Текст книги "Любовные драмы сестёр Гончаровых"

У надгробия Екатерины Дантес-Геккерн, урождённой Гончаровой. Сульц. 2018 г.

Малоизвестное то прошение датировано декабрём 1836 года. А чуть ранее граф Карл Нессельроде обратился к графу Протасову с той же просьбой: «Покорнейше прошу, Ваше Сиятельство, сделать зависящее от вас распоряжение по домогательству нидерландского посланника…»

Верное слово употребил Карл Васильевич, как величали всесильного министра иностранных дел и одного из ярых недругов Пушкина, в отношении барона-«отца» – «домогательство»!

Стоит заметить, что и Пушкин не питал добрых чувств к зловредной чете: ведь и супруг-министр, и его жена Мария Дмитриевна принадлежали к близким приятелям барона-«отца» и барона-«сына». Друзья поэта усматривали в сочинении пасквильного «Диплома Ордена Рогоносцев» и прочих анонимок авторство госпожи-министерши Марии Нессельроде. Не только друзья, – сам император Александр II позднее утверждал: «Ну так вот теперь знают автора анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина: это Нессельроде».

Не успокоилась графская чета и тогда, когда поэта уже не было в живых: так, по уверению Александра Карамзина, «кружок Нессельроде» и после смерти Пушкина пытался всячески очернить его память.

Зато графине Нессельроде на свадьбе Екатерины Гончаровой с Дантесом уготована была почётная роль – посажёной матери жениха. Право, под стать «сыну» и его «достойнейшая родительница»! Позднее барон Геккерн уверял приятеля Карла Нессельроде, что его несчастный «сын» Жорж браком с Гончаровой «закабалил себя на всю жизнь».

Сенатор Второй империи

Простреленную на дуэли с Пушкиным руку Дантес лечил в Каннах. По странной прихоти судьбы в этом курортном городке на Лазурном Берегу позже поселится внучка поэта, будут жить и его правнуки. Да, те самые полуденные края, о которых мечтал Пушкин и коих ему не довелось увидеть.

Надо полагать, что и убийство величайшего на земле поэта не принесло особых душевных терзаний Дантесу. Да и рана, полученная им на дуэли, столь незначительная, не помешала свершить ему удачную политическую карьеру: в 1843 году Дантес-Геккерн – член Генерального совета департамента земли Верхний Рейн, затем – председатель Генерального совета и мэр Сульца. В апреле 1848‐го трон под королём Франции Луи-Филиппом резко пошатнулся, а бывший подданный бывшего короля барон Дантес-Геккерн, напротив, прочно уселся в кресло депутата Национального собрания Франции, что по округу Верхний Рейн – Кольмар.

Интересен эпизод, относящийся ко времени острой политической борьбы во Франции. И связанная с ним история жёсткого столкновения Виктора Гюго с Дантесом-Геккерном.

Не секрет, что знаменитый писатель не чурался общественной и политической деятельности. Так, являясь депутатом Национального собрания, он, как французский сенатор от департамента Сена, выступил против изменения конституции. Всё это грозило государственным переворотом и облегчало путь к нему для президента республики Луи-Наполеона Бонапарта (позднее он же именовался императором Наполеоном III). Летним днём 1851‐го в Национальном собрании разгорелись жаркие дебаты, на коих защитником прав и свобод граждан выступил Виктор Гюго. В стихотворении «17 июля 1851 года. Сходя с трибуны» он заклеймил правых депутатов, своих противников, в числе которых был и Дантес-Геккерн, назвав всех тех безумствовавших господ «грубой толпою» и «грязью», что обратится в прах. Все они тогда кричали, шикали, топали ногами, пытаясь прервать пламенную речь оратора-писателя.

Вот они, те гневные его строки, обращённые против противников свободы:

 
Эти люди, которые умрут мерзкой и грубой толпою,
Одна грязь перед тем, как стать пылью…
 

А в обширном примечании к своему стихотворению Виктор Гюго не забыл упомянуть Дантеса-Геккерна, язвительно заметив, что тот неплохо устроился: «Теперь – сенатор. 30 000 франков жалованья в год».

