Текст книги "Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума"

Но вернемся к истории пушкинского портрета. Он был заказан художнику Кипренскому другом поэта бароном Антоном Дельвигом. В июне – июле 1827-го Александр Сергеевич позировал именитому портретисту, любимцу «моды легкокрылой». Сеансы проходили в петербургском дворце Шереметевых, на набережной Фонтанки, близ Аничкова моста. В известном Фонтанном доме с родовым гербом и девизом: «Бог хранит все!»

Вернувшийся в 1823 году из Италии в Петербург Кипренский встречен был весьма прохладно, да к тому же не имел ни собственного угла, ни оплачиваемой должности. И если бы не граф Дмитрий Николаевич Шереметев, гофмейстер и русский благотворитель, предоставивший апартаменты фамильного дворца под мастерскую живописцу, неизвестно, явилось ли миру то гениальное творение?!

Первый из российских художников, сделавшийся знаменитым в Европе, как считали современники Кипренского, по воспоминаниям, «спешил медленно, требовал для портрета многочисленных и продолжительных присестов (сеансов)». И все потому, что «желал… уничтожить ту линию, которая разделяет природу от искусства». Нет, не случайно Пушкин нарек живописца «милым волшебником», кисть Кипренского обладала истинно чудотворной силой.

После ранней смерти Дельвига в январе 1831 года поэт, обосновавшийся после женитьбы в Москве, обратился к приятелю Петру Плетневу с просьбой выкупить свой портрет у вдовы, баронессы Софьи Дельвиг.

«Что Баронесса? – интересуется Пушкин, – … Спроси у нее каковы ее дела?.. Не продаст ли она мне мой портрет?»

Шотландский замок. 2001 г. Фотография автора

«Уговорил я Баронессу продать тебе портрет твой, – отвечает ему из Петербурга Плетнев. – Высылать его в Москву незачем. Оставлю до приезда твоего у себя. Деньги за него (тысячу рублей) отдам…»

Плетнев расплатился за портрет частью гонорара, назначенного поэту за только что увидевшую свет трагедию «Борис Годунов».

К слову сказать, дочь Софьи Дельвиг Елизавета Антоновна, чье рождение некогда приветствовал поэт, позже уверяла, будто матушка подарила портрет Пушкину. Но письма – вещь упрямая.

Портрет висел в петербургской квартире Пушкина, в доме на набережной Мойки. И стал безмолвным свидетелем последних горьких дней жизни поэта. Как, должно быть, странно – Пушкин с портрета, безучастный к страданиям своего живого двойника, скрестив на груди руки, в поэтической отрешенности созерцал что-то, ведомое лишь ему одному. С надеждой и тоской невольно обращала к нему свои взоры и несчастная Натали, проводившая страшные дни и ночи в гостиной, у дверей в кабинет, где умирал ее муж.

После трагической смерти Пушкина портрет перешел к вдове, Наталии Николаевне. Она бережно хранила его почти двадцать семь лет, вплоть до своей кончины. И сколько было пролито ее слез перед ним, сколько слов любви и раскаяния произнесено, знает, верно, лишь Господь.

В ноябре 1863-го не стало и Наталии Николаевны, и портрет поэта перешел по наследству к его старшему сыну. Боевой генерал Александр Александрович Пушкин, с честью оправдавший свою фамилию в походах и битвах, стал хранителем всех семейных бумаг, рукописей и дневников отца.

В достопамятном 1880 году, когда в Москве, на Страстном бульваре, открывали памятник поэту, Александр Александрович передал пушкинский архив Румянцевскому музею. А вот с любимым портретом отца расстаться при жизни так и не смог. Спустя два года после смерти генерала его сын, полковник Григорий Пушкин, продал портрет поэта кисти Кипренского Третьяковской галерее.

