Текст книги "«Где хорошо? Повсюду и нигде...»"

1974

* * *

 
Ещё не всё, не всё. Ещё придёт черёд
И проливных дождей, и льдом покрытых вод.
Ещё шуршать травой и увязать в снегах.
И безмятежно жить. И жить в бегах, в бегах.
Дремать под стук колёс. Шагать под песнь скворца.
И в общем хоре петь о том, что нет конца
Ни жизни, ни любви. И будет песнь звенеть,
Когда уж мы с тобой её не будем петь.
 

* * *

 
В ясный полдень и в полночь, во тьме, наяву
От родных берегов в неизвестность плыву,
В неизвестность плыву от родного крыльца,
От родных голосов, от родного лица.
В неизвестность лечу, хоть лететь не хочу,
И плотней к твоему прижимаюсь плечу.
 

 
Но лечу. Но иду. Что ни взмах, что ни шаг —
То невиданный свет, то невиданный мрак,
То невиданный взлёт, то невиданный крах.
Мне бы медленных дней на родных берегах,
На привычных кругах. Но с утра до утра,
Заставляя идти, дуют в спину ветра.
 
 
Сколько раз ещё свет поменяется с тьмой,
Чтобы гнать меня прочь от себя от самой.
Умоляю, на спаде последнего дня
Перед шагом последним окликни меня.
 

* * *

 
Расклевала горстку дней.
Бог послал другую.
Души, коих нет родней,
Чутко стерегу я.
Только я никчёмный страж.
Нет в дозоре проку.
Не подвластна жизни блажь
Бдительному оку.
Над ребёнком, как всегда,
Тихо напеваю.
На счастливые года
Втайне уповаю.
И витает мой напев
Над младенцем сонным,
Растворяясь меж дерев
В мареве бездонном.
 

* * *

 
Непознаваемая вечность —
Есть мигов познанных конечность —
И на стекле зимы рисунки,
И на песке от ливня лунки,
И трепет бабочки в сачке,
Зажатом в детском кулачке,
И краткий вздох, и краткий шорох
На нескончаемых просторах.
 

* * *

 
Хоть рождён в иные лета
И для новых дел рождён,
К прошлым дням своей планеты
Ты навеки пригвождён.
 
 
Попирая землю в пору
Мирных вёсен, чистых зим,
Дышишь воздухом, в котором
Растворён Треблинки дым.
 

* * *

 
О жизнь, под говор голубиный
Веди меня в свои глубины,
Веди меня на свой простор,
Веди со мною разговор
Неиссякаемый и длинный,
Влеки в глухие тайники.
Благословляю всё живое —
Любое деревце кривое
И горизонт, и тупики,
И омуты, и родники,
Полёт, терзанье у развилки,
Биение височной жилки.
Не выпускай моей руки.
Хоть я всего лишь из мирян
И не пророк, и не предтеча,
Даруй и мне простые речи
Лесов и солнечных полян.
Ничем не стану донимать.
И лишь в одном моя гордыня —
Что жить хочу. Хочу, как ныне,
Во все века тебе внимать.
 

* * *

Dahin, dahin!..

И.-В. Гёте

 
Легко дышать на вешнем сквозняке.
В набухших почках даже сук тщедушный.
И дни мои светлы и простодушны,
Как белые стволы в березняке.
 
 
Дахин, дахин, – твержу себе, – туда,
Где ранний луч сияет всё бесстрашней.
Не меряй завтра горечью вчерашней,
И всё дурное сгинет без следа,
 
 
Как льда остаток, что лучом согрет.
И оттого лишь на пути заминки,
Что, мять жалея, обхожу травинки,
Едва-едва увидевшие свет.
 

* * *

 
Просто быть травой, межой,
Снега белого щепотью.
Тяжко быть живою плотью
С уязвимою душой.
 
 
Белым облаком витал,
Был ты птичьей песней звонкой
До того, как стал ребенком,
До того, как плотью стал?
 
