Текст книги "Ты просто был частицею меня… Памяти Юрия Шатунова и Сергея Кузнецова"

Весной Шатунов чаще стал сбегать из интерната, и надолго. Совсем запустил учебу. Это все сразу же было связано с деятельностью «Ласкового мая». А дальше посыпалась череда обвинений и необоснованных претензий. 31 марта я появился в интернате и услышал от Тазикеновой: «Чеши отсюда, Кузнецов! Я сделаю все, чтобы вы с Шатуновым не работали вместе».

Но надежда что «Ласковый май» жив, еще оставалась. Что одумается Валентина Николаевна… И по-прежнему надеялся, что Шатунов тоже хочет работать. Со мной. 31 марта 1988 года мой «Ласковый май» распался во второй раз.

Тут Сергей Борисович заметно взгрустнул. Его лицо стало серьезным. Он попросил стакан воды и помочь ему выйти в зал. Я посмотрела на часы. Приближалось время приема, а боль его так и не отпускала. Стало понятно, что никакого обследования в мой этот приезд провести не получится. Еще раз обговорив этот момент с Сергеем и взяв с него клятвенное обещание, что он пройдет эти обследования после моего отъезда, но уже с Оксаной, я позвонила в клинику и с тяжелейшим сердцем отменила визит. Сергей подошел к компьютеру и включил в очередной раз видео Юры Шатунова, с того самого концерта 15 февраля 2022 года. Он молча слушал, как Юра сначала пел, потом общался со зрителем и снова пел.

– А ты помнишь ваш первый концерт? Какие впечатления были у Юрки от первой большой работы? – спросила я в продолжение нашей беседы.

– Первый концерт был в Барнауле. Перед выходом на сцену он говорит: «Кузя, я боюсь!» Ну что он, совсем маленький еще. Я говорю: «А чего тебе бояться, просто выходи и работай, и все. Это твоя должность, твоя работа, ты за это деньги получаешь». Ничего. Нормально все… отработал, но после сказал: «Меня за@бало!» Он не любит или не любил… наверное, не любит, потому что он для меня живой сейчас, публичности. Он не любит то, что на него смотрит столько тысяч человек. Ему было в напряг, снова работать, снова на сцену, ему это было не в кайф, не любил он работать на сцене. Почему – не знаю. Он, Юрка, вообще как-то, стеснялся, что ли, себя, как-то показывать себя на сцене, ему это не нравилось. Ему не нравилось, что него смотрят. Но потом это прошло, он к этому стал относиться спокойно. Ну люди приходят на концерт и приходят, хорошо. А вначале очень боялся этого. Все концерты проходили с аншлагом. Люди стояли в проходах. Так было. Нормально все было. Я помню, в Йошкар-Оле первый концерт в десять утра, а последний – в восемь вечера. Итого получалось семь концертов в сутки. Везде зал набит до отказа. И так мы работали неделю! Вытягивал все это один Юрка.

Он очень уставал от концертов.

А то, что он был еще ребенком, никто на это внимания не обращал. Просто Разин заказывал по семь концертов в день, поэтому так и работали. Работали целую неделю.

– А когда в вашей жизни появился Разин, как он узнал о «Ласковом Мае»?

– Разин ко мне приехал в июне 1988 г., я только с гастролей вернулся. Отработали фестиваль «Русское поле» по области. Мне звонит мама и говорит: «Приехал творческий человек из Москвы, из комитета культуры, по твою душу». Ну, когда приехал я в город, встретились. Человек показал командировочное удостоверение на бумаге, от Министерства культуры, а также корочки, что Разин А. А. работает в студии «Рекорд» в Москве. Надо сказать, что в это время Юрка был в бегах, и тяга к этому делу у него была непреодолимая. Он убежал из интерната, потому что его ничего не интересовало. Встретились мы с Разиным, поговорили. Он сказал, что услышал Юркину запись где-то на вокзале – ему понравилось, хотя Кудряшов позже скажет, что именно он дал Разину послушать записи Юрки. Тогда было сложное время. Разин сказал: «Юрку я обязательно заберу из интерната в Москву, но ты сделай мне, пожалуйста, альбом, где я буду петь». А я же тогда, дурак-то, не задумывался, какой у него вокал, оказался очень плохой, но согласился, для того чтобы Юрку ждало лучшее будущее. И вместе с Разиным я улетел в Москву. Там мы записали ему альбом.