Не столь давно, уже в наше время, Григорий Григорьевич Пушкин, удивительно похожий на своего великого прадеда, посмеиваясь, говорил мне, что, мол, поторопился отец расстаться с фамильной реликвией.

И все же все мы должны быть благодарны внуку поэта, его решение было единственно верным – ведь шла Первая мировая. А впереди Россию ждали новые войны, революции и потрясения. И вряд ли бы драгоценный холст, сохранивший живой образ поэта, уцелел в кровавом водовороте тех дней.

А сам Кипренский в далеком 1828-м сообщал из Петербурга приятелю: «Я пишу, писал и написал много портретов грудных, по колени и в рост. Надеюсь, что из всех оных портретов ни один не будет брошен на чердак, как это обыкновенно случается с портретами покойных предков, дурно написанными».

Что ж, надежды гениального живописца оправдались. Портрет поэта, «чудо зеркало», сохранен его достойными потомками.

И как легко ныне прийти на свидание с Пушкиным – стоит лишь побывать в Третьяковке. Живой Пушкин, со светло-задумчивым взглядом, устремленным в вечность, и с небрежно перекинутым через плечо шотландским пледом.

Италия

Кто знает край, где небо блещет…

А. С. Пушкин

Пушкин – графу А.Х. Бенкендорфу, 7 января 1830 г.

«Генерал… Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, я бы хотел совершить путешествие во Францию или Италию…»

Граф А.Х. Бенкендорф – Пушкину, 17 января 1830 г.

«Милостивый государь. В ответ на Ваше письмо ко мне от 7-го числа сего месяца спешу уведомить Вас, что Его Императорское Величество не соизволил удовлетворить вашу просьбу о разрешении поехать в чужие края, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела, а кроме того отвлечет Вас от Ваших занятий…»

Так и не удалось Пушкину вырваться за пределы России – «увидеть чуждые страны», не считая разве что его путешествия в Арзрум. «…Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России», – писал поэт о столь знаменательном для него событии.

В Одессе, где Пушкин жил в 1823–1824 годах, им был задуман фантастический план побега на корабле в Константинополь, и княгиня Вяземская уже собирала деньги на его осуществление…

 
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! – взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
 

Ах, как хотелось Александру Сергеевичу «взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь»!

И во время ссылки в Михайловском Пушкин вновь замыслил самовольно покинуть Россию, что неминуемо грозило бы ему серьезными неприятностями. Добрейшая Прасковья Александровна Осипова, зная о крайне удрученном душевном состоянии поэта, просила Жуковского помочь Пушкину уехать за границу, чтобы «его талант, его поэтический гений» не погибли для России. Но ее хлопоты не увенчались успехом…

По свидетельству Алексея Вульфа, «Пушкин… измышлял различные проекты, как бы получить свободу». У приятеля поэта родилась тогда фантастическая идея: увезти за границу Пушкина «в роли своего крепостного слуги».

Не довелось Александру Сергеевичу уплыть в дальние края на пироскафе, на борту которого он уже представлял себя в том столь важном для него 1830-м, когда от слова божественной Натали зависело решительно все: жизнь, судьба, счастье…

 
В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
Где Тасса не поет уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов. Поедем…
 

Но так и не дождались поэта ни королевские дворцы Франции, ни красоты вожделенной Италии. В земной судьбе Пушкину определено было странствовать лишь по российским дорогам.

А его близкие друзья – князь Петр Андреевич Вяземский, Елизавета Михайловна Хитрово, урожденная Голенищева-Кутузова, и ее дочери графини Долли Фикельмон и Екатерина Тизенгаузен, княгиня Зинаида Волконская – без особых хлопот коротали промозглые петербургские зимы в Риме и Неаполе, а по весне отправлялись в Венецию. Город-призрак, город-мечту.

 
Я негой наслажусь на воле,
С венециянкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле…
 

Вряд ли знал Пушкин, что за столетие до его рождения молодые стольники Юрий Ржевский и Иван Головин, два его прапрадеда (!), обучались в Венеции морским наукам.

