Текст книги "Двое в одних штанах"

В зрительном зале было не намного тише. Артисты на сцене надрывались, пытаясь услышать партнеров по несчастью. Дети были заняты своими делами: препирались со взрослыми, стукали друг друга по башке чем попало, вскакивали, шуршали фольгой от шоколада, громким шепотом обменивались наблюдениями. Диме артистов стало жалко: что-то они хотели всем рассказать, но никто не слушал. Для него так и осталось загадкой, что был за спектакль и зачем ходить в «храм искусства», как назвала театр мама. Раньше в храмах он никогда не был и для себя решил, что если в них всегда творится такой кавардак, то это ему не подходит. Не станет он в них ходить. Лучше в футболян погонять.

В музеи их тоже несколько раз водили всем классом – и картины смотреть, и чучела всяких животных. Чучела оказались гораздо интереснее. В музеях, кстати, было потише. Потому что класс был один, а не как в театре – много из разных школ. Но Диме все равно не понравилось. Получалось как-то глупо: будто все они, тридцать школьников, одновременно воспылали жутким желанием увидеть мировые «шедевры человеческого гения». И вот теперь смотрят и наслаждаются. Вранье это все. Хотя экскурсовод рассказывала интересно. Правда, Дима ее не очень замечал. Потому что – так все время нечаянно получалось – впереди него стояла одна девочка с каштановыми волосами. И эти волосы ужасно его занимали. Он их внимательно рассматривал, а сам думал: как бы в суете незаметно еще и потрогать.

Так что экскурсии эти тоже как-то мимо него прошли.

Уже будучи взрослым, он совершенно случайно обнаружил, что театр его почему-то интересует, а музеи, выставки и прочая дребедень неизменно притягивают. Объяснения этому феномену он и не искал, просто поддался, и все. Но коллективные посещения культурных мероприятий продолжал ненавидеть.

По помпезной лестнице Дима поднимался бодро. Он давно рассудил, что если избежать чего-то не удается, то лучше не напрягаться и пустить все на самотек. Авось, кривая вывезет. Так он и собирался поступить, имея в виду предполагавшийся фуршет.

Леночка держала Диму под руку, ей явно нравилось, как они смотрятся рядом. Она величаво кивала, чопорно, но с любезной улыбкой здоровалась – играла в даму с положением на великосветском рауте. Воображаемое перо на ее воображаемой сногсшибательной шляпе упруго сгибалось и разгибалось в такт грациозным движениям головы.

Первым из тех, кого Дима знал, навстречу им попался жующий Саня Бралев. Видно, он тоже был большим поклонником искусства – активно работающие челюсти убедительно подтверждали это.

– О, какие люди в Голливуде! – воскликнул он.

– А, Саня… – небрежно бросила Леночка, находясь в образе.

Дима решил, что Саня Бралев – достаточный повод, чтобы отойти от своей прекрасной дамы.

– Прости, – сказал он Леночке, – мне надо кое-что обсудить с Саней. У тебя ведь здесь подруги…

– Надолго не пропадай, – властно бросила Леночка. – Я хочу наконец познакомить тебя с папулей.

– С папулей?! – в ужасе округлил глаза Дима. – Да… конечно…

Встреча с папулей требовала тщательной подготовки.

– Слушай, старик, а где тут выпивают? – с озабоченностью по вышеозначенной причине спросил Дима у Сани Бралева, когда Леночка отошла.

– Выпивают? Это я понимаю. Пойдем, покажу. Я и сам, вообще-то… – Саня испуганно повертел головой по сторонам. – Главное, чтобы Надежда…

– А мы по тихой, – успокоил его Дима.

– В принципе, я поесть больше люблю, но за компанию…

Столы с выпивкой и закуской были расставлены в последнем зале. Видно, устроители догадывались, что если поставить их поближе к входу, до конца вернисажа мало кто дойдет. И тогда целый ряд залов, а значит, и висящих в них картин останутся неохваченными. Этого нельзя было допустить, и выход нашелся самый простой и действенный: заманить спиртным и съестным. На эту удочку ловились все: и крупный зверь, и мелкая букашка.