 
Как хочу я, как хочу,
Чтобы были все невзгоды
Нипочём тебе, как водам,
Ветру, воздуху, лучу.
 

* * *

 
Чем кончить и с чего начать,
И чем заполнить середину?
Заря иль полночь – всё едино,
На всём усталости печать.
Аз есмь… Но полно, что за вздор,
Когда ни страсти и ни рвенья,
Ни пыла и ни вдохновенья
Лететь в распахнутый простор;
Когда ни ветка и ни луч
Не подают мне тайных знаков,
И каждый день мой одинаков —
Без бурь, без всплесков и без круч.
 
 
Аз есмь – когда благую весть
Несут в себе любые миги,
Когда сулят любые сдвиги
Лишь лучшее, чем то, что есть.
Ещё остался на губах
Вкус тех времён, совсем недавних,
Но наглухо закрыты ставни,
А там за ними крыльев взмах.
А там, в предутренней тиши,
Витает песня заревая,
Но я ее не прозреваю
В потёмках собственной души.
 

* * *

 
Так хрупок день – сосуд скудельный.
И, бредя далью запредельной,
Летят по небу облака.
Хоть ощутима твердь пока,
Но ей отпущен срок недельный.
И с талым льдом сойдёт на нет
Всё то, под чем таятся хляби,
И будет вешней водной ряби
Неуловим и зыбок цвет.
По шалым водам поплывут
Жилища, изгороди, щепки
И облака невнятной лепки.
И распадётся наш уют.
И сгинут кровля и порог.
Взамен устойчивой опоры
Придут текучие просторы
Без верной меты, без дорог.
 

* * *

 
Покину землю, так и не объяв
Всего, что есть прекрасного на свете.
Быть может, донесёт однажды ветер
Шум дальних вод и шелест дальних трав.
Привычное улавливает слух.
Привычное окидываю взором.
Но если я тоскую по просторам,
То лишь по тем, где окрылённый дух
Поэта пребывал, когда с пера
Текла строка: «Пора, мой друг, пора…»
 

* * *

 
Было всё, что быть могло
И во что нельзя поверить.
И какой же мерой мерить
Истину, добро и зло?..
 
 
Кто бесстрашен – взаперти,
Кто на воле – страхом болен,
Хоть, казалось бы, и волен
Выбирать свои пути.
 
 
Свод бездонен голубой,
Но черны земли провалы,
Кратковременны привалы
Меж бездонностью любой.
 
 
Чёрных дыр не залатать.
Всяко было. Всё возможно.
Может, завтра в путь острожный —
Пыль дорожную глотать.
 
 
Мой сынок, родная плоть,
Черенок, пустивший корни
Рядом с этой бездной чёрной,
Да хранит тебя Господь
 
 
От загула палачей,
От пинков и душегубки,
От кровавой мясорубки
Жути газовых печей.
 
 
Ты прости меня, прости,
Что тебя на свет явила.
И какая может сила
В смутный час тебя спасти…
 
 
Эти мысли душу жгут,
Точно одурь, сон мой тяжкий.
А в твоём – цветут ромашки.
Пусть же век они цветут.
 

* * *

 
Жизнь до ужаса проста:
Свет – и снова угасанье,
Чуть заметное касанье
Облетевшего листа.
 
 
Ветер, буен и ретив,
Гонит ропщущее племя…
Задержаться б хоть на время,
Ствол руками обхватив.
 

СОН

 
Вне уз, вне пределов, вне времени, вне
Привычного. Чуждые тени в окне.
Чужие шаги в переулке горбатом,
В порту, на молу, освещённом закатом,
Невидящий взгляд незнакомых очей,
Неведомый смысл гортанных речей,
Чужое веселье, чужое молчанье
И вод густо-чёрных немое качанье,
И чуждые запахи тины и йода…
Свобода, – с тоской повторяю, – свобода…
 

* * *

 
Хоть трудны пути земные,
Нам неведомы иные.
Ничего иного нет.
Только здесь и тьма и свет.
Здесь и поле, и ложбина,
И отчизна, и чужбина.
Здесь и воздух. Здесь и твердь.
Здесь и вечность. Здесь и смерть.
 

