Текст книги "«Где хорошо? Повсюду и нигде...»"

Лариса Емельяновна Миллер
«Где хорошо? Повсюду и нигде…»

От составителя

Имя Ларисы Миллер хорошо известно любителям русской поэзии, которые теперь впервые могут ознакомиться с её стихами не по разрозненным изданиям и публикациям.

В книге представлено более 800 стихотворений – практически полное авторское собрание за 1963–2002 годы. Сборник построен по хронологическому принципу. Не случайно в нём выделено 40 поэтических циклов, каждый их которых совпадает с календарным годом. Время для Ларисы Миллер – не движение стрелки по циферблату часов и не только сумма прожитых лет, но вполне ощутимая материальная субстанция. Приход Нового года или смена сезонов – всегда рубеж, в том числе творческий, и стихи в рабочих тетрадях, как правило, сгруппированы по сезонам: зима-весна-лето-осень-зима. Эти «годичные кольца» в книге, в свою очередь, объединены в пять разделов. Первые два – «Безымянный день» и «Земля и дом», названные по одноимённым сборникам 1977 и 1986 гг., включают также стихи, в своё время не допущенные цензурой к публикации и напечатанные значительно позже в других книгах автора.

В сборник вошли лишь поэтические произведения, за его пределами остался важный пласт творчества Л. Миллер – проза и эссеистика: автобиографические повести и рассказы, статьи о поэтах и поэзии, воспоминания об Арсении Тарковском и многое другое.

Вниманию читателей предлагается подборка откликов разных лет на стихи Ларисы Миллер – рецензии Арсения Тарковского, Григория Померанца, Зинаиды Миркиной, Натальи Трауберг и другие, а также выдержки из интервью Ларисы Миллер, в котором она сама говорит о своей поэзии.

Книга снабжена алфавитным указателем и примечаниями.

Безымянный день
1963–1976

* * *

 
В допотопные лета
Мир держали три кита.
А потом они устали
И держать нас перестали
На натруженном хребте.
И в огромной пустоте
Держит мир с того мгновенья
Только сила вдохновенья.
 

1963

* * *

 
О, кто бы взялся, кто бы мог
Распутать старенький клубок
Обид, любвей, страстей, печалей,
Понять, что после, что вначале
И в чём причина слёз, морщин,
И вытянуть из ста причин
Хотя б одну на Божий свет, —
Но свой клубок обид и бед
Мы начинаем – только тронь —
Катать с ладони на ладонь.
 

* * *

 
У всех свои Сокольники
И свой осенний лес —
Тропинки в нём окольные,
Верхушки до небес.
 
 
С любовью угловатой,
С её вихрами, косами
Бродили мы когда-то
В дождях и листьях осени.
 
 
Сокольники осенние,
Тропинки наугад.
Стал чьим-то откровением
И этот листопад.
 

1964

* * *

 
Скоро стает, скоро стает снег.
Будет небом целый мир запружен,
И растреплет небо человек,
На ходу расплёскивая лужи.
 
 
Разорвёт он облака в клочки…
А когда уймётся и застынет,
От далёкой незадетой сини
Снова станут синими зрачки.
 
 
Скоро стает, скоро стает снег,
И коснётся неба человек…
 

* * *

 
Я прячусь в сонную подушку
От белой полночи в окошке,
И снится, снится мне морошка
И всё в морошке, как в веснушках.
 
 
А утром вёдер перезвоны
И тает сон, как мягкий пряник…
Своей морошке класть поклоны
Идут по тропке северяне.
 
 
И перед нею на колени,
В тепло и влагу мшистых кочек, —
Да будет на зиму варенье,
Чтоб коротать длинноты ночи!
 
 
Я вёдер полных столько, столько
Встречаю нынче на Мезени,
Что доверять примете только б —
И ждать везенья, ждать везенья.
 

Мезень

* * *

 
На приполярном белом свете
Белы ночами кочки мхов.
Опять не сплю до самых третьих,
Горластых самых петухов.
 
 
И никуда глазам не деться
От беспокойной белизны.
Сейчас бы, как в давнишнем детстве,
Уткнуться носом в чудо-сны
 
 
И позабыть, что мир огромен,
Суров и бел в моём окне,
И ничего не видеть, кроме
Лукошка с ягодой на дне,
 
 
И отыскать в клубничном чреве
Парные запахи лесов…
Ну подари мне, север, север,
Хоть каплю тьмы для этих снов.
 