Дима и Саня Бралев двигались мимо стен, увешанных картинами, между жующими, разглядывающими и обсуждающими людьми. Дима по сторонам не смотрел, он был очень целеустремлен. А Саня восхищенно цокал:

– Вернисаж, я тебе скажу, потрясающий!

– Это я выясню, как только доберемся до столов, – пообещал Дима.

– Художник жутко знаменитый. Смотри, как все выписано… И краски такие яркие… Я бы так не смог, – восхищался Бралев. – А как фамилия? – Чья? – не понял Саня.

– Художника.

– Хм… фамилия… Слушай, забыл. Как-то из головы вылетело. Но сомневаться не приходится. Леночкин отец решал, а он мужик головастый, толк знает. Ты смотри свой шанс не упусти, раз уж так повезло.

– В чем повезло? – стараясь не раздражаться, спросил Дима и показал официанту, стоящему у столов с фуршетом, чтобы налил водку.

– Ты чего – водку? – уточнил Саня Бралев. – А я коньячок. Очень «Хеннесси» уважаю. В чем? Ты не юли – думаешь, я не понимаю? За Леночкой знаешь какие ухлестывают… Невеста перспективная, так сказать… Так что ты того, держи ухо востро. Жаль, я рано женился. Такая партия…

– Да, жениться правильно – тоже голова нужна, – сказал Дима, бросая в рот оливку и показывая, чтобы налили еще.

– В смысле? Ты на что-то намекаешь? – спохватился Саня Бралев.

– Вот именно – «на что-то». На тебя. Не тушуйся, старик, у тебя неплохо получилось. – Дима постарался сгладить впечатление от своего решительного заявления. В конце концов, Саня Бралев безобидный мужик. Чего на нем срываться? – Пойду гляну, – и Дима, развернувшись, отошел от столов.

«Не злись, – сказал Дима сам себе. – Постарайся просто развеселиться».

Он постарался. Но веселье за чужой счет, как правило, плохо кончается.

Надо было все-таки взглянуть на развешанное по стенам. Оно, впрочем, даже против желания настойчиво лезло в глаза яркими пятнами. Значительная часть полотен представляла собой помпезные портреты людей весьма известных и уверенных в необходимости увековечивания памяти о себе. Не исключая и организаторов данного торжества, как чуть позже убедился Дима. В этом художник действительно был мастером – его лесть не читалась откровенно и открыто, но умело маскировалась под восхищение перед масштабом личности изображенного, под почтительность перед ее неумолкаемым общественным звучанием. Попавшие в портретную галерею могли лишний раз убедиться в грандиозном масштабе своей личности и ее непреходящем общественном звучании, а не попавшие – кусать себе локти и стремиться туда всеми правдами и неправдами.

В общем, достаточно было посмотреть на два-три таких портрета, чтобы понять, почему именно этот, а не какой-нибудь другой художник наделал столько шума и так уверенно занял место на виртуальном пьедестале – не объявленном, но хорошо читаемом по атрибутам успеха.

Другая часть картин представляла собой некие фантазии автора. Он ведь неизбежно алкал продемонстрировать все стороны своего безмерного дарования, поэтому ограничиться портретистикой не мог и не хотел. В этих холстах тоже чувствовалась рука мастера – мазки были нанесены крупно, размашисто, демонстрируя и уровень владения ремеслом, и широту натуры автора. Правда, зоркий глаз мог усмотреть в этом неприкрытое желание именно казаться, а не быть, жалкий прием, прикрывающий выхолощенную суть, отсутствие истинного, нутряного, зато великолепно найденное внешнее, неизбежно ведущее к успеху, благосостоянию, почестям.

Сюжеты были самые разные, но достаточно традиционные и приличные. Грань, которую не смогли бы переступить его покровители (в силу ограниченности фантазии и образования или консервативности), лишь слегка обозначалась, но ни в коем случае не переступалась. Дабы ловко намекнуть на неизмеримые глубины художника. И все это, как липкой паутиной, было покрыто елеем благолепия, показным смирением и благочестием.