* * *

 
А ветки сквозь осенний дым
Торчат, как рёбра у худышки,
По ветру пущены излишки,
И только остов невредим.
И света и тепла – в обрез.
И редкий дар – покой и воля.
И словеса не весят боле.
И время обретает вес.
И миг слетает, тих и нем,
Незримо на плечо садится,
Чтоб воплотить и воплотиться,
Переставая быть ничем,
Верней, переставая быть
Запасом времени, простором,
Далёкой далью – тем, что взором
Не угадать, не охватить.
 

1975

* * *

 
Казалось бы, всё мечено,
Опознано, открыто,
Сто раз лучом просвечено,
Сто раз дождём промыто.
И всё же капля вешняя,
И луч, и лист случайный,
Как племена нездешние,
Владеют речью тайной.
И друг, всем сердцем преданный,
Давнишний и привычный, —
Планеты неизведанной
Жилец иноязычный.
 

* * *

 
Пойдём же под птичий неистовый гам
По синим кругам, по зелёным кругам.
Под шорох листвы и дождя воркотню
С любым из мгновений тебя породню.
Лишь из дому выйди со мной на заре,
Рукой проведи по намокшей коре,
Росою умойся – ты узнан, ты свой.
И путь твой покорною устлан травой.
Легко ли нам будет? Легко ль не легко,
Но эта дорога ведёт далеко,
Туда, где горят и сгорают дотла
И травы, и крона, что ныне светла,
И дальше, сквозь область костров и золы,
Туда, где снега, как забвенье, белы;
И дальше, туда, где, срываясь с кругов,
Над областью мороси, трав и снегов
Свободные души взлетают, чтоб впредь
И вечное слышать, и вечное зреть.
 

* * *

 
Пусть манна Божия была
Всего лишь видом тамариска,
И не по Божьей воле низко
Летали те перепела,
Не бил родник в горе Хорив
И не бывало броду в море —
Но есть и было: гнев и горе,
И озаренье, и порыв,
И вера в чудо. Мир наш пуст,
Бесцветен, если умирает
В нём вещий голос и сгорает
Таинственно горящий куст.
 

* * *

 
Жизнь моя – цветочный луг.
Под ногою стебли гнутся.
Жизнь моя – порочный круг,
Неспособный разомкнуться.
Жизнь моя светла, длинна —
Сто дорог шагами меряй.
Жизнь моя – порог, стена,
Заколоченные двери.
Гнёт и праздник – жизнь моя.
Дар и гнёт. И небосвода
Моего светлы края
В час заката и восхода.
 

* * *

 
На заре и на закате
Хлопочу вокруг дитяти.
Такова моя стезя,
И с неё сойти нельзя.
Разноцветными лужками
Ходим мелкими шажками.
И когда земля бела,
Длится та же кабала.
Кабала ли, рай ли Божий,
Только ты меня стреножил.
И теперь, моё дитя,
Тают дни, как снег летя.
Для тебя я свет добуду,
Даже если темень всюду.
Можно ль думать о конце
При лепечущем птенце?
Можно ль думать об упадке,
Если рядом жизнь в зачатке?
День, как школьная тетрадь,
Разлинованная гладь.
В сети поймана с рассвета,
И такого часа нету,
Чтоб свою святую сеть
В одиночестве воспеть.
 