1965

* * *

 
Я знаю тихий небосклон.
Войны не знаю. Так откуда
Вдруг чудится: ещё секунда —
И твой отходит эшелон!
 
 
И я на мирном полустанке,
Замолкнув, как перед концом,
Ловлю тесьму твоей ушанки,
Оборотясь к тебе лицом.
 

* * *

 
Стынут стёкла телефонных будок,
На замке газетные ларьки,
Засветились малые мирки,
На земле ни грохота, ни гуда,
 
 
Будто не бывало войн и бед.
Слышу, как шуршат страницы,
Вижу, как на мир ложится
От настольной лампы тихий свет.
 

* * *

 
Сползает снег, как одеяло,
За пядью обнажая пядь.
Земле озябшей и усталой
С азов апрельских начинать,
Чтоб наши считанные вёсны
Мы получили все сполна.
…А если не светло, не росно,
То это не её вина.
 

* * *

 
Совсем одни в большом и неуклюжем
Пустынном городе с тобою кружим;
Приходим на покинутую площадь,
Где в лужах перья голуби полощут,
На площадь с опустевшими домами,
Как в комнату, где мебель под чехлами;
Блуждаем, переулками кружа,
Владыки города и сторожа;
Для нас одних и тополиный пух,
И птичьи голоса тревожат слух;
Когда же ночь безлунна и крута,
Стеречь нам городские ворота.
 

* * *

 
Хрустит ледком река лесная,
И снег от солнца разомлел…
А я опять, опять не знаю,
Как жить на обжитой земле.
 
 
Опять я где-то у истока
Размытых мартовских дорог,
Чтоб здесь, не подводя итога,
Начать сначала, – вот итог.
 

* * *

 
Теплом опутана, как тиной,
Живу и жмурюсь на свету,
И пух июньский тополиный
Ловлю ладонью на лету,
И речки медленную нитку
Лениво тереблю веслом,
И погибаю от избытка
Тиши и трав на дне лесном,
И сини, и лугов, и пуха,
И бликов на речном песке,
И жду осеннюю разруху,
Чтоб лист висел на волоске.
 

* * *

 
От маеты, забот и хвори,
Раздвинув дни, я улизну,
Как между планками в заборе,
И, окунувшись в тишину,
У осени по самой кромке,
Где листьев ржавые обломки
Покрыты коркой ледяной,
Пройду и стану тишиной.
 

* * *

 
Чередуя чёт и нечет,
День за днём уходит год.
И ложится нам на плечи
Сероватый небосвод.
 
 
Вот он, мир наш без иллюзий,
Как изжитая судьба, —
От дождя рябые лужи
Да деревьев голытьба.
 
 
Был он жёлтым, будет белым,
Как падут снега на грудь.
Я люблю – пропахший прелым,
Оголившийся, как суть.
 

* * *

Памяти Бориса Николаевича Симолина

 
В Москве стоит сентябрь с ветрами.
Москву от листьев чистят, чистят.
На Вашей на оконной раме
Дрожит, прильнув, залётный листик.
 
 
…Ну, что же, что же Вы пропали?
Вы, верно, задержались где-то.
И, может, нынче на вокзале
Вы покупаете билеты…
 
 
Вы где-то есть. И скоро, скоро
Мелькнёт знакомая беретка…
Наверно, это – малый город,
И поезда оттуда – редко.
 

* * *

 
Над сараем белые голуби —
Всё, что белого у зимы,
Я взяла бы у них взаймы
Белых перьев для леса голого.
 
 
И Голутвинским, Мытной, Лиховым,
О делах забыв, о речах,
В лес да в поле перо это тихое
Унесла б на своих плечах.
 

1966

* * *

 
На лист бумаги, как следы на снег,
Ложатся строки. Делаю разбег.
Но, разбежавшись на листе на белом,
Увы, взлетаю за его пределом.
 

* * *

 
Январский сумрак затяжной,
Сугробы хрустки, как суставы,
И тянутся по Окружной
Запорошённые составы.
 
 
Снега, как дни мои, несметны.
Я в этом мире – на века.
Но снег стряхну с воротника
И в дом войду. И снова – смертна.
 