Краски на холстах были до невероятности откровенные – слегка не дотягивавшие до примитивизма, при такой заявке нелепого, и явно нарушавшие меру вкуса. Тут, кажется, художник все-таки дал маху: любуясь собой, забылся и невольно приоткрыл тот уровень мастерства, на который в действительности мог бы претендовать. Композиции картин только подтверждали сомнения тех, кто не поверил этим краскам.

Однако публика была довольна. И Дима, решивший веселиться, с интересом разглядывал именно посетителей. О картинах он сразу все понял, а вот гуляющие по вернисажу давали массу поводов для размышлений.

– Ты посмотри, насколько точная линия, – проговорила девушка, задумчиво потягивая коктейль около большого яркого холста в дорогой раме.

Пожалуй, о рамах стоило сказать в самом начале: они действительно были хороши. Ну очень богатые. И не потому что так блестели золотом. Но эти узоры… И массивность… Полновесное обрамление для настоящего произведения искусства.

– И, кстати, прекрасный колорист, – отозвалась ее подруга с бокалом шампанского.

– Прелесть какая очаровательная сценка! Прямо для моей гостиной.

– Рискни. Ты хоть знаешь, какие он ломит цены?

– Да я сама девушка не дешевая. Мне это без проблем…

Обе барышни были очень милы, и Диме ужасно захотелось поддержать их в волнующей тяге к искусству.

– Точно, картинки – что надо, – решительно вмешался он в разговор. – Я перед самой выставкой успел урвать одну.

– Да что вы? – завистливо посмотрела на него девушка с коктейлем.

– Вам повезло. Они прекрасно украшают интерьер, – с видом эксперта добавила ее подруга.

– Так для этого и купил, – с азартом пояснил Дима. – Теперь висит у меня прямо над унитазом и очень украшает. Просто в сортир зайти приятно.

Девушки переглянулись. Что еще за новые веяния?

Но Дима уже двинулся дальше – пусть мучаются от осознания собственной неосведомленности.

Народу было – не протолкнуться. Шныряли телевизионщики, ослепляли вспышки фотоаппаратов. Помпу устроители раздули первоклассную. Сногсшибательная публика умело не обращала на эту суету внимания: правильно подать себя – это целое искусство. И дается оно не вдруг, но тяжелым путем проб и ошибок, кропотливым анализом чужого успеха и длительной работой с зеркалом в поисках наиболее выгодного ракурса. Зато в свежих газетах и журналах, в телерепортажах счастливчики обнаружат свою звучную фамилию. Разделы хроники светской жизни опишут мероприятие преподробнейшим образом: кто с кем пришел, кто во что был одет, что пил, кому бросил словцо, кого проигнорировал… Это ведь в описании выставки самое главное. И для организаторов огромный плюс: залучить к себе аристократическую публику – уже три четверти успеха.

А завтра здесь будет пусто. Придут один-два праздношатающихся любителя быть в курсе. Но на настоящее торжество они опоздали – все уже случилось в день открытия.

Дима решил вернуться к столам с выпивкой. Но тут мелькнули знакомые холеные усики. Дима поспешно отвернулся. «Этого завзятого голубца я точно знаю, – подумал он. – Жуткий зануда. Вполне достоин того, чтобы от него смыться».

Дима стремительно прошел в другой конец зала и пристроился к группке людей, с благоговением рассматривавших огромный портрет тощего как оглобля господина в изящных золотых очечках, похожих на пенсне. И Дима стал с огромным интересом изучать картину. Особенно раму, которая своей сногсшибательной пышностью и массивностью составляла разительный контраст с худосочностью господина.

– О, какие люди! – услышал он прямо над ухом.

– Где? – Дима стал крутить головой во все стороны.

– Ха-ха, – радостно хихикнул «голубец», обнаруживший его, несмотря на все ухищрения. – Вообще-то, я о тебе. Но ты прав: здесь полно всяких знаменитостей.

– Да?

– А ты что, не заметил?

– Почему же, заметил – все в ряд висят, – кивнул Дима на стены.

Молодой человек опять хихикнул, не зная, можно ли смеяться столь двусмысленной шутке.