ЗАКЛИНАНИЕ

 
Земля бела. И купола
Белы под белыми снегами.
Что может приключиться с нами? —
Чисты и мысли и дела
В том мире, где досталось жить,
Который назван белым светом,
Где меж запорошённых веток
Струится солнечная нить;
Где с первых дней во все века
Дела свершаются бескровно
И годы протекают ровно,
И длань судьбы всегда легка,
Как хлопья, что с небес летят
На землю, где под кровлей снежной
Мать держит на ладонях нежных
На свет рождённое дитя,
На белый свет, не знавший вех,
Подобных бойне и распятью,
Резне и смуте, где зачатье —
Единственный и светлый грех.
 

* * *

 
Обобщаем, обобщаем.
Всё, что было, упрощаем.
Хладнокровно освещаем
Века прошлого грехи.
 
 
И события тасуя,
Имена тревожим всуе.
Нам история рисует
Только общие штрихи.
 
 
Суть, причина, вывод, веха.
А подробности – помеха.
Из глубин доносит эхо
Только самый звучный слог.
 
 
Лишь любитель близорукий,
Том старинный взявши в руки,
Отголоски давней муки
Обнаружит между строк.
 
 
А детали, оговорки,
Подоплёка и задворки,
Потайная жизнь подкорки —
Роскошь нынешних времён,
 
 
Принадлежность дней текущих,
Привилегия живущих,
Принадлежность крест несущих
Ныне страждущих племён.
 
 
Это нам, покуда живы,
Смаковать пути извивы
И оттенки нашей нивы.
А потомки, взявши труд
 
 
Оценить эпоху в целом,
Век, где мы душой и телом,
Чёрной ямой иль пробелом,
Может статься, назовут.
 

* * *

 
Тлело. Вспыхивало. Гасло.
Подливали снова масло.
Полыхало пламя вновь.
Полыхают в душах властно
Гнев и вера, и любовь.
На просторах ветры дуют —
Тут погасят, там раздуют,
Дуют, пламя теребя.
И живут сердца, враждуя,
Негодуя и любя.
Боже правый, сколько пыла
Израсходовано было
И во благо и во зло.
И давно зола остыла,
Ветром пепел унесло,
Время скрыло в домовину,
И о том уж нет помину.
Но не дремлют Бог и бес:
Снова свет сошелся клином,
Снова пламя до небес.
 

* * *

 
Какие были виды
В садах Семирамиды!
Какие пирамиды
Умел воздвигнуть раб!
Какой владеем речью!
Но племя человечье
Всегда венчало сечей
Любой земной этап.
И то, что возвышалось,
Со страстью разрушалось,
С землёю кровь мешалась.
Была бы благодать,
Когда б с таким усердьем
Учили милосердью,
С каким на этой тверди
Учили убивать,
Под кличи боевые
Вставать живым на выю,
Кромсать тела живые.
Зачем ранима плоть? —
Нелепая уступка
Вселенской мясорубке,
Которой и не хрупких
Под силу размолоть.
 

* * *

От жажды умираю над ручьём…

Франсуа Вийон

 
Научи меня простому —
Дома радоваться дому,
Средь полей любить простор,
И тропу, какой ведома
По низинам, в гору, с гор.
 
 
Но кого прошу? Ведь каждый,
Может статься, так же страждет.
Что ж прошу я и о чём,
Если ближний мой от жажды
Умирает над ручьём?
 

* * *

 
Творились дивные дела:
На свете яблоня цвела.
Затем, венчая вечный круг,
Звучал созревших яблок стук.
 
 
Венчая круг, кончая кон,
Менялся цвет осенних крон.
О, быть бы в силах, как листва,
Жить по законам естества —
 
 
Прошелестеть и точно в срок
Слететь бесшумно, как листок,
Того не зная, что летим
И этот путь необратим.
 

* * *

 
А там, где нет меня давно,
Цветут сады, грохочут грозы,
Летают зоркие стрекозы
И светлых рек прозрачно дно;
И чья-то смуглая рука
Ласкает тоненькие плечи.
Там чей-то рай, там чьи-то встречи.
О юность, как ты далека!
Вернуться в твой цветущий сад
Могу лишь гостем, чтоб в сторонке
Стоять и слушать щебет звонкий
И улыбаться невпопад.
 