А за Юркой он возвращаться не спешил. В то время он мне говорил, что вот ездил за Юркой, он сбежал куда-то из детдома.

Несколько раз так повторялось, а потом третьего сентября 1988 года я сам в Оренбург приехал. Поговорить с Шатуновым, в детский дом. Васильича мне позвали. Встретил меня Юрка как ни в чем не бывало. Как будто не было недомолвок, недопонимания. Я ему все рассказал, что за него работает другой пацан, Мишка Сухомлинов. Что работает под его фонограмму. Что дает много концертов. Он говорит: «Кузя, я еду с тобой». А я ему: «Ну как же так, получается, что я тебя спи@дил из детдома, это статья!» А сам подумал, что если его сейчас тут оставить, то потом уже никак не вытащишь. Юрка говорит: «Нет, я сейчас пойду к Николаевне, напишу заявление, что я не хочу больше здесь оставаться, в детском доме, и уезжаю в Москву». На следующий день Юрка сам прибежал к Кузнецову и умолял забрать его с собой.

«Ну вот мы и поехали: Кузя, мама, Рафаэль и Васильевич. Причем три билета было уже куплено. Юрка с нами оказался неожиданно, и билет ему пришлось докупать. Место было только в другом вагоне. Взяли. Куда деваться. Но ехал он, конечно же, с нами. Это был вечерний поезд, 5 сентября 1988 г.

Ты знаешь, когда приехали в Москву, нас Разин, то есть Криворотов, встречал. У него было такое обиженное лицо. Он же хотел быть именно главным солистом в «Ласковом Мае», исполнять все его песни и пользоваться бешеной популярностью. А тут раз, надо же, Кузя пригласил Юрку. И к тому же весь СССР уже слушал Юркины песни. Ему некуда деваться было, пришлось его принять. Ну ничего, через министерство культуры мы его оформили в 24-й интернат. И он официально получил статус артиста-вокалиста группы «Ласковый май».

И уже 10 сентября подробно, нормально записали альбом в студии «Рекорд» за Загородном шоссе. Самый первый альбом «Белые Розы» переписали, уже в качественном формате. Миша Анатольев писал, это классический звукорежиссер. Сделал все хорошо. Сделали минусы и поехали работать. Первый концерт был, если не ошибаюсь, дней через десять после записи первого альбома, в Барнауле. Потом был Северодонецк, где сейчас идет СВО. И так дальше – пошли концерты. Юрка работал живьем, он не любит фонограмму. И репетиций у нас перед концертами практически не было. Разве что аппаратуру проверить. Я Юрке сказал: «Пой как хочешь, дело твое». Все сводилось к тому, что он выходил на сцену, отрабатывал программу и уходил до следующего концерта, – на этих словах Сергей Борисович решил устроить очередной перекур. К тому времени состояние Сергея заметно улучшилось, Оксана уже давно ушла, закончив свои дела по дому. И мы остались дома втроем.

Надо сказать, курил Сергей много и исключительно хорошие сигареты. Его любимые «SOBRANIE» всегда были с запасом в доме, несмотря на то что они были совсем недешевые. Отмечу, что так у Кузи было во всем. У него была хорошая одежда, обувь, напитки. Пусть всего этого было немного, но хорошее и любимое. Чтоб для души, не для понтов. Запах сигаретного дыма я не переношу и поэтому решила уединиться на кухне и пообщаться с девчатами из чатов, разобрать уже накопившиеся заявки на книги, в общем, заняться решением своих дел. Сергей остался у компьютера и решил поотвечать на сообщения поклонников.

Через какое-то время меня окликнула Валентина Алексеевна. Проходя мимо зала, я заметила, что Сергей перебрался на диван и уже тихо посапывал. Я подошла к маме, и она, увидев меня, спросила:

– Лана, а где Сережа, что он делает?

– Отдыхает он, – сказала я – отдохните и вы.

