Текст книги "Ты просто был частицею меня… Памяти Юрия Шатунова и Сергея Кузнецова"

Да-а, сколько было выкурено сигарет, съедено пироженок, написано и спето песен!

– Кстати, о подарках, – воскликнула я и подошла к своему чемодану, который стоял в сторонке и ждал, когда его наконец распакуют. Открыв его, стала один за другим доставать свертки с подарками от моих заботливых девчонок-тимуровцев, которым хотелось Сергея Борисовича одеть с головы до ног и накормить до отвала.

Футболки, джемпера, носки и т. д. пополнили и без того, как оказалось, богатый гардероб Маэстро. Ну, а самым главным подарком, который получил от Кузи наивысшую оценку – «За@бись!» – были труселя с принтом белые розы, которые с огромной любовью к Маэстро и песне выбирали мои «Тимуровцы». Ой, как мы их выбирали! Рассказала об этом Сергею Борисовичу. Довольный сидел и улыбался, с труселями из белых роз в руках. На этой забавной нотке разбор подарков и гостинцев завершился, чемодан вернулся на свое место, а мы снова вернулись к общению.

Из 1987 года нас вывел голос Валентины Алексеевны, который повествовал, что на часах уже почти три ночи, гостья, наверное, жутко устала, и ей надо отдыхать. Тяжело вздохнув, так как расходиться не хотелось и сна не было совсем, мы разбрелись по своим комнатам. Ведь впереди намечался новый день, и отдохнуть нам и впрямь было необходимо.

Но сон никак не шел. В голове прокручивался, как слайд из кинофильма, весь прошедший день. До сих пор не верилось, что все происходящее – это моя реальность. Встреча с Кузей, о возможности которой я даже и представить себе не могла! И наконец-то начало работы над второй книгой. Рассматриваю комнату в свете ночника. Ее я столько раз видела по телевизору в разных программах. И вот я тут – эта комната на шесть дней станет моим домом.

Ощущение полного сюрреализма. За стенкой мирно посапывает Сергей Борисович. Устал за весь день и теперь отдыхает. А у меня перед глазами его печальный взгляд. Когда он рассказывает о Юрке, его глаза, как два голубых озерца, время от времени наполняются слезами. А в каждом слове чувствуется отеческая любовь и боль потери. И так часто он повторяет одну и ту же фразу: «Да-а, 48 лет! Рановато…очень рановато…» Поспать мне в эту ночь удалось всего пару часов. Очень быстро настало утро.

В комнату ворвался яркий солнечный лучик. Открываю глаза и снова оглядываюсь. Нет, не приснилось. Я действительно у Кузи. Пока приводила себя в порядок, совершала утренний моцион, проснулся и Сергей Борисович. Сначала прошел на кухню, не забыв сказать мне «привет», включил кран с холодной водой, налил целый стакан и залпом ее выпил. Так он начинает каждый свой день.

Потом, как и положено, помыться-побриться. Затем прошел в гостиную, сел на кресло и закурил. Это тоже своеобразный утренний ритуал. Сделав пару затяжек, ознакомился с содержимым телефонов, подошел к компьютеру-«машине», как он его называет, проверить почту, скайп. На какие-то сообщения даже ответить. Я тем временем прошла на балкон. Вид с восьмого этажа открывался восхитительный! Череду частных домиков вдали замыкал лес, возможно, тот самый «Старый лес», который и воспевал юный Сергей Кузнецов в своей песне, написанной еще в рядах вооруженных сил, в редкие свободные минутки, когда накрывала тоска по родному городу и дому. Осенний лес играл разными цветами – от зеленого до ярко-красного, и готовился к сезонному листопаду.

Мои размышления прервал Сергей Борисович, который, неторопливо потушив сигарету, подошел ко мне.

– Кузя, а что это за старый лес, про который ты написал песню, где он? – спросила я, вглядываясь вдаль. И почему он «старый?»

– «Старый» – это образное выражение, – стал объяснять он. Потому что осенний.

– Потихоньку желтеет и сбрасывает листву, прямо как у людей. Только люди седеют, – провела аналогию я. – И бывает это только один раз, в отличие от деревьев.

– Ага, – отозвался Кузя.