* * *

 
Но дали свет. И высветили всё.
И там, где тени робкие скользили
И таяли, видна лишь горстка пыли,
Которую по ветру унесёт.
 
 
Где жили блики и полутона,
Где было всё оттенком и намёком,
И тайною, – там нынче перед оком
Белёсая и плоская стена.
 
 
Проставлены все точки до одной.
Всё понято буквально и дословно
При свете немигающем и ровном,
Спугнувшем тайну с плоскости земной.
 

* * *

 
Пела горлица лесная.
Над костром струился дым.
Сладко жить, цены не зная
Дням просторным, золотым;
 
 
Жить, как должное приемля,
Что ласкают небеса
Невесомой дланью землю,
Горы, долы и леса.
 
 
Сладко жить… И всё же слаще,
Будь ты молод или стар,
Каждый луч и лист летящий
Принимать как редкий дар.
 

* * *

 
За концом, пределом, краем,
За чертой, где умираем,
Простираются края,
Протекает жизнь земная,
Тропы новые вия.
Годы, скрытые от взгляда,
Станут чьим-то листопадом,
Чьей-то болью и тщетой,
Чьим-то домом с тихим садом,
Чьей-то памятью святой.
И таит земное лоно
Лета будущего крону,
Вёсен будущих траву,
Лист, которого не трону,
Плод, который не сорву.
 

* * *

 
О, были б эти сны и бденья
Лишь пробой голоса и зренья,
Лишь пробой кисти и пера,
Когда лишь робкой светотени
Идёт бесшумная игра.
Ещё не дали ходу драме.
Оркестр в оркестровой яме
Ещё играет вразнобой,
И нету связи меж мирами,
Грядущим, прошлым и тобой;
Ещё не вышел в полумраке
Маэстро в дирижёрском фраке,
Чтоб в наступившей тишине
Нам показать безмолвным знаком,
Что мы с судьбой наедине.
 

* * *

 
Когда звучала сонатина,
Казалось, в мире всё едино
И нет начала и конца —
Лишь золотая середина.
Слетали звуки, как пыльца
Летит весной с ветвей ольховых.
И таял звук, рождая новый,
Неповторимый. И финал
Казался не прощальным зовом,
А провозвестником начал.
Так, силой звуков, тоник, пауз
Был побеждён вселенский хаос,
Всё, что веками намело,
Всё, от чего душа спасалась,
Стремясь укрыться под крыло.
Так победил однажды гений.
И всё же плод его борений,
Его прозренья сладкий плод
Нас не избавит от мучений,
От тяжких бдений не спасёт.
Прозренье Моцарта и Грига
Нам не поможет сбросить ига.
И чтобы озарился путь,
Должны мы собственную лигу
От мига к мигу протянуть.
 

* * *

 
Гуси-лебеди летят
И меня с собой уносят.
Коль над пропастью не сбросят,
То на землю возвратят.
 
 
Но отныне на века —
Жить на тверди, небу внемля,
И с тоской глядеть на землю,
Подымаясь в облака.
 

* * *

 
Неужто этим дням, широким и высоким,
Нужны моих стихов беспомощные строки —
Миражные труды невидимых подёнок?
Спасение моё – живая плоть, ребёнок.
Дитя моё – моих сумятиц оправданье.
Осмысленно ночей и дней чередованье;
Прозрачны суть и цель деяния и шага
С тех пор, как жизнь моя – труды тебе на благо.
Благодарю тебя. Дозволил мне, мятежной,
Быть матерью твоей, докучливой и нежной.
 

* * *

 
Ещё и нет в черновиках
Того, что будет жить в веках.
Но есть огонь, вода, и трубы,
И трубный глас, и окрик грубый,
Всё, от чего горят дотла
Или парят, раскрыв крыла.
 

