Текст книги "Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума"

Не знаменательно ли, что одна из площадей столицы Бельгийского королевства, настоящего перекрестка Европы и центра ее политической жизни, носит имя Пушкина?! Воздвигнут на ней и полный экспрессии памятник русскому гению, работы скульптора Георгия Франгуляна: вдохновенное лицо поэта устремлено к небу, а пелерина плаща уподоблена крыльям. И не только бронзовый памятник составляет предмет гордости брюссельцев, но и сам живой Александр Пушкин, тезка и прямой наследник поэта!

Александр Александрович Пушкин с женой Марией. Брюссель. 1996 г. Фотография

Носитель, и, к величайшему сожалению, последний, родовой фамилии по прямой линии, не прерывавшейся со времен легендарного Григория Пушки.

Брюссель для Александра Александровича Пушкина – родной город. Ведь в нем жили его дедушка Николай Александрович, тетушка Наталья, отец Александр Николаевич, мать. Да и сам он всю свою жизнь, вот уже семьдесят лет, живет в Брюсселе. Вместе с любимой супругой Марией. Машей Пушкиной, урожденной Дурново. И тоже прямой наследницей поэта.

Вполне зримые связи соединили сельцо Михайловское Псковской губернии и столицу Бельгийского королевства: в брюссельском доме потомка поэта долгие годы хранилась частица одной из сосен, воспетых поэтом.

… В июле 1895 года над Псковской губернией пронесся мощный ураган: с корнем вырывал он и валил вековые деревья. Последняя из трех знаменитых сосен не избежала общей печальной участи. Тогдашний владелец Михайловского Григорий Пушкин, младший сын поэта, распорядился из поверженного бурей великана изготовить несколько пресс-папье: к сосновым брусочкам крепились серебряные пластинки с гравированными строками:

 
На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят – одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко…
 

Одну из тех памятных вещиц Григорий Пушкин подарил старшему брату Александру, а тот в свою очередь сыну Николаю. Покидая революционную Россию, ее как самую дорогую реликвию взял с собой Николай Пушкин, внук поэта.

 
…Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
 

Сбылось ли по пушкинскому слову? Да. Память и любовь к великому своему деду Николай Александрович пронес «во мраке ночи», сквозь горькие годы изгнания, войн и переворотов. С внуком поэта фамильная реликвия «странствовала» по миру: Турция, Сербия, Бельгия…

Из долгой «эмиграции» она вновь вернулась в Россию, по заветному и такому знакомому адресу: Петербург, набережная Мойки, 12. Ее привез из Брюсселя и передал в дар пушкинскому музею сам Александр Пушкин, праправнук поэта.

Брюссель, столица Бельгийского королевства. Фотография

Александр Пушкин изучает фамильное древо. 2008 г.

Фотография автора

1937 год. Столетие со дня смерти Пушкина стало объединяющим для всех русских эмигрантов: память поэта почтили от Парижа, центра юбилейных торжеств, до японского Кобе. Прошли памятные дни и в Брюсселе. В том знаменательном году Николай Александрович, член Бельгийского пушкинского комитета, выступал перед поклонниками поэта с докладом «Род Пушкиных». Долго не смолкали аплодисменты в зале на улице Конкорд после той блистательной речи.

Неудивительно ли, что и сам Александр Сергеевич оставил запись об одном собрании, также проведенном в Брюсселе эмигрантами? На страницах дневника он приводит статью из «Франкфуртского журнала». Помечает: «Дело идет о празднике, данном в Брюсселе польскими эмигрантами, и о речах, произнесенных Лелевелем, Пулавским… Праздник был дан в годовщину 14 декабря». А вот строки из статьи, переписанные поэтом и, видимо, немало его позабавившие: «Что же до мнения Пушкина по поводу польского восстания, то оно выражено в его стихотворении “Клеветникам России”, которое он напечатал в свое время. Так как, однако, названный Лелевель, кажется, интересуется судьбой этого поэта, якобы “сосланного в отдаленные края Империи”, то присущее нам человеколюбие заставляет нас осведомить его о пребывании Пушкина в Петербурге и отметить, что он пользуется милостью и благоволением Государя» (франц.).