Как тут не вспомнить, что давным-давно в России графиня Софья Бобринская в восторге уподобляла Дантеса-жениха благородным героям Виктора Гюго! Сам же прославленный романист был иного мнения о бароне-сенаторе, особо бесновавшимся в Национальном собрании, слушая его речь.

Казалось, всё складывалось для Дантеса на редкость удачно. Чего стоило хотя бы дружеское расположение Наполеона III, нового французского монарха! Это его родной дядюшка Наполеон I некогда принёс России столько страданий и потерпел в ней самое сокрушительное поражение!

Сам император Наполеон III соизволил несколько раз гостить в Сульце, в фамильном замке Дантесов. О, достойный предмет гордости карьериста-сенатора! Вспомним, Виктор Гюго не жалел для последнего монарха Франции самых уничижительных сравнений, называя его «подленьким человечишкой», «пигмеем», «шакалом» и «ничтожеством». Вот уж, верно, под стать друг другу оба «приятеля»!

В бытность Дантеса мэром Сульца его стараниями, всё же он числил себя роялистом, над порталом городской мэрии разметал тяжёлые крылья золотой орёл, символ имперской Франции.

Августовский день 1863‐го стал памятным для пятидесятилетнего Дантеса: не без тщеславия примерил он пышные эполеты офицера Почётного легиона. Замечу, тот год запечатлён и в семейной хронике Гончаровых-Пушкиных-Ланских, только памятью иного рода: в ноябре не стало на белом свете Наталии Николаевны, и настоятель Казанского собора совершил чин отпевания над бывшей его прихожанкой.

Ну, а сам Дантес продолжил делать успехи в военной и политической карьере, добившись звания командора. Но тут грянула революция 1870 года, похоронившая Вторую империю во Франции. А следом – Франко-прусская война и захват Германией части Эльзаса. Чутко, впрочем, как и всегда, внимая веянию времени, Жорж Дантес предпочёл за нужное обратиться в обывателя и довольствоваться тихой провинциальной жизнью.

Барон Жорж Дантес-Геккерн. 1860‐е гг.

Нет, не заслужил Дантес ни чинами, ни званиями, ни наградами доброй памяти в потомстве. Его проклятием стала роковая дуэль в январском Петербурге. Однажды французский романист Поль Эрвье сравнил убийцу русского поэта с Геростратом: «Если д'Антес принёс смерть Пушкину, то Пушкин дал ему бессмертие, как Эфесский храм Артемиды тому, кто его разрушил».

Якобы встречая на европейских курортах русских, Жорж Дантес рекомендовался: «Барон Геккерн, который убил вашего поэта Пушкина». О том упоминает Александр Никитенко, профессор русской словесности, литературный критик и цензор: «На днях, когда мы гуляли с нашей милой знакомой М.А.С., и этот человек нам снова встретился, она сказала: «Знаете, кто это? Мне вчера его представили, и он сам мне следующим образом отрекомендовался: “Барон Геккерн, который убил вашего поэта Пушкина”. И если бы вы видели с каким самодовольством он это сказал, – прибавила М.А.С., – не могу вам передать, до чего он мне противен! И действительно, трудно себе вообразить что-либо противнее этого, некогда красивого, но теперь сильно помятого лица, с оттенком грубых страстей… При Наполеоне III он был сенатором, но теперь лишён всякого значения. О его семейных обстоятельствах говорят очень дурно; поделом коту мýка».

Было ли то на самом деле или те слова Дантесу, ненавидимому русскими, ему приписаны? Мог ли он их произнести?

Важно другое – говорил так барон или нет, он это сделал. Итальянская исследовательница Серена Витали нашла пронзительно-точные слова его «деянию»: «Только в России убийство Поэта равно Богоубийству».