– Что ты, они же здесь ходят, – он явно наслаждался тем, что находится среди сонма небожителей. – Вон, смотри – известный биржевой маклер. Грандиозно поднялся… А вон актриса… Узнаешь? Ну из сериала…

– Нет, я никого не замечаю, смотрю только на картины, – веско проговорил Дима.

– Ты прав, конечно, – согласился «голубец». – Вернисаж отменный. Культурному человеку такое мероприятие – просто как воздух. И художника поощрить не грех. Люди с тонким вкусом всегда готовы оценить…

Дослушать тираду о том, на что готовы люди с тонким вкусом, у Димы не хватило сил. Кроме того, его уже охватил дух ерничества и противоречия.

– Ты сегодня неправильно оделся, – сурово прервал он «голубца».

– Что? Что ты имеешь в виду? – растерялся молодой человек.

– Галстук отвратительный, – строго ответил Дима. – Совершенно не гармонирует с колористикой торжества.

– А какой надо было? Какой? – растерянным шепотом вопрошал вслед уходящему Диме молодой человек с усиками, украдкой разглядывая свой галстук.

Теперь направление движения могло быть выбрано только одно – обратно к столам с выпивкой. Он вроде слегка развеселился. Для человека с крепкими нервами никакой вернисаж не помеха. И все-таки легкое недоумение не оставляло, упорно сидело где-то внутри. «Очередная кошмарная тусовка… Какой-то повторяющийся дурной сон», – пронеслось у него в голове.

«Дима, что ты здесь делаешь? – спросил он сам себя, получая из рук официанта новую порцию водки. – Может, решиться и послать все к чертям?»

Похоже, он произнес это вслух, ибо тут же услышал ответ на свой вопрос.

– Простите, я Николай, – учтиво произнес изумленный официант. – И это моя работа.

– Да? А я – Вася, – не моргнув глазом хмыкнул Дима, не позволяя застать себя врасплох. – И я тут развлекаюсь почем зря.

– Как это Вася? – услышал он томный голосок.

Марочка, набирая на тарелку еду, с интересом взирала на Диму.

– Да, почему Вася? – подхватила Таточка, никогда не отстававшая от подруги, а иногда умевшая и дать ей сто очков вперед.

– О! Прекрасные дамы! – вскричал Дима, вспоминая, что уже видел их, но начисто забыв имена. – Приветствую вас.

– Так почему Вася? – переспросили дамы, благосклонно кивнув на приветствие.

– Псевдоним, – заговорщически сообщил Дима. – Чтобы никто не узнал. Я слишком знаменит.

– Ах вот как? – надула губки Таточка, всматриваясь в его лицо. Оказывается, Леночка отхватила не просто отличного мужика, но еще и штучку. Телевидение? Кино? Что-то его лицо явно напоминает. Так вот, значит, почему он такой раскованный и обаятельный.

– Ну как вам вернисаж? – нашла тему Марочка, повернувшись левым профилем, который у нее был удачнее. – Знаете, культурная жизнь так наполняет. Просто чувствуешь себя какой-то обновленной.

Поддерживать светский разговор Дима не умел. Окончательно он понял это как раз сегодня, слушая рассуждения жующих ценителей по поводу актуальности тем, мастерства, собственных салонов и современных материалов для багета. Негласный этикет требовал интеллектом не блистать, не грузить собеседника сведениями из истории искусств, не бросаться метафорами и не затруднять никого ассонансами. Главным в этом околокультурном общении было показать осведомленность в области новейших течений, подчеркнуть факт своего присутствия на всех значимых мероприятиях и ловко намекнуть на причастность к раскрученным талантам.

С кондачка такое не осилишь. Только долгая практика способна вывести на нужный уровень и придать разговору должное изящество и лоск, безупречность составления фразы с отсутствующим содержанием и неназойливым подчеркиванием собственной значимости. Но и практика дается не каждому. Как сокровенное знание скрыто от профана, так и искусство светской беседы при всей его кажущейся простоте не откроется первому попавшемуся. Для овладения им требуется не только мастерство, но и привычка к определенному образу жизни, нужный угол зрения на окружающую действительность, безусловное принятие устоявшихся норм круга, к которому стремишься или уже принадлежишь.

