Текст книги "Двое в одних штанах"

Пожав плечами, Саня Бралев пошел врубать. Раздались жалкие звуки дешевой эстрады. «Как же вы живете?» – с сожалением и сочувствием не то к себе, не то к присутствующим пробормотал Дима и решительно направился к Сане.

– Покажи все, что у тебя есть, – сказал он.

Выбирать особенно было не из чего. В основном шансон и эстрада. Дима постарался не застревать мыслями на фатальной разнице вкусов. К счастью, нашелся один сборник старых классических рок-н-роллов. Дима поставил диск и ввернул громкость почти до предела. Гостей чуть не сдуло с насиженных мест, они в ужасе начали крутить головами – откуда этот катаклизм. Саня Бралев испуганно втянул голову в плечи и громкость убрал.

– Давай, Саня! Мощи добавь! – заорал Дима так, что все окончательно смолкли.

Саня Бралев вспотел от натуги, пытаясь вспомнить, что же все-таки значит – быть «своим парнем», и слегка прибавил звук. Дима осушил еще одну рюмку, подскочил к ручке громкости, довернул ее до нужного состояния и выскочил на середину гостиной. Здесь он сбросил с себя пиджак, откинув его куда-то и нечаянно попав прямо на роскошную прическу нежной блондинки. Бокал с красным вином в ее руке покачнулся, и содержимое выплеснулось на тончайший шелк бирюзового цвета, который ее облегал. Спутник блондинки вскочил в порыве выяснить отношения, но Дима всего этого не заметил. Ему было не до того. Он отрывался в безумном танце. И делал это и за себя, и за того парня, и за всех тех парней, которые никак не могли бы присутствовать в таком избранном обществе, потому что сливками никогда не были. Гости испытали шок – подобного они и вообразить себе не могли. Но Дима был так заразительно весел, энергия и жизнь так лупили из него фонтаном, что холодные осуждающие взгляды быстро сменились заинтересованными и даже в какой-то степени поддерживающими. Мужское обаяние Димы оказалось неотразимым. И избранный круг молчаливо резюмировал для себя, что это вовсе не пьяная выходка, а безусловная оригинальность и достойная экстравагантность. А это в избранном кругу имеет право быть и, в принципе, в определенных рамках приветствуется.

Дима вытащил танцевать девицу на высоченных каблуках, которая жеманно пыталась ему соответствовать. Но какое манерничанье может сравниться с буйной жизненной силой, открытым темпераментом и радостным осознанием своего я?

– Слушай, какой он у тебя заводной, – завистливо кивнула на Диму Леночкина приятельница Марочка.

– Надеюсь, он такой не только днем, – участливо поддержала ее Таточка, другая близкая подруга.

– Да, не жалуюсь, – хихикнула Леночка.

– Очень эксцентричный мужчина, – прищурившись, отхлебнула из бокала Марочка. Видимо, ей сейчас пригрезилась совсем иная картина, чем та, что была перед глазами. Действующими лицами в которой являлись тот самый заводной парень и она, Марочка.

– Он денежный? – живо поинтересовалась Та-точка.

– Но-но! Рты-то не разевайте, – почувствовав опасность и нахмурив брови, ответила Леночка. – Я его уже захапала.

– Да ладно тебе…

Дима закончил свой невообразимый танец. Ему было жарко, он откинул со лба длинноватые по сегодняшней моде волосы, и этот, такой обычный жест окончательно повернул к нему все женские сердца. За исключением блондинки, которая сидела в бирюзовом платье, посыпанном солью, рядом с его сброшенным пиджаком и своим спутником.

Между тем Дима завелся не на шутку. Одного камня мало, чтобы по болоту пошли круги. Нужно кидать и кидать, бить прицельно, и только тогда ряска колыхнется и откликнется вялым движением.

– Саня, вырубай! Иди сюда, – крикнул Дима.

Саня уже не сопротивлялся. Командование вечером явно вырвалось из цепких рук его жены. Его Надежды. И перешло в другие крепкие руки.

Дима поставил Саню Бралева в центр гостиной. Надежда настороженно и опасливо следила за действиями странного гостя, но не вмешивалась, поскольку пока все оставалось более-менее в рамках приличий.