Помогла Валенитине Алексеевне поудобнее устроиться на кровати. Сама прошла в зал, где мирно спал Сергей. Села на кресло и начала вбивать в ноутбук заявки на книги под его спокойное посапывание.

Минут через десять краем глаза заметила странное движение Сергея головой и одним махом оказалась у него. Я поняла, что он перестал дышать и начал синеть. Первая мысль была, что он как-то поперхнулся во сне. Я его перевернула на бок и что есть силы стала бить по спине в районе грудины. Я кричала:

– Кузя, дыши, ты чего, дыши! Стала бить его то в район солнечного сплетения, то по спине. Не знаю, сколько времени все это продолжалось. Мне показалось, что целую вечностью. Вдруг я услышала его вдох. И он закашлял. Легонько стала постукивать по щекам, растирать уши, чтобы привести в сознание. Еще через долю минуты он открыл глаза. Лицо стало приобретать розовый оттенок. Я его крепко обняла и прижала к себе. Боже мой, ты живой!!! Живой!!! Слава богу, слава богу. По щекам текли слезы. Я посмотрела на Кузю.

На меня смотрели два голубых озерца, в которых стоял немой вопрос.

– Кузь, прошептала я, – ты понимаешь, что я тебя только что с того света вытащила? Ты чуть не умер, Кузя… – я все еще плакала.

Кузя посмотрел на меня и как ни в чем не бывало выдал:

– Ну… бывает, Лана!

Бывает, Лана?! Серьезно?

– Кузя, я вызываю скорую, тебя должен осмотреть врач. Я не знаю, что это было, возможно, тебе нужно в больницу!

– Нет! Даже не вздумай, – достаточно жестко сказал Сергей, – со мной уже все хорошо, ничего не болит, не нужно никаких врачей!

– Кузяяя!

– Нет!!!

Все еще не выпуская Кузю с рук, пытаюсь оценить его состояние. Пульс нормальный, аритмии нет. Тихонько отпустила его на подушку, сходила за аппаратом для измерения давления. Оно в норме. Цвет лица уже тоже нормальный. Настаивать больше на скорой не стала, но стала пристально за ним наблюдать.

Весь вечер и всю ночь практически не сводила с него глаз. Но, слава богу, он спокойно проспал.

Под утро вздремнула и я.

Проснулась от звука открывающейся двери. Пришла Оксана. Рассказала ей о ночном происшествии. Она молча меня выслушала. Подошла к нему, оценила его состояние. Оно было как обычно. Несмотря на это, пристальное внимание к нему с нашей стороны не прекратилось.

Оксана пошла заниматься Валентиной Алексеевной. Сергей все еще отдыхал.

После завтрака решила воспользоваться отдыхом Сергея и завершить начатый с мамой разговор.

Валентина Алексеевна была в своей комнате.

– Лана, проходи, – сказала она, увидев меня в дверях.

– Продолжим разговор? – спросила я у нее.

Она кивнула.

– Сережа рассказал, как с Разиным начал работать. А вы знакомы с ним? – поинтересовалась я.

– Ой, ну как не знакома. Он же когда приехал в Оренбург, сначала пришел к Тазикеновой в интернат, потом пошел в управление культуры. Там он возмущался, что это такое, дети поют про любовь, это надо запретить, прекратить. И уже после этого пришел ко мне, на квартиру к нам приехал. Сережа был на гастролях тогда с 3 июня. Разин представился как от Министерства культуры, а я поверила. Был представительный такой, со студии «Рекорд». Говорит: «Валентина Алексеевна, ваш сын – талант. Мы его в Москву заберем. Оставлю вам телефон, когда он приедет, пусть мне позвонит. Я приеду за ним, у него все будет. Зарплату будет получать 9000 рублей», – это были очень большие деньги для 1988 года. В это верилось с трудом. Я подумала, что, может, таких денег и не будет, конечно, но даже если и раза в три меньше будет, все равно хорошие деньги. А что ему тут, в Оренбурге светит? Сергей вернулся в Москву и уехал к Разину.