Вспоминал ли на закате дней барон Дантес-Геккерн о жизни в Петербурге, о том, как «отблагодарил» русских за гостеприимство, каялся ли в своём смертном грехе? Судя по его настрою, нет. Напротив, чрезвычайно гордился жизненными успехами. Внук барона Луи Метман почти дословно передал «дедушкину благодарность» фатуму: «Дед был вполне доволен своей судьбой, и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой, что, не будь этого несчастного поединка, его ждало незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции с большой семьёй и недостаточными средствами».

«Достижения» Дантеса в России: убил русского гения и женился на русской барышне. И то и другое будто бы сделано им нехотя, по чужой воле, очень злой и завистливой.

…Одну из глав «Пиковой дамы» Пушкин предварил эпиграфом: «Homme sans moeurs et sans religion!», что с французского переводится как «Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого!»

Да и героиня повести Лизавета Ивановна, воспитанница старой графини, слышит отзыв о своём незнаемом пока ею поклоннике – «у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля» и «что на его совести по крайней мере три злодейства». А затем и сама называет Германна «чудовищем».

Будто к самой Екатерине Гончаровой относится позднее прозрение героини:

«Итак, эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование, всё это было не любовь!»

И вновь пушкинское пророчество:

«Не чувствуя раскаяния, он (Германн) не мог однако совершенно заглушить голос совести, твердившей ему: ты убийца старухи!»

Как всё это, однако, соотносится с характером и судьбой избранника несчастной Екатерины! Есть в том некий мистицизм: и сама повесть, где вымысел искусно переплетён с реальностью, написана осенью 1833‐го, – именно тогда Дантес вступил на русский берег, опубликована же в следующем, судьбоносном для Екатерины Гончаровой году, когда в Петербурге впервые ей встретился красавец-сердцеед.

Появляется на страницах повести непреложный атрибут дуэли: пистолет, направленный Германном на старую графиню, есть упоминания о «поединке» и «приёмном сыне». А строки о «роковой среде» заставляют поистине содрогнуться – ведь именно в среду на Чёрной речке прогремел смертельный выстрел!

Совершенно необъяснимо, но в «Пиковой даме» Пушкин назвал свой последний час, угадав его вплоть до минуты: «Он взглянул на часы: было без четверти три. Сон у него прошёл; он сел на кровать и стал думать о похоронах графини».

«Пиковая дама», в переводе Проспера Мериме, «соавтора» русского гения, увидела свет во Франции в 1849‐м и тотчас стала там самым известным творением Пушкина. «Я нахожу, – писал именитый переводчик другу поэта Сергею Соболевскому, – что фраза Пушкина совершенно французская фраза, то есть французская фраза XVIII века, потому что нынче разучились писать просто».

О повести, имевшей фантастический успех среди читателей, заговорили: о ней горячо спорили, ею восторгались.

Значит, мог полюбопытствовать и прочесть «Пиковую даму» на родном ему языке и Жорж Дантес. Но вряд ли барон содрогнулся от тех провидческих фраз, будто обращённых к нему покойным поэтом напрямую, из другого мира… Нет, Дантес не сошёл с ума подобно пушкинскому Германну!

Герб эльзасского города Сульца

Он по-прежнему благоденствовал, подчас скромно именуя себя «виноградарем» из Сульца.

Путешествие в Эльзас

Как-то, встречаясь с Ксенией Сергеевной Любомировой, наследницей рода Гончаровых, часто слышала от неё о судьбе несчастной баронессы. Мне казалось странным, что она так рьяно защищает свою далёкую родственницу. «Понимаешь, – пыталась втолковать она мне, – ведь Екатерина не виновата. Так уж случилось, что она влюбилась в этого прохвоста Дантеса. Влюбилась как кошка!»

