Текст книги "«Где хорошо? Повсюду и нигде...»"

Земля и дом
1977–1985

* * *

 
А чем здесь платят за постой,
За небосвода цвет густой,
За этот свет, за этот воздух
И за ночное небо в звёздах?
Всё даром, – говорят в ответ, —
Здесь даром всё: и тьма, и свет.
А впрочем, – говорят устало, —
Что ни отдай, всё будет мало.
 

1977

* * *

 
В час небесного обвала
Всё, чего недоставало,
Вдруг польётся через край.
День обычный, догорай.
Завтра облачною лавой
Станет этот путь шершавый
И затопят облака
Эту землю. И рука
Тронет то, что только око
Смело тронуть. И «далёко» —
Испарится, только «здесь»
Нам оставив. Только днесь,
А не после и не где-то, —
Будет здесь избыток света.
Будут звёзды и лучи;
И от райских врат ключи
Не нужны. Седьмое небо
Станет явственнее хлеба.
И на уровне ключиц
Будут крылья райских птиц.
И пройдёт томленье духа
Среди облачного пуха…
Но потянется рука
Отодвинуть облака,
Чтоб оставить хоть полшага
До немыслимого блага.
 

* * *

 
У тебя прошу прощенья
За такое обращенье.
Обращаюсь я с тобой,
Как с полоской голубой.
Невозможно в дружбе тесной
Быть с полоскою небесной.
Можно только днесь и впредь
Чуть сощурившись глядеть
На полоску ту, что манит
И ничем потом не станет,
Лишь растает и опять
Возродится, чтоб сиять,
Удаляясь и гранича
С перелётной стаей птичьей.
 

* * *

 
Да будет душа терпеливой и кроткой.
А память короткой. А память короткой.
Разумно ль упорство? Ведь жизнь прихотлива —
Приливы. Отливы. Приливы. Отливы.
Разумна ль горячность? Ломающим копья
Скажу я – не лучше ли снежные хлопья
Ловить на ладонь, – безмятежная шалость.
И надо всего лишь, чтоб вольно дышалось.
Всего лишь. Всего лишь. Всего лишь. Всего-то.
Но вечна на плоскости тень эшафота.
И нету на свете желанья крамольней,
Чем чтобы жилось и дышалось привольней.
И наитишайший прослыл непокорным —
Звал белое белым, а чёрное чёрным.
 

* * *

 
Поблажки, сплошные поблажки —
Ромашки да певчие пташки,
Чьё пение витиевато
В тревожное время заката.
Сия благодатная доля —
Всевышнего добрая воля.
Потворствуй, – шепчу я, – потворствуй.
Не стану ни дерзкой, ни чёрствой,
Не стану небесные пашни
Взрыхлять вавилонскою башней.
И даже коль худо и тяжко,
Я знаю – и это поблажка,
Поскольку не гибель, не дыба.
Спасибо, – шепчу я, – спасибо.
 

* * *

 
Всё в воздухе висит.
Фундамент – небылица.
Крылами машет птица,
И дождик моросит.
Всё в воздухе: окно
И лестница, и крыша,
И говорят, и дышат,
И спят, когда темно,
И вновь встают с зарёй.
И на заре, босая,
Кружу и зависаю
Меж небом и землёй.
 

* * *

 
Этих дней белоснежная кипа…
В перспективе – цветущая липа,
Свет и ливень. Не диво ль, не диво,
Что жива на земле перспектива?
С каждым шагом становятся гуще
Чудо-заросли вишни цветущей,
Птичьи трели слышнее, слышнее,
А идти все страшнее, страшнее.
Ведь осталась любовь неземная
За пределами этого рая.
 