Конечно я ему тогда поверила, но сомнения все равно были. Из-за этого один раз я даже поехала с Сергеем вместе, чтобы увидеть обстановку своими глазами. Когда я приехала в Москву, была не в восторге. Офис Разина находился в здании, где раньше комсомольская организация размещалась. Она переехала, и это здание подлежало ремонту. И в этом здании у него были две маленькие комнаты, запыленные, никто никогда не убирался там, и небольшой актовый зал. Крыша протекала, и вода лилась прямо на пол. Я сама протирала пыль и убирала полы. В комнате все было завалено всякими афишами. Я подсчитывала афиши и пригласительные. Несколько дней была у него, поработала. Даже запись в трудовой книжке есть. Условий для проживания никаких не было. Мальчишки все находились в двухкомнатной квартире. В одной комнате стояли кресла продавленные и просиженный диван. Ребята спали на полу от стенки до стенки без простыней. Просто матрасы и кинутые подушки под голову. Директором тогда у них был Кудряшов. Все было очень грязно. Ночевала я в комнате, где все размещались, спала на трех стульях и клала сумку под голову. Разин меня даже нигде не устроил.

А Сережа с Сухомлиновым был в это время в Ташкенте на гастролях. И он звонит мне, голос был очень встревоженный: «Мама, нам надо уезжать». Я говорю: «Сережа, подожди. Приедешь, разберетесь, выясните всю обстановку, может, все уладится». Я не хотела, чтобы он уезжал. Чтобы без него «Ласковый май» работал. Деньги будут без него зарабатывать, а что он будет делать в Оренбурге? Сережа приехал на следующий день, мы с ним поговорили. Он еще деньги мне дал немножко. Устроил меня в гостинице на одну ночь, где-то на окраине Москвы. Потом Разин сказал, что нам нужно ехать домой. Конечно, надо. Не афиши же считать. Тут я поняла, что Сергей попал не туда.

И потом я его видела, когда мы с Сережей и Юрой приехали в Москву в сентябре 1988 года. Тогда у Разина округлились глаза. Он был очень недоволен. Я поняла, что он хотел перепеть все песни «Ласкового мая», не имея ни грамма голоса. Его голос вытягивала аппаратура. Я поняла, что он сам хотел стать звездой вместо Шатунова. Но Шатунов уже был в Москве, и пришлось Разину устроить Юрку в интернат. Вот как.

Тут к нам подошел Сергей Борисович и увел меня в зал.

– На чем мы там остановились? – как ни в чем не бывало спросил Кузя. Он еще немного был в напряжении из-за немного болевшей спины, но в целом был бодр и даже неплохо выглядел.

Как себя чувствуешь? – спросила я.

– Нормально, не переживай, Лана. На чем мы вчера там остановились? – спросил он, тем самым говоря, что пора продолжить работу над книгой.

– На том, как работалось с Юрой, – напомнила я.

– Так вот, что исполнять, он всегда выбирал сам. Никогда ничего не навязывал, ни ему, ни кому-либо из своих солистов. Я ему предлагал песни. Если ему нравится: «Хорошо, Кузя, беру!» Если не нравится: «Кузя, нет, мне это не нужно». С ним вообще было хорошо работать. Он ко всему подходил ответственно. Записи альбомов проходили спокойно, только Васильич иногда нервничал, на себя. Ему казалось, что спел не так, как ему хотелось бы. Он говорил: «Кузя, я за@бался!» «Ну покури, отдохни тогда», – говорил я. Ему же всего 15 лет было! Но было и такое. Как-то работали в Ставрополе, и Васильич, не знаю, что с ним было такое, говорит: «Не буду работать, и все!» Убежал куда-то на улицу, я за ним погнался, вернул, слава богу.

– Ой, а как уговорил?

– Я ему сказал: «Васильич, ты знаешь, люди пришли на тебя, они тебя любят, хотят слушать, как ты поешь, и это хорошо! Должна быть взаимность, все-таки надо бы отработать». Он все понял. Он вернулся на сцену Дворца спорта, отработал.

Телефонный звонок Сергею Борисовичу прервал его рассказ. Звонил Юрка Плотников. С ним я познакомилась еще вчера. Маэстро называет его «товарищ продюсер», что, естественно, нравится Плотникову. Ему же всего двадцать пять лет. С Сергеем Борисовичем они познакомились, когда Юре было всего восемь. Дядя познакомил. С тех пор они вместе. К Кузе относится тепло и с большой любовью.

