Текст книги "Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта"

А вот к чему был Пушкин нетерпим – так это к плохой кухне и к дурным винам! Пушкин-академик, а он избран был членом Российской академии, внёс «научное» предложение, о коем и сообщает князь Пётр Вяземский: «Пушкин более всего недоволен завтраком, состоящим из дурного винегрета для закуски и разных водок. Он хочет первым предложением своим подать голос, чтобы наняли хорошего повара и покупали хорошее вино французское».

Чем не должный вклад поэта в отечественную науку?

«Прошу, чтоб у меня не было этих академических завтраков», – сурово наставлял Александр Сергеевич супругу.

Верно, подразумевалось также – «и плохих вин». Любопытно, но в пушкинские времена также существовала проблема поддельных вин. Опасность купить их подстерегала каждого, кто, прельстившись низкой ценой, покупал вина известных европейских марок на славной Макарьевской ярмарке. Почти как и в наши дни!

Вино научились подделывать гораздо раньше, чем в пушкинский век, в античные же времена их попросту разбавляли водой. Правда, Пушкин в подражание древним проповедует совсем иные ценности, вечные:

 
Юноша! Скромно пируй, и шумную Вакхову влагу
С трезвой струёю воды, с мудрой беседой мешай.
 

Вот он, кодекс поклонников Бахуса – весёлого бога винограда:

 
Каждый в меру свою напивайся. Беда не велика
В ночь, возвращаясь домой, на раба опираться; но слава
Гостю, который за чашей беседует мудро и тихо!
 

Следовал ли заветам древних сам Александр Сергеевич? Верно, не всегда… Но добрый совет, взамен приевшемуся «Минздрав предупреждает…», нам оставил:

 
Ныне нет во мне пристрастья —
Без разбора за столом.
Друг разумный сладострастья,
Вина обхожу кругом.
Всё люблю я понемногу —
Часто двигаю стакан,
Часто пью – но, слава богу,
Редко, редко лягу пьян.
 

Думается, что стихи эти, наравне с «Вакхической песней», должны войти в школьную программу!

«Не хотим черносливу, хотим Пушкина»

Несут на блюдечках варенья…

Александр Пушкин

Ну и наконец, десерт! Был ли Пушкин сластёной? Да, был. Каковы же были его пристрастия? Известно, например, что любил поэт пирожные и бланманже – желе из миндального молока и сливок.

Сохранились записки штаб-лекаря Евстафия Рудыковского, сопровождавшего семейство Раевских, а вместе с ними и двадцатилетнего поэта в Крым. По дороге ещё не оправившийся от лихорадки Пушкин был приглашён на обед к донскому атаману. Поэт не внял совету доктора не есть холодного лакомства, «покушал бланманже и снова заболел». Вот эмоциональный диалог, что случился между штаб-лекарем и его пациентом:

«– “Доктор, помогите!”

– “Пушкин, слушайтесь!”

– “Буду, буду!”

Опять микстура, опять пароксизм и гримасы».

Бланманже могли полакомиться подчас и дворовые. Служанка Настя, героиня «Барышни-крестьянки», рассказывала о знатном угощении: «…Сидели мы часа три, и обед был славный; пирожное бланманже синее, красное и полосатое…»

Любимый десерт ещё не раз будет упомянут Пушкиным: «Всего чаще мы посещали дом городничего. <…> Жена его свежая весёлая баба, большая охотница до виста, а дочь стройная меланхолическая девушка лет 17, воспитанная на романах и на бланманже…»

Благодаря лукавой «кухарке» Мавруше, затеявшей было подивить своих хозяек, мирных обитательниц Коломны, пирожными, знаем, что в тесто для них добавляли заморскую пряность:

 
Корицы нужно было натолочь —
Пирожное испечь она сбиралась.
 