* * *

 
Когда любовь перегорала,
Когда из многих тем хорала
Звучали только зов и стон,
Любовь от смерти спас канон.
Был глас любви от муки ломок,
Но был канон и твёрд и ёмок.
И тема, много претерпев,
Преобразилась в тот напев,
Который всё в себя вбирает
И никогда не умирает,
Куда бы рок его ни гнал.
И потому лишь был финал,
Что от восторга, слёз иль пыла,
Но горло вдруг перехватило.
 

* * *

 
Иди сюда. Иди сюда.
Иди. До Страшного суда
Мы будем вместе. И в аду,
В чаду, в дыму тебя найду.
Наш рай земной невыносим.
На волоске с тобой висим.
Глотаем воздух жарким ртом.
На этом свете и на том
Есть только ты. Есть только ты.
Схожу с ума от пустоты
Тех дней, когда ты далеко.
О, как идти к тебе легко.
Всё нипочём – огонь, вода.
Я в двух шагах. Иди сюда.
 

* * *

 
Когда тону и падаю, не видя дня другого,
Хватаюсь за соломинку – за призрачное слово.
Шепчу слова, пишу слова то слитно, то раздельно,
Как будто всё, что названо, уже и не смертельно;
Как будто всё, обретшее словесное обличье, —
Уже и не страдание, а сказочка и притча.
И я спасусь не манною, летящей легче пуха,
А тем, что несказанное поведать хватит духу.
 

* * *

 
А я живу отсель досель,
Шажок – забор, полшага – ель,
Полшага – дом, полшага – клён.
Лишь до него мой путь продлён.
А дальше – глухо. В той глуши,
Быть может, реки хороши.
Но что мне дивная река,
Коль мне нужна твоя рука,
А до неё – века, года —
Не дотянуться никогда.
 

* * *

 
Спасут ли молитва и крестик нательный
В любви безысходной, в болезни смертельной?
И светит своей белизною больница,
И светит свиданье, какому не сбыться.
И светит чужое окошко в ненастье.
Приди же хоть кто-нибудь! Свет этот засти.
 

* * *

 
К юной деве Пан влеком
Страстью, что страшнее гнева.
Он бежал за ней, но дева
Обернулась тростником.
Сделал дудочку себе.
Точно лай его рыданье.
И за это обладанье
Благодарен будь судьбе.
Можешь ты в ладонях сжать
Тростниковой дудки тело.
Ты вздохнул – она запела.
Это ли не благодать?
Ты вздохнул – она поёт,
Как холмами и долиной
Бродишь ты в тоске звериной
Дни и ночи напролёт.
 

* * *

 
И звал меня. И вёл. Но вдруг он отнял руку,
И всё оборвалось. Ни шороха, ни звука.
Ты где, мой поводырь, мой пылкий провожатый?
Меж небом и землёй я намертво зажата.
А впрочем, что роптать? Бессмысленны упрёки.
Старательно учу печальные уроки.
О том, что жизнь блажна и не даёт расписки,
И коль ушел в туман единственный и близкий,
То так тому и быть. И жди любого крена.
И что-нибудь ещё родит морская пена.
И что-нибудь ещё взойдёт на фоне синем.
И будет так всегда. Всегда, пока не сгинем.
 

* * *

 
О время, время-врачеватель,
Единственный увещеватель,
Спаси, помилуй, излечи,
Не дай совсем пропасть в ночи.
Уже земля неразличима,
И, кажется, ступаю мимо.
И снег, как на болячку соль,
Ложится, причиняя боль.
Врачуй же, время. Пусть не скоро,
Но всё же сделай эту пору,
Когда и саднит, и болит,
Далёкой, как палеолит.
 

* * *

 
Тут ничем не помочь. Всё не так и не то.
Всё впустую, как ливень ловить в решето.
Лучше ливня струёй, чьи мгновенья лихи,
Промелькнуть и разбиться о ветку ольхи…
 

* * *

 
Все спасёмся как-нибудь.
Доживём до дня другого.
Жизнь шепнёт благое слово —
То ли «веруй», то ль «забудь»;
Тронет веткой за рукав,
Ляжет каплею в ладони,
Прощебечет где-то в кроне,
Прострекочет в гуще трав,
Птичьей песенкой любой,
Каждым слабым шевеленьем
Намекая на продленье,
Увлекая за собой.
 