* * *

 
Я верю: всё предрешено
И весь наш путь, что крут и сложен,
Не знаю кем давным-давно
Подробно на листе изложен.
 
 
И как ни бейся среди стен,
Ни верь в спасительность отсрочки,
Проставлены на том листе
Все вехи до последней точки.
 
 
Но если непогожим днём
Пришлют мне этот лист в конверте,
Будь даже о бессмертье в нём,
Он станет приговором к смерти.
 

* * *

 
Не ждать ни переправы, ни улова,
Ни окрика, ни шороха, ни зова.
У леса, у глухого перелеска,
Средь синевы и тишины, и плеска,
На берегу, колени к подбородку,
Сидеть, следя недвижимую лодку
И слушая полуденные речи
Реки, не прерывая, не переча.
 

* * *

 
А у нас ни двора ни кола.
Тихо тают в ночи купола,
Тихо таем с тобою в ночи —
Пришлый люд. Ни к кому и ничьи.
Светом в окнах не ждёт городок.
Не зовёт у причала гудок.
До зари никаких переправ.
Можно где-то меж неба и трав
Привалиться к берёзе плечом
И не думать совсем ни о чём.
Пересуды, и сборы, и путь —
Всё потом. Всё потом. Как-нибудь!
Ночь тепла, точно ворох пера.
Всё потом. Как пойдут катера.
 

Плёс

* * *

 
Горячей галькой к морю выйду —
И прах земной, и жар, и гнёт,
И боль, и праздность, и обиду
Смывают волны горьких вод.
 
 
И жизнь из суток не кроя,
Живу. Ступни ласкает тина.
И всё сомкнулось воедино,
Как моря и небес края.
 

Коктебель

* * *

 
После бури ночной на суше
Груда щеп, черенок от груши,
В липких водорослях полено,
На песке бахромою пена,
Створки мидий, клешни кусок
Да русалочий волосок.
 

Коктебель

* * *

 
Ни пристаней и ни границ,
Ни колоколен, ни бойниц,
Ни слуг, ни голи, ни элиты.
В степной траве – надгробий плиты.
И обнажают стен остатки
Одну лишь тайну – тайну кладки.
 

* * *

 
Сентябрьская ржа
Притупит страх и боль,
Сухой листвой шурша,
Уйду в лесную голь,
Чтоб слышать ветра свист
И чтоб не знать утрат,
Грустней, чем поздний лист,
Погибший в листопад.
 

* * *

 
Полосой неудач, полосой неудач,
Вдоль ослепших окон заколоченных дач
И линялых заборов, и вымокших пней,
Сквозь разор и разлад предсентябрьских дней,
Ветром загнанный лист подыму, приручу,
И осеннему Богу поставлю свечу.
 

* * *

 
А меж осин витает осень,
И ветер задувает свечи
Минувших пиршеств, лет и вёсен,
И глуше смех, и глуше речи,
И, как над чистою страницей,
Сентябрьским днём склоняем снова
Чуть затуманенные лица
Над белизной непрожитого.
 

* * *

Маме

 
О душа твоя… Дым да завал,
После бала неприбранный зал.
Кто здесь не был, не грелся и не пил,
Рассыпая рассеянно пепел.
А тебе убирать недосуг —
Ни охоты, ни сил и ни слуг.
Ты не мучься и не разбирай,
Только сдвинь всё легонько на край,
Только место освободи
Для всего, что ещё впереди.
 

1967

* * *

 
А у меня всего одна
Картина в рамке побелённой:
Июньский день и сад зелёный
В квадрате моего окна…
И дуба тень. И дома тыл.
Забор. А ниже, где художник
Поставить подпись позабыл, —
Омытый ливнем подорожник.
 

* * *

 
Что там – пир ли, затишье ли, плач по кому —
У тебя, у меня, в том незримом дому,
Где надежда, что лампа на ветхом шнуре,
Светит ночью и в тусклые дни на заре,
Где живёт и живёт по дремучим углам
Давних встреч и разлук неразобранный хлам,
Где тоска оседает бесшумно, как пыль,
Где на равных правах сновиденья и быль,
Где, пока бытия не оборвана нить,
Ни раздать ничего, ни продать, ни сменить.
 