Ксения Сергеевна, первая из нынешних Гончаровых, побывала в Сульце. Я хорошо запомнила её яркие живые рассказы о старинном замке, где сохранились немногие предметы былого интерьера, того времени, когда хозяйкой дома была молодая баронесса Катрин, в их числе и каминная решётка с фамильным гербом Дантесов…

Некогда в замке хранились два девичьих альбома Екатерины Гончаровой. Ещё живя в Полотняном Заводе, в деревенской глуши, она исправно заполняла альбомные листы стихами Пушкина, Баратынского, Дельвига. Переписала в альбом Катрин и грибоедовскую пьесу «Горе от ума» (в 1833‐м в домашней библиотеке Дмитрия Гончарова уже имелась эта книга, позже отобранная для себя Пушкиным), что дало французскому исследователю Андре Менье назвать Екатерину Гончарову «без всякого сомнения девушкой культурной, хорошо разбирающейся в поэзии и далеко не лишённой вкуса».

Видимо, альбомы, как память о молодых летах, были дороги баронессе, коль она захватила их с собою в далёкий путь. А сам замок в веке нынешнем обратился… гостиницей: в бывшем «семейном гнезде» разместились отель «Château d’Anthés» («Шато д’Антес») и небольшой ресторан при нём.

Из родового замка Дантесов в краеведческий музей Сульца перекочевали старинные печи, топившиеся в замке ещё с восемнадцатого века. Одна – нарядная, облицованная бело-голубыми изразцами, другая – более скромного вида, чугунная, с фамильным гербом.

В числе музейных экспонатов, связанных с жизнью четы Дантес-Геккерн: бронзовое с эмалью православное распятие, взятое с собой Екатериной из России, быть может, из калужской усадьбы или московского дома; самовар, предметы столового сервиза.

Уцелел и гипсовый слепок руки баронессы Катрин: будто сквозь века протянута потомкам изящная гончаровская кисть с запечатлённым на безымянном пальце обручальным кольцом. А ведь руку свояченицы Коко при встречах неоднократно целовал и Пушкин…

Но более всего поразил Ксению Сергеевну стоящий в музейном зале чугунный манекен: к чёрной мужской фигуре во фраке, отлитой в полный рост, с вьющимися волосами, на уровне воображаемой груди прикреплена деревянная мишень. На том зловещем манекене любил упражняться в стрельбе из пистолета тогдашний владелец замка барон Дантес. Правда, уже после его высылки из России. Но в кого он ещё мыслил направить смертоносное оружие?!

Украшают музейный зал и несколько семейных портретов. В их числе и Матильды-Евгении, старшей дочери Екатерины, вальяжной полной дамы. Запечатлён кистью французского художника и сам владелец замка Жорж Дантес-Геккерн: седой, благообразного вида господин с самоуверенно-наглым взглядом.

Ксения Сергеевна долго не могла отвести глаз от буквально заворожившего её портрета Екатерины. Некогда парадный портрет баронессы, украшавший родовой замок, передан был её потомками в мэрию. Оттуда уже он «перекочевал» в городской музей. Почему-то французские потомки баронессы не сочли нужным забрать портрет русской прапрабабушки к себе, а оставили его первоначально в мэрии, а затем в музее. Будто сдали в аренду, потому как имеют определённый доход от открыток с изображением баронессы Дантес-Геккерн.

Катрин представлена на полотне художником Анри Бельцом в полный рост, в нарядном белом платье, будто оттеняющем её «ослепительную талию». С открытых классически очерченных плеч ниспадает отороченный горностаем синий бархатный палантин. В изящно опущенной руке баронессы не менее изящная золотая лорнетка; её тёмные волосы, разделённые прямым пробором, убраны в модную по тем годам причёску. Катрин молода, она богата, но неизбывная печаль будто застыла в её спокойном и слегка безразличном взгляде…

Ксения Любомирова, наследница рода Гончаровых, в Сульце. 2007 г.