Звонил Юрка, чтобы уточнить, когда мы собираемся в студию. Там нас ожидают полтысячи книг, привезенные мной специально для автографов. Первый «золотой тираж» книги «Мои истории» Сергей Борисович обещал подписать целиком, на радость и восторг поклонников. Визит в студию мы запланировали на следующий день, решив сегодня провести весь день дома за написанием книги, которую вы сейчас держите в своих руках. Обсудив планы на завтрашний день, вновь вернулись к нашему разговору.

– Чем занимались ребята в перерывах между концертами?

– Отдыхали, ели, дурачились. Ты знаешь, что такое «зеленка»? «Зеленый концерт» – самый крайний, самый последний концерт в данном городе. На «зеленке» можно делать все что хочешь, только чтобы пассажиры, т. е. зрители, не понимали ничего. И на «зеленке» то выходит клавишник, подметает сцену, все это нормально. То выходит какой-нибудь пацан, что-то кому-то говорит. А Юрка мог просто сесть за барабаны… Это такая традиция – «Зеленый концерт в городе». Необходимо сделать что-то неординарное.

Практически ни один концерт не обходился без мини-происшествия. Он, Юрка, то что-то сшибет, то за что то запнется и вырвет шнур, то что-то порвет. Такой оторва был. И его главная фраза была, когда он что-то натворит на сцене: «Оно само…»

Эх Васильич, Васильич… рано… 48… Семнадцать тысяч на похороны пришли, у гроба много белых роз было, – с грустью проговорил Сергей Борисович.

– Да, в тот день в Москве почти все белые розы скупили, – тихо сказала я.

– Не знаю я, почему эту песню написал в свое время, – ответил Сергей и, немного помолчав, продолжил:

– А чудили они как!!! Не помню, в каком городе, им с Сережей Серковым, кажется, сняли очень хороший номер. Дорогой такой. Мебель вся, помнится, из красного дерева была. Господи, в каком виде они его сдали. Бедный Аркадий! Такие бабки ему за это пришлось заплатить. Мало того, что они там устроили полный погром, так еще эту мебель из красного дерева они чуть ли не в щепки разнесли. В «ножички» играли, видите ли. Вся мебель была истыкана.

– И что им за это было?

– Ничего. Никто им ничего не сказал. Заплатили бешеные деньги и все. Да вряд ли, когда они кидали ножички в мебель, они задумывались о ее стоимости. Ну это же дети еще, – улыбается Сергей Борисович.

– По-мальчишески Юрка у тебя советы спрашивал, прибегал к твоей поддержке?

– Ну я об этом говорить не могу… но девочки приходили к нему в номера, где он останавливался. Разин, т. е. Криворотов, был категорически против всего этого, я был не против, ничего страшного в этом нет. Но мальчишки, Васильевич и Сергей Серков его все равно не слушались и водили девчонок. Им было достаточно моей поддержки. Вообще мы с Юркой хорошо ладили, чего не скажешь о Разине. Я ненавижу вот эти всякие разные побрякушки, цепочки, которыми Разин обвешивал Юрку. Он делал из него какую-то девочку, что ли. Навешивал на него побрякушки всякие, цепочки. Для женщин это нормально, а для пацана это как-то неправильно. Пацан должен быть пацаном, а не одетым в какие-то бусы. Юрке это тоже очень не нравилось, но Разин, т. е. Криворотов, его заставлял это делать. «Ну видишь, Кузя, меня ограничивают в этом отношении, я должен так делать», – с грустью говорил Васильевич. Иногда он даже отказывался выходить на сцену. Так все это ему не нравилось. Я пытался с Разиным неоднократно обсуждать этот вопрос, но он отвечал: «Кузя, ты пишешь песни, вот и пиши. А я буду работать по-своему».

– А Юра как к этому всему относился, или он не замечал?

– Он этого, скорее всего, не замечал, в силу своего несовершеннолетия. Но потом он все понял.

– А в какой момент к нему это понимание пришло?

– Это, наверное, уже лет 18–19. Но сказал он мне об этом, когда мы общались с ним в Сочи, на балконе.