* * *

 
Что невозможно повторить,
То остаётся подарить
Небытию, пространству, тучам.
И всё-таки на всякий случай
Деревьев солнечную сень
Храню в душе про чёрный день,
Хоть понимаю: память – сито.
И даже если не забыто
Всё лучшее, но черноту
Рассеять мне невмоготу
Вчерашней солнечною сенью.
И снова жажду подтвержденья
Тому, что стоит жить. И длю
Тот миг, когда ты мне «люблю»
Сказал. Но сгинул миг летучий.
Скажи опять. Скажи. Не мучай.
 

* * *

 
Забыть. Забыть. Забыть…
Землёй, золой, травой
Минувшее закрыть,
Засыпать голос твой.
И верить: твёрд покров.
Но, на него ступив,
Сорваться в гулкий ров,
Где каждый вздох твой жив.
И вниз лететь, как ввысь,
И, страшный путь любя,
Понять, что не спастись
Вовеки от тебя.
 

* * *

 
И снова стала погорельцем.
И над обуглившимся тельцем
Всего, что не смогла спасти,
Склоняюсь и шепчу: «Прости.
Прости, что средь руин и дыма
Я снова жизнью одержима».
 

* * *

 
Не мы, а воздух между нами,
Не ствол – просветы меж стволами,
И не слова – меж ними вдох —
Содержат тайну и подвох.
Живут в пробелах и пустотах
Никем не сыгранные ноты.
И за пределами штриха
Жизнь непрерывна и тиха:
Ни линий взбалмошных, ни гула —
Пробелы, пропуски, прогулы.
О мир, грешны твои тела,
Порой черны твои дела.
Хоть между строк, хоть между делом
Будь тихим-тихим, белым-белым…
 

* * *

 
Этот сладостный недуг,
Это вечное стремленье
Обладать лучом и тенью
И принять в ладони звук.
Хрупок звук, пуглива тишь.
Не постичь твоих созвучий.
Жизнь моя, томя и муча,
Для чего ты так звучишь?
Для чего твои цвета,
Переливы, звоны, краски,
Коли вовсе нет развязки,
Лишь томленья маета,
Лишь прерывистость речей,
Бренных маков полыханье,
Хрупкой бабочки дыханье
И скольжение лучей?
 

* * *

 
О Боже, всё звучит. Всё требует огласки.
И птицы напрягли голосовые связки.
И вынесла на свет, журча, вода-болтунья
Всё то, что в тайниках хранилось накануне.
Слияние лучей и многих вод слиянье,
Слиянье слёз и слов и душеизлиянье.
При ярком свете дня поют, кому что любо,
И лишь одну меня не слушаются губы.
 

* * *

 
Всё лето шёл зелёный ливень.
И был он тих и непрерывен.
Густые ветви до земли,
Как струи долгие, текли.
И дули ветры, их колебля.
Текла трава, стекали стебли,
Текли и не могли утечь,
Текли, касаясь наших плеч
И щиколоток, и коленей…
Мильон таких прикосновений
Переживёшь за жизнь свою,
Не ведая, что ты в раю,
И ожидая, ожидая
Других чудес, другого рая.
 

* * *

 
Себе клялась: ещё приду
На эту светлую гряду,
Ещё вернусь на эту речку.
Храни, судьба, мою насечку.
И вот вернулась к той реке,
К тому холму и к той строке,
Которая звучала сладко
И где лежит моя закладка.
И, Боже мой, строка бедна,
Река мутна – не видно дна,
И не пленяет запах мятный,
И бесполезен путь обратный.
Есть путь один – ведущий вдаль.
И как минувшего ни жаль,
Покуда жив – навеки предан
Пути, который неизведан.
И не вернуть вчерашних нас.
И что вчера ласкало глаз,
Сегодня только сколок жалкий.
Но миги, миги, как русалки, —
И каждый манит и зовёт;
И плачу я, плывя вперёд,
И знаю – нет в возврате проку,
И всё ж боюсь уплыть далёко,
И слышу я: «Вернись, вернись», —
И вторят зову даль и высь.
 