– Ну хоть что-нибудь живое в нас осталось? – воскликнул Дима. Вопрос скорее был обращен к себе, но прозвучал для окружающих. Они переглянулись.

– А ну-ка, – скомандовал Дима, – все взялись за руки!

Гости несколько озадаченно взирали на него. Команда не была воспринята, поэтому он стал подбегать к ним и заставлял подняться, наглядно демонстрируя, что надо делать. Стоявших сцепил за руки.

– Идем все по кругу, – распорядился Дима, – и поем: «Как на Санины именины…»

Кто-то, поняв, что от него требуется, попытался ретироваться, другие по этой же причине смеха ради решили остаться. Дима был неутомим: подскакивал к тем, кто еще сидел, не давал сесть тем, кто уже стоял. Большинство гостей его титаническими усилиями в конце концов образовали круг и нестройно запели вслед за своим лидером:

 
Как на Санины именины
Испекли мы каравай,
Вот такой вышины…
 

Саня, глупо улыбаясь, стоял по центру и крутился во все стороны, прижимая руки к груди и демонстрируя таким образом свою благодарность и приязнь всему хороводу…

Обратный путь проделать было проще. Дачный сезон еще не начался, и в поздний час машин было не много. Вообще, хорошо и приятно ехать вечером, никуда не спеша, по загородному шоссе. Нет пробок, воспетых нами столь поэтично. Фонари появляются только там, где есть населенные пункты. Свет фар вырывает небольшое пространство впереди, машины, идущие за тобой, слегка раздвигают темноту позади, никто не торопится, все чинно и благолепно. Можно предаваться своим мыслям и фантазиям.

Леночка, вглядываясь в плохо освещенную дорогу, изредка посматривала и на Диму. Голову его побалтывало из стороны в сторону. Он мирно спал, чуть посапывая. Она слегка усмехалась сногсшибательному впечатлению, произведенному Димой на подруг, ей продолжал слышаться отзвук именинной песенки:

 
…Вот такой ширины,
Каравай, каравай,
Кого любишь – выбирай!
 

Она удачно выбрала. Окончательно поняла это по завистливым взглядам подруг. Каждая из них так и вцепилась бы в него. В этом пресном море – живой, огневой, брызжущий мужской силой… Томное выражение появилось на ее лице. Ах, сейчас бы разлечься с ним на постельке, почувствовать крепкую силу рук, жаркое дыхание на своей коже, шепнуть заветное, напрячь все мышцы, чтобы пришло потом сладкое и опьяняющее расслабление… Прямо хоть руль бросай. Она бы и здесь, посреди дороги, не отказалась. Жаль, что он так наклюкался. Надо в следующий раз находиться поближе, чтобы проследить и не дать ему набраться. Такой вечер пропадает! Леночка вздохнула и еще раз посмотрела на Диму.

Дима безмятежно спал, вовсе не подозревая, какая буря чувств сейчас бушует в салоне автомобиля, какие мощные электрические разряды пронизывают это пространство. Будь он в чуть более приемлемой кондиции, не смог бы не ощутить, не проснуться, не поддаться такому влечению. Но ему было и так хорошо. Именины сердца не оставили в нем никакого следа, его перенесло в гораздо более отдаленное прошлое.

Ему снилась милая кареглазая девочка с каштановыми волосами. Она стояла, прислонившись к цветущей яблоне в школьном саду. Всех первоклашек выпустили погулять, они носились, как обалдевшие щенки, и орали на весь двор что-то радостно-несуразное. А она стояла. И Дима шел к ней, спрятав за спину зажатый кулачок. И, хоть расстояние было небольшим, казалось, все идет, идет, идет. А сам смотрит на нее несмело – какая она прекрасная, задумчивая и совсем другая, чем все остальные люди. И вот наконец он подходит и протягивает свою ладошку, на которой сидит яркий красный жук-пожарник.

– Смотри! – гордо говорит он. – Это я тебе поймал.

– Ух ты! – восхищенно вскидывает ресницы девочка. – Митя, ты такой… смелый!