Подруги Леночки владели этим мастерством сполна. Дима и надеяться не мог соответствовать им даже в самой незначительной степени. Он приветливо кивал в ответ на трогательные сообщения о премьерах и показах и закидывал в себя маленькие стопочки, предлагавшиеся гостям вернисажа для поднятия градуса восторга. Куртуазности правильно прервать жеманный разговор не хватало. Оставалось одно – обаятельно нахамить. Это как раз он умел.

В отличие от манерности светской беседы, столь народный стиль поведения доступен, в принципе, каждому. Существенный нюанс заключается лишь в степени обаяния. Нахамить так, чтобы оставить человека в задумчивости: не то ему нагрубили, не то сделали комплимент, – это уже своего рода искусство. Им в полной мере владеют личности харизматичные, в трезвом состоянии – звезды шоу-бизнеса, а также олигархи, находящиеся пока в силе.

Дима свои умения и навыки в этой области оттачивал со школьной скамьи. Уверенность, апломб и обворожительная улыбка обычно решали дело.

– А я вас что-то не видел на открытии выставки Хереса-младшего, – беззаботно сказал он, воспользовавшись секундной паузой.

– Да? А когда?

– В прошлую среду.

– Надо же! И как это я пропустила? Совсем закрутилась, – после небольшого замешательства нашлась Марочка.

– О-о! Это зрелище! Просто пир богов, – сладострастно прошептал Дима.

– Да, говорят, стоящий художник, – проронила Таточка, с укором глядя на подругу.

– Ну что ты! Я давно слежу за его творчеством, – перебила ее Марочка.

– Все! Вспомнила, почему в среду не могла.

– Что?

– Я была в косметическом кабинете. У них там такой навороченный Дарсонваль появился! За месяц пришлось записываться. – Как это? И меня не записала?! – А ты не просила. – А ты не сказала. – Я не сказала?

– Сходите, не пожалеете, – убежденно произнес Дима.

– А как же! Непременно! Такое событие нельзя пропустить. – Обе согласно закивали головами.

– А где выставка?

– В Галерее кретинских искусств, – небрежно махнул рукой Дима. – Это сейчас самое модное место.

– Каких искусств? – переспросили в изумлении приятельницы.

– Кретинских. Такое направление в модернизме – кретинизм, не знали?

Это была великолепная точка в разговоре. Подруги остались в некотором замешательстве. И дело было вовсе не в том, что они не знали про открытие какой-то там галереи – да эти галереи растут как грибы, не уследишь. Но каков шик!

– Нет, Леночке его не удержать, – резюмировала Марочка. – Деньги у нее, конечно, есть, но мозгов не хватит.

Таточка тоже так думала, но раскрываться не собиралась – мало ли как могут еще обернуться обстоятельства, разговоры пойдут. Скажут, подсиживала подругу…

– А ты не находишь, что он слишком заносчив? – состроила она гримаску. – Эти красавчики вечно считают, что они – пуп земли.

Марочка тут же поняла, что сболтнула лишнего, оторвала взгляд от спины удаляющегося Димы и равнодушно бросила:

– Все мужчины одинаковы – считают себя недосягаемыми умниками. Сплошной эгоизм и дурные привычки в придачу.

Дима посмотрел на часы: смываться было еще рано. Предстоящее знакомство с папулей висело над ним дамокловым мечом и портило все настроение. А так – гуляй не хочу среди сливок общества, тонких ценителей искусств и их покровителей. «Некоторые всю жизнь бьются, чтобы попасть в этот круг, – поддерживал в себе хорошее настроение Дима. – А ты влетел и не заметил. Поэтому и не ценишь. Присмотрись, здесь полно умных и дельных людей. Просто дураки всегда первыми лезут в глаза. Но богатство и положение на одной дурости не составишь, так что оглядись, оцени по достоинству и не упускай свой шанс».

Дима огляделся и тут же наткнулся взглядом на томного молодого человека, которого уже не раз встречал, приходя с Леночкой в компании.