Пушкинской годовщине посвящалось и торжественное заседание Русского историко-генеалогического общества в Брюсселе. Со словом о поэте обратились к историкам Николай Пушкин и бывший начальник штаба барона Врангеля, его личный секретарь Николай Котляревский. Вновь звонкие имена Пушкина и Врангеля прозвучали рядом!

К генеалогическим разысканиям внук поэта тяготел давно. Весьма характерные строки его послания, отправленного А.Ф. Отто-Онегину задолго до юбилейных торжеств: «Стремясь сохранить для детей и дальнейшего потомства имя и традиции, которыми они вправе гордиться, я занят восстановлением своего семейного архива. Для этой цели мне очень хотелось бы просить Вас не отказать сообщить мне генеалогию Пушкиных от Радши до Александра Сергеевича…»

Внимали вдохновенному слову Николая Пушкина в год скорбного юбилея и русские парижане. В память о тех торжествах остался портрет поэта с дарственной надписью художника, сына прославленного ювелира, на обороте: «Николаю Александровичу Пушкину в память юбилея его великого предка от Евгения Карловича Фаберже. Париж. 1937 год».

И еще фотография, на которой сын Николая Александровича, Александр Пушкин, запечатлен вместе со страстным пушкинистом, танцовщиком и балетмейстером Сержем Лифарем, в окружении красавиц-балерин парижской Гранд-опера.

Ранее, в 1933-м, в Брюсселе произошло событие, репортаж о коем поместила на своих страницах популярная в эмигрантских кругах «Иллюстрированная Россия». Ведь венчалась Наталия Николаевна Пушкина (полная тезка красавицы Натали, своей прабабушки, и в день ее рождения!) с бароном Александром Гревеницем.

«Венчание молодой пары совершал преосвященный Александр, архиепископ Брюссельский, в русской церкви на рю де Шевалье, – сообщал корреспондент. – На свадьбе присутствовало много народа, так как молодых хорошо знали и в русском, и в бельгийском обществе, где у них было немало друзей».

Спустя семь лет после свадьбы Наталии Пушкиной женился и ее младший брат Александр.

Николаю Александровичу посчастливилось дождаться внуков, уже прирожденных бельгийцев, – «младой ветви» тысячелетнего фамильного древа. Живя долгие годы в эмиграции, он не потерял духовной связи с Россией. И был несказанно рад, когда на Всемирной выставке, что проходила в Брюсселе в 1958-м, встретил соотечественников, российских журналистов. Тогда в книге отзывов Советского павильона Николай Александрович оставил по-пушкински краткую, но такую пронзительную запись: «Горячо люблю свою далекую Родину, никогда ее не забуду».

Александр Пушкин (справа) и Сергей Некрасов, директор Всероссийского музея А. С. Пушкина, на праздновании 200-летия Лицея.

Царское Село. 2011 г. Фотография автора

Любовь к России словно по наследству перешла к его внуку Александру. «Брюссельскому» Пушкину.

Шотландия

 
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
 

А.С. Пушкин

Странно было бы искать следы поэта в Шотландии, стране, где Александру Сергеевичу не суждено было побывать.

И все же они есть. Земные, зримые следы. В Шотландии живут прямые наследники поэта – праправнучка Майра Элис Баттер, прапраправнучка Фиона Мерсидес Бернет оф Лиз и ее дети: Александр, нареченный в честь великого предка, Виктор и Элиза.

С древней страной связана, как ни удивительно, и история знаменитого портрета Пушкина кисти Ореста Кипренского. Самое известное прижизненное изображение поэта. Сколько написано о нем статей и научных монографий, сколько оставлено восторженных воспоминаний современниками поэта! Да и сам Пушкин посвятил художнику, запечатлевшему на полотне его живой и романтический облик, поэтическое послание:

 
Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня, питомца чистых Муз, —
И я смеюся над могилой,
Ушед навек от смертных уз.
 

Любопытно, что пути живописца и будущего поэта пересеклись еще летом 1813 года в Царском Селе. Тогда Кипренский писал портрет «Несравненной Елизаветы», как он называл императрицу Елизавету Алексеевну, а лицеист Александр Пушкин только начинал пробовать свои силы на поэтическом поприще. И в одном из первых стихотворений юного поэта будут и такие строчки: «Вы просите у меня портрет, но написанный с натуры…»

А.С. Пушкин. 1827 г. Художник О. Кипренский

Вероятно, Пушкин мог видеться с Кипренским и позднее, все в том же Царском Селе, где художник часто бывал и работал. Во всяком случае, до отъезда живописца в Италию.