* * *

 
Ещё немного всё сместится:
Правее луч, южнее птица, —
И станет явственнее крен,
И книга поползёт с колен.
Сместится взгляд, сместятся строчки,
И всё сойдёт с привычной точки,
И окажусь я под углом
К тому, что есть мой путь и дом,
К тому, что есть судьба и веха.
Как между голосом и эхом,
Так между мною и судьбой
Возникнет воздух голубой,
Мгновенье тихое, зиянье,
Пугающее расстоянье.
И тех, с кем жизнь текла сия,
Едва коснётся тень моя.
 

1978

* * *

 
Неясным замыслом томим
Или от скуки, но художник
Холста коснулся осторожно,
И вот уж линии, как дым,
Струятся, вьются и текут,
Переходя одна в другую.
Художник женщину нагую
От лишних линий, как от пут,
Освобождает – грудь, рука.
Ещё последний штрих умелый,
И оживут душа и тело.
Пока не ожили, пока
Она ещё нема, тиха
В небытии глухом и плоском,
Творец, оставь её наброском,
Не делай дерзкого штриха,
Не обрекай её на блажь
Земной судьбы и на страданье.
Зачем ей непомерной данью
Платить за твой внезапный раж?
Но поздно. Тщетная мольба.
Художник одержим до дрожи:
Она вся светится и, Боже,
Рукой отводит прядь со лба.
 

* * *

 
И этот дар, и это зло
Случайным ветром занесло.
И вечно в воздухе витало
Всё, что моим на время стало.
Что было дивным сном моим,
Приснится завтра тем двоим.
И зло и благо – всё крылато:
Пришло с зарёй, уйдёт с закатом
Ещё куда-то. И при чём
Здесь фатум, если обречён
И на любовь, и на утрату
Любви. И это не расплата,
Не Божий перст, не знак, не рок —
А ветер, воздуха поток.
 

* * *

 
Куда бежать? Как быть? О Боже,
Бушует влажная листва.
И лишь не помнящих родства
Соседство с нею не тревожит.
Её разброд, метанье, дрожь
И шелестенье, шелестенье:
«Ты помнишь, помнишь? Сном и бденьем
Ты связан с прошлым. Не уйдёшь.
Ты помнишь?»
Помню. Отпусти.
Не причитай. Не плачь над ухом.
Хочу туда, где тесно, глухо,
Темно, как в люльке, как в горсти,
Где не беснуются ветра,
Душа не бродит лунатично,
А мирно спит, как спят обычно
Под шорох ливня в пять утра.
 

* * *

 
Осенний ветер гонит лист и ствол качает.
Не полегчало коль ещё, то полегчает.
Вот только птица пролетит и ствол качнется,
И полегчает наконец, душа очнётся.
Душа очнётся наконец, и боль отпустит.
И станет слышен вещий глас в древесном хрусте
И в шелестении листвы. Под этой сенью
Не на погибель всё дано, а во спасенье.
 

* * *

 
Экспонат расклеился,
Выбыл, расслоился,
По ветру рассеялся,
С радугою слился
И со звёздной россыпью,
Бросив тот гербарий,
В коем был он особью
И одной из тварей,
Наделённой обликом,
Именем и датой…
Слился с тихим облаком
И плывёт куда-то.
Путь его не вымерен
И не наказуем,
И никем не выверен,
И не предсказуем.
Ход причинно-следственный
Для него не верен.
Жёсткий код наследственный
Навсегда потерян.
Он нигде не значится,
Вихрь коловращений —
Полная невнятица
Вольных превращений.
Больше он не мается
И не ждёт развязки,
И не домогается
Ни любви, ни ласки.
 