– Старый лес – это мой друг, – начал Кузя. – Он стоит на реке Сакмара, в черте Оренбурга. Это территория Дома отдыха. У меня там когда-то мама работала. Я, можно сказать, там и родился. С каждым деревом в этом лесу, с каждым «громом, готовым упасть», у меня действительно кровная связь. Со Старым лесом у меня прошла большая часть детства. Ведь Старый лес – член нашей семьи. Мне не хватало его в армии. Как и мамы. И я болел тоской по этому неказистому местечку в Оренбуржье. Чтобы образ Старого леса не померк, не забывался, чтобы он был постоянно со мной, я и написал:

 
В летнем парке кончился сезон,
И снимают на зиму плакаты.
И забудет старый желтый клен
Музыку, что слушал здесь когда-то.
Почернеет желтая листва,
Упадет на круг, где каждый вечер
Выходили мы потанцевать,
Думая, что лето будет вечно…
 

А знаешь, как я ее написал? Я служил в Горном, в хим. войсках. За ним находилась пилорама. И ребят из нашей части иногда отправляли туда, доски изготавливать. И вот на одном из утренних разводов я услышал: «Кузнецов, на пилораму». Ну, тут надо понимать, что пилораму я в глаза-то не видал, и уж точно не имею понятия, с какой стороны к ней подходить. Но приказы не обсуждаются! Сориентируюсь на месте, успокоил себя я. И вот наш наряд на месте. Пискляво жужжит циркулярка, убивая напрочь мой слух и обдавая холодом нервы. Короткий инструктаж. Крутится диск с зубчиками, ты к нему пристраиваешь бревно, чтобы порезать на пласты. Во все стороны летят опилки, того гляди в глаза попадут. Ни хрена не видно, дикий гул, ужасно режущий слух. Шевелюсь как могу. И в какой-то момент чувствую резкую боль и вижу, как доска заливается кровью. Смотрю на пальцы левой руки-кровавое месиво, один палец вообще обвис. Нет! Только не это! Пальцы – мой хлеб! В общем, отвезли меня в госпиталь. Вердикт – разорваны сухожилия на одном пальце, еще на двух лезвие циркулярки срезало подушечки. Но их достаточно быстро залатали. А палец с разорванными сухожилиями ели собрали, но он так и остался смотреть в сторону. Хорошо, хоть совсем его не отрезали. А собирались… – я посмотрела на Кузин деформированный палец. – Уже в госпитале я понял, что о карьере гитариста мне придется забыть, ведь виртуозно струны перебирать больше не получится, но клавиши осилю. После выписки пришел в клуб. Сел за клавиши. Размял скованные пальцы с недавно снятыми швами и заиграл… заиграл «Старый лес», про себя напевая:

 
Старый лес, мы ведь не понимали:
Лето не будет вечным,
Осень нас разлучит.
Старый лес… По полосе асфальта
Я покидаю место нашей любви.
А лес все молчит…
 

Ничего, хорошо получилось.

Тут Сергею Борисовичу позвонили на скайп, и он пошел к компьютеру. Звонил Семен Розов. Обычно со своим вокалистом он общается долго, и я решила в это время пообщаться с Валентиной Алексеевной.

– Валентина Алексеевна, а вы знали, что Сережа свяжет свою жизнь с музыкой?

– Подозревала. Он еще маленький был, заслушивался музыкой. Я любила слушать Баха, Бетховена, Чайковского и т. д. Когда мне что-то надо было сделать по дому, я включала классику и могла переделать все что нужно. А Сережа мог часами лежать и слушать музыку. Было время, я сама занималась организацией различных концертов. Его с собой брала. Так вот, в перерывах между художественными номерами он выбегал на импровизированную сцену, садился за инструмент, ставил перед собой что-то похожее на нотную тетрадь и что-то там начинал наигрывать.

Когда стал чуть постарше, его спрашивали: «Кем будешь, когда вырастешь?» А он отвечал: «Буду музыку музыкАть». Ну, музыкАть и музыкАть. Во втором классе отдали на класс фортепьяно. Даже года не проходил. Бросил. Годам к двенадцати-тринадцати я с удивлением обнаружила, что он сам научился играть на фортепиано! Мог с ходу подобрать любую мелодию и спокойно аккомпанировать. Потом начал уже подбирать что-то свое. Освоил гитару.