Много лет Ксения Сергеевна лелеяла заветную мечту – выкупить и перевезти сей прижизненный портрет Екатерины, написанный маслом в 1840 году, в Полотняный Завод, где бы он достойно украсил гостиную дворца-музея Гончаровых. Об этом Ксения Сергеевна доверительно признавалась мне. И не единожды мы, уже совместно, делали попытки вернуть то живописное полотно, никому, за исключением немногих туристов, не интересное во Франции, на родину бедной Кати, в Россию. Вовлекли в тот проект и государственного мужа – Валерия Васильевича Сударенкова, на ту пору губернатора Калужской области и председателя Комитета по науке, культуре, образованию… Совета Федерации. Кроме того, входил он в Государственный экспертный совет при Президенте России по особо ценным объектам культурного наследия. Так что в лице сенатора Сударенкова мы обрели достойного и сильного единомышленника!

Как член Парламентской Ассамблеи Совета Европы, он частенько бывал в исторической столице Эльзаса Страсбурге, от коего рукой подать до Сульца. Валерий Васильевич – а ведь именно благодаря его усилиям возродился из руин дворец Гончаровых в Полотняном Заводе, обретший затем статус музея, – решил произвести «разведку боем» в самом Сульце. Прежде же подключил дипломатические каналы, дабы уладить возможные препятствия при покупке Россией старинного портрета. Увы, отклика с французской стороны не последовало…

Валерий Васильевич Сударенков, калужский экс-губернатор, в Полотняном Заводе. Фото Л.А. Черкашиной. 2008 г. Публикуется впервые

Не без грусти замечу, дальнейшие наши попытки (при такой-то мощной поддержке!) успехом не увенчались: частная собственность – великая «европейская ценность». Да и сам портрет баронессы Катрин (а он по-прежнему принадлежит её потомкам) привлекает в Сульц гостей, а значит, приносит доход, посему с ним экономически невыгодно расставаться. Так и остался он всего лишь экспонатом в скромном провинциальном музее.

Видно, не судьба Екатерине Николаевне и после жизни, даже в виде портрета, вернуться на родину, где участь её по-прежнему волнует многие умы.

Валерий Васильевич тогда немало подивился, как любовно горожане хранят память Дантеса! Да, он, будучи мэром Сульца, немало способствовал его благоустройству: расширил главную площадь, установив в её центре фонтан со статуей святого покровителя города, перестроил здание мэрии. Но вот сама дуэль, что случилась в далёкой России, по здешнему понятию всего лишь… любовный конфликт меж молодыми людьми.

Побывал тогда Сударенков и в гостинице, в кою обратился фамильный замок, и в ресторане, носившими имя Дантеса. А для русского человека – убийцы Пушкина! Поклонился праху баронессы Катрин и был несказанно тронут, увидев одиноко лежавший на её надгробии красный цветок…

Но обратимся к рассказу Ксении Любомировой, совершившей путешествие из немецкого Баден-Бадена во французский Сульц. К слову, тот же путь был некогда доступен и баронессе Дантес-Геккерн.

«Прежде всего, мне хотелось побывать на могиле Екатерины, почтить её память, – вспоминала Ксения Сергеевна. – И пока я думала, как же мне отыскать городской некрополь, автомобиль почти уткнулся в него. Поразило, что, в отличие от русских кладбищ, в эльзасском некрополе не было ни единого деревца, ни кустика, и оттого казался он очень мрачным, настоящим “городом мёртвых”. Тотчас явилась беспокойная мысль, а как в этом каменном лабиринте отыскать мне могилу нашей Кати?

Я пошла по главной дорожке, и – о чудо! – она вывела меня к фамильному захоронению Дантесов-Геккернов. Среди замшелых потемневших плит словно полыхнула одна, беломраморная, сиявшая выбитой на ней надписью на французском».

 
Оставит мёртвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
 

Не столь давно надгробную мраморную плиту Екатерины Гончаровой обновили, и она светлым пятном выдаётся средь мрачных, потемневших от времени надгробий Дантеса и Геккерна. И сделано то руками русских людей, хранящих память о самой Екатерине, так причудливо и несчастливо соединившей свою жизнь с судьбой величайшего поэта. И, увы, с его убийцей!