Как помнилось фрейлине Александре Россет, у поэта на даче подавали «мочёные яблоки, и морошку, любимую Пушкиным брусничную воду, и клюквенный морс, и клюкву замороженную, даже коржики, а сладостям не было конца». Любил Пушкин и свежую клюкву: по словам одной из обитательниц тверского Павловского, «клюкву с сахаром обыкновенно ставили ему на блюдечке».

Однажды и самому Александру Сергеевичу пришлось выступить в роли… десерта.

«На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать, – пишет он из Тверской губернии, где гостил у Вульфов – Дети… балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них убраться. Но Пётр Маркович их взбудоражил, он к ним прибежал: “Дети! дети! Мать вас обманывает – не ешьте черносливу; поезжайте с нею. Там будет Пушкин – он весь сахарный, а зад его яблочный; его разрежут и всем вам будет по кусочку” – дети разревелись: “Не хотим черносливу, хотим Пушкина”. Нечего делать – их повезли, и они сбежались ко мне облизываясь – но, увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили».

«Сахарный» Пушкин особо жаловал варенье.

«Здесь объедаюсь я вареньем», – радостно сообщает жене Александр Сергеевич из тверских «Вульфовых поместий».

 
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор…
 

Варенье готовилось из самых разных ягод и фруктов, вот и Пушкин первоначально мыслил перечислить и алый барбарис, и крыжовник, и малину, что зрели в саду барыни Лариной и не предназначались для «лукавых уст» молодых крестьянок. Случались и чисто отечественные «новинки», к примеру, «редька, варенная в меду», – тем вареньем потчевала Чичикова мадам Собакевич.

Тригорская соседка Пушкина – добрейшая Прасковья Александровна – всегда приберегала для поэта любимое им крыжовенное варенье: «Чтобы доказать вам, что мы о вас тоже помним – я чуть было не послала вам банку крыжовника, но непродолжительность зимней погоды остановила посылку людей, и она будет отправлена, лишь когда снега сделают дороги проезжими».

Да и тёща Наталия Ивановна зятя не обижала: из гончаровского имения в Яропольце по первому снегу посылала в Петербург сани, тяжело гружённые наливками и вареньем.

 
Обряд известный угощенья:
Несут на блюдечках варенья,
На столик ставят вощаной
Кувшин с брусничною водой…
 

Так уж повелось, хозяева непременно потчевали гостей брусничной водой.

 
А кстати: Ларина проста,
Но очень милая старушка;
Боюсь, брусничная вода
Мне не наделала б вреда.
 

В ходу была и яблочная вода: в старых помещичьих домах в ней не было недостатка.

 
Онегин шкафы отворил:
В одном нашёл тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой.
 

И наконец, о фруктах. Даже в северном Михайловском Пушкин мог побаловать себя заморскими, диковинными по тем временам фруктами.

«И здесь я имел счастие видеть Александра Сергеевича г-на Пушкина… – записал купец из Опочки, встретивший поэта на Святогорской ярмарке, – в ситцевой красной рубашке, опоясавши голубою ленточкою, с предлинными чёрными бакенбардами, которые более походят на бороду; также с предлинными ногтями, которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим аппетитом». Зрелище воистину фантастическое!

А вот занятная сценка, что представлена была на страницах популярного в ту пору «Волшебного фонаря». Юный щёголь приценивается к фруктам, что разложила торговка:

«– Что у тебя, голубушка?

– Апельсины, батюшка. <…>

– Что десяток?

– Извольте, барин; без запроса шесть гривен. <…>

– Не сердись, душенька; апельсины твои прекрасны! Желаю, чтоб ты их продала или сама скушала все. Прощай!

– Вот ведь какая выскочка; надел долгополый сюртучок, да и чванится; а карманы-то, видно, продырявились».

Что ж, апельсины – редкость в северном краю и далеко не всем щёголям по карману. Но «королём фруктов» почитался всё ж диковинный ананас. Отведать редкостный плод довелось и самому Михайле Васильевичу Ломоносову, поэтически благодарившему графа Шувалова за необычное угощение:

 
Спасибо за грибы, челом за ананас, <…>
Российско кушанье сразилось с Перуанским.
 