* * *

 
Пустоте, черноте, уходящим годам
Из того, чем жива, ничего не отдам —
Повторяю и слёз не умею унять,
И теряю опять, и теряю опять.
А сегодня ни слёз и ни слов, только дрожь.
Отпущу – и уйдёшь, отпущу – и уйдёшь.
Отпущу – и уйдёшь, и уйдёт, и уйдём.
И незыблем и вечен один окоём,
Остальное – лишь облака зыбкий овал.
И живём, как плывём. Каждый так уплывал,
Вечно что-то своё прижимая к груди,
Заклиная: «Постой, погоди, погоди».
 

ВЗЛЁТНОЕ

 
Уложитесь в сжатый срок,
В трое суток, в восемь строк,
В сто часов, в четыре ночи,
Коли срок ещё короче,
Уложитесь и тогда.
Нажитое за года
Сокрушайте, рвите, жгите,
Обрывайте связи, нити,
Узы, письма – всё долой.
Всё былое – стань золой.
Только с грузом портативным
Путь открыт к просторам дивным.
При себе ручная кладь,
Больше нечего терять.
Лёгкий взмах, усекновенье
Предпоследнего мгновенья —
И с обугленной душой
Улетайте в мир большой.
 

* * *

 
Пощади чужие души.
Пощади чужие уши.
Поиграй лишь сам себе
Потихоньку на губе.
Блим да блим – звучит неплохо.
Блим – и пауза для вздоха.
Покивай, как старый жид,
Повздыхай: мол, жизнь блажит.
Хороши её подарки:
То любовь – объятья жарки,
То разлука – хлад и лёд.
Кто блажную разберёт?
А утрата – дырка, яма.
И в неё летит упрямо
Всё, что хочешь удержать.
Надоело провожать,
Прижимать, прощаясь, к сердцу,
Прикрывать навеки дверцу,
И шептать: «Прощай, прости»,
Хоть бы дух перевести.
Посидеть тихонько дома,
Где живут печаль и дрёма,
И потренькать на губе
Только стенам и себе.
 

* * *

 
Без обложки, без первых страниц,
Прямо с зова «Останься, Ядвига!»
Начинается старая книга,
Где десяток неведомых лиц
Существует неведомо где,
В неизвестно какую эпоху,
И вольготно, и сладко, и плохо —
То есть так, как всегда и везде.
И не нужно начальных страниц.
Пусть же драма идёт с середины.
Не бывает исходной годины.
Не бывает предельных границ.
И в неведомой точке земной,
На постылых кремнистых широтах,
Вечно маются, вечно кого-то
Заклинают: «Останься со мной».
«Не покинь меня» – зов и мольба.
«Не покинь, не покинь, ради Бога…»
Без начала и без эпилога
Эта книга, дорога, судьба.
 

* * *

 
Всё как будто не фатально —
Впереди монументальный,
Впереди заветный труд,
А пока лишь моментальный
Неоконченный этюд.
Поиск фона, поиск тона
Для земли и небосклона,
Для деревьев и травы,
Поиск нужного наклона
Непокорной головы,
А пока набросок, проба,
Вариант – и так до гроба.
Ярче верх, темнее низ.
Годы жара и озноба,
А в итоге лишь эскиз,
Лишь этюд, дороги нитка,
Некто, нечто, дом, калитка,
Сад, готовый отцвести, —
Бесконечная попытка
Скоротечное спасти.
 

