Текст книги "«Где хорошо? Повсюду и нигде...»"

 
Продлись же, вечное «сейчас»,
Пусть жизнь течёт под этой синью,
Продлись, прошу, продлись, continue.
Горит огнём небесный глаз.
 
 
Ни «прежде» нету, ни «потом» —
Есть лишь сей час, сия минута,
Та, что просвечена, продута
Ветрами всеми, – вот наш дом.
 
 
Текущий миг – о нём лишь речь,
Лишь он умеет течь и длиться,
И извиваться, и струиться,
И убивать нас, и беречь.
 

* * *

Проживаем с рассвета до темени

В настоящем продолженном времени,

В том, которое длится и тянется,

И с живыми никак не расстанется.

Над землёй – голубое свечение,

На земле, как обычно, – мучение.

Если что непременно получится

У любого, так это помучиться

В настоящем, продолженном, длительном,

Беспощадном и всё же пленительном.

* * *

 
Тот мрак зовётся светом,
«Тот свет, – твердят, – тот свет»,
А там зимой и летом
Темно и света нет.
А может быть, там тоже
И свет, и блеск лучей,
Но мы открыть не можем
Своих земных очей.
 

* * *

 
Неуютное местечко.
Здесь почти не греет печка —
Вымирают печники.
Ветер с поля и с реки
 
 
Студит нам жильё земное,
А тепло здесь наживное:
Вот проснулись стылым днём,
Надышали и живём.
 

2002

* * *

 
Дай руку, Господи, дай руку.
Дороги все ведут в разлуку,
Ведут в разлуку прямиком,
И каждый, чем-нибудь влеком,
По ним идёт, спешит и мчится
Лишь для того, чтоб разлучиться
И с тем, и с тем, как выйдет срок,
И нету здесь иных дорог.
 

* * *

 
Как под яблоней неспелый,
Несъедобный плод лежит…
Видит Бог, хочу быть смелой,
А душа моя дрожит.
 
 
И чего она боится
Под неспелых яблок стук?
Страшно ей, что жизнь продлится,
Страшно, что прервётся вдруг.
 

* * *

 
А на этой акварели
Абрис виден еле-еле
И дорога чуть видна…
Сколько пятниц на неделе?
К сожалению, одна.
Если б пятниц было много
И видней была дорога,
Я по ней бы топ да топ —
Ни предела, ни итога.
Сколько пятниц, столько троп,
Выбирай хоть ту, хоть эту —
Ничему предела нету:
Можно день перебелить,
Обмелеет чаша к лету —
Можно новую налить.
Небо землю опекает,
Птица птицу окликает,
Проплывают облака,
И течёт – не утекает
Жизни длинная река.
 

* * *

 
Убить бы время, ну его,
Убить бы время.
Куда вольготней без него —
Не клюнет в темя.
 
 
Ему б сказать: «Тебе капут.
Прощай навеки.
Не надо нам твоих минут,
Твоей опеки.
 
 
И торопя, и теребя,
Ты всех “достало”,
Какое счастье, что тебя
Совсем не стало».
 

* * *

 
На что надеюсь? На потом.
На после. На иную пору.
На то, что недоступно взору
И мреет в веке золотом.
 
 
На март надеюсь в январе,
А в понедельник – на субботу,
На то, что всё решится с лёту
В ближайший вторник на заре.
 

* * *

 
Что же это? Боже, Боже,
Каждый день одно и то же:
Сверху твердь и снизу твердь,
Неизбежные, как смерть.
Смертный тут живёт-канючит,
Жизнь его чему-то учит
И, сердясь по пустякам,
Бьёт линейкой по рукам.
Но разумно ли сердиться?
Раз уж выпало родиться,
В том проёме день за днём
Как умеем, так живём.
А умеем-то не шибко:
Тут помарка, там ошибка;
Но почти что вышел срок,
И кончается урок.
 

* * *

 
Всё как с гуся вода, всё как с гуся вода,
И года – не года, и беда – не беда,
И беда – не беда, и труды – не труды,
Ничего, кроме чистой небесной воды.
И не вздох в тишине, и не плач за стеной,
И не груз на спине, а крыло за спиной.
 

