Текст книги "Любовные драмы сестёр Гончаровых"

«Блистательная зима»

В конце августа 1835 года Пушкины и Гончаровы покинули дачу и вновь обосновались в Петербурге на своей прежней квартире в доме Баташова. Здесь их навестила Ольга Сергеевна Павлищева, где повидалась со свояченицами брата, заметив, что они хороши, «но ни в какое сравнение не идут с Натали», ещё более расцветшей и похорошевшей за время, что она с ней не виделась. Сравнение с красавицей-сестрой будто злой рок преследует барышень Гончаровых! И с этим волей-неволей приходится мириться…

Поэт отправился в Михайловское, откуда адресует жене письма, полные нежности и заботы. Но поверяет своей Наташе и тревоги, что тяжким грузом лежат на душе: «А о чём я думаю? Вот о чём: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; Ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет записаться мне ни в помещики, ни в журналисты. <…> У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тётке. Но ни я, ни тётка не вечны. Что из этого будет, Бог знает».

Ну а Катеньку Гончарову житейские вопросы минуют стороной, более волнует её будущая «блистательная зима». Так, по крайней мере, она надеется. И поверяет свои восторги и чаяния давней наперснице, гувернантке Нине Доля: «Ну, Нина, посмотрела бы ты на нас, так глазам не поверила, так мы теперь часто бываем в большом свете, так кружимся в вихре развлечений, что голова кругом идёт, ни одного вечера дома не сидим. Однако мы ещё очень благоразумны, никогда не позволяем себе больше трёх балов в неделю, а обычно – два. А здесь дают балы решительно каждый день, и ты видишь, что если бы мы хотели, мы могли бы это делать, но право, это очень утомительно и скучно, потому что, если нет какой-нибудь личной заинтересованности, нет ничего более пошлого, чем бал».

И уже более спокойно продолжает: «Поэтому я несравненно больше люблю наше интимное общество у Вяземских или Карамзиных, так как если мы не на балу или в театре, мы отправляемся в один из этих домов и никогда не возвращаемся раньше часу, и привычка бодрствовать ночью так сильна, что ложиться в 11 часов – вещь совершенно невозможная, просто не уснёшь. Не правда ли, как это странно? <…> Вот совершенно точное описание нашего времяпрепровождения, что ты на это скажешь?»

Сама же и отвечает: «Толку мало, так как мужчины, которые за нами ухаживают, не годятся в мужья: либо молоды, либо стары». Вот и главная причина расстройств сестёр – несмотря на знакомства и светские успехи, на весь тот праздный и праздничный мир, – женихов-то и нет!

Конечно же, у Карамзиных тепло и непринуждённо, но главное – в этом милом семействе легко видеться с некоторыми молодыми людьми, столь желанными для обеих сестёр: Катеньке – с Жоржем Дантесом, Сашеньке – с Аркадием Россетом.

Все надежды на предстоящую зиму, вернее на будущий бальный сезон, где она вновь сможет видеться с Жоржем, и даже танцевать с ним.

Фрейлина Гончарова, прежде робевшая в свете, обретает уверенность, а вместе с ней – и сестра Сашенька: «Теперь, когда мы уже заняли своё место, никто не осмеливается наступать нам на ноги, а самые гордые дамы, которые в прошлом году едва отвечали нам на поклон, теперь здороваются с нами первые, что также влияет на наших кавалеров».

В том же её ноябрьском послании Дмитрию есть и неожиданное признание: «Если мне случается увидеть во сне, что я уезжаю из Петербурга, я просыпаюсь вся в слезах и чувствую себя такой счастливой, видя, что это только сон». Страшный для Катеньки сон…

Но петербургская зима проходит, не привнеся заметных изменений в жизнь сестёр. Зато в душе Екатерины бушуют незримые страсти. Она влюблена. Но так несчастливо и безо всякой надежды. Предмет её любви красавец-кавалергард увлечён Натали, и каждый его нескромный взгляд на младшую сестру пронзает ей сердце. И, как знать, не испытывала ли она ревности, зависти, а быть может, глухого раздражения к Натали, царствовавшей в свете и в сердцах поклонников?!