1979

* * *

 
Хоть кол на голове теши —
Всё улыбаешься в тиши.
Тебе – жестокие уроки,
А ты – рифмованные строки,
А ты – из глубины души
Про то, как дивно хороши
Прогулки эти меж кустами
Ольхи. Твоими бы устами…
 

* * *

 
Из дома выносили мебель.
Качалось зеркало. И в небе
Зеркальном плыли облака.
Носили мебель, и рука
Невольно дрогнула. Качнулось
Земное бытиё. Очнулась
Душа и тихо поплыла
Из тех пределов, где была.
И с нею вместе всё поплыло.
И ни пристанища, ни тыла —
Лишь хрупких сонмище зеркал.
Но не свободы ли алкал?
Так слушай жизни голос ломкий,
Бесстрашно двигаясь по кромке
Надежды, радости, пути,
Не чая выжить и дойти.
 

* * *

 
Живи, младенческое «вдруг»,
Уже почти замкнулся круг,
Уж две минуты до конца,
И вдруг – карета у крыльца.
И вдруг – средь чащи светлый луг.
И вдруг – вдали волшебный звук.
И вдруг – жар-птица, дед с клюкой,
Края с молочною рекой.
Уходит почва из-под ног,
Ни на одной из трёх дорог
Спасенья нету, как ни рвись.
Но вдруг, откуда ни возьмись…
 

* * *

 
Наверно, так и будет длиться:
В руках моих всегда синица,
А чудо-птица в облаках.
Синица малая в руках
Сидит, тиха и желтогруда,
А в облаках – химера, чудо,
Недостижимых крыл размах
В непостижимых закромах,
И жизнь моя на грани краха…
Но вот малюсенькая птаха,
Которая жила в руке,
Вдруг оказалась вдалеке
И стала чудом, небылицей,
Загадочной далёкой птицей, —
И уплыла, и уплыла,
Расправив дивных два крыла.
 

* * *

М. А.

 
Сплошная непогодь и хмарь,
Дождя постылая осада,
И развезло дорожки сада.
«Июль» – толкует календарь.
Поверь, попробуй. Хмарь да грязь,
Густая сетка перед взором.
Настырный дождь, беря измором,
«Сдавайся», – шепчет. И сдалась,
И покорилась, и люблю
Дождя докучливого шорох
И небо серое в зазорах
Деревьев. И не тороплю
Ни дождь, ни время. Тусклым днём
Во славу пасмурного лета
Я ставлю влажные букеты
Перед распахнутым окном.
 

* * *

 
Всё происходит наяву,
Иль только памятью живу
Об этих днях – сама не знаю.
Живу, как будто вспоминаю
В каком-то горестном «потом»
И этот сад, и этот дом,
На окнах влажные дорожки,
На лепестках росинок брошки,
Листок, налипший на стекло.
И будто вовсе истекло
Едва начавшееся лето.
И даже при обилье света —
Ребячий красный свитерок
И свежевымытый порог,
И горстка ягод – точно в дымке,
Туманны, как на старом снимке,
Над коим тихо слёзы лью,
Припоминая жизнь свою.
 

* * *

 
И вижу улицу родную
И подойти хочу вплотную
К ступенькам и дверям своим,
Но между мной и ними дым.
Туман и дым меж мной и ними,
И называю чье-то имя,
Смеюсь, дурачусь, но не счесть
Шагов меж мной и тем, что есть,
Меж мной и радостью текущей
Пространства холодок гнетущий,
И всё, с чем я лицом к лицу,
Как будто бы пришло к концу
И в дымке, как воспоминанье.
Не то живу, не то за гранью
Происходящего со мной
Лишь вспоминаю путь земной.
 

* * *

 
Летаем, Господи, летим.
Мелькают пёстрые картинки:
Ребячьи быстрые ботинки,
Костёр, тропинка, солнце, дым
И дом, и сад, и маков цвет,
И тени, и лучи, и тени,
И чьи-то смуглые колени…
И нет конца, и смерти нет.
В краю лазури и росы,
В котором ни конца, ни тленья,
Порхают дети. И в варенье
Ребячьи щёки и носы.
 