* * *

 
О том, что пустынно и голо,
Поёт это бедное соло,
Пустынно и голо, и сиро,
В душе ни покоя, ни мира,
А только отчаянья море.
Об этом не лучше ли в хоре?
Но голос взлетает высоко,
А там в вышине одиноко,
Там лишь в одиночку поётся,
И держит, пока не сорвётся,
Любой свою верхнюю ноту,
Тоскуя и радуясь взлёту.
 

* * *

 
Тишайший аквариум, дивное лето,
Избыток зелёного, синего цвета,
И сверху и снизу, и слева, и справа —
Лишь небо да листья, лишь небо да травы.
Мы в этот аквариум тихо заплыли
И всё, что до этого было, забыли,
В зелёном и синем от мрака спасаясь,
Податливых листьев ладонью касаясь.
 

* * *

 
Жить не умею и зову
На помощь влажную траву,
Цепляю дождевые нити
С немым призывом: «Помогите!»
Куда ж нам плыть? Куда плыву?
 
 
По ком небесный плач, по ком?
Каким чудесным черенком
Сей лист древесный с миром связан?
Куда мне путь навек заказан?
Куда я движусь прямиком?
 
 
Мильон вопросов в пустоту…
Простое галльское c’est tout
Пришло на ум. Оно уместней
Других словес, и всех чудесней
Тот звук, что пойман на лету.
 
 
C’est tout. Приехали. Увы…
Ищу спасенья у травы
И у дождей, летящих косо,
Пространству задаю вопросы,
Что так печально не новы.
 

* * *

 
Какое там сражение,
Какой там вечный бой! —
Есть тихое кружение
Под тканью голубой.
 
 
Какое там борение,
Надсада и надлом! —
Есть тихое парение
С распластанным крылом.
 
 
Какое там смятение,
Метание в бреду! —
Есть тихое цветение
Кувшинки на пруду.
 

* * *

 
Жизнь легка, легка, легка,
Легче не бывает,
Потому что свет пока
Только прибывает,
Потому что луг в росе
И ажурны тени,
Потому что тропы все
В крестиках сирени,
Потому что яркий свет
Ранним утром будит,
Потому что ночи нет
И, Бог даст, не будет.
 

* * *

 
Не бросай меня, не надо,
Забери меня с собой,
Подари дорожку сада
С незабудкой голубой.
 
 
Этой просьбы нет банальней,
Только всё же не покинь…
Мчится поезд дальний-дальний,
А над ним сплошная синь.
 
 
Уведи в непрожитое,
В неизвестность уведи.
То ли утро золотое,
То ли темень впереди.
 

* * *

 
Сколько разных заморочек:
То июньский ветерочек,
То сорочья стрекотня,
То лужочек, то лесочек,
То шиповник у плетня.
Что за жизнь – одна отрада!
Возликуй, земное чадо!
Нынче время ликовать,
А кукушка до упаду
Будет в чаще куковать,
Чтобы ты, не умирая,
Жил среди земного рая,
Привалясь к стволу плечом,
В игры летние играя
С тенью, бликом и лучом.
 

* * *

 
Этот вечный вальсок —
Раз-два-три, раз-два-три —
Ах, замри на часок,
На минуту замри.
 
 
Но не светит покой,
И оркестр гремит,
И не ясно, какой
Нам отпущен лимит.
 
 
То мажор, то минор —
Разоряется медь:
До каких это пор
Нам по кругу лететь?
 
 
Ну, а рухнем, тогда —
Два-три-раз, два-три-раз —
Под вальсок в никуда
Провожать будут нас.
 

* * *

 
Жизнь идёт, и лето длится…
Может, надо помолиться,
Попросить: «Великий Боже,
Сделай так, чтоб завтра тоже
Зеленела в поле травка,
В гуще сада пела славка,
На окне на тонкой леске
Колыхались занавески».
 

* * *

 
А по миру кружение
Есть тихое вторжение
В туманное «потом»,
Опасное скольжение
Во времени крутом,
Где даже травка режется,
В которую понежиться
Однажды ты прилёг,
И на которой держится
Бесстрашный мотылёк.
 