Нет, внешне те недобрые чувства не проявлялись. Да и не могли бы. Ведь к кому, как не к Таше, обратиться за… помощью в столь деликатном вопросе? Катя знает: если Натали откажется сопровождать сестёр в их прогулке верхом, то Дантес не присоединится к ним. Она согласна лицезреть его ухаживания за Натали, слышать изысканные комплименты, увы, обращённые не к ней, лишь бы видеть Жоржа, знать, что он рядом.

Влюблённость перерастала в страсть – всепоглощающую, всепожирающую, безумную.

Никому не постичь истоки сильнейшего сердечного чувства, именуемого любовью. Но, кажется, в случае необычайной страсти Екатерины Гончаровой, барышни образованной, начитанной, к легкомысленному франту-французу, это удалось Достоевскому. Стоит вспомнить раздумья главного героя «Игрока», учителя детей отставного генерала Алексея Ивановича, кои он излагает англичанину: «Француз, мистер Астлей, это – законченная, красивая форма. Вы, как британец, можете с этим быть несогласны… но наши барышни могут быть другого мнения. <…> Теперь самый пошлейший французишка может иметь манеры, приёмы, выражения и даже мысли вполне изящной формы, не участвуя в этой форме ни своею инициативою, ни душою, ни сердцем; всё это досталось ему по наследству. Сами собою, они могут быть пустее пустейшего и подлее подлейшего. Ну-с, мистер Астлей, сообщу вам теперь, что нет существа в мире доверчивее и откровеннее доброй, умненькой и не слишком изломанной русской барышни. Де-Грие, явясь в какой-нибудь роли, явясь замаскированным, может завоевать её сердце с необыкновенною лёгкостью; у него есть изящная форма, мистер Астлей, и барышня принимает эту форму за его собственную душу, за натуральную форму его души и сердца, а не за одежду, доставшуюся ему по наследству».

Не в этом ли феномене, гениально распознанном писателем, и скрыта любовная тайна несчастной Кати?! Да и духовную сущность её избранника сумел прозреть Достоевский, будто отчеканив в слове: «самый пошлейший французишка»!

К слову, в середине 1860‐х, когда писались эти строки, Дантес благополучно существовал в своей внешне блистательной форме, а вот русской барышни Екатерины, забывшей для него, своего «героя-рыцаря», всё – отечество, веру, язык, – давно уже не было на белом свете.

Дача на «Петербургской Ривьере»

Наступила весна, весна 1836 года, – последняя в жизни поэта…

В семействе Пушкиных намечалось скорое прибавление – Натали вновь была в счастливом ожидании. По сему поводу заранее была снята прекрасная дача на Каменном острове. Хозяин дачи, куда перебралась из петербургской квартиры Наталия Николаевна с детьми и сёстрами, Флор Иосифович Доливо-Добровольский, числился одним из сановных чиновников Почтового департамента.

Александра делится новостью с Дмитрием: «Мы наняли дачу на Каменном острове, очень красивую, и надеемся там делать много прогулок верхом…» Что ж, чаяния её, впрочем, как и сестры Кати, оправдались.

«Мода или петербургский обычай повелевают каждому, кто только находится вне нищеты, жить летом на даче, чтобы по утрам и вечерам наслаждаться сыростью и болотными испарениями», – осмеивала тогдашние нравы «Северная пчела».

Пушкин светским обычаям следовал, а потому весной 1836‐го нанял дачу в надежде «на будущие барыши», – ожидаемые доходы от «Современника». В Москве, куда Пушкин отправился по издательским делам, ему неспокойно, все мысли о жене, что вот-вот должна родить: «На даче ли ты? Как ты с хозяином управилась?»

Поэт снял для своего разросшегося семейства два двухэтажных дома, с крытой галереей и флигелем. В одном доме разместилась чета Пушкиных, в другом – сёстры Гончаровы, дети с нянюшками, а во флигеле останавливалась наездами из Петербурга тётушка Екатерина Ивановна Загряжская.