«Своего портрета у меня нет – да на кой черт иметь его», – несколько раздраженно отвечал Пушкин одному из друзей в мае 1823-го. И по некому стечению обстоятельств в том же году, в декабре, впервые им будет упомянуто имя живописца. В письме к Александру Тургеневу: «Вы помните Кипренского, который из поэтического Рима напечатал вам в “Сыне Отечества” поклон и свое почтение».

До встречи двух гениев оставалось чуть более трех лет.

… Кипренский хотел взять только что написанный им портрет поэта в заграничное турне, где мыслил достойно представить свое искусство в европейских столицах. Правда, задуманная художником грандиозная передвижная выставка не состоялась. Но и пушкинские строки, так уж случилось, не довелось прочесть художнику. Набросаны они были карандашом, и при жизни поэта не печатались. А значит, поэтическое послание не дошло до адресата. Жаль.

 
Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Оно гласит, что не унижу
Пристрастья важных Аонид.
Так Риму, Дрездену, Парижу
Известен впредь мой будет вид.
 

Хрестоматийные строки, хрестоматийный портрет. Но, пожалуй, никто из пушкинистов либо искусствоведов всерьез не задался простым вопросом: почему поэт, позируя художнику, решил вольно перебросить через плечо клетчатый (шотландский!) плед?

Ответ будто лежит на поверхности: символической этой деталью Пушкин словно указывал на поэтическое родство с Байроном, желал почтить память своего юношеского кумира, погибшего за свободу Греции.

И все же ответ, если таковой существует, не так прост и очевиден. Но чтобы к нему приблизиться, мне пришлось совершить далекое путешествие – на Британские острова. (Хотя уже в самом послании Кипренскому можно найти эту слабую зацепку – «хоть не британец».) Волей случая я оказалась в небольшой шотландской деревушке, что приютилась на самом берегу океана, на западном побережье страны.

Киркколм, как она называется, может гордиться, на мой взгляд, двумя достопримечательностями: старинным маяком, что давным-давно построил в этих краях отец знаменитого Роберта Стивенсона, автора «Острова сокровищ», и тем, что ныне живет здесь мистер Джеймс Томсон, теолог, архивист, философ и знаток русской культуры.

В его дом я и была приглашена. Разговор как-то сам собой зашел о Пушкине. Мистер Томсон достал с одной из многочисленных полок своей домашней библиотеки старинный томик в кожаном переплете и с золоченым обрезом. На титульном листе сообщалось, что пушкинский сборник издан «в память столетней годовщины великаго русскаго поэта» и предназначен «для окончивших курс учения в начальных народных училищах города С.-Петербурга 30 мая 1899 г…».

Книгу Джеймс Томсон купил как-то в Эдинбурге, в букинистическом магазине. Как и почему оказалась она там и кто был ее прежним владельцем, мистер Томсон не знает. Бесспорно одно: томик пушкинских стихов как самое бесценное сокровище привез с собой в Шотландию безымянный русский эмигрант…

Забегая вперед, скажу – эту замечательную книгу я получила в подарок, и ей суждено было вновь совершить путешествие, но уже в Россию. Не случайно Пушкин любил латинское изречение: «Книги имеют свою судьбу».

В середину тома было вклеено факсимиле последнего письма поэта, написанного им 27 января 1837 года, всего за несколько часов до роковой дуэли, и рядом – гравированный портрет Пушкина с переброшенным через плечо клетчатым пледом. Я спросила, точно ли это шотландская накидка? И получила утвердительный ответ.

Поэтический Эдинбург. 2001 г. Фотография автора

Более того, Джеймс Томсон убежден, что Пушкин решил предстать на знаменитом портрете с накинутым на сюртук клетчатым пледом в честь «шотландского барда» Вальтера Скотта, столь высоко чтимого русским поэтом.