В 1820-х годах совершил путешествие по итальянским городам лицейский друг поэта Кюхля – Вильгельм Кюхельбекер. Италия манила Пушкина, дразнила и волновала его поэтическое воображение:

 
Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас,
И, вдохновенья снова полный,
Услышу ваш волшебный глас!
 

Пожалуй, лишь в Одессе Пушкину удалось почувствовать колорит полуденной Европы, услышать на ее улицах «язык Италии златой»[6]6
  Поэт знал итальянский язык, «язык Петрарки и любви».


[Закрыть]. Кстати, там же ему довелось встретить своего дальнего родственника Михаила Бутурлина, служившего вместе с поэтом в канцелярии графа М.С. Воронцова. Но дружбы с семнадцатилетним «кузеном» не получилось: приехавший из Флоренции молодой Бутурлин, где в то время жила его семья, получил строгий наказ от отца (Дмитрий Петрович Бутурлин, его отец, – известный библиофил, друг родителей поэта и их московский сосед) держаться подальше от вольнодумца Пушкина…

 
В моих руках Овидиева лира,
Счастливая певица красоты…
 

«Италия… с ее климатом, страстями, праздниками, негой, сонетами, с ее роскошным языком, исполненным блеска», Италия, страна грез, стала своеобразным некрополем для многих близких Пушкину людей, любивших его и любимых им. Первым этот горестный список открыл лицейский товарищ Николай Корсаков. Он умер юношей, «во цвете лет», во Флоренции в 1820 году, находясь там при русской дипломатической миссии.

В Италии нашла свой последний приют двадцатидвухлетняя красавица Амалия Ризнич, «негоцианка молодая», в которую Пушкин был страстно влюблен в Одессе и чей классический профиль любил рисовать на страницах рукописей.

 
Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала.
Увяла наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала.
 

В романтической Венеции скончалась графиня Долли Фикельмон, одна из умнейших и обаятельнейших женщин пушкинской эпохи. По-прежнему отражается в водах канала фамильный дворец, что на набережной Ле Дзаттере, – палаццо Клари, где еще в наши дни жил правнук графини князь Клари-и-Альдринген. Римский собор Святых Винченцо и Анастазио близ знаменитого фонтана Треви стал усыпальницей «царицы муз и красоты» Зинаиды Волконской. В Вечном Городе умерла от чахотки и похоронена восемнадцатилетняя княжна Прасковья, дочь Петра Вяземского…

Но вот удивительно: единственный в жизни Пушкина юбилей был отмечен в Италии!

 
Ужель мне скоро тридцать лет?
 

В тот воскресный день, 26 мая 1829 года, когда Александр Пушкин пешком пробирался по горным тропам Кавказа, куда занесла поэта переменчивая судьба, друзья во Флоренции поднимали бокалы за его здоровье. Сергей Соболевский, посмеиваясь, сообщал в Россию о сем знаменательном событии: «…Я испек весьма изрядно пирог с грибами и съел с Шевыревым (не считая питейного) в честь А.С. Пушкина, вышедшего в оный день на белый свет».

…По странному капризу судьбы и первый в мире памятник Пушкину появился именно в Италии. Мраморную стелу воздвигла княгиня Зинаида Волконская на «Аллее воспоминаний» своей прекрасной римской виллы сразу же, как донеслась из России горькая весть о гибели поэта.

 
И век мне не видать тебя, великой Рим,
Последнею мольбой смягчая рок ужасный,
Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной!..
 

«Счастливец! он видел Рим и Везувий!» – восторженно восклицал Пушкин, узнав о возвращении в Россию одного из знакомцев.

Я уезжала в Италию. Из моей двухнедельной поездки, что пришлась на май 1995-го, всего лишь день выпадал на Флоренцию. И мне во что бы то ни стало нужно было встретиться там с Анной Георгиевной Тури, прапраправнучкой Пушкина.