Дачи на Островах – Каменном, Елагином, Крестовском, именуемых «Петербургской Ривьерой», где проводила душные летние месяцы петербургская знать, слыли дорогими. Особо славились своей роскошью дачи-дворцы Белосельских, Строгановых, Нарышкиных: вкруг них были разбиты парки в романтическом стиле, с гротами, беседками, фонтанами и водопадами, перекинутыми мостками.

 
Тёмно-зелёными садами
Её покрылись острова…
 

На старинной акварели Каменный остров предстаёт во всей своей поэтической красе, – когда-то среди особняков, утопавших в зелени и выстроившихся вдоль берега Большой Невки, красовалась и дача Доливо-Добровольских.

Кабинет Пушкина располагался на первом этаже, весь второй этаж предоставлен был Наталии Николаевне. Там, в мае 1836‐го, и огласила мир о своём появлении на свет маленькая Таша.

«Я приехал к себе на дачу 23‐го в полночь, – тотчас оповещает Пушкин друга Нащокина, – и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда, она спала. На другой день, я её поздравил и отдал вместо червонца твоё ожерелье, от которого она в восхищении. Дай Бог не сглазить, всё идёт хорошо».

А вот и Ольга Сергеевна пеняет вернувшемуся из Москвы брату: «Всегда, Александр, на несколько часов опаздываешь! В прошлом мае прозевал Гришу, а в этом мае Наташу». Случайно ли, сознательно ли, но Пушкин и вправду после потрясения, испытанного им после рождения Маши, избегал быть свидетелем сего мучительного, но столь значимого в жизни события.

Чуть позднее Пушкин отпраздновал в семейном кругу свой тридцать седьмой день рождения, и никому из домочадцев не дано было знать, что более им вместе по столь счастливому случаю уж никогда не собраться…

После родов Наталия Николаевна долго болела, и близкие, опасаясь за её слабое здоровье, не позволяли ей спускаться вниз – первый этаж «славился» страшной сыростью. Поневоле пришлось ей стать затворницей.

А пока сёстры весело проводят летние деньки, младшая Таша всё ещё не может оправиться после рождения дочери. Даже, когда в начале июня на дачу пожаловала необычная гостья Надежда Дурова, у Натали не достало сил, чтобы спуститься к обеду и познакомиться с легендарной кавалерист-девицей.

Рассказывает о домашних новостях и Екатерина: «27 числа этого месяца состоятся крестины. Тётушка и Мишель Виельгорский будут восприемниками. В этот же день Таша впервые сойдёт вниз, потому что до сих пор Тётушка не позволяла ей спускаться… Вчера она в первый раз выехала в карете, а Саша и я сопровождали её верхом». Какой необычный экскорт! Вновь три сестры вместе.

Крестили маленькую Наташу в церкви Рождества Святого Иоанна Предтечи, там же, на Каменном острове, а её крёстными стали граф Михаил Юрьевич Виельгорский и кавалерственная дама Екатерина Ивановна Загряжская.

Светская жизнь на Островах тем летом изобиловала балами, маскарадами и концертами: ведь дворец на Елагином острове стал резиденцией для августейшей семьи.

Но и сам Каменный остров – великолепное место для отдыха, удобное во всех отношениях. Особенно для Екатерины Гончаровой, не забывавшей, что на противоположном берегу Большой Невки – летние лагеря, в коих стоит кавалергардский полк. А значит – и Жорж совсем рядом!

Княгиня Вера Вяземская много позже уверяла, что Екатерина «нарочно устраивала свидания Наталии Николаевны с Геккерном (Дантесом), чтобы только повидать предмет своей тайной страсти».

Да, то памятное лето 1836‐го дарило ей частые встречи с «предметом воздыханий» – она могла видеть его на пикниках, на верховых прогулках, в Каменноостровском театре, куда съезжалась вся петербургская знать. И, конечно, на даче, где, как ей казалось, Жорж оказывал ей особые знаки внимания, подобно галантному кавалеру. Белокурый красавец-кавалергард не отказывал себе в удовольствии наносить визиты барышням Гончаровым, но прежде всего… мадам Пушкиной.