* * *

 
Я в новый день вступаю не спеша,
Когда луны растает в небе долька,
От холода сробев и не дыша,
В него вхожу по щиколотку только,
Как в реку, что светла и велика;
И наклоняюсь, не пройдя и пяди,
Чтобы коснуться пальцами слегка
Незамутнённой неподвижной глади.
Глядит ли кто вослед иль не глядит,
Как ухожу из обжитого края
Минувших дней? И, бликами играя,
Грядущее мне пальцы холодит.
 

* * *

 
На Беговой ли, на Садовой
Всё что-то роют криво-косо,
Колотят гирей стопудовой
И подвергают ветошь сносу
Под гуд и рёв машинной туши.
А по ночам, в глухой тиши, —
Ни звука. Ночью жгут и рушат
В пределах собственной души.
 

* * *

 
Я не иду сегодня на уловки,
Чтоб обогнать спешащих впереди.
Шатаюсь по заезженной Петровке,
Где лес витрин, прохожих – пруд пруди,
Где до всего на свете каждый падок
И ни один не обойдён лоток,
И плод лоточный, как эдемский, сладок,
И бесконечен страждущих поток.
И в том потоке я шатаюсь праздно
Средь сотен душ. Со мною – ни души.
И постигаю города соблазны,
Как девочка, что родом из глуши.
И суетных страстей своих не прячу
И растворяюсь в сутолоке дня,
И чувство ожидания удачи
Вселяется невидимо в меня.
 

* * *

 
Помоги мне уйти от запутанных троп,
Непролазных завалов, дремучих чащоб,
Опостылевшей битвы за каждую пядь.
Дай мне дверь и порог – буду дом охранять.
 
 
На одной из дорог отыщи, помани —
Стану преданным другом на долгие дни.
Буду сон твой хранить и не спать до зари,
Ни на шаг не уйду от привычной двери,
Чтобы новой тропы не распутывать нить
И не выть на луну, и тебя не будить.
 

* * *

 
А воды талые кругом
Светлы, как слёзы умиленья.
И впору, бросив зимний дом,
Пуститься в путь без промедленья
И заплутаться где-нибудь
В лесах за станцией «Лосинка»,
И незаметно соскользнуть
С земли, как со щеки слезинка.
 

* * *

 
Купальщиков схлынул поток,
Забвение – грустный итог
Сезонных забав и пирушек.
И к берегу стынущих вод
Сегодня никто не придёт
Для отдыха и постирушек,
Не ступит на мокрый песок
И в тот приозёрный лесок,
Где дуб и берёза с осиной
На склоне осеннего дня
Своею печалью меня
Опутали, как паутиной.
 

* * *

 
И говорим о том о сём,
Покуда в сумерках пасём
Сухой листвы стада овечьи.
И бесконечны наши речи
О будущем, о вечных снах,
Об ускользающих годах,
Неизживаемых обидах…
О том, о чём и вдох и выдох.
 

* * *

 
Я в детстве жаждала чудес
И перечитывала сказки,
В которых непролазный лес
Вдруг расступается к развязке.
 
 
Но чудеса не шли в мой дом,
Без них привыкла обходиться
И над нехитрым пустяком
Подолгу мучиться и биться.
 
 
Сильна привычка. И теперь
Явись, божественная сила, —
Её, пожалуй, верь – не верь,
Я б ни о чём не попросила.
 

* * *

 
От привычного мне отдохнуть бы обличья
И примерить чужую красу и величье,
И примерить чужую судьбу и удачу,
И вздыхать, и ступать, и смеяться иначе.
Но боюсь, кто-нибудь для потехи ли сдуру
Вдруг возьмёт да сожжёт мою прежнюю шкуру.
 

* * *

 
Без докуки к тебе, без корысти,
Просто так – поглядеть старину,
Ни блокнота со мною, ни кисти —
Я в твоём безоружна плену.
 
 
Отчего ж, белокаменный город, —
Или это привычка веков? —
Недоверчиво поднял ты ворот —
Белоснежную груду снегов?
 

Псков

* * *

 
А кругом туман густой,
Ни домов и ни созвездий,
На невидимом разъезде
Дребезжит трамвай пустой.
 
 
И ни неба, и ни дна.
Ни конца и ни продленья,
Предстоит ночное бденье
Под луной, что не видна.
 
 
Просветлеет ли к шести?
Или же, бывает всяко,
И не выбраться из мрака,
И пути не обрести?
 