Примерно такого же мнения был и Аркадий. Кудряшов в группе появился сразу же, как ребята перебрались в Москву. Он сначала был директором группы «Мираж», потом, когда уже увидел, что у нас все нормально продвигается, он стал директором Юрки Васильича. Сам выбирал ему концертные костюмы, мог часами сидеть ушивать, подгонять под Шатунова одежду. Представляешь, сколько лет он с ним работал? Он был его продюсером.

Тут Сергей Борисович встал из-за стола, взял свою большую кружку и налил себе воды из-под крана. Вообще Кузя водохлеб! Залпом осушил стакан. В этот момент за окном послышался шум дождя.

Начался ливень, который так любит Кузя.

– О, дождик! – сказала я.

– Дождики, – поправил меня Кузя, – их же много.

– А почему ты так любишь дождики? – поинтересовалась я.

– Ну послушай, Ланка, сама, дождики каждый раз имеют свое, особое звучание – по листьям, по травке, по окнам. Да и потом, небо иногда тоже имеет право поплакать, – ответил Кузя, немного подумав. Ответ для меня был неожиданным. Я задумалась.

А ведь действительно, природа же живая. Она может радоваться солнечными лучами и грустить дождиками, облегчая этим свою душу. И может просто хмуриться. Все как у людей…

– Я тоже люблю дождики, – сказала я, – особенно ночью, когда они стучат по шиферу деревенского дома или бьют по стеклам.

– Круто!!! – отозвался Сергей Борисович. Мы вышли на балкон, где дождинки разбивались о стекла и ручейком стекали вниз, словно слезы по щекам. Да-а, иногда небо тоже плачет. Кузя с тоской посмотрел на «Дом детства».

– Васильич тоже любил такую погоду…

Тут к нам подошла Оксана, которая все это время занималась Валентиной Алексеевной и домом. Поинтересовалась нашими планами на завтра и во сколько ей лучше подойти. Попросили ее прийти пораньше, т. к. мы уже с утра планировали ехать на студию.

– Хорошо, буду в девять, – сказала она и ушла, закрыв дверь своим ключом. А мы перебрались с Сергеем Борисовичем в комнату и продолжили наш разговор.

– Как получилось, что ты ушел из группы в самом зените ее славы? – после небольшой паузы спросила я.

– В основном, конечно, из-за конфликтов с Разиным, т. е. Криворотовым. Однажды мне даже пришлось его приложить подсвечником. Да-а, и такое было. Ведь тот «Ласковый май», который создавал я, его идеи полностью были испорчены. Созданный мной мальчиковый коллектив стал приобретать причудливые оттенки. Как я уже говорил, Юрку увешивали разными безделушками, бусами и цепями, чего ни я, ни Юрка терпеть не могли. Мои песни, написанные для конкретного солиста Шатунова, теперь распевали десятки «клонов» под его фонограмму и по всей стране. Разин, т. е. Криворотов, он думал только о деньгах, его не интересовали работа в студии, работа на сцене, а меня же в первую очередь интересует это, т. е. тут серьезные разногласия… Ну, я не люблю, что все сходится именно к деньгам, не нравится мне это.

Была весна. Март 1989 года, Красноярск – это последний город, в котором я отработал как участник группы. Работали с Васильичем, он вживую, я на клавишах вживую. Решение принималось на абсолютно трезвую голову, во всех смыслах этого слова. Я собрал всех пацанов в своем номере. Вот. Сказал, что меня не устраивает Криворотов, т. е. Разин, что я больше не хочу с ним работать. Кто будет со мной, пойдемте. Все согласились, и Саша Прико, Царствие небесное, и Игорь Игошин, тоже Царствие небесное. Только Васильич сказал: «Нет». Этот день можно считать окончательным распадом группы «Ласковый Май», – с грустью, почти шепотом сказал Кузя. – Мы с ребятами ушли и создали свою группу «Мама». Песня «Розовый вечер» и ряд последующих были написаны именно для ее солиста Саши Прико. Но разинские «Ласковые маи» перепели и их. Сейчас, спустя двадцать с лишним лет, я начал многое понимать и видеть в другом спектре. По-другому стал смотреть на поступки Шатунова. По сути, он же был маленький еще. Многие его действия и поступки были не его, продиктованы со стороны. Возможно, он их и не осознавал. О многих событиях и поступках Васильича в те годы не считаю нужным говорить. Так как пересмотрел на них свой взгляд. На него никакой обиды нет! Теперь я не жалею, что Юрка перепел хиты, написанные мною для другого человека. Теперь я не злюсь на то, что он экспериментировал с моими песнями. У него это порой очень хорошо получалось.