Да, «ананасов горы» на пиршествах не раз «прельщали чувства» и Гавриила Романовича Державина, «крёстного отца» поэта-лицеиста.

В те незабвенные времена ананасы даже квасили наподобие капусты, да и не только их. Как замечал современник Пушкина и его приятель Владимир Филимонов:

 
От ананаса до морошки
Соленья разные плодов.
 

Граф Александр Петрович Завадовский (сослуживец поэта по Коллегии иностранных дел), большой любитель ананасов, ел их свежими, варёными и квашеными; ананасы в его доме квасились в кадушках, а из них же варились щи и борщи.

Верится с трудом, но ананасы, персики, арбузы росли в оранжереях богатых барских усадеб – считалось особым шиком удивить гостей выращенными в деревне собственными арбузами либо ананасами. Так, в Полотняном Заводе, куда Пушкин впервые приехал ещё на правах жениха, хозяин усадьбы Афанасий Абрамович Гончаров, дедушка Натали, потчевал гостя ананасами и персиками из усадебной оранжереи.

«Бесконечные балы, длящиеся по четыре часа кряду, обеды, на которых подаются всевозможные деликатесы, плоды совместного труда природы и человека: свежий виноград, ананасы, спаржа, персики, сливы etc., – повествует о московской жизни ирландская девица Марта Вильмот – Забыла упомянуть, что сейчас в Москве на тысячах апельсиновых деревьях висят плоды. В разгар сильных морозов цветут розы…»

А это уже статья из «Вестника Европы» за 1810 год: «Мы очутились посреди искусственного сада из померанцевых и лимонных деревьев, состоящих в трёх густых рядах и составляющих длинные аллеи. <…> Все дерева украшались плодами, хотя в нынешнем году снято оных более трёх тысяч…» Речь идёт об оранжерее, числившейся лучшей в России, в подмосковной усадьбе графа Алексея Кирилловича Разумовского.

В пушкинском Петербурге разносчики вовсю торговали привозными апельсинами, оглашая окрест зычными криками: «Пельцыны, лимоны, хороши!» Горожане хоть и бранились по поводу дороговизны заморских фруктов, но покупали.

Как-то по дороге из Торжка, как вспоминал князь Пётр Вяземский, Пушкин съел «почти одним духом двадцать персиков». Так пришлись по вкусу ему те сочные и сладкие плоды! А вот бананами и мандаринами поэту полакомиться не довелось. Жители обеих российских столиц до середины ХIХ века знали эти экзотические фрукты разве что по картинкам.

Баловала Александра Сергеевича и тётка жены, фрейлина и кавалерственная дама Екатерина Ивановна Загряжская, ко дню рождения присылая ему корзины с дынями и клубникой.

А однажды на Пасху преподнесла и вовсе необычный подарок. «Тётка подарила мне шоколадный бильярд – прелесть», – сообщал Пушкин жене из Петербурга.

 
Один, в расчёты погружённый,
Тупым киём вооружённый,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра.
 

Видимо, сей шедевр кондитерского искусства был подарен с явным намёком: Александр Сергеевич слыл большим любителем бильярда.

Иноземные сласти начали покорять Северную Пальмиру уже со второй половины XVIII века. Тогда-то и стали открываться неведомые прежде кондитерские заведения: одно из первых появилось в доме Медникова, что у Аничкова моста. В нём гостям предлагали чай, кофе, шоколад, а также конфеты и марципаны.