– А вы помните совсем маленького Юру, когда он только-только познакомился с Сережей? Он бывал у вас?

– Очень редко у нас бывал. Юра был мальчиком своенравным, молчаливым, необщительным, я очень мало с ним общалась.

Сергей Борисович, закончив разговор, позвал меня к себе. Я извинилась перед Валентиной Алексеевной, сказав, что мы обязательно продолжим разговор. Застала я его на балконе. Он стоял у открытого окна.

– Ланка, а вот посмотри-ка налево, – и показывает рукой вдаль, – видишь, самую ближнюю к дому пятиэтажку, после частного сектора? Это «Дом детства», где жил Васильич и где много лет проработал я, можешь сфотографировать.

А дальше те самые дачи, откуда Юрка иногда таскал огурцы-помидоры. Как-то плитку приволок. Мы потом на ней чай разогревали. Надеюсь, дачники не в обиде на него за его мелкие шалости, – улыбаясь, говорит Сергей Борисович.

Я вглядываюсь в указанном направлении. Серое, ничем не приметное здание, но для кого-то оно целый мир. Для Сергея Кузнецова – неотъемлемая часть его жизни, то, без чего не было бы «Ласкового Мая» и творческого тандема Юрий Шатунов и Сергей Кузнецов. Не было бы их истории длиной в тридцать шесть лет. А сейчас оно как памятник, напоминающий Кузе о лучших годах его жизни. Фотографирую.

– Ланка, посмотри сюда, – услышала я минут через пять.

На экране еще совсем юный Юрка Шатунов запел «Белые розы».

– А знаешь, как я ее написал?

Как-то работали мы в ДК «Орбита». Купили, по-моему, 2 литра настоящего коньяка. Выпили. Еду домой. В голове летает фраза, такая вот непонятная: «Белые розы, белые розы».

Утром проснулся, заварил себе крепкий чай. А в голове «Белые розы, белые розы…» Что за белые розы, я не понял. Сел за инструмент. И полились строки и мотив. За пятнадцать минут я эту песню сделал. Так что, Ланка, не было бы спиртосодержащих напитков, не было бы «Белых роз», – резюмировал Сергей Борисович.

– Я же правильно понимаю, что это песня далеко не о розах? А о людях, детях… которые когда-то были нужны, а потом их бросили на произвол судьбы, просто они перестали быть нужными? – спросила я у автора песни. Он задумчиво посмотрел на меня.

– Да, – тихо ответил он, – а вот записывалась она намного сложнее – продолжил он. Ссорились мы с Васильевичем, очень часто. Юрка не хотел заниматься музыкой, вот совсем не хотел. И вот перед самой записью «Белых роз» между нами разразился очередной скандал. Юрка встал в позу: «Кузя, не хочу репетировать. Не сейчас. Там ребята в хоккей гоняют. Я хочу к ним…» Я ему говорю:

– Нам надо подготовиться к Новогодней дискотеке, Новый год на носу уже, совсем чуть-чуть осталось. Успеешь ты в свой хоккей погонять!

Шатунов ни в какую:

– Сказал, не буду, и все! Пошел я.

Тогда я выкрикнул в сердцах: «Уходи! И больше сюда не приходи! Ты мне не нужен! Начну с Серковым репетировать».

И тут Юрка посмотрел на меня полным боли глазами. Сел в уголок. Из его глаз полились слезы. В этот момент он казался таким беспомощным, потерянным, несчастным и одиноким. И вдруг представилось мне, как вот так же он забивался в угол в интернате, когда его обижали старшие ребята, а потом сбегал. Когда попадал под горячую руку отчима и понимал, что никому он не нужен в этой жизни. Никому!

«Да нужен ты мне, нужен!» – закричал я, вернувшись в реальность. Подошел к нему, погладил: «Вот увидишь, мы еще сделаем из тебя звезду. Помнишь, я тебе обещал?» Васильевич успокоился. А я после этого инцидента слова «нужен – не нужен» напрочь выкинул из своего лексикона, чтобы в очередной момент взрыва своих эмоций еще раз не ранить и без того раненную душу.