* * *

 
Наверно, нехитра наука
Для смертного придумать муку:
Так много точек болевых.
Но нынче о дурном – ни звука.
Мне жизнь протягивает руку
С букетом маков полевых.
И я уже забыть готова,
Как беды сыпались на Йова,
Чей нрав и кроток был, и тих,
Готова верить в прочность крова,
В прозрачность бытия земного,
В неуязвимость чад своих…
О, человек, живой, живучий,
Как ни терзай его, ни мучай,
Пиная, взаперти гноя,
Едва разгонит ветер тучи
И луч мелькнёт во тьме тягучей,
С надеждой шепчет: «Жизнь моя…»
 

* * *

 
Казалось мне, я песнь пою
Про счастье и про боль свою,
Про маету и душ и тел, —
А это дождик шелестел.
Казалось, песнь моя нова, —
А это пели дерева.
Казалось, в песне всхлип и стон, —
А это был лишь лепет крон…
Гремели дальние грома,
И только я была нема.
 

* * *

 
Какое странное желанье —
Цветка любого знать названье,
Знать имя птицы, что поёт.
Как будто бы такое знанье
Постичь поможет мирозданье
И назначение твоё.
 
 
Не всё ль равно, полынь иль мята
На той тропе ногой примята,
Не всё ль равно? В одном лишь суть —
Как сберегаем то, что свято,
Когда с заката до заката
Незримый совершаем путь.
 
 
Не всё ль равно, гвоздика, льнянка
Растут в пыли у полустанка,
Где твой состав прогромыхал?
В одном лишь суть – с лица ль, с изнанки
Увиден мир, где полустанки,
Гвоздики и полоски шпал.
 
 
Не всё ль равно?.. И всё же, всё же
Прозрачен мир и не безбожен,
И путь не безнадёжен твой,
Коль над тобою сень серёжек
И травы вдоль твоих дорожек
Зовутся «мятлик луговой».
 

* * *

 
На планете беспредельной
Два окошка над котельной.
Это – дом давнишний мой.
В доме том жила ребёнком.
Помню ромбы на клеёнке.
Помню скатерть с бахромой.
 
 
Скинув валики с дивана,
Спать укладывали рано.
И в умолкнувшем дому
Где-то мыслями витала
И в косички заплетала
На скатёрке бахрому.
 
 
Мне казались раем сущим
Гобеленовые кущи —
Пруд, кувшинки, камыши,
Где, изъеденные молью,
Меж кувшинок на приволье
Плыли лебеди в тиши.
 
 
Стало пылью, прахом, тленом
То, что было гобеленом
С лебедями. Но смотри —
По стеклу стучат ладошки.
А войдёшь – стоят галошки
С байкой розовой внутри.
 

* * *

Мир ловил меня, но не поймал…

Григорий Сковорода

 
Мир ловил и поймал меня в сети.
И не сети ли – малые дети?
И не сети ли, и не тенёта —
О ранимых и малых забота?
Я навеки от мира завишу.
И, латая без устали крышу,
Безмятежной не зная минуты,
Всё ж люблю драгоценные путы.
И судьба, мне как будто мирволя,
Из тенёт не пускает на волю,
На простор, в беспредельность, в бездонность,
В неприкаянность, в опустошённость.
 

* * *

 
О разнотравье, разноцветье.
Лови их солнечною сетью
Иль дождевой – богат улов.
А я ловлю их в сети слов —
И потому неуловимы
Они и проплывают мимо.
И снова сеть моя пуста —
В ней ни травинки, ни листа.
А я хотела, чтоб и в стужу
Кружило всё, что нынче кружит,
Чтобы навеки был со мной
Меня пленивший миг земной;
Чтобы июньский луч небесный,
Запутавшись в сети словесной,
Светил, горяч и негасим,
В глухую пору долгих зим;
Чтоб всё, что нынче зримо, зряче,
Что нынче и поёт, и плачет,
А завтра порастёт быльём,
Осталось жить в стихе моём.
 