Этот настойчивый субъект опять выразил непреклонное желание усадить Диму за руль. Привычку такого рода людей до конца настаивать на своем мнении, каким бы абсурдным оно ни являлось, Дима хорошо знал – большая часть его клиентов была того же сорта. Их не смущало полное порой незнание вопроса; свои суждения они выносили безапелляционно, как окончательный приговор. Свернуть их с высказанной точки зрения было практически невозможно – они сочли бы это слабостью. Поэтому для пользы их же дела приходилось все время пускаться на разные хитрости, уводить в сторону, выдавать более логичный и точный подход к вопросу за соображение, которое услышал от них же… Поражало не только невежество – само по себе оно может быть и терпимо, и исправимо, – но гонор, но нежелание хоть на секунду допустить, что может существовать другое мнение, кроме собственного, но апломб, не допускающий и тени сомнения в своей правоте… Видимо, эти качества повсеместно являются спутниками быстро нажитого богатства. Не имея общих основ культуры, но обладая деньгами, эти «сливки» чувствуют себя непререкаемыми авторитетами во всех областях, абсолютным совершенством, не сомневающимся в восхищении и поклонении окружающих, и всегда – хозяевами жизни.

Женщины ни в чем не уступают мужчинам. Даже те из них, которые делами не занимаются, никаких идей или товаров не продвигают. Тем не менее они, очевидно, тоже обладают неким тайным знанием, в освоении которого упорны, которому следуют неукоснительно, подчиняют ему не только ежедневный уклад, направление мыслей и стремлений, но и тянут за собой более или менее тяжелый груз своих родных и близких. Большую часть сведений они черпают в толстых глянцевых журналах, а также подглядывая друг за другом, тайно копируя, навязывая свое, осуждая или принимая. Диктатура этих знаний весьма ощутима и требовательна к их обладательницам. Но они подчиняются ей легко, категорически вынося суждения и приговоры, демонстрируя изящество и последовательность и никогда не сворачивая с пути.

Поневоле признаешь всех этих людей особыми, избранными, теми, кому следует как минимум подражать, в круг которых надо стремиться изо всех своих слабых силенок, у кого необходимо учиться, заведомо понимая свое поражение. Потому что достигнуть таких высот простому смертному, увы, не под силу.

Если бы томный молодой человек был его клиентом, Дима искал бы к нему подход. И нашел бы. Недаром он заключал головокружительные сделки даже с самыми узколобыми обладателями внушительных счетов. Но здесь он развлекался и отдыхал, так что проще всего было опять вежливо нахамить.

– Мой выбор непреклонен – одиннадцатый номер, и точка, – ответил Дима, наглядно демонстрируя «одиннадцатый номер» движением двух пальцев, имитирующим ходьбу человека.

– Ну, это для прогулок по парку, – сожалея о Димином невежестве, проговорил «томный». – Надо же, наконец, освобождаться от варварства! – Понял, уже пошел, – отрапортовал Дима.

– Куда?

– Освобождаться. Начну прямо сейчас.

Дима не на шутку развеселился. Совсем не стоило реагировать на закидоны окружающих столь рьяно. Они ведь тоже развлекаются и отдыхают. Как умеют. И он как умеет. Главное друг другу не мешать. Тогда все сольется в мировой гармонии и единстве. Все будут веселы, счастливы и невинны как дети.

– Еле тебя нашла, – перебила его мысли пробравшаяся сквозь толпу Леночка. – Я же сказала, ненадолго, Дюдик.

– Я нырнул в гущу светской жизни, – бодро сообщил Дима.

– Выныривай, я хочу познакомить тебя с художником.

– Это обязательно?

– Тебе понравится, – не отпуская его руку, сказала Леночка.

– Сомневаюсь, но главное, чтобы он получил от этого удовольствие.

– Не беспокойся, милый, он уже получил, и немало.

– Тогда я спокоен, – кивнул Дима. – Как фамилия этого гения?

– Какого? – сделав большие глаза, уточнила Леночка.

– Художника. Ты ведь говорила – он гений?