Анна Тури, урожденная Воронцова-Вельяминова, далекая внучка поэта.

Флоренция. 1995 г. Фотография автора

В квартире отца, пушкиниста-генеалога, как и прежде, при его жизни, всю стену самой большой комнаты занимает огромное бумажное полотнище – составленное им полное пушкинское родословие. Почему-то из множества родовых ветвей, что дали дети поэта – старший Александр и младшая Наталия, – именно эта, ведущая во Флоренцию к Анне Тури, отчеркнута отцом красным карандашом. Словно мой путь туда был уже предначертан…

Еще раз пытаюсь мысленно распутать генеалогический клубок, проследить хитросплетения родственных нитей. Пушкинское древо на схеме будто перевернуто: корни рода, уходящие в глубь столетий, тянутся вверх к древним историческим пластам, где сияют великие имена; а густая крона, сложившаяся из имен и титулов наследников поэта, буйно разрослась внизу.

Вот и она – Анна Георгиевна Тури, урожденная Воронцова-Вельяминова. Родилась в декабре 1944 года в Париже. Ее родители – Георгий Михайлович Воронцов-Вельяминов и Татьяна Васильевна Дерюгина. От четы Воронцовых-Вельяминовых дочерние линии ведут к Анне и к ее младшей сестре Надежде, в замужестве Бэр, живущей ныне в Париже.

Георгий Михайлович хоть и прожил всю жизнь во Франции, куда он и его младший брат Владимир были привезены еще детьми, но духовных связей с Россией не прерывал. Инженер по образованию, по призванию и по крови – истинный пушкинист-исследователь, он знал и любил Россию, страну своих великих предков. Родительский дом Анны был настоящим русским домом в Париже, где бережно хранились все давние семейные традиции. Не единожды праправнуку поэта доводилось бывать в Ленинграде, в Москве и в Михайловском, и всякий раз коллекции пушкинских музеев пополнялись подаренными им новыми документами, фотографиями, книгами.

От Георгия Воронцова-Вельяминова родовая линия ведет вверх – к его отцу Михаилу Павловичу. Это он в тревожном 1917-м принял решение покинуть Россию с ее войнами и смутами и перебраться на время в более спокойную страну. На первых порах пристанищем для молодой семьи стала Германия, потом – Франция, где Воронцовы-Вельяминовы обосновались крепко и надолго. Бывшему лицеисту (Михаил Павлович окончил тот же Царскосельский лицей, именованный тогда Императорским Александровским, что и его великий прадед), а позже – депутату 4-й Государственной думы, довелось в Париже пройти крестный путь русской эмиграции. Приходилось браться за любую работу: водить такси и разносить молоко, инкрустировать шкатулки и торговать книгами. Зато своим сыновьям, Георгию и Владимиру, сумел дать достойное образование, а главное, воспитать их русскими людьми. И, свершив свой земной путь, правнук поэта обрел вечный покой на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Михаил Павлович был четвертым ребенком в семье Наталии Александровны, урожденной Пушкиной, и Павла Аркадьевича Воронцова-Вельяминова. Кроме Михаила, было еще два сына: Григорий, умерший во младенчестве, и Феодосий; и три дочери: Мария, София и Вера.

Наталия Александровна, в будущем мать этого большого и дружного семейства, родилась в августе 1859 года в Петербурге, где в то время служил ее отец, Александр Александрович Пушкин, старший сын поэта. Наталия была первым ребенком, вслед за нею появились на свет еще десять братьев и сестер. К рождению своей внучки, нареченной в ее честь, Наталия Николаевна Пушкина-Ланская связала гарусное одеяльце, чудом сохранившееся и до наших дней.