Я уже отлично знал взрывной и ершистый Юркин характер, и, когда мы писали дубли «Белых роз», приходилось следить не только за аппаратурой и звучанием голоса Васильевича, но и за настроением будущей звезды. Мне хотелось, чтобы в момент репетиции ничего не отвлекало его от собственного внутреннего мира. Только так песню можно пропустить «через себя» и исполнить душой.

Работа шла своим чередом. Записали первый дубль. Мне очень понравилось несколько фишечек, которые Васильевич вдруг сделал во время записи. Я обратил на это внимание Юры и попросил сделать на них акцент… Он пропел, на это раз без микрофона:

 
Белые розы, белые розы —
Беззащитны шипы.
Что с ними сделали снег и морозы —
Лед витрин голубых.
Люди украсят вами свой праздник
Лишь на несколько дней
И оставляют вас умирать
На белом холодном окне…
 

Последний вариант мне понравился. Я сказал:

– Ну давай, отдохни немного. А я перемотаю «фанеру», и запишем еще дублик.

Ушел в соседнюю комнату. Перемотал пленку. Пришел обратно. Васильича я застал у окна. А на подоконнике стояла бутылка из-под шампанского. В ней – перекись водорода, гидроперит. Ничем от воды не отличается. Юра и подумал, что это вода, и попил из этой бутылки. И тут началось. У него сильно заболел живот, начался кашель, и пошла рвота с кровью. Приехала скорая. Промыли ему желудок. Немножко Юрка пришел в себя. Но только врачи уехали – все по новой. Второй раз вызвали скорую. В общем пришлось ограничиться первым вариантом «Белых роз». Вот так сложно мы ее записывали.

Юрка… это вообще довольно странная личность…

Не как все… Хотя по внешнему виду и не скажешь. Конечно, симпатичный пацанчик, только этим он из толпы и выделялся… Это если просто смотреть на него со стороны… Но стоит только услышать его голос в репетиционной комнате, понимаешь – это не просто мальчишка в грязных штанах, полных «бычков», и рубашке, на которой полторы пуговицы. Это ЛИЧНОСТЬ. Маленькая, замызганная, прокуренная насквозь, с неаккуратной стрижкой на голове… Но ЛИЧНОСТЬ!

Когда в интернате мы репетировали в своей каморке с зачуханной аппаратурой, коридор набивался до отказа девчонками и пацанами. Столько собиралось ребятни послушать его голос! Да и не только ребятни… Мы играем, Юрка поет, дверь заперта на все немыслимые засовы, а в коридоре, несмотря на присутствие такой огромной толпы, стоит тишина. Здесь, в коридоре, все просто молчат… Потому что слушают Юрку, потому что нравится.

Он вообще к этому «зрительному залу» относился осторожно, боязливо как-то… Однажды я сказал ему: «Не обращай на это внимания. Во-первых, это мешает тебе быть внимательней к работе, ну и вообще, мы просто делаем свое дело. А кто там за дверью, нас это не должно волновать».

За разговорами настало обеденное время. Но Сергей Борисович в два часа дня только еще завтракает. Перебираемся на кухню. Разогреваю приготовленный Оксаной завтрак. Ставлю перед ним тарелку. Из множества ложек выбираю одну и протягиваю ему. Сергей Борисович смотрит на меня с удивлением:

– Откуда ты знаешь?

Теперь уже с недоумением смотрю на него я.

– Что знаю?

– Что это МОЯ ложка, – отвечает он и довольный улыбается. Я лишь пожимаю плечами.

В молчаливом раздумье поглощаем пищу. Каждый думает о своем. Воспользовавшись моментом, захожу в социальные сети. Там десятки сообщений с просьбой передать привет Сергею Борисовичу, благодарность за Юрку, за его песни, которые мы поем уже 36 лет. И конечно же, очень много вопросов, ответы на которые поклонники хотели бы услышать от него. Краем глаза смотрю на Маэстро, он завершил свой завтрак и закурил.

После мы снова вернулись к работе над нашей книгой, и Сергей продолжил свой рассказ.