* * *

 
Что до меня тебе за дело,
Коль я все сказки рассказала,
Коль я тебе все песни спела,
Которые когда-то знала,
 
 
Коль я, что зала нежилая,
В которую лишь ради смеха,
Быть может, забегут, желая
Средь голых стен послушать эхо.
 

* * *

А. А. Тарковскому

 
Поверить бы. Икону
Повесить бы в дому,
Чтобы внимала стону
И вздоху моему.
И чтобы издалёка
В любое время дня
Всевидящее око
Глядело на меня.
И в завтра, что удачу
Несёт или беду,
Идти бы мне незрячей
У Бога на виду.
 

1968

* * *

 
Злые спутники сумеречной полосы —
Неотвязные мысли – бродячие псы,
Семенящие тупо за мной по пятам,
Как отважу я вас, чем задобрю, что дам,
Как потрафить смогу, коли этой зимой
Ничего кроме вас у меня у самой?
 

* * *

 
И как шар наш земной ни кругл,
Всё же ищем на нём мы угол,
Чтоб хранить там тряпьё, посуду,
Старых книг и привычек груду,
И причуды, и ахи, вздохи,
Пуд обид и надежды крохи,
Чтоб ступить, когда мир кренится,
На обжитую половицу.
 

* * *

 
Пройдёт и этот день, в небытие он канет,
Кого-то исцелит, а чью-то душу ранит,
И кто-то поутру пробудится от блика,
А кто-то, может быть, от собственного крика.
 

* * *

 
И снова я заговорила
Тогда, когда молчать бы надо.
Какая-то глухая сила
Велит мне третьи сутки кряду
Искать слова и всё, что ныло,
Бумаге поверять без толку.
Когда всего-то надо было
Лишь выплакаться втихомолку.
 

1969

* * *

 
Жить на свете – что может быть проще? —
И в июньской полуденной роще
Меж стволами бродить и бродить,
И, беседы утративши нить,
Всё брести, не заметив молчанья,
В сонной роще, где вечно качанье
И поскрипыванье ствола
И на землю стекает смола.
 

* * *

 
И всякий день – всё та же спешка,
И всякий день – орёл иль решка,
И то везёт, то не везёт
В том мире, где подтаял лёд
И где снега под вечер сизы,
Где каплет под лучом с карниза
И стало небо голубым,
И клонит южным ветром дым.
 

* * *

 
Когда это было – вчера, не вчера —
От ливня ночного разбухла кора
И грустное всё приходило на ум,
Покуда мы по лесу шли наобум,
И длился, и длился, и не иссякал
День тусклый, как лампы вагонной накал.
 

* * *

 
Доводы, всё доводы,
Старых истин проводы,
Ушедших без следа.
В рассужденьях гибкие
Говорим с улыбкою,
Терпимы, как всегда.
Что же вы, так что же вы
Пугаете прохожего,
Срываетесь на крик?
Пожили вы, прожили,
Мы только подытожили
Ваш опыт в краткий миг.
Истинное, ложное
Распознать не сложно вам
Было бы, когда б
В те дни вы сами не жили,
Не ваши зори брезжили,
В те дальние года.
 

* * *

Феликсу Розинеру

 
Во времена до нашей эры
Всё делали не зная меры —
Как пили, пели, пировали,
Слагали гимны о Ваале!
В каком цветистом бурном стиле
Любили и клялись, и мстили!
А нынче, как дела ни плохи,
Почти бесшумны наши вздохи,
Почти бесстрастны наши лица,
Когда нам впору удавиться!
А может, лучше, предкам вторя,
Рвать на себе одежды в горе,
А может, станут легче муки,
Коли стенать, ломая руки,
И пеплом посыпать власы,
Дожив до мрачной полосы.
 

* * *

 
Ах, всё о том же – как пою и плачу,
Как улыбаюсь, как улыбку прячу,
И про тоску свою и про смятенье,
А если о чужом полночном бденье
И о чужой улыбке и судьбе,
То всё равно – и это о себе.
 

* * *

 
Такая тишь и благодать среди берёз,
Что верить в бренность и судьбу нельзя всерьёз.
Зелёно-жёлто-голубые дни пестры,
И на опушках вечерами жгут костры.
И ни сомнений, ни трагедий, ни разлук —
А только влажный от росы вечерний луг
И только ночи, что теплы и коротки,
И станционные далёкие гудки.
 