– Я жуков совсем не боюсь, – подтверждает он. – Хочешь, я его съем?

– Ты что?! Не ешь его! Он ведь живой! – в испуге восклицает она.

На этом трогательном месте картинка дернулась и расплылась. От резкого торможения на светофоре Дима сильно качнулся и открыл глаза. Посидел, моргая, некоторое время, повертел головой, пытаясь понять, куда он попал. С изумлением увидел Леночку, даже позу поменял, чтобы лучше ее разглядеть.

– Где это я? – спросил он пьяным голосом.

– Уже подъезжаем.

– К следующей остановке в пути… – пробормотал он философски.

– Ау, Дюдик, мы на машине. К какой остановке? – немного раздраженно сказала Леночка, поскольку и героизм ее, и терпимость, проявленные при транспортировке его подвыпившей особы, остались абсолютно незамеченными.

– Правильно! Мы на машине! Мы хозяева жизни! Никаких остановок! – тут же согласился Дима.

– Вот именно, – подтвердила Леночка.

– Да… А как же фейерверк? Саня обещал еще фейерверк!

– Ну, Дюдик, тебе было уже не до фейерверка.

– Как же так? Саня сказал, что там будет золотыми буквами написано его бессмертное имя.

– Дюдик, ты бука, ты что-то стал много пить. Я не в восторге, – сказала Леночка тоном ангела.

– Да, это факт, – понуро согласился Дима.

– И ты сегодня ни на что уже не годен, – чуть менее ангельским тоном констатировала Леночка.

– Я не годен?!! – К сожалению, не годен.

– Не годен?! Ну да… К большому сожалению.

– Я так разочарована, – призналась Леночка. – Да-а-а?! – восторженно возопил Дима.

Леночка остановила машину около Диминого подъезда и сказала с упреком:

– Надеюсь, что и ты, Дюдик, очень, очень разочарован.

В ответ на это, а также в подтверждение ее слов Дима пьяно и радостно полез целоваться.

– Ну совсем, совсем не годен, – определила Леночка. – Надо же было так напиться. Ты бука. Дима беспомощно развел руками:

– Это недоразумение!.. Я мало сплю! Я много работаю! Я просто не высыпаюсь.

– Ладно, иди спи. Приехали.

– Приехали? – изумился он. – Куда приехали?

– Это твой дом, – терпеливо ответила Леночка.

– Мой дом? – обрадовался Дима и посмотрел в окно. – Да, это мой дом.

– А я предполагала совсем не так провести окончание вечера, – огорченно заметила она.

Дима, отстаивая высокую степень своих мужских возможностей, попытался еще раз пьяно поцеловать ее, но Леночка с досадой его оттолкнула. Тогда он беспомощно развел руками и вывалился из машины.

Уже ложась в постель, он почувствовал почему-то, что очень доволен сегодняшним днем. Даже захохотал, ощутив внезапно нахлынувшее непонятно откуда чувство свободы. Может, потому, что он дома, в своей постели? Потому, что слегка пьян? Или потому, что вспомнились лица гостей, когда он отрывался под рок-н-ролл?

– А по-моему, прекрасное окончание вечера, – воскликнул он дурашливо. – Но разочаровывать женщину нельзя – это опасно для жизни, – подумав, добавил серьезно. Потом накрылся с головой одеялом, чтобы, как в детстве, спрятаться от всех проблем. Стало душно и неудобно дышать. Он откинул одеяло и, назидательно грозя себе пальцем, сказал: – Дима… Определись, наконец, чего ты хочешь. Долго так продолжаться не может: безбедная жизнь или дурацкие идеалы?

Вопрос требовал ответа. Но не сейчас же решать такие глобальные проблемы. Это надо осмыслить и понять. Понять и осмыслить. И решить. Взять и решить.

– Что же лучше? – бормотал он, уже засыпая.

7
Опять на коне

Научитесь рисовать! Всего за 12 занятий – с нулевого уровня до портрета! Опытный преподаватель выявит и раскроет особенности каждого. Вы посрамите Рафаэля, Ренуара и Дали. Не отказывайте себе в этом удовольствии!

У нас также можно приобрести подробные самоучители из серии «Возьми и нарисуй». С их помощью вы освоите различные техники рисования заочно.