Ведь именно Вальтер Скотт, писатель с европейским именем, так много сделал для того, чтобы шотландцы после долгих лет угнетения вновь почувствовали себя нацией. Великий романист был одним из тех избранных, кто присутствовал при знаменательном событии 4 февраля 1818 года. Тогда в Эдинбургском замке была торжественно вскрыта сокровищница шотландских королей, более сотни лет пролежавшая в одном из тайников. Прежде считалось, что она разграблена англичанами. Вальтеру Скотту, к которому благоволил сам английский король, почитатель его таланта, была оказана высокая честь – открыть старинный сундук… И он первым увидел священные для шотландцев королевские регалии, символы свободы и независимости.

Вальтер Скотт ратовал и за возвращение национальных обычаев, шотландского одеяния, в том числе и клетчатого пледа, символа вольности и боевого духа шотландцев. Именно плед, а не шарф, как принято иногда считать, изображен на пушкинском портрете. Такой плед служил древним воинам и накидкой в непогоду, и одеялом в походах – в него можно было завернуться ночью на кратких бивуаках. Да и в делах сердечных боевая накидка играла не последнюю роль. Как тут не вспомнить озорных строк Роберта Бернса о храбром горце:

 
Бывало, как накинет плед,
Так девкам ажно спасу нет!
 

Но у шотландских пледов имелось еще одно особое предназначение: по клетчатому рисунку на нем (цвету и размеру клеток, их чередованию на ткани) можно было судить о происхождении воина, о знатности его рода, и даже о месте рождения. Ткань становилась и гербом, и отличительным знаком семейного клана – в разноцветных клетках была закодирована важнейшая генетическая информация.

…Однажды в Глазго, в небольшом привокзальном ресторане, я увидела висевшую в зале необычную карту-схему, где приводилась расшифровка рисунка традиционной ткани, – своеобразный исторический атлас всех шотландских кланов. К сожалению, цвета и чередование клеток пледа на пушкинском портрете я помнила смутно, а на сделанной мной фотографии надписи на карте не читались…

Мистер Томсон обещал помочь – уточнить, что за плед выбрал для своего портрета Пушкин в 1827 году, вернее, какому родовому клану соответствует ткань.

Но исчерпывающего ответа получить пока не смог. Одни исследователи считают, что подобные пледы экспортировались во многие страны мира и Пушкин мог купить его в Петербурге либо в Москве. Другие же, в их числе и знаток шотландской символики мистер Брайн Вилтон, полагают, что пушкинский плед по своему рисунку и колориту необычен, и нужно провести более тонкую экспертизу – сравнить его с малоизвестными клановыми пледами.

По сути, шотландский клан – это и есть род, разветвленная большая семья, насчитывавшая до 50 тысяч человек, и вся страна представляла собой в прежние века сообщество родовых кланов. И для шотландцев в прошлом имя клана, его земли, его боевой клич и его плед (!) значили весьма много.

Вальтер Скотт, «последний менестрель» Шотландии, поэт ее кланов, писал некогда: «У каждого шотландца имеется родословная. Это есть его достояние, столь же неотъемлемое, как его гордость и его бедность».

Как эти слова близки были Пушкину, гордившемуся деяниями своих славных предков и считавшему самым большим достоянием их имена, доставшиеся ему в наследство! С горечью замечал он, как приходит в упадок русская аристократия, исчезают знаменитые в древности роды и фамилии.

Так уж сложилось, что с распадом кровных клановых уз завершилась и история самой Шотландии как независимого государства. Пушкин прекрасно знал историческое прошлое небольшого, но гордого народа, зачитывался романами «шотландского чародея».

Осенью 1835-го из Михайловского, сообщая жене, что гостил у Вревских, замечает: «Я взял у них Вальтер-Скотта и перечитываю его. Жалею, что не взял с собой английского».

А ранее поэт называл романы Вальтера Скотта «пищей души» и жаждал его новых творений. Романы великого шотландца, увидев свет, тотчас переводились на французский язык, а затем и на русский. Известно, что Пушкин читал их не только во французском переводе, но и в подлиннике – в его домашней библиотеке сохранились романы писателя на английском языке издания 1827 года (!).

 
С романом новым Вальтер-Скотта…
 

«Вальтер-Скотт увлек за собой целую толпу подражателей, – заметил как-то поэт. – Но как все они далеки от шотландского чародея!»