* * *

 
Лето – чистый изумруд…
Почему-то люди мрут.
Что за варварский обычай
Уходить под гомон птичий,
Уходить да уходить.
Видно, ткут гнилую нить
Те небесные ткачихи,
Что свершают труд свой тихий.
Летний дождик моросит,
Всё на ниточке висит —
Мир висит такой отважный
На небесной нитке влажной.
 

* * *

 
Тем временем, тем самым, тем,
Которого и нет совсем,
Тем временем лишь то случилось,
Что ничего не приключилось.
На месте небо и земля,
И можно всё начать с нуля
Или продолжить в том же духе.
Мир кроток – не обидит мухи.
Тем временем, какого нет,
Он Божьей дланью был согрет —
Мир, где горит на небосводе
Звезда, которой нет в природе.
 

* * *

 
А в этом лучшем из миров
Мы наломали столько дров,
Что стал он вовсе нежилым —
Лишь гул и грохот, смрад и дым.
 
 
И в непролазном том дыму —
Помочь не в силах никому,
Не в силах совершить полёт —
Бескрылый ангел слёзы льёт.
 

* * *

 
Петух и скрипка, и букет…
Художник, твой весёлый бред
Пленяет душу.
Летают двое много лет,
Покинув сушу.
 
 
Они летят, цветы в руках…
А мы с тобой, увы и ах,
Стоим на месте.
Лукавый ангел – крыльев взмах —
Летит к невесте.
 
 
Всё зависает там и сям,
И никаких бездонных ям —
Весь мир в полёте.
Летают дяди по краям,
Летают тёти.
 

* * *

 
Как поживаешь, первый снег?
Как поживаешь?
Уж больно короток твой век —
Летишь и таешь.
Летишь и таешь без следа,
Пропасть без вести
Способен каждый без труда.
Исчезнем вместе.
Исчезнем вместе, покружив
По белу свету,
И я жила, и ты был жив,
Вот жил и нету.
В пустом пространстве помелькав
Без всякой цели,
Густые хлопья на рукав
Бесшумно сели.
 

* * *

 
Время шло вперёд, назад,
Пронеслось из дома в сад,
Пролетело в дом из сада…
Что, не веришь? И не надо.
Время вспять бесшумно шло
И угасший миг зажгло,
А горящий – погасило…
Боже, как его носило,
Как стремительно несло!
Всё смешалось – день, число.
Позабыв земные сроки,
Всё неслось в шальном потоке
Взад, вперёд и вспять, и вдаль,
Больше времени не жаль,
Нет конца ни дню, ни веку,
И в одну и ту же реку,
Ту, что вечно на пути,
Можно тыщу раз войти.
 

* * *

 
Ангел бедный, ангел мой,
Отведи меня домой,
Уведи меня из края,
Где, бесшумно догорая,
Дни уходят в никуда,
Где озёрная вода
Спит под жёлтым одеялом.
Я прошу тебя о малом:
В тихих сумерках спаси —
Лист последний не гаси,
Пусть он светит на дорогу,
По которой ты к порогу
Приведёшь к исходу дня
Заплутавшую меня.
 

* * *

 
День прошёл и был таков.
Боже, сколько облаков
За минувший век проплыло!
Сколько горестного было!
Не печалься, отдохни.
Сквозь изменчивые дни
Проплыви под облаками,
Разводя беду руками.
 

* * *

 
Одинокий лист безродный
Проплывал по глади водной.
Лист течением несло…
Было пятое число,
Но оно уже кончалось…
Ветка голая качалась…
Как тебе на свете быть,
Бедный хомо? Дальше плыть,
Плыть во времени текучем.
Бедный, бедный, чем ты мучим?
Что бы ни было – плыви
С красным шариком в крови.
 

Примечания

с. 92. Dahin, dahin! (нем.) – Туда, туда!

с. 162. I and You, I cry, I sing (англ.) – я и ты, я плачу, я пою.

с. 164. Presto (муз.) – скоро, быстро.

с. 176. Ритенуто (муз.) – постепенно замедляя. Дольче – транслитерация dolce (муз.) – нежно.

с. 182. Tabula rasa (лат.) – чистый лист.

с. 196. C-mol (муз.) – тональность до-минор.

с. 238. To be or not… (англ.) – быть или не…

с. 244. Tutti (муз.) – исполнение всем составом оркестра или хора.