Из анонса творческого центра «Ты это можешь!»

– Все! – они ни артачились, договор подписали, – возбужденно кричал Дима, совершенно оглушая Босса.

– Вот теперь я тебя узнаю, – удовлетворенно улыбнулся тот, похлопывая себя по уху.

– И знаете что? Нет, я просто мастер! Они проплачивают на год вперед!

– Знаю уже, смотрел.

– Павел Иванович, это самый крупный контракт за пять лет! – похохатывая, метался по кабинету Дима.

– Что сказать – молодец. Получишь хорошие комиссионные.

– Комиссионные – это здорово, но вы представьте только, какую стену я пробил!

– Согласен, согласен, твои клиенты – те еще штучки.

– А я сумел, – Диму просто распирало от радости и довольства собой.

– Умеешь, когда хочешь. – Да я всегда могу!

– Ну, не скажи… Я уж было засомневался некоторое время назад. – Да вы что! – Вялый был, работал спустя рукава…

– Ерунда, маленький творческий кризис.

Дима был абсолютно искренен в своем изумлении по поводу падения его работоспособности. Дела действительно шли отлично, все горело и спорилось в его мужественных руках. Отдел работал как заводной, проекты легко доводились до ума, контракты заключались сами собой. Андрей ходил зеленый от злости и вымученно улыбался. Таня всего лишь раз пролила кофе на его бумаги. Даже опытнейшая секретарша Тамара Ивановна готова была развести руками – везунчик, баловень судьбы, ну что тут скажешь. Но Босс, оказывается, имел свой взгляд на этот вопрос:

– Марья Павловна, конечно, оказалась права: тебе просто необходим был психоаналитик. Видишь, как быстро он тебя поставил на ноги.

– При чем тут это? – опешил Дима. – Я и сам…

– Сам, сам… Расскажи про сеанс подробно, – поудобнее устроился в кресле Босс.

– Да что тут рассказывать? Встречались уже три раза.

– Ну…

– Я бы сказал, что он дурак… – начал Дима.

– Но-но! – поднял палец Босс. За его креслом тенью стояла Марья Павловна, и про ее рекомендации следовало говорить только с прочувствованным почтением. – …но не скажу, – вывернулся Дима.

– Вот именно, – удовлетворенно кивнул Босс.

– Потому что он не дурак, а завербованный разведчик. – Кто? – изумился Босс.

– Конечно! А иначе зачем ему такие подробные сведения обо всех моих родственниках?

– Каких родственниках?

– Ну в последний раз мы муссировали бабушку.

– И как бабушка? – заинтересовался Босс.

– Бабушка-то? – ухмыльнулся Дима. – Хорошо. Там на кладбище все спокойненько.

– Ты ладно, языком-то не мели, – рассердился Босс. – Ходи – не пропускай. Видишь, опять человеком становишься.

– Самое поразительное – я за эту галиматью еще и деньги плачу.

– Плати, плати, – кивнул Босс, – они к тебе вернутся. Будешь так работать – скоро высоко взлетишь.

Усмехаясь, Дима вышел из кабинета. Он прекрасно представлял себе, как Босс дома будет отчитываться перед Марьей Павловной. Его опытный и перспективный сотрудник опять вернулся в строй. Он заключает выгодные сделки и разумно руководит отделом. И все это благодаря занятиям с психоаналитиком. Большинство родственников уже проанализированы с точки зрения того, какое влияние они могли оказать на неустойчивую психику ребенка, и того, как это отразилось на его характере сегодня. Впереди новые непокоренные глубины подсознания, их аналитическое исследование и обнаружение путей для устранения неровностей исказившихся зон. Марья Павловна будет кивать, переспрашивать и давать новые рекомендации.

Вообще, если бы эти занятия легче вписывались в график жизни да еще не надо было за них платить, Дима, может, и ходил бы на них – так, от нечего делать. Этот Генрих Витольдович оказался презабавным мужиком. Такую кучу проблем и комплексов, как у него, Дима редко в жизни встречал. Кто бы ему самому-то помог? Какой-нибудь другой психоаналитик? Но, скорее всего, они не поверяют друг другу свои тайны. К тому же собственные проблемы, по-видимому, не осознаются профессором и мастером своего дела: и положение, и заработок говорят ему о том, что он успешный человек, а значит, у него все в порядке.