– Конечно, Дюдик, весь мир восхищается. – А ты? – заинтересовался Дима.

– А я что – хуже? – обиделась Леночка.

– Ты лучше. Так как фамилия?

– Фамилия? Слушай, из головы вылетело, – небрежно махнула рукой Леночка. – Я же его не по фамилии называю.

– Да?

– Да, по имени. Имя такое необычное – Неоптолем.

– Как? Неоптолем? – подавился Дима. – И ты смогла это запомнить?

Глядя по направлению Леночкиного взгляда, Дима увидел высокого худощавого человека лет тридцати пяти с абсолютно «художнической» внешностью: бородка а-ля Генрих IV, удлиненные волосы, свободный покрой одежды – несколько небрежной, а потому особенно картинно богемной. Уже один только внешний вид говорил о том, что гений – это еще самое слабое определение, на которое претендует его носитель. Картины можно было и не смотреть: и так понятно, что шедевры. Держался этот красавец вполне демократично, то есть слегка снисходительно беседовал с поклонниками, демонстрируя скромность, доступность, легкую рассеянность и другие уместные качества, присущие достоянию эпохи.

– Позвольте познакомить: Неоптолем, это Дима, Дима, это Неоптолем. – На правах хозяйки Леночка небрежно растолкала жаждущих прикоснуться к вечному.

Со словами «очень приятно» мужчины пожали друг другу руки. Дима – с некоторым сомнением в голосе, художник, выжидающе глядя на Диму.

– Очень впечатляюще, – догадавшись о смысле его взгляда, сообщил Дима.

– Приятно слышать. Рад, если понравилось, – Неоптолем картинно улыбнулся. Обаятельная улыбка – ключ к сердцам, а значит, и кошелькам. И, раз дочка мецената знакомит, стоит отработать по полной – эти люди капризны, любая мелочь может развернуть их к тебе спиной.

– Да, знаете, мне это напомнило… – призадумался Дима. – Когда я ходил в детский сад, тоже прекрасно рисовал. Моими картинками были увешаны все стены.

– Милый, – Леночка слегка дернула Диму.

– Я хочу сказать, что понимаю, как приятен шумный успех, – с наивным лицом продолжил тот. – Меня тоже хвалили, я был своего рода местной знаменитостью.

Дима внутренне ликовал: он добрался до истинной кульминации вечера. До этого тоже неплохо веселился, но все-таки явно чего-то не хватало. А этот напыщенный индюк вполне стоил того, чтобы с его помощью сыграть коду и произвести завершающий аккорд.

– И что, не стали продолжать? – в ответ на неожиданный выпад спросил Неоптолем, пытаясь оставаться любезным. – Не сумел найти достойных покровителей.

– Дюдик… – Леночке было ужасно смешно, но, понимая, что дело принимает неприличный оборот, она попыталась удержать разошедшегося Диму.

– Зато, видимо, сейчас в этом преуспели, – уже плохо сдерживаясь, произнес Неоптолем.

Художники – такие ранимые люди, любой намек на свое неабсолютное совершенство они воспринимают очень болезненно. А тут сразу два намека: и на то, что на вернисаже выставлена, с позволения сказать, мазня, и на то, что покровители, непонятно каким образом добытые, – главное в деле успеха. Не творение, а покровители! Это, в конце концов, оскорбительно.

– Ладно, нам пора, – понимая нарастающую опасность, произнесла Леночка, потянув Диму за рукав.

Но тут возопила Димина больная мозоль.

– Ах, что вы, что вы! Кому интересна частная жизнь маленького человека.

– Именно этим и занимаются настоящие художники, – назидательно изрек Неоптолем.

– Так вот чем они, оказывается, занимаются! – простодушно восхитился Дима.

– Пойдем, папуля сейчас уйдет, – Леночка чувствительно дернула Диму.

– Тогда, может, нарисуете мой портрет? – уже не мог остановиться тот.

– Думаю, не стоит, – ядовито ответил Неоптолем. К черту меценатов и покровителей! Вдохновение и авторитет художника выше! Меценаты приходят и уходят, а искусство вечно.