– А в то время, когда только начали работать, мы же еще не записывали ничего. Это потом начали записываться, когда мне подарили диктофон-микшерный пульт, на который можно писать, такой небольшой, трехканальный. Но нам хватало. На одну фонограмму, на другую вокал, и нормально все было. Там и появилась наша первая песня. Это был «Вечер холодной зимы». Я ее написал еще в армии и тихонько доводил до ума. Когда мы начали работать, я говорил Юрке: «Пой как хочешь, дело твое, у тебя есть вокал? Есть! Классный? Классный!» И потом я ему уже ничего не советовал. Он сам все делал как надо! Нормально спел, хорошо.

И словно в подтверждении сказанных слов Сергей Борисович подошел к компьютеру, из какой-то папочки достал первую запись своего вокалиста и включил ее. Голос Шатунова звучал по-детски наивно. Но сколько в нем было чистоты и душевности. И с каким умилением слушал ее Сергей Кузнецов. Когда Юра закончил петь, он продолжил:

– 30 декабря 1986 года отработали наш первый концерт. Это было в актовом зале школы-интерната № 2. Юра тогда спел «Вечер холодной зимы», «Лето», «Старый лес», «Тающий снег», «Пусть будет ночь». Все были так рады. Ну вот, наконец-то, случилось такое чудо. В плане того, что Кузя нашел Юрку, а Юрка нашел его.

– А что было после Нового года?

– На зимних каникулах Юрка отдыхал у тетки в Тюльгане. В это время в интернат приехали какие-то ребята, гости из соседнего детского дома. Тазикенова вызвала меня к себе и сообщила: «Надо сгонять за Шатуновым в Тюльган, гостям нужно организовать дискотеку». Недолго думая, я собрался в дорогу.

Эта мысль приносила мне радость. И дело было даже не в предстоящей работе. А в том, что за время общения с Юркой я успел привязаться к своему нему. К его упрямости и ершистости, к его вызывающим «ну, че?». И очень этого недоставало. Не терпелось поделиться с ним тем, что Тазикенова позвонила моей маме после новогодней дискотеки и рассказала, как прошел наш дебют. Мама осталась очень довольна рассказом Тазикеновой. Но наряду с этим я переживал, что затянувшиеся каникулы напрочь отведут его от музыки, и он откажется заниматься вовсе.

Я сел в автобус и поехал. Погода была – зашибись. Тюльган встретил меня метелью и диким холодом. Уже оказавшись на месте, я понял, что адреса Юркиной тетки у меня нет. И я даже близко не знаю, где его искать. И примерные габариты города я не знал. От осознания этого мне стало не по себе. Но с этим что-то надо было делать. Я просто шел куда глаза глядят по какой-то улице. Метель набирала обороты, вокруг не было ни души. Только одиноко стояли дома, разделенные беспощадной пургой. Улица вела куда-то в гору, идти было очень тяжело, завывал ветер, и колючий снег больно бил по лицу, обжигая его. И тут в голове закрутилось:

 
А метель бьет в лицо
Как она к вам жестока…
 

Тут я понял – это песня… И повеселел (не Юрку привезу, так хоть песню), пошел медленнее, уже не проклинал ни метель, ни извилистые непонятные улицы. Тюльган начинал мне нравиться.

 
В зимнем городе незнакомом
Власть взяла в свои руки вьюга,
Стал хозяином снег.
Вьюга бродит от дома к дому,
Отделяя их друг от друга.
Нет дороги к ним, нет…
 

Тут я понял, что сложился и мотив! 5 января 1987 года прожит не зря… Вот бы еще Юрку найти… Только я вспомнил о Шатунове, как откуда-то из-за угла послышались голоса мальчишек, мальчишек надо спрашивать, дошло до меня: «Где Шатунов живет?» – «А вам на что?» – с недоверием спросил один. Я им все объяснил и уже через несколько минут шагал по указанному адресу. Шел, а в голове крутилось:

 
К ночи улицы, как в пустыне.
Все безлюднее с каждым часом.
Снег, он этому рад
Белый город от вьюги стынет,
отдавая ей свет и краски,
Чтоб дожить до утра…
 

Подходя к обыкновенной совковой двухэтажке, к которой меня направили Юркины друзья, я решил, что в песне вьюга должна покинуть город, несмотря на то что она, как мне казалось, даже набирала обороты.