Петербургские кондитерские содержали в основном иностранцы, главным образом швейцарцы. Так, в кондитерской швейцарца Лареды (в обиходе её называли просто «Ларедой»), что в начале Невского проспекта, можно было испить горячий шоколад, насладиться мороженым с бисквитами. «Хвала господам швейцарцам! – восклицал современник – Они лакомят всю Европу». В кондитерскую господина Лареды захаживало немало знаменитостей: Василий Жуковский, Александр Грибоедов, Александр Пушкин…

Иное достоинство заведения – в зале имелось неплохое пианино. Грибоедов, одно время сидевший на гауптвахте Главного штаба (ему вменялась в вину связь с декабристами), превосходный музыкант, подчас тайком являлся в кондитерскую (вместе с «тюремщиком» – капитаном Жуковским, любителем музыки), чтобы иметь возможность помузицировать.

Ещё одна кондитерская Излера, также швейцарца по происхождению, пользовалась любовью образованной публики – ведь в ней находилась читальня. Со временем в его заведении можно было и пообедать, посему оно считалось весьма удобным для холостяков. Именно Иван Иванович Излер первым получил патент на изобретение машины для приготовления мороженого.

В юности он служил гарсоном у Христиана Амбиеля. В кондитерскую Амбиеля, что открылась в Царском Селе, гурьбой забегали юные лицеисты, и среди них мелькала кудрявая голова Александра Пушкина. Ещё бы, ведь в праздники – на Рождество и Пасху – воспитанники Лицея могли отведать здесь множество сладких сюрпризов!

Со времени, когда немецкая традиция украшать рождественские ёлки прижилась в столице, её кондитерские бойко торговали ёлочными украшениями, а самыми популярными из них стали детские сласти: пряники, шоколадные фигурки, бонбоньерки с конфетами и печеньями.

Кондитерские в Петербурге пришли на смену «конфектным лавкам», где продавались всевозможные лакомства навынос. Живая городская сценка:

«– Сахарны конфеты! Коврижки голландские! Жемочки медовые! Патрончики, леденчики!

– Эй, дядя, постой! – кричал продавцу сладостей мальчишка-подмастерье, выскочив из цирюльни – Что стоит коврижка?

– Полтина.

– Возьми, брат, грош.

– Не приходится. Эдаких цен нет».

Такая торговля велась лишь для простонародья – для «чистой публики» распахивали свои двери в Петербурге богатые кондитерские.

«В 1822 году уже блистали на Невском проспекте сладкою славою некоторые кондитерские… Но что всё это значило перед кондитерскими нынешнего времени!» – восклицал спустя четверть века любитель сладостей.

Роскошная кондитерская Вольфа и Беранже на Невском проспекте, одна из самых прославленных в Петербурге, предназначалась явно не для кухарок. Гостей сюда зазывали стихами:

 
Открыли магазин и Вольф, и Беранже
И продают уж там и пунш, и бланманже…
 

Открылась кондитерская ещё в 1780-е годы, но истинный её расцвет настал после 1834-го, когда заведение было декорировано в экзотическом и чрезвычайно модном тогда китайском стиле и даже стало именоваться «Cafe chinois».

Помимо оригинального убранства кондитерская имела собственную читальню, в коей можно было просмотреть газеты и журналы, отечественные и иностранные. Подчас иностранные издания попадали в кондитерскую Вольфа и Беранже раньше, чем в императорский дворец. «Однажды, прохаживаясь по Невскому проспекту, – вспоминал о знаменитой читальне писатель Иван Панаев, – я зашёл в кондитерскую Вольфа, в которой получались все русские газеты и журналы. Я подошёл к столу, на котором они были разложены, и мне прежде всего попался на глаза последний нумер “Молвы”. В этом нумере было продолжение статьи под заглавием: “Литературные мечтания. Элегия в прозе”. Это оригинальное название заинтересовало меня: я взял несколько предшествовавших нумеров и принялся читать».

 
На многих там столах различные журналы,
Сии ума и чувств обильные каналы.
Близ «Северной пчелы» огромный тут «Debats»,
В котором кроется Европы всей судьба.
Академической газеты полный нумер
Объявит точно вам, кто выехал, кто умер…
Виват! Виват! И Беранже, и Вольф!
 