– Отказываетесь? А зря! Я очень колоритная личность. Оборванные штаны, голая грудь – это чтобы подчеркнуть мое пролетарское происхождение. А в руке – булыжник. Вот так, – Дима замахнулся рукой с зажатой в ней рюмкой, будто мечтал треснуть Неоптолема по башке. Самому ему казалось, что из рамок он еще не вышел: просто весело, и все.

– Дюдик! – Леночка дернула Диму, тот потерял равновесие и чуть не упал.

– Извините, нам пора, – бросила Леночка Неоптолему, таща за собой Диму. – Булыжник – оружие пролетариата, – докрикнул Дима то, что не успел договорить. – Рюмка – ваше истинное оружие, – насмешливо бросил ему вслед Неоптолем.

Надо сказать, что люди, толпившиеся вокруг, не разошлись деликатно при виде такой сценки, а продолжали наблюдать. Наверняка большинство было на стороне художника – иного и предположить невозможно, ведь все они были поклонниками его творчества, выражали вслух восхищение его полотнами, – но зарождающейся бузе никто не помешал. Наоборот, разочарование явно пробежало по лицам, когда Леночка увела Диму. Мог случиться красивый скандал, но их лишили этого удовольствия.

Оглядев вожделеющие лица, Неоптолем, немного выходя из образа, вскинул бородку – ни дать ни взять Художник и толпа. Художник всегда одинок, всегда не понят. Жалкая толпа тащится за ним, хваля или осуждая, но всегда не понимает, не успевая дорасти до его высот. И что ему в них, приземленных, не тронутых дыханием Творца… Гордо идет он сквозь их никчемный ропот, мужественно неся свое призвание, терпя непонимание, обиды и хулу – все это пустое, ведь ему принадлежит Вечность. Потомки оценят, замрут в восторге, в счастье приобщения, содрогнутся от его невыносимых мук, грозя пальцем глупым современникам. Но это все потом, все это будет потом. А пока он несет свой тяжкий крест и будет нести его до конца, до последнего вздоха.

Леночка тем временем с сожалением поняла, что знакомство с папулей придется отложить – в такой кондиции ее Дюдик вряд ли сможет произвести на него хорошее впечатление. Хотя ей-то самой все происходившее казалось достаточно забавным. Неудобно, конечно, перед этим Неоптолемом, но с другой стороны… Подумаешь… Да папуля таких мировых знаменитостей еще с десяток отыщет. Если будет не лень. А так – повеселились.

Леночка вспомнила, как побагровел художник от Диминых слов, и прыснула. Кто знает, может, Дима прав и все это мазня. Конечно, она привыкла доверять папулиному вкусу, но ведь и ему кто-то напел про сегодняшнего гения. Между прочим, довольно скучно ходить с умным видом около всех этих картин. И она, как могла, занимала себя: с подружками поболтала, повидалась с разными знакомыми, Диму продемонстрировала. А что он напроказил – так из всего вернисажа это оказалось самым занятным.

Дима между тем продолжал безобразничать: шел неровно, нагло хватал Леночку за плечи, а когда добрел до машины, никак не мог в нее сесть: то одна нога зацепится, то другая, то он терял равновесие, всем телом ложась на хрупкую подругу, то вообще не понимал, где дверь. Леночка хохотала, но и сердилась одновременно:

– Дюдик, перестань. Ты пьян или притворяешься?

– Я притворяюсь, что пьян.

– Милый, занеси нормально ногу. Фу… Я и не знала, что ты такой тяжелый.

– Это не я – это весь атмосферный столб взялся меня расплющить.

– К черту столб. Я уже вспотела. Услышав это важное физиологическое сообщение, Дима решительно забросил одну ногу в салон, и Леночка резким движением запихнула все его оставшееся тело туда же. Потом быстро захлопнула дверцу – а вдруг захочет выскочить – и резво вскочила на свое место.

Дима и в машине был неутомим: пытался целовать Леночку, наваливался на нее разболтанным телом и, ревнуя к рулю, старался его отнять. В общем, изо всех сил помогал вести машину.