Однако не могло укрыться от ревнивого взора Екатерины, что якобы влюблённый в неё весельчак и остроумец Дантес бросает отнюдь не платонические взгляды на младшую Ташу. И всё равно, дни те, наполненные весёлыми прогулками и частыми встречами с Жоржем, полны волшебства для Кати Гончаровой. Казалось, все вокруг влюблены друг в друга, – мир заполонила чудодейственная атмосфера любви.

Софья Карамзина исправно исполняет взятую ею роль дочери историографа: «Сегодня после обеда поедем кататься верхом с Гончаровыми, Эженом Балабиным и Мальцовым, и Николаем Мещерским, потом будет чай у Катрин в честь Александры Трубецкой, в которую влюблены Веневитинов, Мальцов и Николай Мещерский. Завтра всей компанией устраивается увеселительная прогулка в Парголово в омнибусе».

И участница той поездки Катрин Мещерская с упоением повествует о чудной прогулке: «…Мы получили разрешение владетельницы Парголово княгини Бутера на то, чтобы нам открыли её прелестный дом, и мы уничтожили превосходный обед – пикник, привезённый нами с собой, в прекрасной гостиной, сверкающей свежестью и полной благоухания цветов. <…> Креман и Силлери[1]1
  Марки французских вин, популярных в России.


[Закрыть] лились ручьями в горла наших кавалеров, которые встали все из-за стола более румяные и весёлые, чем когда садились, особенно Дантес и Мальцов… <…> Что до наших мужчин, то они вовсю угостились глинтвейном, который приготовил для них князь».

С.Н. Карамзина. Художник П.Н. Орлов. 1836 г.

Таким запечатлён в истории тот давний нескучный день. Среди гостей развесёлого пикника упомянут и Дантес. Но словно тенью среди утончённых барышень и дам промелькнула Екатерина Гончарова, не сводившая влюблённых глаз с захмелевшего и «румяного» Жоржа.

Немного подробнее об упомянутой Катрин Мещерской княгине Бутера, – именно в её великолепном имении Парголово и веселилась беспечная молодёжь.

Урождённая княжна Варенька Шаховская, она же – графиня Шувалова, графиня Полье и княгиня ди Бутера. Три судьбы, три ипостаси одной русской женщины. Так уж распорядилась судьба, что свыше ей был дарован божественный дар любви. Трижды Варвара Петровна представала перед алтарём в подвенечном платье и трижды сменяла его на чёрный вдовий наряд.

Первым супругом юной княжны Вареньки стал граф Павел Шувалов, отличившийся недюжинной храбростью на ратных полях войны 1812 года и в знаменитой Битве народов под Лейпцигом. Боевой генерал-адъютант скончался скоропостижно в декабре 1823‐го, как считали, от следствий полученных ранений, оставив вдову с двумя малолетними сыновьями. И Варвара Шувалова приняла на себя управление богатейшими имениями и несметными капиталами, проявив неожиданную для молодой светской дамы хозяйственную сметку.

Недолго она жила в Швейцарии. К этому времени относятся воспоминания одного из её соотечественников: «Милая эта женщина, чрезвычайно робкая и застенчивая, вменяла себе в общественную обязанность быть для всех гостеприимной…» Вдовство графини длилось ровно три года, и уже на исходе 1826‐го она венчалась с новым избранником – швейцарцем Адольфом Полье.

Второго супруга на русский манер величали Адольфом Антоновичем, был он французом, родом из швейцарской Лозанны, и перебрался в Россию после войны с Наполеоном. Графский титул даровал ему французский король Карл X, а в России граф Полье был пожалован в камергеры, а затем – в церемониймейстеры. Любимейшим занятием Адольфа Антоновича стало благоустройство парка в Парголово, роскошной усадьбе жены близ Петербурга.