Я позвонил в указанную мне квартиру. Дверь открыли две девочки, по всей видимости, двоюродные сестренки Васильича. Спрашивать, здесь ли Юра, не было смысла. Из комнаты доносился звук гармошки. Шатунов мне рассказывал, что еще с очень маленького возраста полюбил гармошку и научился на ней играть. Я поздоровался с сестричками, и на мой голос выглянул из комнаты Васильевич:

«О, Кузька, привет!» – по голосу я понял, что он очень рад меня видеть, и даже следующая фраза «ты че?» не показалась мне бесцеремонной. Мне так и хотелось сказать: «Да, вот вьюгу над Тюльганом решил разогнать!» – но побоялся вспугнуть песню и сказал просто: «Собирайся, поехали… Надо отработать дискотеку…»

Мы поехали. Автобус был наполовину пустой, но в салоне было тепло и уютно, хотя метель за окнами ни капли не успокоилась. Я еще раз взглянул на небольшой городок. Несмотря на свой не очень доброжелательный прием, он уже не казался мне таким негостеприимным. А в голове вновь понеслась вереница слов. Похоже рождаются очередные строчки будущей песни.

 
Но закончится ночь, и вьюга
Незнакомый оставит город,
Зло истратив сполна.
И увидят дома друг друга…
 

Вернувшись в интернат, мы отработали дискотеку для интернатских гостей. Через день после этого Юрка очень сильно заболел. Высоченная температура, ужасная слабость уложили его в постель.

Из дома для него я привез мед, варенья, лимоны. Всем этим его вскормил. Дал лекарства, чтобы сбить температуру. Васильевичу стало полегче, и он уснул. И только после этого сел и дописал «Метель в чужом городе». Много репетировали с Юркой. Кстати, теперь он это уже делал с большим удовольствием. Когда заканчивались репетиции, я пытался вытащить Васильевича куда-нибудь в центр. В театр, кино. Это тоже было проблемой. С удивлением я обнаружил, что Юра очень домашний. Примерно через два с половиной месяца песня была полностью готова. Очень домашним, теплым оказался и сам Сергей Борисович. От него исходили такой уют и гармония, что тебя окутывало некое спокойствие и ощущение какого-то необъяснимого счастья.

Поскольку на завтра был запланирован визит в клинику на обследование, мы оставили на время работу над книгой, и каждый, немного позанимавшись своими делами, чуть раньше обычно отправился отдыхать.

Щебет птиц на моем будильнике известил меня о начале нового дня.

Я открыла глаза. В доме стояла тишина. Быстро поднявшись, прошла к Сергею Борисовичу. Обычно в это время он уже на ногах. Сейчас он находился в своей комнате и даже не поднялся с кровати.

Увидев меня, Кузя подозвал к себе и попросил помочь ему. Оказывается, у него начались сильные боли в спине, и каждое движение давалось ему с трудом.

– Давай вызовем врача, мало ли, что это может быть, – предложила я ему.

– Какой врач! Такое у меня бывает, – пояснил Сергей. – Ничего страшного, пройдет.

– Кузя, нам через час надо быть на обследовании, что же делать, – спросила я. Он только пожал плечами.

Я позвонила в клинику и попросила перенести все приемы на послеобеденное время в надежде, что ему полегчает и мы все же сможем пройти так необходимое ему обследование.

В этот момент открылась входная дверь, и в квартиру вошла миловидная женщина лет сорока. Блондинка с невероятно добрыми глазами и очаровательной улыбкой.

– А, Оксана, привет. Проходи, – поприветствовал ее Сергей.

Оксана приветливо улыбнулась, поздоровалась с Сергей Борисовичем, со мной, быстрым движением сняла куртку и поспешила к Валентине Алексеевне, которая уже ожидала свою помощницу. Оксана приходит утром, готовит семье, помогает по дому и после обеда уезжает заниматься своими детьми. Их у нее четверо. И каждому нужно уделить время.

Пообщавшись с Валентиной Алексеевной, она прошла на кухню, где и состоялось наше с ней знакомство.

– Вам кофе сделать? – спросила она.

– Да, спасибо, – сказала я и присела за стол.