Почему-то люди, оценивая себя и других, чаще всего основываются именно на таких внешних обстоятельствах и жертвуют им в угоду внутренней свободой, призванием, любовью, душевными склонностями… И во имя чего? Миражей, которые у них зовутся успехом. Может, поэтому мужчины так рано умирают? Приносят на алтарь богатства, карьеры, славы все самое в себе лучшее, изначальное и перерождаются окончательно и бесповоротно. А забитая в угол, забытая, запылившаяся без употребления душа страдает так сильно и невыносимо, что в какой-то момент решает освободиться от всего ненужного ей хлама, от этого ужаса беспросветного. И ее маленькой массы бывает достаточно, чтобы вырваться от обладателя увесистого жирового слоя и груза житейских проблем и умчаться в дальние дали. Где именно она определяет, какой быть, и где ей принадлежит вся Вселенная и сама Вечность. Там будет время очиститься и осознать. В надежде, воплотившись в следующий раз, оказаться хозяйкой положения, чтобы реализовать хоть малую толику заложенных в ней Божественных возможностей.

Блажен, кто верует.

А главное, вечно не хватает времени. И на такое пустое занятие, как заглянуть в себя, в особенности. Дела, дела… Так что Дима был в определенной степени даже доволен: ему назначили конкретные часы исключительно для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Например, о детстве – том золотом веке каждой человеческой жизни, когда точно знаешь, что ты – это ты, когда бездумно делаешь то, что нравится, и не размышляешь о последствиях, когда абсолютно свободен и весь мир принадлежит тебе, а ты ему пока еще ничего не должен.

Но как же причудливо избирательна память! Некоторые картинки из прошлого податливы, всплывают легко – только тронь. Словно все время дожидались момента напомнить о себе. Другие возникают тяжко, со скрипом, будто неохотно поворачивается ворот старого колодца в заброшенной деревне. Третьи зыбко колеблются неясными силуэтами в тщетных попытках отозваться, восстановить истинные черты; мучают своей неуловимостью. А есть и такие, которые ни за что не хотят появиться на свет. И, сколько бы вам ни талдычили о произошедшем эпизоде, память не хочет откликаться – таится, хороня в своих недрах случившееся.

Самое любопытное, что в своих воспоминаниях человек не волен – они невероятно свободны и своенравны, им плевать, радуют они или ранят, их невозможно заставить уйти или остаться. Смешное и грустное, мучительное и радостное, порочащее и превозносящее имеют равные права – как быть забытыми, так и оставаться на поверхности, услужливо предлагая себя зазевавшемуся мечтателю. Некоторые эпизоды из прошлого, целостные и завершенные, так и просятся на язык. Их охотно рассказывают и пересказывают. Иные, не менее яркие и самодостаточные, столь сокровенны и исполнены тайного смысла, что прозвучать вслух могут изредка, в каких-то особых случаях. А какие-то никогда нельзя рассказать, потому что наполнены они запахами, тончайшими шорохами, неуловимыми движениями и смутными ощущениями. Такие всегда особенно дороги.

Все эти бесценные страницы – изрисованные детскими каляками и выведенные уверенным ученическим почерчком, исписанные дрожащей старческой рукой и покрытые тайнописью неосуществившихся желаний – все они подшиты памятью в толстый скоросшиватель с надписью: «Хранить вечно!» Это наш актив. И к нему за помощью можно обратиться в любую минуту, ибо прожито уже и пережито.

В тот вечер Митя и его родители сидели за ужином.

– Понимаешь, сынок, мы разговариваем с тобой как со взрослым человеком.

Такой заход не предвещал ничего хорошего. Митя кивнул:

– Му-гу…

Этот «серьезный разговор» был ему поперек горла. И что в нем серьезного? Глупость одна.

– Дружба – это большая ответственность. – Мамино лицо выражало всю важность поднятой темы.