Современники приписывали сей поэтический восторг писателю и журналисту Николаю Гречу.

Среди завсегдатаев кондитерской можно было встретить известных литераторов: Михаила Лермонтова, Николая Чернышевского, Тараса Шевченко, Фёдора Достоевского.

Нет, не зря петербуржцы прозвали кондитерскую Вольфа и Беранже «храмом лакомств и мотовства». Здесь удивляли гостей изысканными сладостями в виде корзинок с цветами и фруктами, рыцарями и замками из шоколада, купидонами и бюстами знаменитостей из безе. Владельцы кондитерской шли в ногу со временем. Когда в Петербурге с триумфом прошли гастроли итальянской балерины Марии Тальони, у Вольфа и Беранже можно было отведать пирог «Тальони» с изображением заморской дивы. Ее обожали, ей поклонялись. Поклонницы, в знак любви к балерине, носили шляпки а-ля Тальони, лакомились карамелью «Тальони», кружились в вихрях вальса «Возврат Тальони», а поклонники, выкупив однажды на аукционе балетные туфельки милой Сильфиды и сдобрив их специями, вооружившись ножами и вилками, разделались с ними наподобие бифштексов. Эдакие балетные гурманы!

Тальони снискала славу новатора в искусстве танца – именно она ввела в балетном обиходе белоснежную пачку, обратившись «облаком из газа», первой стала танцевать на пуантах.

 
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола…
 

Её называли гением танца, «единственной танцовщицей в мире, которая осуществила своими танцами всё, что до сих пор… казалось несбыточным вымыслом поэтов», уподобляли балерину волшебной скрипке Паганини, заставлявшей трепетать сердца.

 
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна…
 

В сезон 1837-го – первую осень без Пушкина – Мария Тальони блистала на петербургских подмостках. И в числе зрителей, рукоплескавших воздушной Сильфиде, не было уже того, кто лучше других смог бы оценить талант итальянки.

В том же злосчастном для России году, морозным январским днём, Пушкин условился с Данзасом встретиться в кондитерской Вольфа и Беранже. Нужно было ещё раз обсудить с секундантом и своим лицейским товарищем условия предстоящей дуэли. Как позже вспоминал Константин Данзас, «не прочитав даже условий, Пушкин согласился на все».

Известно, что поэт был твёрд и спокоен в тот день и даже заказал себе бокал лимонада в кондитерской. Затем с Невского проспекта Пушкин и Данзас на парных санях отправились к Троицкому мосту. Далее путь их лежал на Чёрную речку, близ Комендантской дачи, к месту роковой дуэли.

 
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина…
 

Жаловал Александр Сергеевич и такое аристократическое лакомство, как мороженое. И на светских вечерах, где оно подавалось, не пропускал поэт сего «торжественного момента». И всё-таки однажды на балу в Петербурге, данном в честь совершеннолетия наследника великого князя Александра Николаевича, в будущем императора Александра II, Пушкин не смог побывать. Пришлось описывать бал жене с чужих слов: «Ничего нельзя было видеть великолепнее. Было и не слишком тесно, и много мороженого, так что мне бы очень было хорошо».

Хотя мог позволить себе и посмеяться над невинной слабостью. «Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, – шутливо укорял поэт жену, – что не обязан на балах дремать да жрать мороженое».

И в другом письме, рассказывая Натали о бале у графини Долли Фикельмон и предупреждая ревность жены, заранее оправдывался: «Вот наелся я мороженого и приехал себе домой – в час. Кажется, не за что меня бранить».

Тогда на великосветских балах Пушкин мог лакомиться «резановским» мороженым, названным в честь владельца модной петербургской кондитерской. Верно, также наслаждались им и безымянные герои «Пиковой дамы»: «Молодые люди сидели, развалясь на штофных диванах, ели мороженое и курили трубки». Чарский, герой «Египетских ночей», «вёл жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах и на всяком званом вечере был также неизбежим, как резановское мороженое».