Припомнились тогда Ксении Сергеевне слова Александры Гончаровой, такие простые, но идущие от сердца, что нет более на белом свете «бедной Кати» и осталось лишь молиться за её душу Господу…

В некрополе эльзасского городка упокоились все участники кровавой драмы: главный «кукловод» барон Геккерн, его мнимый сын Жорж Дантес и бедная Катя, добившаяся-таки заветного звания баронессы Дантес-Геккерн. Но какой ценой!

Барон Луи Геккерн дожил до девяноста трёх лет и в 1884 году был погребён на кладбище Сульца, неподалёку от могилы «невестки» Катрин Дантес-Геккерн. Она скончалась 15 октября 1843 года, в возрасте тридцати четырёх лет, через несколько недель после рождения поистине вымоленного ею сына.

В фамильном некрополе Дантесов-Геккерн. (Крайняя справа – Ксения Любомирова.) Сульц. 2007 г.

 
Есть надпись: едкими годами
Ещё не сгладилась она.
 

Дантес, по завещанию барона Геккерна получивший всё его состояние, пережил щедрого «отца» на одиннадцать лет и в 1895 году был похоронен на фамильном погосте.

«Ну а в Сульц наследники французского барона и его русской жены наведываются редко, – Ксения Сергеевна вздохнула, перекрестилась и продолжила свой рассказ. – Вот я и встретилась с моей несчастной родственницей, – о ней столько слышала семейных преданий от мамы Ольги Дмитриевны, урождённой Гончаровой. Встреча через века.

Одно неприятно поразило меня: похоронена бедная Катя в ногах у Дантеса (!), а слева от него – упокоилась дочь Леони-Шарлотта, та самая, что страстно любила Пушкина и ненавидела отца, его убийцу. Да, в нашем роду известно, что русскому языку девочку научила жившая одно время в Париже её кузина и тёзка матери Екатерина Гончарова. Она, выпускница Сорбонны и Бернского университета, сумела передать двоюродной сестре свою любовь к русскому гению.

Но первым из Гончаровых побывал в Сульце брат Иван в 1842 году. Погостил недолго, верно, не столь ласковый приём был оказан ему зятем. К слову, владелец замка при встрече напомнил Ивану Николаевичу о долге Гончаровых перед Катрин. Русский гость саркастически отметил “бескорыстие, с которым он (Дантес) говорит о деньгах”.

Назову вещи своими именами, – Дантес был омерзительным типом и редкостным негодяем! Это правда. Так считали и в нашей семье.

Как правда и то, что Екатерина любила его безумно, и готова была ехать за ним не то, что во Францию, – на край света, в самые дикие и суровые места! Ведь надо помнить тогдашние настроения друзей и знакомых молодых супругов (даже августейшей четы!): Дантес не был развенчан, а в глазах многих, в особенности недругов поэта, представлялся… героем.

Иван Гончаров приехал в Сульц из Баден-Бадена с благой целью поддержать сестру, потерявшую в одночасье и родину, и близких ей людей. Хоть и уверяла Катя в письмах всех – братьев, сестёр, маменьку, как чудесно ей живётся в сем благословенном краю и как безмятежно текут её дни, на душе-то у неё не было ни тепла, ни спокойствия. Не хотела выглядеть несчастной, вот и разгадка её печальных дум. То правда, русский человек так всегда нуждается в сопереживании, в сочувствии, а ей надлежало скрывать свои чувства».

К слову, навещала Екатерину в её новом отечестве и кузина-интриганка Идалия Полетика, пылавшая необъяснимой любовью к убийце Пушкина. Свидетельством чему и письмо самой Идалии чете Дантес, датированное октябрём 1841 года: «Я получила такое удовольствие видеть вас обоих, что увидеть вас ещё раз стало для меня навязчивой идеей. Я рада, что видела вас обоих такими счастливыми, что я люблю уноситься в ваш дом в ожидании, что это смогу сделать реально».