И хотя к тому времени у нее уже были внук и внучка (от младшей дочери Таши), представить божественную Натали в облике бабушки – задача сверхсложная. Но бабушкой, равно как женой и матерью, она была замечательной. Правда, жизни было отмерено пушкинской Мадонне совсем немного, – видно, природа не смогла допустить увядания одного из самых совершенных своих творений…

Анна Тури (в центре) с родственниками – супругами Пушкиными.

Москва. 2008 г. Фотография автора

Ее маленькая тезка – Наташа Пушкина росла в семье, где царила взаимная любовь детей и взрослых. От всех своих многочисленных братьев и сестер она с детства отличалась серьезностью, сильным волевым характером и недюжинными дарованиями. В юности Наталия Александровна прекрасно рисовала, писала стихи. И хотя помнила, как и все дети в семье, давнишний наказ своего великого деда – никогда не заниматься стихотворчеством, стихи все же украдкой писала…

Повзрослев, Наталия Александровна вышла замуж за боевого офицера, служившего в полку ее отца и прославившегося в баталиях Русско-турецкой войны, Павла Аркадьевича Воронцова-Вельяминова. Так породнились два замечательных в русской истории рода: Пушкины и Воронцовы-Вельяминовы.

Судьбы детей и внуков Наталии Александровны складывались непросто, да и годы те, на изломе веков, изобиловали трагическими событиями.

Долгие годы жизни внучки Пушкина прошли на белорусской земле в имении мужа Вавуличи, что под Бобруйском. Там же, неподалеку от родового имения Воронцовых-Вельяминовых, на погосте села с удивительно теплым названием Телуша, и нашла свой последний приют 53-летняя Наталия Александровна. Ее близкие вспоминали, как часто Наталия Александровна задумывалась о будущем России, принимая все беды страны как свои семейные, и как хотелось ей, чтобы дети и внуки жили в счастливой обустроенной стране. Не дано ей было знать, что родиной ее праправнукам станет далекая Италия…

Флоренция лежала у ног, разморенная ярким майским солнцем. Опаленные им оранжевые крыши, казалось, сами излучали солнечный свет. И над всем этим безмятежным черепичным половодьем легко и мощно вздымался купол собора Санта Мария дель Фиоре.

Ленивым серебристым питоном скользил в этом мире белого камня и красной черепицы Арно, и в его водах отражался силуэт средневекового моста Понте Веккио, грузными арками соединившего берега.

Отсюда, с площади Микеланджело, город казался призрачным и прекрасным видением. Мечта гениев, представшая во плоти… Слава Флоренции немыслима без имен Джотто и Боттичелли, Данте и Микеланджело.

 
Гордись, Фьоренца, долей величавой!
Ты над землей и морем бьешь крылом,
И самый ад твоей наполнен славой!
 

Эти строки принадлежат перу великого флорентийца Данте Алигьери. Город, где он родился, любимый и воспетый им, не судьба была увидеть его русскому собрату Александру Пушкину. Как знать, быть может, Флоренция лишилась своего самого гениального поэтического гимна. Косвенным подтверждением тому, что Пушкин мечтал побывать здесь, служит одна лишь его строка: «молодой человек, недавно возвратившийся из путешествия, бредя о Флоренции…».

 
Волшебный край, волшебный край,
Страна высоких вдохновений…
 

Самым первым переводчиком Пушкина на итальянский язык, еще при жизни поэта, стал его горячий поклонник флорентиец Миньято Риччи. Пушкин не единожды встречался с Риччи, поэтом и музыкантом, в салоне Зинаиды Волконской, любил слушать его великолепное пение.

Другая Волконская, Софья Григорьевна, хозяйка дома на набережной Мойки, где снимал свою последнюю квартиру поэт, жила во Флоренции. Там от дочери дошла да нее весть о гибели Пушкина: «Эта смерть приводит в отчаяние всю образованную молодежь… Теперь его имя у всех на устах, произведения его на всех столах, портреты его во всех домах…»

Так распорядилась судьба, что ныне во Флоренции, «в одном из городов Италии счастливой», живет наследница поэта Анна Георгиевна Тури.