– В старину говорили: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. – У папы было меньше терпения, поэтому он всегда уступал первое слово маме.

– Да знаю я, – отмахнулся от них Митя. Он уже понял, о чем пойдет речь. – А раз знаешь…

– Понимаешь, Митя, мы очень обеспокоены твоей дружбой с Сергеем. Это совсем не тот мальчик, с которым надо водиться. На него все жалуются. – Серый хороший. Чего они сами…

– Как ты это понимаешь – хороший? – папа недоуменно поднял брови. – Он двоечник и хулиган.

– Он не хулиган.

– Митя, человек, у которого уже во втором классе одни только двойки, не может быть хорошим.

– Он книжки когда-нибудь читает? – кипятился папа. – Надо заглянуть немного вперед. Что из него получится, когда он вырастет? Ничего.

– Он не сможет получить образование, а значит, и хорошую работу. Зачем тебе с ним связываться?

– Ерунда, – упорствовал Митя.

– Как ерунда?! – Папу очень раздражало, что сын не понимает таких элементарных вещей. – Стоит посмотреть на его родителей: отец – пьяница, мать – уборщица и совершенно темная женщина.

– Вот именно, – рассердился Митя. – Думаете, Серому легко?

– Никто этого и не говорит. Если чем-то помочь, то… конечно. – Мама на секунду задумалась, можно ли тут вообще помочь? И качнула головой: нет, вряд ли, и затеваться не стоит. – Но надо понимать, когда делаешь выбор… Вот, например, у Андрюши родители очень уважаемые люди: мама врач, папа в министерстве работает. Этот мальчик нам нравится.

– Пойми, твоя дружба с Сергеем и на нас бросает тень!

– Ничего не бросает! А Андрюшка – зануда. С ним скучно.

– Просто ты еще плохо узнал этого мальчика. – Мама не теряла надежды достучаться до сына. – Он, например, занимается в шахматном кружке. – Зато он в футбол не умеет играть.

– При чем тут футбол?!

– А при чем тут книжки? Серый в футболян так гоняет… Он за справедливость, а вовсе не хулиган… Он защищает, если кто…

– Послушай, Митя, мы, конечно, не станем тебе запрещать водиться с Серым – это не наши методы… – Мама посмотрела на папу. Они чопорно кивнули друг другу. – Но мы взываем к твоему здравому смыслу. Мы не хотим больше видеть этого мальчика рядом с тобой.

– Мне с ним интересно. Он мой друг! – в отчаянии выкрикнул Митя, чувствуя, что его загоняют в угол.

– Ты слышал, что мама сказала? – Слышал… – Ты понял?

– Да не хочу я…

Он и представить себе не мог, что какой-то вялый Андрюшка сможет занять место его лучшего друга, Серого, – такого парня, с которым все нипочем, с которым любая затея удается, с которым хоть на облака смотреть, хоть в фантики резаться – все интересно.

– Ты понял? – произнес папа на тон выше.

– Понял я! Понял! – заорал от безысходности Митя. И синхронно своим воплям принялся лупить со всей дури ложкой по каше с молоком. Еда разлеталась по кухне, забрызгивая стол, стены и лица родителей. Они даже не сразу сообразили, что происходит.

А потом началось такое… Короче, дальше неинтересно.

Воспоминание это совершенно неожиданно всплыло в памяти, когда Дима находился на очередном сеансе. Даже непонятно, из каких глубин оно поднялось, ведь затонуло еще в те годы. А зачем хранить в памяти всякое барахло? Особенно если тебя на целую неделю лишают права гулять…

– Хорошо. Поднимайтесь, пожалуйста, – умиротворенно произнес Генрих Витольдович, прослушав рассказ.

Дима привел кресло в вертикальное положение. Ложиться на кушетку он категорически отказался еще в самом начале их встреч. На ней, несмотря на весь антураж, ощущение такое, что сейчас не то укол станут делать, не то живот щупать. Нет, к черту, к черту всю эту вашу медицинскую атрибутику. Но Генрих Витольдович считал, что совершенно необходимо расслабляться, чтобы воспоминания прежней жизни хлынули рекой. Поэтому нашли компромиссный вариант: большое удобное кресло, в котором Дима обычно сидел, имело несколько положений. Одно из них – почти лежа. Теперь же он сел и приготовился выслушивать очередные комментарии психоаналитика.