Еще при жизни Вальтер Скотт, или Великий Неизвестный, как его называли, стал легендой. И не было в Европе писателя или любителя литературы, кто не мечтал бы познакомиться с ним или хотя бы увидеть знаменитого шотландца.

Один из близких друзей поэта Денис Давыдов даже вступил в дружескую переписку с Вальтером Скоттом. Заочное знакомство «певца-гусара» и великого шотландца состоялось благодаря племяннику Давыдова, шестнадцатилетнему Владимиру, который в то время учился в Эдинбургском университете. Владимиру Орлову-Давыдову доводилось бывать в гостях у писателя, и тот всегда живо интересовался судьбой его героического дядюшки и даже немало удивил молодого человека, показав ему висевший в кабинете портрет славного партизана. Денис Давыдов, узнав о том, отправил Вальтеру Скотту письмо с благодарностью за память. И получил ответ. «Сверх того, – как пишет Давыдов Пушкину, – он прислал мне свой портрет с надписью: Вальтер Скотт, Денису Давыдову… Между тем, узнав, что он составляет себе кабинет разного оружия, на днях посылаю ему курстанской дротик, черкесской лук и стрелы, и кинжал». И заключает: «Вот и вся история моего знакомства с Вальтер-Скоттом».

Джеймс Томсон, знаток шотландских кланов. 2001 г. Фотография автора

Кстати, и сам Вальтер Скотт сделал тогда памятную заметку: «Получил письмо от знаменитого Дениса Давыдова, “черного капитана”, который так отличился во время отступления (Наполеона) из Москвы».

Фрагмент карты шотландских кланов

Пушкин расспрашивал своего друга о той удивительной переписке, вероятно, весной 1827-го, когда жил в Москве. Значит, разговор о Вальтере Скотте шел буквально за два-три месяца до создания пушкинского портрета, так как послание Дениса Давыдова, вернее уцелевший его отрывок, датируется сентябрем– октябрем того же года. Еще одно «за» в пользу версии о зримом следе «шотландского барда» на живописном полотне Кипренского.

Памятник Вальтеру Скотту в Эдинбурге. 2001 г. Фотография автора

Другое редкое свидетельство: в том же 1827 году художник Александр Брюллов, старший брат «Великого Карла», «сделался известен портретом Вальтер-Скотта, с пледом на плече…».

Любопытна и краткая запись, оставленная в дневнике приятелем поэта Александром Тургеневым: «Пушкину обещал о Шотландии».

Тургенев свое обещание сдержал – передал поэту описание своего путешествия из Лондона в Абботсфорд, имение Вальтера Скотта, где ему посчастливилось провести в гостях у романиста три незабываемых дня. Какие-либо выписки о Шотландии в бумагах поэта после его гибели найдены не были – таинственным образом они исчезли.

Но названия «Шотландия» и «шотландский» сохранились в пушкинских рукописях. И в поэтическом послании «Гнедичу» есть строки:

 
То Рим его зовет, то гордый Илион,
То скалы старца Оссиана.
 

Это все те загадочные и недостижимые шотландские берега, где в старозаветные времена бродил легендарный бард кельтов Оссиан и к которым так стремился поэт.

Не судьба была воочию увидеть Пушкину «суровые красоты шотландской природы».

 
Иль скалы дикие Шотландии печальной.
 

Открытым оставался лишь поэтический мир…

И одно из своих стихотворений «Ворон к ворону летит…», по сути, поэтическое переложение баллады Вальтера Скотта, Пушкин первоначально назвал «Шотландской песней».

 
Ворон ворону в ответ:
«Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый…»
 

Какой иной пророческий смысл, кажется ныне, заложен в грустной «Шотландской песне».

Год 1827-й. Пушкин в зените собственной славы. Его называют «гордостью родной словесности». Уже вышли из-под его пера поэмы: «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Цыганы»; главы романа «Евгений Онегин», «Граф Нулин», многие стихи.

Уже были в жизни поэта и южная ссылка, и ссылка в Михайловское. Уже почувствовал на себе и царскую опалу, и царскую милость.

«Я говорил с одним из умнейших людей в России», – будто бы сказал Николай I после аудиенции, данной им в Кремле, в Чудовом дворце опальному поэту. Назвал Пушкина первым поэтом и изъявил согласие стать его цензором. И после, выйдя из кабинета, обращаясь к придворным, небрежно заметил: «Теперь он мой».