Тут Сергей Борисович приостановил свой рассказ. Сходил на кухню, увидел, что выпил весь свой «яблоковый», и предложил сходить в магазин за соком. Он его очень любит. А еще он любит березовый сок, но в этом магазине он не продается. «Пятерочка» находится в метрах пятидесяти от его дома. Накинул курточку, свою любимую бейсболку. На выходе из подъезда указывает рукой на право и говорит:

– Лана, посмотри, там граффити Юрки, когда он умер, его специально для меня нарисовали.

И он меня повел, в указанном им направлении. Со стены гаража за детской площадкой улыбался Юра Шатунов.

– Сходство, конечно, минимальное, – отметил Кузя, – но ведь не это важно. Важно то, что старались же ребята. Для меня старались. Спасибо им огромное.

На этом экскурсия к граффити закончилась, мы направились в магазин. Взяли яблочный сок и вернулись домой. Налили себе по стаканчику и продолжили наш разговор. По ходу рассказа Сергей то подходил к компьютеру и включал какую-нибудь запись Юры, то погружался в свои воспоминания. Почти все время мы работали над книгой с перерывами на завтраки, музыку, фильмы, отдых. И вновь и вновь возвращались к воспоминаниям Сергея, которым, казалось, нет ни конца ни края.

После того как Сергей Кузнецов покинул группу, они редко с Шатуновым общались. Лишь время от времени пересекались в студии «Рекорд» на записи альбомов. Юрка иногда сам звонил Кузнецову. А Кузя, несмотря ни на что, продолжал писать песни, в том числе и для своего основного солиста Васильича.

– Он мне звонил, рассказывал, как у него дела. И когда Юрка ушел из группы, позвонил и рассказал, что сам бросил всю эту работу, что теперь в Сочи, в студии, – вспоминает Кузя.

В октябре 1991-го Юрка принял решение уйти из разинского «Ласкового Мая». Захотелось простого человеческого – свободы! Поступать так, как хочет ОН, делать все, что хочет ОН, и жить по-своему, одеваться по-своему, просто быть самим собой. После ухода из «Ласкового Мая» Шатунов какое-то время занимался грузоперевозками, на своем Камазе, которым с ним расплатились за концерт в городе Брежневе, ныне Набережные Челны. Но он очень быстро от этого занятия отказался.

Все последующее время Юрка проводил в Сочи, в большом доме, который приписывали ему в его собственность. Но Юра говорил чистую правду, когда утверждал, что у него нет там недвижимости. Дом ему не принадлежал. Его хозяйкой была мама Аркадия, который вместе с Юрой ушел из Ласкового мая и теперь помогал Шатунову строить сольную карьеру.

– Васильевич же не работал (не выступал в смысле) в то время. Просто дома сидел в Сочи. Позже в Англии выучился на звукорежиссера. Да как учился, он сам уже мог все делать. Это нужно было для того, чтобы документы получить. А так он все сам делал, довольно хорошо. Как-то раздался звонок от Аркадия Кудряшова, – вспоминает Сергей. – Это был 1993 год. Он просил меня помочь с новым альбомом, так как у Юрки у самого все очень туго шло из-за его депрессивного состояния. «А почему он сам мне не позвонит?» – задал я вопрос Аркадию. Вообще 1991–1993 годы были непростыми в жизни Васильевича. Это был период адаптации к новой, самостоятельной жизни и дальнейшего поиска себя. Все это время рядом с Юрой был Аркадий Кудряшов. Хорошо это или плохо, я не берусь судить. Если бы не Кудряшов, Васильевич в 1993 г., наверно, ушел бы в спорт, в свой любимый хоккей. Тем более предложения Юрке уже поступали. Но Кудряшов его убедил, что надо продолжать петь. После разговора с Аркадием, через три дня, позвонил Васильевич и предложил встретиться и сотрудничать.