* * *

 
Не увидеть своего
наивысшего полёта,
Потому что мутен взор
от струящегося пота.
Не изведать, не узнать,
что такое завершённость,
А изведать боль в висках,
пустоту, опустошённость.
Да и есть ли тот полёт
и свершенье в виде чистом
Или только пот и кровь
и дыхание со свистом?
 

* * *

 
В старой голубятне
С навесным замком
Одинокий голубь —
Белоснежный ком.
 
 
Горемычный голубь,
Нет судьбы черней,
Чем навек зависеть
От шальных парней.
 
 
Нет судьбы печальней,
Чем под свист и ор
Познавать манящий
Голубой простор.
 
 
Да и разве можно
Высоко взлететь,
Если дом твой всё же
Запертая клеть.
 

* * *

 
Тусклый свет и робкий танец
Облетевшего листа.
В мире все об эту пору
Уже розданы места.
Всяк при деле, всяк при деле,
И пылают очаги,
И работают усердно
Все на свете рычаги.
Всяк спешит своей дорогой
И гремит своим ключом.
Ну а тем, кто за порогом,
Кто остался ни при чём,
Кто остался там, за зоной
Доброй снеди и тепла, —
Запустелые газоны,
Листья, жжёные до тла.
 

* * *

 
Позови меня негромко.
Голубого неба кромка
Показалась в серый день.
Позови туда, где ломкий
Лёд хрустит и снег бахромкой
Лёг на ветви, куст и пень.
Позови смотреть на дали.
Всё давным-давно сказали
Мы друг другу, ты да я.
Мы пойдём с тобой в иные, молчаливые края,
Где значенье в каждом хрусте
И спастись нельзя от грусти
В хороводе слов и дел,
И никем не обозначен нашего пути предел.
 

* * *

 
Для грусти нету оснований,
Кочуем в длинном караване
Всех поколений и веков,
Над нами стая облаков,
А перед нами дали, дали…
И если полюбить детали,
Окажется, что мы богаты
Восходом, красками заката
И звуками, и тишиной,
И свистом ветра за стеной,
И тем, как оживают листья
Весной. И если в бескорыстье
Земных поступков наших суть,
Не так уж тяжек этот путь.
 

1970

* * *

 
Мне говорят и говорят,
А я не вслушиваясь вторю,
А я иду дорогой той,
Которая уводит к морю.
 
 
Оно качается вдали —
Я упаду в него с разбегу,
Всё то, что было до сих пор,
Земное всё, оставив брегу.
 
 
Тропа петляет без конца,
И я то в гору, то под гору —
То нету синей полосы,
То вновь она открылась взору.
 

* * *

 
Ну вот и мы умудрены,
И мы познали груз вины
И гнёт любви, и вкус страданья,
И горечь позднего свиданья,
 
 
И жизни праздной благодать,
И полный тягот год недужный,
И знаем, чего стоит ждать,
И знаем, чего ждать не нужно.
 
 
И, Боже, как прекрасно жить
Вот так, с открытыми глазами,
Умея пренебречь азами
И не боясь утратить нить.
 
 
Какой бывает тишина
И как она взрываться может,
Когда душа искушена,
Когда кусок немалый прожит,
 
 
Когда знакомо всё кругом —
Листа осеннего прожилки,
Пушок у сына на затылке
И лестница при входе в дом.
 
 
И я, распахивая дверь
И точно зная, что за нею
Ждала вчера и жду теперь,
В неё вхожу, благоговея.
 

* * *

 
Дети, дети, наши дети,
Руки – тоненькие плети,
Шейка – слабый стебелёк, —
Путь ваш длинен и далёк.
Уберечь бы вас, да как,
От обид и передряг.
Лето, осень. День да ночь —
Улетите гордо прочь
В неизвестность, в темноту,
Напевая на лету.
 

* * *

 
Завершается всё полосою закатной:
И уклад многолетний, и риск многократный,
И любовь, и раздолье, и праздник, и встреча…
Свод небесный багряною краской расцвечен.
И чем ближе к закату, чем ближе к развязке,
Тем тревожней тона, тем багровее краски.
 

* * *

 
То ли слёзы, то ли смех,
То ли вызов, то ли шалость.
Отвращенье или жалость,
Добродетель или грех.
 