с. 268. Bring out your dead (англ.) – Выносите своих мертвецов (клич могильщика во время эпидемии чумы, Англия, XVI век).

с. 289. Ab ovo (лат. идиома) – с самого начала (дословно: «от яйца»). Primavera (итал.) – весна.

с. 331. Very good (англ.) – очень хорошо.

с. 339. Dolce vita (итал.) – сладкая жизнь.

с. 346. Nevermore (англ.) – никогда.

с. 349. Anno (лат.) – год.

с. 353. Tombe la neige (фр.) – падает снег.

с. 359. Лингва итальяна, кантарэ, волярэ – транслитерация lingua itaiana, cantare, volare (итал.) – итальянский язык, петь, лететь.

с. 363. Фермата (муз.) – знак, обозначающий увеличение длительности звука или паузы.

с. 373. Alas (англ.) – увы. Con fuoco (муз.) – с жаром, с огнём.

с. 381. La vie (фр.) – жизнь.

с. 384 Сик транзит – транслитерация sic transit (лат.) – так проходит (sic transit gloria mundi – так проходит слава мирская).

с. 386 Shall, will (англ.) – вспомогательные глаголы для образования будущего времени в английском языке. Фьюче – транслитерация future (англ.) – будущее.

с. 387. Oh, I believe in yesterday, Beatles (англ.) – Я верю в день вчерашний, Битлз.

с. 388. Memento (лат.) – помни.

с. 394. Vita (лат.) – жизнь.

с. 397. Made in Russia (англ.) – сделано в России.

с. 400. He took his own life (англ. идиома) – Он покончил с собой (дословно: он взял свою жизнь).

с. 408. Who is who (англ.) – кто есть кто.

с. 410. Пьяцца – транслитерация piazza (итал.) – площадь.

с. 420. Заплачка – причитание невесты в свадебном обряде. Лития (от греч. lite – просьба, моление) – усердная молитва.

с. 428. To beat about the bush (англ. идиома) – ходить вокруг да около (дословно: ходить вокруг куста).

с. 433. Alarm (англ.) – сирена.

с. 436. C#est dommage (фр.) – жаль.

с. 439. Дежа вю – транслитерация deja vu (фр.) – уже видел.

с. 444. Entre nous (фр.) – между нами.

с. 455. Vade mecum (лат.) – иди со мной.

с. 467. Present continuous (англ.) – настоящее продолженное время; to continue – продолжить, продлить.

с. 474. C’est tout (фр.) – всё.

О поэзии Ларисы Миллер
Отклики разных лет

Владимир Соколов
Литературная Россия, 5.03.1971

…Путь в поэзию труден, тернист, и путать его с путём в печать не следует. «Читатель стиха – артист», – сказал один из виднейших советских поэтов. И этого читателя не проведёшь. Печатаются многие стихи, запоминаются немногие. А если вспомнить, какой глубокий эстетический и нравственный смысл вкладывал в слово «артист» Александр Блок, то можно ещё раз уяснить для себя, что наш читатель и есть наш главный судия.

Я с легким сердцем выношу на суд серьёзного читателя ряд стихотворений Ларисы Миллер, поэта молодого, но знающего цену слову, мысли и чувству.

На недавно прошедшем Московском совещании молодых писателей и В. Казин, и В. Субботин, и я были единодушны в оценке стихов Л. Миллер. От имени нашего семинара мы с радостным чувством рекомендовали рукопись молодой поэтессы к изданию.

Дело не в том, что преподаватель МГУ Л. Миллер печаталась в «Смене», «Юности», «Москве». Дело в том, что целина, Казахстан, Архангельск, Мезень, Алтай, Закарпатье, Урал, война и мир, любовь и дружба, город и природа нашли сдержанное и взволнованное, общественно значимое отражение в её небольших по объему своеобразных стихотворениях.

С первого взгляда эти стихи могут показаться камерными. Но их нельзя читать бегло. Они из тех стихов, которые следует читать и перечитывать.