Вторая из ирландских сестёр, вкусивших русское хлебосольство, Кэтрин Вильмот с восторгом живописала родным: «Обед был подан в столовой, расписанной под замок в лесу. Столы в России ломятся от деликатесов – мороженое, крем, фрукты, вина меняются бесконечной чередой».

Освежающий изысканный десерт разносили после обильной трапезы ещё со времён Екатерины II – рецепты необычного заморского лакомства явились взору и на страницах поваренных книг. Уже в 1791 году москвичи и петербуржцы могли узнать из «Новейшей полной поваренной книги», переведённой с французского языка, как приготовить изысканное мороженое с шоколадом и вишней, клюквой и смородиной, малиной и лимоном. Спустя три года появилась поваренная книга «Старинная русская хозяйка, ключница и стряпуха», на страницах коей изъяснялось, как дома приготовить земляничное мороженое, а также мороженое с добавлением сливочного масла и сметаны.

Заморская сладость, именуемая «царским льдом», всё ещё была редкостью на праздничных столах горожан. Но с приходом века девятнадцатого наступил и век мороженого! Началось его победоносное наступление.

Без мороженого и бал был не балом (ну как лучше остудить бушующие страсти, да и самих разгорячённых танцоров?!), и раут не раутом. А кондитеры придумывали всё новые эффектные обрамления лакомства. Что за возгласы удивления и восторга наполняли затемненные залы, когда повар вносил очередной кондитерский шедевр: мороженое, щедро политое ромом и пылающее! Ореол искр вокруг «царского льда» чудился настоящим фейерверком. Горящее мороженое, поистине «лёд и пламень»!

Русские кондитеры в отличие от французских и итальянских коллег не добавляли корицу и ваниль в мороженое – это иноземное веяние захватит Россию много позже.

Не только Пушкин отличался пристрастием к ледяному десерту, любил мороженое и Михаил Лермонтов. Правда, по замыслу автора, мороженое с подмешанным в него ядом стало последним земным наслаждением, уготованным бедной Нине, героине «Маскарада»:

Нина

 
Я, кажется, больна,
И голова в огне – поди сюда поближе,
Дай руку – чувствуешь, как вся горит она?
Зачем я там мороженое ела,
Я, верно, простудилася тогда —
Не правда ли?
 

Арбенин (рассеянно)

 
Мороженое? да…
 

Но уж кто действительно попал в историю из-за необычайного пристрастия к мороженому, так это граф Юлий Литта! К слову, с графом, старшим обер-камергером двора и членом Государственного совета, Пушкин был знаком. По придворной службе – как камер-юнкер – поэт находился в подчинении графа и принуждён был объясняться с ним за частые свои отсутствия на церемониалах, балах и церковных службах. «Третьего дня возвратился я из Царского Села… нашёл на моем столе… приглашение явиться на другой день к Литте, – пишет поэт жене, – я догадался, что он собирается мыть мне голову за то, что я не был у обедни». Уже в дневнике Пушкин записал: «Однако я не поехал на головомытье, а написал изъяснение».

Так вот, в январе 1839-го, чувствуя приближение смерти, Юлий Помпеевич приказал подать ему десять порций мороженого, говоря притом, что на том свете ему вряд ли доведётся им насладиться. Доев мороженое, граф Литта свершил крестное знамение и чуть слышно прошептал: «Салватор отличился на славу в последний раз…»

В 1830-х превосходное мороженое можно было отведать у таких знатных кондитеров, как Сальваторе, Амбиель, Мецапелли, Федюшин и, конечно, Резанов. Итальянец Сальваторе, удостоившийся предсмертной похвалы титулованного соотечественника, владел известной в Петербурге кондитерской, славившейся своими конфетами и мороженым.