Так что и плед на портрете Пушкина не просто деталь одеяния, некий романтический штрих, прихоть поэта, нет – это его ответ, даже вызов всесильному монарху.

Шотландский плед, небрежно переброшенный через плечо Александра Сергеевича, незримым образом трансформируется в его поэтическое кредо:

 
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум.
 

Знаменитый пушкинский портрет. Самое первое о нем свидетельство – письмо Н.А. Муханова брату от 15 июля 1827 года: «С Пушкина списал Кипренский портрет, необычайно похожий».

Портрет, обретший славу тотчас же, как только вышел из мастерской живописца. Его появление 1 сентября 1827 года на выставке в Императорской Академии художеств сразу же стало событием. О нем говорили в светских салонах и на петербургских улицах, – обсуждали достоинства живописи, поражались живому взгляду поэта, верно схваченному выражению, восторгались.

«Вот поэт Пушкин, – по самым первым впечатлениям записал в дневнике профессор Петербургского университета, цензор А.В. Никитенко. – Не смотрите на подпись: видев его хоть раз живого, вы тотчас признаете его проницательные глаза и рот, которому недостает только беспрестанного вздрагивания: этот портрет писан Кипренским».

Хорошо знавший Пушкина М.В. Юзефович подтверждал: «Его портрет, работы Кипренского, похож безукоризненно. В одежде и во всей его наружности была заметна светская заботливость о себе…» (Шотландский плед на портрете – не есть ли проявление подобной заботливости?)

И даже недруг поэта Фаддей Булгарин в том же 1827 году поместил в «Северной пчеле» любопытную заметку: «По отъезде А.С. Пушкина из Петербурга, друзья сего Поэта советовали Художнику украсить картину изображением гения Поэзии. “Довольны ли вы портретом?” – спросил Художник. “Довольны!” – “И так я исполнил уже ваше желание и изобразил гения!” – промолвил Художник».

Общий восторг не разделял, пожалуй, лишь драматург и романист Нестор Кукольник: «Положение поэта не довольно хорошо придумано; оборот тела и глаз несвойственны Пушкину; драпировка умышленна; пушкинской простоты не видно». Впрочем, стоит ли удивляться отзыву человека, в январе 1837-го записавшего в своем дневнике: «Пушкин умер. Он был злейший мой враг».

Бесспорно, самое авторитетное мнение – отца поэта Сергея Львовича: «Лучший портрет сына моего, суть тот, который написан Кипренским и гравирован Уткиным».

Писатель Иван Гончаров, видевший Пушкина на лекции в Московском университете, вспоминал: «Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского».

Баронесса Софья Дельвиг, посылая приятельнице «Северные цветы» с портретом поэта, писала ей: «Вот тебе наш милый добрый Пушкин, полюби его!.. Его портрет поразительно похож, – как будто видишь его самого. Как бы ты его полюбила сама, ежели бы видела его, как я, всякий день».

И восторженный отзыв Катенина, приятеля поэта: «Твой портрет в Северных цветах хорош и похож: чудо!»

Известный российский гравер Николай Иванович Уткин (сын писателя М.Н. Муравьева и крепостной, единокровный брат декабристов Александра и Никиты Муравьевых) дважды гравировал пушкинский портрет. Первый раз – по заказу Дельвига для фронтисписа его альманаха «Северные цветы на 1828 год», второй раз – по просьбе самого поэта. Всего за несколько дней до дуэли Пушкин обратился к мастеру с просьбой выгравировать на стали новый портрет, так как первая медная доска истерлась от огромного количества оттисков. «Пушкин как будто желал, чтобы черты его подольше сохранились сталью, – вспоминал Николай Иванович, – … как будто предчувствовал, что это будет последняя дружеская услуга». Желание Пушкина гравер исполнил уже после кончины поэта, в 1838-м.

Но обычный льняной холст оказался прочнее металла. Не счесть, сколь много раз за века тиражировался портрет кисти Ореста Кипренского! Во всех пушкинских изданиях, в живописных альбомах и даже на уличных транспарантах! И все же при всей своей всемирной известности это еще и самый загадочный пушкинский портрет, «портрет-зеркало». И как обмолвился сам поэт – «чудо зеркало».