.

– Вот как? – художник обреченно вздохнул – Ну, что ж. Этого можно было ожидать.

– Чего? – переспросил Джулиано.

– Твоей одержимости. Это всё бесы…

– Ах, прекрати!

– Она уже была здесь?

– Да!

Марио с удивлением разглядывал лицо друга. Сначала оно сделалось радостным – в глазах появился немой восторг и почти юношеская мечтательность. А после серые глаза погрустнели. В их глубине затаилась неведомая печаль

– Она была здесь. Она пришла, как и обещала. На следующий же день. Правда, не с утра. А только к вечеру. Пока я ждал её прихода, часы тянулись так же медленно как ходит черепаха. К её приходу я приказал накрыть в гостиной стол. Мои слуги приготовили самые лучшие закуски и вино. Я даже купил у кондитера ванильный пудинг и коробку марципанов. А Орнелла по моей просьбе приготовила Неаполитанскую пастьеру. Еще я велел срезать для букета самые лучшие розы из моего сада.

– Она оценила твои старания?

– О, да. Она ела с большим аппетитом и пила вино.

– А что было потом? Небось ломалась и не желала тебе позировать? Право дело, я не понимаю, Джулиано, зачем было приглашать именно её? У тебя же есть две прекрасные натурщицы. Одна из них, которую, если я не ошибаюсь, зовут Кармелой, когда-то очень нравилась тебе, – осторожно начал Марио. – Как сейчас помню ее прекрасные карие глаза и черные, словно смоль, волосы. Она похожа на цыганку. А Беатрис – прекрасная шатенка. Обе девушки не раз позировали тебе. И обе были твоими любовницами.

– Были, – Джулиано отпил еще вина и кивнул.

– И почему ты не позвал к себе ни ту, ни другую?

– Они не годятся для этой скульптуры. Зачем ты вообще вспоминаешь об этих женщинах? Я не желаю думать ни о ком другом, кроме Лучианы.

– Да, любовь сродни безумию.

– Да, и потом я уже рассказывал тебе, чей лик находится в этом камне. Зачем же мне иные женщины?

– Да, тебя уже не переубедить. Так что, доволен ты новой натурщицей?

– О, да. Поразительным было то, что когда я предложил ей раздеться, она без колебаний скинула с себя всю одежду.

– Ты говорил, что ей только шестнадцать. Откуда же в ней столько смелости?

– О, не делай никаких грязных намеков, друг мой Марио. Если бы этот вопрос мне задал кто-то иной, я вряд ли смог бы совладать с собственным гневом.

– Даже так? – хмыкнул Марио.

– Именно. И чтобы не раздувать твое любопытство, я сразу скажу – Лучиана чиста и непорочна, словно весталка.

– Непорочна, а стыда в ней нет?

– В ней нет стыда лишь потому, что она – невинное дитя природы. И тело её совершенно. Она, Марио, настолько прекрасна, что её красоте могла бы позавидовать сама Афродита.

– Как это всё высокопарно.

– Ах, не завидуй мне, Марио. Я и сам себе готов завидовать.

– А что же с её происхождением? Ты сказал, что она дочь простого торговца.

– Да, это так. Но только богам известно, отчего у простого торговца родилась такая красивая дочь.

– И долго она тебе позировала?

– Увы, нет. Не более получаса. Тогда уже смеркалось, на небо взошла красавица луна. Её лучи осветили пленительные формы моей богини. Зажглась и лампада внутри моего камня. Но я успел лишь сделать несколько набросков, как непоседливой Лучиане стало скучно сидеть в одной позе. Она вскочила с места и унеслась в ночной сад, подобно горной серне.