Лев Озеров
О стихах Ларисы Миллер
Московский комсомолец, 12.03.1971

Четыре – восемь строк. Иногда – двенадцать. Реже – шестнадцать. И совсем редко – двадцать. Эту цифирь привожу для того, чтобы сказать: человек запрещает себе многословие. <…>

Поэзия – речь огромной концентрации и напряжения. На малом плацдарме она ведёт большие бои. Не зря в прошлом веке каждое – самое малое стихотворение – именовали «пиеса». Да, иная миниатюра под рукой мастера становится драматическим действом в трёх или четырёх актах, да ещё и с прологом, и эпилогом…

Арсений Тарковский
День поэзии, 1978, с. 170

Когда-то мне довелось быть одним из руководителей поэтического семинара при Московском отделении Союза писателей. Говорят, что если бы консерватория подарила миру тысячу бездарностей и только одного Рихтера, то в её стенах время не было бы потеряно понапрасну. Из моих «семинаристов» настоящими поэтами стали трое. Я не думаю, что поэзии можно кого-нибудь научить; вероятно, и без моего участия эти трое занятий поэзией не оставили бы. Но – как знать! Может быть, одной из этих трёх – Ларисе Миллер – семинар помог преодолеть раннюю застенчивость? Ещё тогда её товарищам по семинару и мне казалось, что будущее Ларисы Миллер оправдает затею Союза писателей и наш семинар и впрямь нужен начинающим поэтам. Было это больше десяти лет тому назад.

Уже десять лет имя Ларисы Миллер знакомо читателям по публикациям в периодической печати, в альманахе «День поэзии». В 1977 году издательство «Советский писатель» выпустило в свет сборник её стихотворений «Безымянный день». Попытаемся объяснить самим себе, почему «день» у Л. Миллер «безымянный»? Не потому ли, что печали и радости понедельника и воскресенья, как бы мимолётны они ни были, претворены в (талантливые) стихи, закреплены (подлинным) поэтом на долгие грядущие годы, что судьба их в любой день недели, и в будни и в праздники, – распространять благотворное влияние душевной чистоты и духовного благородства среди людей, пристрастных к поэзии, которых так много сегодня, а завтра будет ещё больше.

Мы знаем, что чудо в поэзии – это воплощение замысла в стихии обогащённого слова, прежде – привычного, разговорного, бытового, а теперь ставшего как бы в новость для нас, исполненного новых значений, новых глубин; слова, свободно и широко охватывающего жизненные явления. Поэзии порой достаточно двенадцати строк там, где прозе потребно столько-то и столько-то страниц. Подлинное стихотворение – сгусток воли, разума и чувства, натуго заведённая пружина живого организма человеческой души, воздействующего на всю сферу своего языка. Понятие поэзия не так уж легко определимо, потому что она жива, как сама жизнь.

Поэзия больше, шире, выше, глубже и нужнее людям, чем то значение, какое этому слову придаёт толковый или энциклопедический словарь. Недаром Пушкин утвердил равенство «Поэт – Пророк».

Быть может, Л. Миллер и не пророк, но поэт она несомненный, не только «поэтесса». Нам, читателям, и этого достаточно, чтобы навстречу стихотворениям двинулось наше сочувственное и благодарное признание.

Среди её замыслов: семья, дети, жизнь сердца, дом, природа родной земли. И этот внешний мир, слившийся воедино со словом, со светящейся отвагой женственной душой автора, создаёт ту гармонию, которая дарит нам возможность радостного восприятия истинной художественности.

Л. Миллер поэт гармонического стихотворения, а это было и будет драгоценностью во все времена. Язык её поэзии – чистый и ясный до прозрачности литературный русский язык, которому для выразительности не нужно ни неологизмов, ни словечек из областных словарей; у неё нет ничего общего ни с футуризмом, ни с вычурностью какой-нибудь другой поэтической школы минувших лет. Это вполне современная нам реалистическая поэзия, а именно такая поэзия – на мой (читателя) взгляд особенно калорийна. Стихотворение Л. Миллер не хочет стать ни песней, ни живописью, ни ораторской речью повышенного тона. Л. Миллер говорит с читателем доверительно и доверчиво, как добрый и верный друг, ожидающий взаимного доверия в ответ на свои признания, на свою искренность и убеждённость.