Счастливое супружество длилось недолго: в марте 1830‐го граф Полье внезапно умер. Горю вдовы поистине не было предела. Лишь только спускались лёгкие петербургские сумерки, Варвара Петровна спешила в прекрасный парк, облагороженный неустанными трудами супруга, к гроту-усыпальнице, где отныне покоился её незабвенный Адольф, и ночь напролёт молилась там, призывая покойного мужа.

Да, она умела любить страстно, самозабвенно, жертвенно. Любовь и стала той спасительной силой, что смогла уберечь от забвения её, одну из русских аристократок девятнадцатого столетия, ничем более не прославившей своего имени и не свершившей ровным счётом ничего для блага Отечества.

Пушкин гостил в Парголово вместе с женой и свояченицами, был хорошо знаком с его хозяйкой Варварой Петровной. Поэт осведомлён обо всех событиях личной жизни экзальтированной графини, – более того, они его занимают. Так в марте 1834‐го он помечает в дневнике: «Из Италии пишут, что графиня Полье идёт замуж за какого-то принца, вдовца и богача. Похоже на шутку; но здесь об этом смеются и рады верить». А вот поэт из Михайловского в сентябре 1835‐го вопрошает жену: «…Графиня Полье вышла наконец за своего принца?»

Слухи подтвердились, но не столь быстро: лишь в 1836‐м Варвара Петровна обвенчалась с Джорджио Вильдингом князем Бутера ди Ридали, чрезвычайным посланником Королевства Неаполя и обеих Сицилий в Петербурге.

Пушкиных встречали и в особняке неаполитанского посланника на званых вечерах и балах, где супруга поэта Наталия Николаевна блистала красотой и изысканными нарядами и где дамы исправно направляли свои лорнеты в её сторону, стараясь не пропустить ни мельчайшей подробности. Ведь в салоне княгини, словно на театральных подмостках, раскручивалась любовная интрига! К слову сказать, «декорации» отличались великолепием: дворец княгини называли «волшебным очаровательным замком»! Анфилада роскошных салонов утопала в зелени и невиданных заморских цветах, источавших благоухание, всё было напоено музыкой, – играл «потаённый» оркестр. А в большой зале, представленной в виде храма огня, гости замирали от восхищения: казалось, что она пылала и в её беломраморных с позолотой стенах отражались отблески невидимого пламени.

Чету Пушкиных, по обыкновению, сопровождали сёстры Гончаровы. Частый гость княгини – Жорж Дантес, как всегда нарочито, на виду у всего общества флиртующий с Натали. Вероятно, и сама хозяйка, княгиня Варвара Петровна, живо обсуждала перипетии нового «романа», разворачивавшегося на её глазах. Симпатии хозяйки тогда были всецело на стороне дамского любимца – балагура и белокурого красавца.

Нет, не могла знать княгиня, что прежде в её чудесной петербургской усадьбе взоры захмелевшего француза обращены были к другой особе, более сговорчивой и менее требовательной, нежели гордая красавица Пушкина. Ну, а княгине ди Бутера ещё предстоит сыграть свою роль в истории скорой и загадочной свадьбы.

…Сёстры Екатерина и Александра вполне оценили прелести дачной жизни: развлекались самозабвенно, словно в отместку за долгие скучные вечера в Полотняном. Позднее к их прогулкам верхом присоединилась и Наталия Пушкина. Кавалькада и вправду являла собой великолепную картину, – ведь Катенька не преминула сообщить о том брату Дмитрию: «Мы здесь слывём превосходными наездницами… когда мы проезжаем верхами, со всех сторон и на всех языках все восторгаются прекрасными амазонками».

Правда, иногда слышатся и её жалобы. Так, 13 июля вместе с Пушкиным и сёстрами побывала она в гостях на даче у графини Александры Лаваль: «Вчера у нас был такой (вечер) у графини Лаваль, что мы едва не отдали Богу душу от скуки». Думается, оттого, что в числе приглашённых не было Жоржа Дантеса. А вот в последний июльский день, когда с сёстрами он совершает прогулку в Красное Село, где в честь окончания маневров Гвардейского и Кавалергардского полков устроен пышный фейерверк, Екатерина могла видеться с «предметом» её обожания. Настроение меняется, ни о какой скуке не может быть и речи!