1976

* * *

 
Погляди-ка, мой болезный,
Колыбель висит над бездной,
И качают все ветра
Люльку с ночи до утра.
И зачем, живя над краем,
Со своей судьбой играем
И добротный строим дом,
И рожаем в доме том.
И цветёт над легкой зыбкой
Материнская улыбка.
Сполз с поверхности земной
Край пеленки кружевной.
 

* * *

 
Так память коротка.
Так сладостно забвенье.
Жизнь кратче дуновенья,
Мгновеннее глотка.
Что было здесь до нас,
Мы знаем только вкратце.
Нам заросли акаций
Ласкают нынче глаз.
А тех, чья кровь лилась,
Кого сажали на кол,
Предшественник оплакал.
И с ним слабеет связь…
Наверно, в том и суть,
Затем и сроки кратки,
Чтоб не было оглядки
На слишком долгий путь.
Еще два-три витка —
И мы сойдём со сцены.
И пустят за бесценок
Наш опыт с молотка,
Чтоб жить своим умом
И, пережив кануны,
Опять глядеть на юных
В отчаянье немом.
А время бьёт отбой
И топит очевидца.
И вновь дитя родится
Под сенью голубой.
И на земных кругах
Опять живётся сносно.
Речная гладь и сосны
Всего в пяти шагах.
 

* * *

 
Жить не тяжко дурочке —
Собирает чурочки,
В беспорядке пряди,
Тишина во взгляде, —
Собирает чурочки
Для своей печурочки.
Погоди, послушай,
Твой очаг разрушен.
Погляди, блаженная,
На останки бренные —
Лишь поёт негромко,
Вороша обломки.
 

* * *

 
Наверно, на птичьих правах
Живётся легко и привольно:
Расстаться с птенцами не больно
И дом на любых островах.
А наш изнурителен быт,
Оседлая жизнь трудоёмка.
И что ни излука – то ломка,
А ломка разлуку сулит.
Иметь бы такие права,
Усвоить бы птичьи повадки,
Чтоб так же летать без оглядки
И петь «трын-трава, трын-трава».
Но мне говорят – не о том
Поют эти вольные птахи,
И вечно живут они в страхе
За временно слепленный дом.
 

* * *

 
Диаспора. Рассеянье.
Чужого ветра веянье.
На чуждой тверди трещина.
Чьим богом нам завещано
Своими делать нуждами
Дела народа чуждого
И жить у человечества
В гостях, забыв отечество?
Мне речки эти сонные
Роднее, чем исконные.
И коль живу обидами,
То не земли Давидовой.
Ростовские. Тулонские.
Мы – толпы Вавилонские,
Чужие, многоликие,
Давно разноязыкие.
И нет конца кружению.
И лишь уничтожение
Сводило нас в единую
Полоску дыма длинную.
Но вечно ветра веянье
И всех дымов рассеянье.
 

* * *

 
Шито белыми нитками наше житьё.
Посмотри же на странное это шитьё:
Белой ниткой прошиты ночные часы,
Белый иней на контурах вместо росы.
Очевидно и явно стремление жить
Не рывками, а плавно, не дёргая нить.
Шито всё на живульку. И вечно живу,
Опасаясь, что жизнь разойдётся по шву.
Пусть в дальнейшем упадок, разор и распад,
Но сегодня тишайший густой снегопад.
Белоснежные нитки прошили простор
В драгоценной попытке отсрочить разор,
Всё земное зашить, залатать и спасти,
Неземное с земным воедино свести.
 

* * *

 
Мне земных деяний суть
Кто-то мудрый толковал.
Но расслышать что-нибудь
Мир гудящий не давал.
И когда слетали с губ
Драгоценные слова,
Завывали сотни труб,
Скрежетали жернова.
Я ждала: наступят дни
Тишины. Но в тишине
Только шорохи одни
Оказались внятны мне.
 