Стихотворения «Безымянного дня» таковы, что читателю кажется: это не Л. Миллер тревожится о своих близких и дальних (а «дальние» для каждого подлинного поэта тоже «близкие»), не Л. Миллер встречает каждый новый день заботой о своём и не своём счастье, не Л. Миллер делится с читателем своими печалями и радостями, а это он, читатель, говорит её словами, живёт её мыслями, её радостями и печалями. Подлинный поэт – это тот, кто говорит за многих и многих, не причастных его искусству.

Слово поэта – его дело (Блок), а дело поэзии – излучение одной живой души, возбуждающее излучение другой, третьей, тысячной души, излучение, распространяющееся на всю сферу человечности. Этому высокому делу всечеловеческого сочувствия служит и скромная, застенчивая и благородная поэзия Ларисы Миллер.

Мы верим в её будущее. Мы верим в будущее поэзии. Мы ещё прочтём вторую – третью – седьмую книги автора «Безымянного дня».

Смотрите: зеленеет трава, листва колеблется, после дождя просыхают лужи, приходит осень, листопад, идёт снег, молодая женщина ведёт за руку детей, вот она глядит в окно своего дома на улицу, в углу передней стоят маленькие калоши на красной подкладке, день сменяется другим, за чудом совершается чудо: на белый свет на смену уходящим рождаются новые люди, и осуществляется бессмертное дело искусства – осмысление жизненного подвига человечества.

Арсений Тарковский
Голос музы
Юность, 1978, № 3, стр. 92

Голос музы Ларисы Миллер («Безымянный день». Стихи. «Советский писатель», 1977) напоминает флейту. Современная поэзия предлагает читателю не столь уж много образцов такой определённости замысла и ясности стихотворного письма. Стих Л. Миллер тяготеет к установившемуся десятилетиями ритмическому рисунку, рифма её не рассчитана на читательский шок и, быть может, даже слишком скромна; «застенчивость» строки, не щеголяющей ни изысканным тропом, ни чрезмерно резким всплеском интонации, даёт возможность Л. Миллер особенно доверительно, не повышая голоса, выразить тайну (подлинная поэзия всегда тайна и чудо) своего отношения к миру, к явлениям бытия.

Идея стихотворения Л. Миллер искренне и чисто распределена по всему его объёму, равномерно, в единой тональности, с той особенной скульптурностью, которую порой мы с удивлением открываем для себя в музыке.

Сила стихотворения Л. Миллер не только в способности к обогащению слова, но и в том, что эта сила служит выражению одной мысли, одного суждения от первой до последней строки, – кажется, это основной секрет её убедительности.

Мысли и чувство поэтессы поглощены нашей всеобщей заботой о судьбе человека, теснейше связанной с продолжением в грядущем и усовершенствованием человеческого рода, с условиями его существования в мире, ещё полном тревог, с семьёй, с материнской землёй, с природой, с языком родной страны. Мысль Л. Миллер, лежащая в основе её стихотворений, всегда глубока, современна и своевременна.

Я верю в долговременность, скажу даже громче – в бессмертие поэзии. Нам, читателям, ещё предстоит не одно знакомство с нужной, как хлеб, книгой. По прочтении «Безымянного дня» читателя не оставляет чувство дополненности, привносимое этой книгой (быть может, это происходит благодаря тому, что в старину было принято называть духовностью явления неподдельного искусства), дополненности многозвучного ансамбля современной русской советской поэзии, человечной в самом глубоком смысле этого дорогого для нас слова.

 
Вот одно из стихотворений Ларисы:
Пела горлица лесная,
Над костром струился дым.
Сладко жить, цены не зная
Дням просторным, золотым;
 
 
Жить, как должное приемля,
Что ласкают небеса
Невесомой дланью землю,
Горы, долы и леса.
 
 
Сладко жить… И всё же слаще,
Будь ты молод или стар,
Каждый луч и лист летящий
Принимать как редкий дар.
 

«Безымянный день» – первый сборник стихотворений Л. Миллер, объединивший произведения за десятилетие. На страницах книжки нетрудно отыскать следы недостаточности поэтического опыта, например, некоторую робость интонации, но и в этой молодой книге гармонично выявлено триединство «мир – язык – художник», а это – свидетельство истинности пути.