Шатунов пригласил Сергея в Москву. В Печатниках они сняли квартиру для работы. Кузя застал Юрку в не очень хорошей форме: – У него, по-видимому, все это время была депрессия. Какой-то нервный был, потерянный и грустный. Обсудили рабочие моменты и стали писать новый альбом.

На Новогодние праздники решили слетать в Сочи, – вспоминает Сергей. – Это было в Новый год. Мы вышли с Васильевичем на балкон, выпили по бокалу шампанского. «Васильич, ты меня извини, что ушел тогда из коллектива, оставив тебя там одного. Я потом об этом очень пожалел, не стоило мне этого делать, не стоило», – сказал я Юрке. Я САМ ушел. Это было моим решением. А что Юрка, Юрка был еще ребенком. Что он мог?! – пояснил Кузя. «Да, я тоже хорош, что не ушел тогда с тобой. А вообще, зря ты это сделал, конечно, ушел. В коллективе все изменилось с твоим уходом в отрицательную сторону, все стало по-другому», – тихо сказал мне Васильич. В общем, я ему сказал о том, что я пожалел, что ушел из ЛМ, не надо было уходить. А он мне сказал: «Жалею, что не пошел с тобой, надо было пойти!» Вот так-то.

Заступиться за него, поддержать теперь было некому. Опять-таки, все эти побрякушки ему не нравились, а господин Криворотов заставлял его это делать. В итоге их пути разошлись. Потом мы с Юркой обнялись, и как-то сразу отпустило на душе, стало легче.

Тут я поймала себя на том, что, слушая рассказ Сергея, тихо напеваю его песню «Падают листья». То ли осенняя погода за окном навеяла, то ли еще что… услышал это и Сергей.

– О, во второй тональности поешь, неплохо. А ты знаешь, Ланка, когда была написана эта песня? – мотаю головой.

– Я ее написал за пятнадцать минут, когда из Сочи от Юрки выезжал в аэропорт. Васильич говорит: «Ну, что-нибудь давай, я жду!» И тут у меня в башку пришла «Падают листья».

 
Падают листья, и ни к чему теперь слова.
Мы расстаемся,
лишь только встретившись едва.
Мы расстаемся,
глупо смешно себя винить.
Встретимся, может, все может быть.
 

Я мгновенно написал текст и мелодию. Юрке очень понравилось. Получилось, песню написал за 5 минут до выезда в аэропорт. Нормально получилось. Позже сняли видео.

Но в сборник она попала только в 2002 году.

Вот так прошла та встреча, когда два близких по духу и родных человека, Кузя и Васильич, наконец-то поговорили с глазу на глаз, по душам, расставили все точки над «i» и продолжили свой совместный творческий путь. Несмотря на то, что Шатунов до того момента не нуждался в творческой поддержке Кузнецова, Сергей Борисович все равно продолжал писать и для него. Песни рождались одна за другой в надежде дождаться своего вокалиста. И это случилось. По просьбе Васильича Кузя скинул ему наработанный материал. Среди них были и песни «Письмо», «Клянусь», «Мама», «Старый дом», «Беглец», которые были записаны для Игоря Веряскина. Спустя какое-то время Юрка их блестяще перепел.

– После новогодних праздников, уже в 1994 году, мы в Москве, в «Печатниках», записали песни «И упав на колени», «Не обижайся на меня», помнишь, да?

– Ну, конечно!

– А еще позже записали песню «Забудь его, забудь», которая стала мега-хитом, но мне она не особо.

– А песня «И упав на колени» тебе нравится? Ее многие очень любят.

– Это мы писали альбом в Москве, в Печатниках. И как-то случайно пришла эта песня. Мне она понравилась.

– А о чем она? В ней же какая-то история есть? Ну нельзя же взять и с неба песню написать?

– А у меня так всегда. Я никогда не пишу о чем-то или о ком-то.

– А песня «Ты просто был…»? Она ведь о вас с Юркой. Он сам об этом сказал.

– Нет! «Ты просто был…» сама пришла. Это он так сказал. Песня была написана гораздо раньше. Я никогда и никому не посвящаю свои тексты, свою музыку. У меня табу на это.