* * *

 
Туда. За той цветущей веткой,
За тем лучом, за серой сеткой
Того дождя, за той листвой —
Неповторимый праздник мой.
Там благодать. И в том далёко
Прозрачна даже подоплёка,
Там ни оглядки, ни оков,
Ни страха, ни обиняков.
Туда. Но вдруг услышу: «Хватит.
Какой ты ищешь благодати?
И лист шершавый под рукой
Есть благодать. Не жди другой».
 

* * *

 
Пишу – ни строчки на листе.
Рисую – пусто на холсте.
И плачу, не пролив слезы
Под небом цвета бирюзы.
Мой белый день – дыра, пробел.
Мой добрый гений оробел
И отступился от меня,
И жутко мне средь бела дня.
Пробел… А может, брешь, пролом,
Просвет, явивший окоём,
Счастливый лаз в глухой стене,
И добрый гений внемлет мне?
 

* * *

 
Заварила целебную травку.
Дело сразу пошло на поправку.
Так стремительно мне полегчало,
А вчера ещё на крик кричала.
На душе ни рубцов и ни вмятин,
И целебный настой ароматен.
С каждой каплею жизнь моя краше.
До конца бы испить эту чашу,
Не пролив и не звякнув о блюдце,
Чтоб от звука того не проснуться.
 

ОРФЕЙ

 
Не оглянись. Иди вперёд.
Всего лишь тень тебя зовёт,
Твоей любимой призрак, дух.
Не оглянись. Будь нем и глух.
Коль хочешь к жизни тень вернуть,
Будь нем и глух весь долгий путь
Из тьмы на свет. И прежний вид
Ей на земле вернет Аид.
Но за спиной и стон и плач.
И если ты не глух и зряч,
Не оглянуться нету сил.
Несчастный, кто тебя просил
Умерших жизнью искушать,
Уклад исконный нарушать,
Тревожить вечности покой,
Тянуться к вечности рукой.
Осталась тень среди теней.
Ступай к живым. И плачь по ней.
 

‘

* * *

 
Всё переплавится. Всё переплавится.
В облике новом когда-нибудь явится.
Нету кончины. Не верь в одиночество.
Верь только в сладкое это пророчество.
Тот, кто был другом единственным преданным,
Явится снова в обличье неведомом —
Веткой ли, строчкой. И с новою силою
Будет шептать тебе: «Милая, милая…»
 

* * *

 
Станет темою сонатной
Этот полдень благодатный,
Встреч и проводов нюансы
Превратятся в стансы, стансы,
И картиною пастозной
Станет этот плач бесслёзный.
Но родился ты в сорочке,
Коль твои штрихи и строчки,
Краски, паузы и звуки
Станут вновь тоской и мукой,
Небом, талою водою,
Светом, счастьем и бедою.
 

* * *

 
А вместо благодати – намёк на благодать,
На всё, чем вряд ли смертный способен обладать.
О, скольких за собою увлёк ещё до нас
Тот лик неразличимый, тот еле слышный глас,
Тот тихий, бестелесный мятежных душ ловец.
Куда, незримый пастырь, ведёшь своих овец?
В какие горы, долы, в какую даль и высь?
Явись хоть на мгновенье, откликнись, отзовись.
Но голос твой невнятен. Влеки же нас, влеки.
Хоть знаю – и над бездной ты не подашь руки.
Хоть знаю – только этот почти неслышный глас —
Единственная радость, какая есть у нас.
 

* * *

 
Безымянные дни. Безымянные годы.
Безымянная твердь. Безымянные воды.
Бесконечно иду и холмом, и долиной
По единой земле, по земле неделимой,
Где ни дат, ни эпох, ни черты, ни границы,
Лишь дыханье на вдох и на выдох дробится.