 
И ответ мой, как вопрос.
Сны мои на грани бреда,
Не ходи за мной по следу —
Ненадёжен тонкий трос.
 
 
Мне дороги не дано,
Балансирую вслепую,
То терзаюсь, то ликую
И не ведаю давно,
 
 
Где везение, где крах,
Где случайность, где причина,
И вот-вот сорвусь в пучину,
Повисая на руках.
 

* * *

Феликсу Розинеру

 
Как всё сложится, как обернётся,
Что совсем позади, что вернётся,
Что утратим и что обретём,
Нам страдать или сеять страданье,
Или просто во всём мирозданье
Оказаться ни с кем, ни при чём?
Разобраться отчаявшись в сущем,
Всё спешим очутиться в грядущем,
Слепо тыча случайным ключом.
 

* * *

 
Тоненькая женщина,
Жрица и пророчица, —
Ей любви нескованной
И свободы хочется
От канонов мрачного
Танца ритуального,
От всего усохшего,
От всего фатального.
И она по-своему,
Как умеет, борется —
То флиртует с ересью,
То усердно молится.
И в любви то хищница,
То голубка кроткая.
Вот она скользящею
Движется походкою.
Вокруг ног колышется
Полотно воздушное…
Кто же тебя выдумал,
Дщерь великодушная?
Кто же тебя выдумал,
Мелкая и злобная?
Сколько жертв спровадила
Ты на место лобное…
Без тебя немыслимы —
Чьё ты озарение? —
Ни любовь небесная,
Ни земное бдение.
 

* * *

 
Ложатся дни, как чуждые слои
На подлинник и редкий, и бесценный.
И что ни день – почти живые сцены
Разлук и встреч и мелкие бои
За миг удачи, слаженность, успех —
Подобье драм, улыбок и печалей.
И вдруг понять: была лишь там, в начале,
Единственная истина из всех.
И безоглядно устремиться к ней,
Туда, где всё пронзительно и остро,
Скоблить, счищать ненужный хаос пёстрый,
Немало проведя без сна ночей,
Не мешкая на длительном пути,
И обнаружить, кончив труд упорный,
Что подлинник – потрескавшийся, чёрный
И линии невидимы почти.
 

* * *

 
Вот он, омут моей души.
Обмани меня, веры лиши,
Оттолкни меня, выдай, ограбь —
Только рябь на воде, только рябь.
Всё, что ценно мне, брось и рассыпь —
Только зыбь на воде, только зыбь.
Все деянья мои сокруши —
Только слабые всплески в тиши.
А войдёшь в эти воды – кричи,
Так ожгут ледяные ключи.
 

* * *

 
В пору долгих и тёмных ночей,
Когда нет ничего, никого, —
Мне бы лампу в пятнадцать свечей,
Чтобы видеть тебя одного.
И тогда всё опять на местах,
Всё имеет и смысл, и суть,
И ничтожны тревога и страх,
И надёжен к дальнейшему путь,
И не так уж черна темнота,
И, как божия птичка в раю,
Позабыв про труды и лета,
Безмятежные песни пою.
 

* * *

 
Наверно, прекрасно за тою горою,
Куда мы ещё не ходили с тобою,
Там вольная воля, покой и прохлада
Туда нам, наверно, давно уже надо.
Там множество чистых стремительных речек,
Там добрый бы нас приютил человечек,
Там в праздник под звёздами крупными пляшут,
Там птицы крылами огромными машут.
Не знать нам, не ведать тоски и напасти,
Пока в те края убежать в нашей власти.
 

* * *

 
Всё серьёзно – каждый шаг, каждая улыбка,
Как в младенчестве гремим крашеною рыбкой,
Как ступаем по земле, как уходим в землю,
Как бушуем и клянём, как смолкаем, внемля.
Как прощаем, чем корим – всё весомо, свято,
А не только миг, когда, на кресте распятый,
Застывает надо всем Мученик Великий
С выражением тоски на бескровном лике.
Был Он свят и был велик до распятья, прежде,
Когда хаживал с людьми в будничной одежде.
Не в Голгофе лишь одной пафос и мученье,
Есть обычной жизни ход и судьбы теченье.
И не просто распознать, что есть миг обычный,
Что есть самый главный миг, самый патетичный.