Я встретилась с ней на площади Синьории у фонтана Нептуна, традиционном для Флоренции месте свиданий. Узнали друг друга сразу, с первого взгляда. Впрочем, сделать это было несложно – среди пестрой и многоязыкой толпы туристов Анна, несомненно, выделялась своей неторопливостью и сдержанностью: обаятельная стройная женщина, с мягкой, чуть загадочной полуулыбкой. Кстати, в двух шагах от площади Синьории, в мрачном каменном доме, некогда жила одна из самых прекрасных и таинственных женщин в мире, флорентийка Мона Лиза дель Джокондо.

Прекрасная Флоренция. Фотография

С трудом разыскали свободный столик в летнем кафе, тут же, на старой площади. Разговорились. Родным языком в семье Анны был русский, – французский ей пришлось постигать значительно позже, когда ее, шестилетнюю девочку, привели в школу. Училась Анна всегда отлично, и в награду ко дню окончания школы отец вручил ей туристическую путевку в Россию. Так в 1961-м Анна впервые побывала в стране, о которой грезила с детства.

Позже, будучи студенткой-филологом Сорбонны, знаменитого Парижского университета, она еще раз побывала в России. Самое большое впечатление? Неизъяснимое чувство восторга и волнения, охватившее ее, когда в пушкинском доме на Мойке она взяла в руки томик прижизненных стихов поэта.

В Сорбонне одним из учителей Анны стал профессор, историк и генеалог князь Дмитрий Шаховской, представитель знаменитой фамилии, соединенной с пушкинским родом дальней кровной связью.

Промелькнули студенческие годы. И вот двадцатилетняя Анна, блестяще окончив университет и выдержав нелегкие конкурсные испытания, вступает на педагогическую стезю. Пройдет еще несколько лет, и в Париже, в русском православном соборе, она будет обвенчана с Александром Тури, итальянским профессором геологии.

Необычный союз, – ведь родословие супруга Анны восходит к знаменитому итальянскому поэту Возрождения Торквато Тассо!

 
Кто знает край, где небо блещет
Неизъяснимой синевой,
Где море теплою волной
Вокруг развалин тихо плещет;
Где вечный лавр и кипарис
На воле гордо разрослись;
Где пел Торквато величавый…
 

Вскоре Анна вместе с мужем уезжает в его родную Флоренцию. Здесь в 1968 году появился на свет ее сын Стефано (или Степан, как его обычно зовут дома), годом позже – дочь Катя.

Так уж случилось, что и Стефано, и Катю судьба одарила генами двух великих поэтов. Стефано Тури – политолог, выпускник факультета международных отношений Флорентийского университета. Катя училась на театральных курсах в родном городе, а стажировку проходила в Москве, в ГИТИСе. Мечтала создать во Флоренции русский театр. Но это – в будущем. А пока Катю ждали заботы иного рода – в сентябре у нее должен был родиться первенец. Потомок поэта в седьмом поколении с итальянской фамилией.

Анна – синхронная переводчица, в совершенстве владеет французским, английским, итальянским и, конечно же, русским. На нехватку работы жаловаться не приходится – во Флоренции всевозможные симпозиумы и конгрессы не редкость.

Человек она общительный, и друзей у нее немало. Одна из подруг Анны приходится далекой прапрапра…внучкой Данте Алигьери. Вот так, через столетия, земная дружба связала потомков двух величайших поэтов мира.

Прежде отец любил гостить у нее, радовался, что его «маленькие итальянцы», внуки, говорят по-русски. И, пожалуй, Флоренцию Георгий Михайлович знал и любил не меньше, чем свой ставший родным Париж.

Иногда Анне кажется, что в праздной толчее на мосту Понте Веккио, излюбленном месте прогулок отца, вот-вот мелькнет его родное лицо…