Как и на августовском балу, что прошёл в здании минеральных вод на Каменном острове. Сохранились воспоминания студента-юриста Николая Колмакова, живописавшего явление там Пушкина с красавицей-женой. Все взоры обращены лишь на них, и сёстры Гончаровы, как всегда, остались в тени младшей Таши. «Бал кончился, – замечает мемуарист. – Наталия Николаевна в ожидании экипажа стояла, прислонясь к колонне у входа, а военная молодёжь, по преимуществу из кавалергардов, окружала её, рассыпаясь в любезностях».

Какая яркая картинка! Впрочем, за её золочёными рамками осталась расстроенная Катя, внимавшая любезностям одного кавалергарда, обращёнными, увы, не к ней, но к сиявшей небесной красотой Таше, и ранившими ей сердце…

Для Пушкина увеселения, все эти «суетности большого света», как и надобность вывозить на балы жену с сёстрами, – тягостная обязанность. Но муза особенно благосклонна к нему в те давно промелькнувшие дни. Да и само «Каменноостровское» лето сродни Болдинской осени по божественному озарению, снизошедшему на поэта. И мыслимо ли представить русскую словесность без стихов, что явились тогда: «Отцы пустынники и жены непорочны», «Подражание итальянскому», «Из Пиндемонти», «Мирская власть»?! Счастливо завершались судьбы героев «Капитанской дочки», набело переписывались её последние страницы.

На даче Доливо-Добровольского легли на бумажный лист строки, что много позже отольются в бронзе: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» На рукописи рукою Пушкина помечены место и день создания поэтического шедевра – 21 августа 1836 года, Каменный остров.

…Тогда же, в августе, до сестёр Гончаровых донеслась из Полотняного весть о свадьбе Дмитрия. На исходе июля он женился на княжне Елизавете Назаровой. И хотя Екатерина и Александра поспешили поздравить старшего брата со столь важным и радостным событием, но и встревожились, – как-то его свадьба отразится на будущем их благополучии, не разрушатся ли те давние доверительно-дружеские связи, что были меж ними, и как сложатся отношения с невесткой? Ведь Дмитрий – их единственная и надёжная опора.

Поздравила старшего брата и Натали, не забыв, правда, просить его прислать годовой запас бумаги для журнала мужа.

Начало сентября ознаменовано для Пушкиных и сестёр Гончаровых посещением Александринского театра, на сцене которого шёл гоголевский «Ревизор». Там же давали и водевиль «Царство женщин, или Свет наизнанку».

Вернувшись довольно поздно из театра, Пушкины застали у себя на даче Александра и Владимира Карамзиных. Братья решили сыграть шутку с запоздавшими хозяевами – принудить их, сонных и усталых, вести с ними светскую беседу, и ровно столько, сколько они ожидали их приезда. Александр Николаевич описал тот неудавшийся розыгрыш: «Поелику они в карете спали, то и пришли совершенно заспанные, Alexandrine не вышла… Пушкин сказал два слова и пошёл лечь. Две другие вышли к нам, зевая…» И только одна Екатерина выдержала этикет: просидела с гостями более часа, «но чуть не заснула на диване».

А через несколько дней, пятого сентября, словно в завершение летнего сезона, прогремел бал в Елагинском дворце, на коем в числе гостей были и Пушкин с женой. Повод достойнейший: бал дан в честь храмового праздника Кавалергардского полка и его августейшего шефа – императрицы Александры Фёдоровны.

На том балу фрейлина Екатерина Гончарова виделась с Дантесом, ведь на торжество приглашены все офицеры-кавалергарды полка. Котильон, вальс, мазурку дамы и кавалеры танцевали в Овальном зале, а после гости перешли в Столовую и Малиновую гостиные, где празднично накрытые столы ломились от изысканных яств.

То был день блаженства для мадемуазель Гончаровой: облачённая в придворное платье, сияющая подобно драгоценному вензелю, она с подобающей грацией могла пройтись в полонезе в паре с молодым красавцем.