На тот момент мы заочно уже с ней были знакомы. Я знала о ней как о помощнице, а она знала обо мне. Мы часто общались с Кузей по скайпу, Оксана нередко была свидетелем этих разговоров.

Поскольку второй целью моего визита было здоровье Сергея Борисовича, мы подробно с ней обсудили этот момент, в том числе и его сегодняшнее состояние. Я передала результаты анализов, которые мы успели к этому времени сделать, и рекомендации докторов по обследованию, необходимых для поиска причины очень плохих показателей. Далее перешли к обычной беседе. Естественно, я завалила ее вопросами. Ангелом-хранителем Кузнецовых Оксана является уже больше трех лет. Именно Ангелом-Хранителем! Ведь на ней лежат все хлопоты о благополучии и здоровье этой семьи. Как она сама говорит, стала ухаживать за престарелой мамой Сергея Борисовича, а Сережа достался ей в придачу и стал практически ее пятым ребенком. По зову сердца, душевной доброте эта женщина в любой час дня и ночи готова прийти к ним на помощь, порой даже в ущерб своей семье. Все самые важные и ответственные дела здесь доверяют исключительно Оксане. Настроение своих подопечных она улавливает еще с порога. Каждый жест, мимика, каждое сказанное слово указывают на настрой домочадцев. Оксане важно, чтобы в доме всегда было гармонично и спокойно, и она делает все для этого. В ход идут разговоры и вкусная еда. Кузнецовы любят вкусно покушать и поговорить по душам.

– Я уже привыкла, – говорит она. – И Сергей, и Валентина Алексеевна мне уже родными стали.

И сами Кузнецовы без нее свою жизнь уже тоже не представляют. Для Сергея Борисовича Оксана настоящая отдушина. Ведь он ведет достаточно замкнутый образ жизни. Почти никуда не выходит. Мало с кем общается. Престарелая мама требует к себе большого внимания, Сергей постоянно находится с ней рядом. Поэтому прихода Оксаны Сергей ожидает с нетерпением. С ней он может поговорить на любые темы, обсудить любую свою проблему. Вообще ей достается многое, в т. ч. и оберегать Маэстро от назойливых поклонниц, которые, узнав его адрес, пытаются пробраться к нему в дом под любым предлогом, без приглашения и предупреждения.

– Ох, сколько их тут было, – смеется Оксана, – и по-хорошему пыталась отвадить, особо непонятливых и по лестнице спускать приходилось. Всякое было.

Тут Оксана встала, и со словами: – Ой, Лана, я чуть не забыла – вышла в коридор. – Ринат (прим. автора – адвокат С. Кузнецова) передал Договор по книгам. Нужно его подписать и один экземпляр оставить Сергею.

Вернулась она с Договором в руках и ручкой. Я его подписала и один экземпляр вернула ей.

Пока мы с ней общались, она успела сварить суп и приготовить второе. С приготовленным завтраком Оксана пошла к Валентине Алексеевне, а я к Сергею Борисовичу.

– Ну, раз у нас обследование пока отложилось, вернемся к работе над книгой? – поинтересовалась я.

– Да, давай, на чем мы там остановились? – спросил Сергей.

– Давай поговорим немного про ваш репертуар, проблем не возникало? Все-таки Юра пел необычные для того времени и его возраста песни?

– Возникали, конечно, и еще какие… – Кузя смеется. – Помню, на дворе стоял март 1987 года. Перед районным смотром художественной самодеятельности Тазикенова говорит: «Кузя, от вас нужна песня». Ну хорошо, сделаем. С Васильевичем решили исполнить «Лето», «Тающий снег» и впервые хотели отработать «Метель». Приехали. А смотр, как выяснилось, посвящен очередной годовщине отца пролетариата – Ленину. Опаньки! Где наши песни и где Ленин! «Лето» и «Тающий снег» мы еще исполнили.

«Метель» исполнить нам уже не дали. Тазикенова вызвала к себе и буквально на меня обрушилась: «Сережа, что за ерунду вы спели? Есть столько хороших песен, задорных, пионерских. Почему вы только свое поете? Не послушались… Теперь уже на себя пеняйте! Завтра на работу можете не приходить. Вы уволены». Ну так и так! Я точно знал, что без работы не останусь. Предложений было много. Да и Юрка всегда будет со мной. Почему-то это я знал наверняка. Ну вот, так получилось, что 31 марта 1987 года «Ласковый май» распался в первый раз. Получается, виной репертуар. И пошел я работать в ДК «Орбита». Славка Пономарев и Юрка все так же приходили ко мне на репетиции.