Вспоминать было интересно и неожиданно, болтовня профессора все время вызывала раздражение и неуемное желание подначивать, иронизировать и возражать. – Прекрасно, прекрасно. Очень показательный эпизод. – Генрих Витольдович доверительно понизил голос. – Обратите внимание: ваше недовольство собой имеет глубокие корни.

– Тонкое умозаключение! И для этого я час провалялся, барахтаясь в воспоминаниях?

– Не волнуйтесь, пожалуйста. Я все разъясню.

– Хочу волноваться. А вдруг мне сейчас откроется истина? – Дима и не скрывал иронии.

– Именно, именно, – убежденно кивнул психоаналитик, не забыв сделать заметочку в своих бумагах. Так он поступал почти каждый раз, услышав реплику Димы. – Вот вы – преуспевающий молодой человек. Превосходно складывается карьера… и личная жизнь…

– И об этом знаете… – хлопнул себя по колену Дима. – Не только о бабушках и дедушках – о моей личной жизни тоже все известно. На кого вы все-таки работаете? На иностранную разведку? На наши внутренние органы?

– Не волнуйтесь, пожалуйста, ваши внутренние органы в порядке.

– Это точно? – взволнованно приподнялся Дима.

– Будьте серьезны и внимательны. Сейчас я скажу очень важную вещь. Понимаете, присущая вам сегодня система ценностей… возмущает вашего внутреннего ребенка.

– Моего внутреннего ребенка? – Дима в изнеможении откинулся в кресле. Бабушки, дедушки, тети и дяди, многих из которых он никогда даже не видел… А теперь еще и ребенок. Причем не какой-нибудь, а внутренний.

– Да-да, это вы – в детстве. Как тогда представляли свою жизнь, о чем мечтали… – задумчиво пробормотал профессор, словно забыв, кто он и где находится.

– Что за ахинея? – удивился Дима. На самом деле Генрих Витольдович вызвал у него сейчас сочувствие – так явно тот сам хотел бы оказаться в своем голоногом детстве. Побегать с мальчишками, запустить змея, почитать книжку, забравшись в какой-нибудь укромный уголок дачи или пионерского лагеря… Но, похоже, мальчишки его не очень-то принимали в свои игры, и змея он запускать наверняка не умел. Оставался только укромный уголок.

– Ваш внутренний ребенок никуда не делся, – возвратился Генрих Витольдович из мира грез. – Он продолжает жить в вас. Только вы все время заглушаете его голос. Хотите жить так, как придумали это сегодня. А он…

– Ребенок, – с сарказмом уточнил Дима, который из своей роли беспечного ерника и шутника уже и хотел бы выйти, да не мог.

– Да, ваш внутренний ребенок с этим не согласен. Происходит конфликт. Нужно найти возможность примирить в себе две личности, тогда равновесие опять восстановится.

– Понятно. Значит, именно ребенок не дает мне покоя?

– Да-да, такое внутреннее чувство… Что-то вроде совести, определяющей верность избранному пути.

– Значит, избранному пути…

– Совершенно верно, – порадовался Генрих Витольдович неожиданной покладистости пациента. – Я сейчас расскажу, как надо работать, чтобы устранить антагонизм. И если вы последуете моим советам…

Советы профессора Дима слушал очень невнимательно. Ну какие советы может давать человек, который в детстве умел гораздо меньше, чем он, Дима, а во взрослой жизни добился только того, что закрепил идущее все из того же детства состояние покинутости. Ведь совершенно очевидно, что он человек одинокий.

Даже если у него есть семья. И профессию свою он, конечно, выбрал не случайно. В школе хорошо учился, был умненьким мальчиком, но никто его не воспринимал всерьез, считая ботаником и маменькиным сынком. И вот теперь, исправляя или думая, что исправляет, искривления человеческой психики, мальчик с непроизносимым именем осуществляет маленькую месть: заставляет не только слушать себя, но и считаться с собой, следовать советам, которые он дает, выправлять жизнь по его шаблону. Или, точнее, по тому шаблону, который щедро предоставило ему общество, привыкшее определенным образом пасти свое стадо и устанавливающее непреложные правила игры. Приняв эти правила, мальчик стал успешным и уважаемым человеком, а теперь и другим помогает сделать то же самое.