Сергей Борисович все еще улыбался от воспоминаний:

– Потом, через какое-то время, меня снова пригласили работать в интернат, но теперь я уже работал по полставки и там, и там. Так мне было удобнее. Я снова был с Юркой на одной территории. В блокнотике у меня до сих пор есть запись «12.09.87 – Второй день рождения ЛМ». Мы репетировали новые песни. Как-то Юрка у меня спросил: «Кузя, а почему ты про технику песен не пишешь? Например, про картинг… Вжжих, вжжих, резкий поворот… Крепче за баранку держись… А?» Юрка очень любил картинги, даже больше, чем хоккей. У него был свой, и рассекал он на нем классно… «Я не люблю эту тему, – ответил я. – Техника развивается, через несколько лет она будет совершенно другой. А то, о чем я пишу, останется надолго, навечно. Я не хочу, чтобы через десятки лет мои песни выглядели так, как сейчас выглядят песни 50-х годов…» – «Ты думаешь, твои песни будут и через десятки лет?» – «Вряд ли. Но очень хочется… И все зависит от нас». Я по-прежнему проводил дискотеки для ребятишек.

И какое-то время Тазикенова будто меня не замечала. Относительно спокойный период длился аж до февраля 1988 года. А в феврале произошло два заметных события в судьбе «Ласкового мая».

Я все мечтал выпустить свой альбом. Ведь песни-то уже были? Были! Мы их сделали для того, чтобы провести новогодние дискотеки в интернате. И какие-то заготовки уже были. Была готова фонограмма с песнями «Белые розы», «Я откровенен только лишь с луною», «Пусть будет ночь», «Снова седая ночь», «Лето». Оставалось только наложить голос.

Проблема была в аппаратуре. Все надеялся на обновление. Ну, чтобы качество было лучше. А когда Новый год прошел, когда отработали мероприятия – я решился. Вопрос обновления аппаратуры так и висел в воздухе. Поэтому я решил, что ждать не буду. Спрашиваю у Шатунова: «Ну что, будем делать из тебя звезду? Попробуем?»

Улыбается: «Попробуем».

И мы попробовали!

И вот 16 февраля 1988 г.

Аппаратура, на которой я планировал делать запись, находилась в Доме пионеров Промышленного района, куда только что перешел работать из ДК «Орбита».

Аппаратура – это два магнитофона: «Эльфа» и «Комета». В девять часов утра там появляется Васильич с серьезным настроем на работу, и мы начинаем запись. С Юркой просто работалось. У него был отменный слух. И если его ничего не отвлекало – шайба, картинг или еще что, то работа шла быстро и легко. Почти без дублей. К вечеру того же дня альбом был готов.

На другой день, 17 февраля 1988 года, я прошелся по киоскам «Звукозаписи». К одному подхожу и голосом обладателя дефицита: ««Ласковый май» надо?» – «Ласковый май»? Чето мы про такое слышали… Про какие-то дискотеки…» А в городе тогда первые записи наших дискотек, не обладающие особым качеством, уже погуливали.

«Да, – говорят, – в принципе знаем, но не надо». В общем, поход в звукозапись не увенчался успехом, и я решил испытать удачу на вокзале: «Надо?» И вдруг: «Надо!»

Он очень быстро разлетелся по всей стране и словно стал спусковым крючком разрушительной активности Валентины Николаевны, ее новых атак против меня. Если прежние тазикеновские претензии ко мне я мог еще как-то объяснить, то все, что сделала она после выхода альбома, объяснению не поддается.

Меня обвинили, что я развращаю мальчика ранней славой… Что он зазнался… Нет! Юра попросту даже не осознавал, что произошло с ним. Понимание того, что он значим, пришло к нему лишь в Москве, когда мы уже перебрались под крыло Разина. Но даже тогда это проявлялось не в звездной болезни, не в эгоизме, а в виде требований того, что он действительно заслужил, заработал: компьютер, видак, мотоцикл.