Эти сострадательные мысли не долго владели Димой. Выйдя на улицу и шагая туда-сюда в ожидании Леночки, он перешел к более общим рассуждениям:

«Похоже, у всех одни и те же проблемы. Просто те, кто покрепче, их не замечают. А люди с фантазией и интеллектом, – тут Дима расправил грудь, – не могут их игнорировать».

Еще немного поразмышляв, он почувствовал легкое раздражение:

«Жуткая штука – психоанализ! Но, кажется, подобной мурой неплохо зарабатывают. На таких ослах, как я».

И вдруг его словно взорвало:

«Внутренний ребенок! Надо ж такое придумать! А ведь его внутреннему ребенку не лучше моего приходится. Почему бы ему самому не заняться своими упражнениями? Так нет! Он о моем заморыше печется, пообиходить старается. Ладно, поднадоел мне этот психоанализ. Один человек с кучей проблем учит другого, нормального и здорового, как быть и что с жизнью делать. Хватит, надо заканчивать».

Дима действительно чувствовал себя бодрым и веселым, однако размышления, принявшие определенное направление, почему-то не отпускали. И, следуя им, уже сев в машину и поцеловав Леночку, он спросил:

– Скажи, я не кажусь тебе человеком, которому чего-то не хватает?

– Конечно, – убежденно ответила Леночка, с удовлетворением приняв его поцелуй.

– Да? – Конечно, Дюдик. Меня.

– Да… но я в смысле… будто неустроен, что ли…

– Со мной, Дюдик, будешь всегда прекрасно устроен, – твердо ответила Леночка.

– Вот это философия жизни! – восхитился Дима. – Понял. Верю.

– Так, милый, у нас сегодня культурная программка. Мы едем на открытие вернисажа, – Леночка всем своим видом продемонстрировала значение приобщения к культуре.

– Ни за что, – Дима был категоричен.

– Это очень модный художник! По нему весь мир с ума сходит!

– Тем более. Ненавижу художников. Особенно модных.

– Дюдик, там будет прекрасный фуршет, – сказала Леночка, явно не принимая близко к сердцу его категоричное заявление.

– Фуршет? Годится! Ты всегда знаешь, что нужно бедному израненному сердцу.

– Знаю, Дюдик, я прекрасно знаю, что тебе нужно.

– Неужели знаешь? Только учти, картины смотреть я ни за что не буду.

– Хотя бы делай вид. Выставку устраивал папуля. А у него, между прочим, безупречный вкус.

Спорить по поводу безупречного вкуса Леночкиного папули и по совместительству владельца компании, в которой трудился Дима, было бы неэтично. И он не стал возражать. Какая разница, где проводить досуг? Можно и на вернисаже. Правда, культурные мероприятия Дима не любил с детства. Например, несколько походов в театр с младшими классами школы могли бы навсегда отвратить его от почтенного многотысячелетнего искусства.

Это был ужас: орда галдящих детей, которые толкались в фойе, приступом брали буфет, носились, падали и сшибали аккуратные стенды с афишами каких-то старых спектаклей. Учителя и родители, сопровождавшие эту многоголовую гидру, были бессильны что-либо сделать.

Дима, хоть и старался быть хорошим мальчиком, как велела мама, в этом бедламе и сам заводился. Его распирало от желания бегать, пихаться и хохотать во все горло. Недоеденное яблоко, запущенное его меткой рукой, пролетело над головами и шмякнулось на буфетный столик. На пол посыпались бутерброды и пирожные, полилась газировка. Визг, писк, чья-то перепачканная одежда… Виновник разгрома не стал дожидаться, пока его обнаружат – быстро юркнул в водоворот рвущихся из рук взрослых скачущих и вопящих сотоварищей. Так что его не нашли.

Еще, помнится, он сорвал с какой-то девчонки бант, а одному придурку съездил по носу – пусть не лезет.