* * *

 
Дом – это Иверский или Казачий.
Может, сегодня зовётся иначе
Тот первозданный кусочек земли.
Мельница вечная, перемели,
Перемели всё, что временем мелется.
Имя и дата пускай переменятся…
Так непримяты сегодня снега,
Будто бы здесь не ступала нога.
Чистая скатерть для трапезы стелется.
Всё перемелется, всё перемелется.
Над головою белы облака,
Новая сыплется с неба мука.
Новая мука для нового хлеба
Сыплется, сыплется с белого неба.
Всё перемелется, всё истечёт —
Вечность другие хлеба испечёт.
Детства давнишнего нету в помине.
Крыша разобрана в той половине,
Где этажерка стояла в углу.
Вмятины две от рояля в полу.
Слышу его дребезжащие нотки,
Вижу следы допотопной проводки.
В дом прохудившийся валится снег,
Свой совершая замедленный бег.
Вижу себя: как в замедленной съёмке,
Папку для нот тереблю за тесёмки,
Ноты беру и готовлю урок,
Песню учу под названьем «Сурок».
В ней про сиротство, скитанье земное.
Где б ни скиталась, повсюду со мною
В память и душу запавший урок:
Преданный, тихий, печальный «Сурок».
 

‘

* * *

 
Приходит Верочка-Верушка,
Чудная мамина подружка.
Она несёт большой букет.
(Сегодня маме тридцать лет).
Несёт большой букет сирени,
А он подобен белой пене —
Такая пышная сирень.
Я с пышным бантом набекрень
Бегу… Гори, гори, не гасни,
Тот миг… И розочку на масле
Пытаюсь сделать для гостей…
Из тех пределов нет вестей,
Из тех времен, где дед мой мудрый
Поёт и сахарную пудру
Неспешно сыплет на пирог.
И сор цветочный на порог
Летит. И грудой белой пены
Сирень загородила стены.
 

‘

* * *

 
Спи – не спи, зажмурив глазки,
Не уйдёшь от страшной сказки:
Всё равно придёт волчок
И ухватит за бочок,
Унесёт на те просторы,
Где стремительны и скоры
Годы жара и тоски
Рвут добычу на куски.
 

* * *

 
Всё было до меня, и я не отвечаю.
Законов не пишу. На царство не венчаю.
Придумала не я, придумали другие,
Что хороша петля на непокорной вые.
Придумала не я, и я не виновата,
Что вечно не сыта утроба каземата.
Но чудится: с меня должны спросить сурово
За убиенных всех. За всех лишенных крова.
 

* * *

 
Батуми. Дикий виноград,
Выходят окна в старый дворик.
И почему-то «бедный Йорик»
Твержу который день подряд.
 
 
Жара. Магнолия в цвету.
Гортанный говор. Запах пряный.
И кто-то, муча фортепьяно,
Долбит простую пьесу ту,
 
 
Которую долбила я
Сто лет назад на Якиманке.
Простая, как язык морзянки,
Она откроет, не тая,
 
 
Один диковинный секрет,
Что, сколько ни броди по свету,
Повсюду учат пьесу эту,
Обычную, как «да» и «нет».
 
 
Земным широтам несть числа,
Но юг ли, север – всё едино,
Когда судьба на середину
Пути земного занесла
 
 
И к роковому рубежу
Приблизила. И опыт горек.
И «бедный Йорик, бедный Йорик»
Который день подряд твержу.
 

* * *

 
А за последнею строкой —
Размах, раздолье и покой
Страницы. За последним шагом —
Просторы с речкой и оврагом.
И за прощальным взмахом рук —
Рассвет и разноцветный луг,
И ливень. За предсмертным стоном
Весь мир, звучащий чистым тоном.
 

* * *

 
Среди деревьев белых-белых
Пансионат для престарелых.
Он свежевыбелен и чист.
И валится печальный лист
Под стариковские галоши.
И нету неизбывней ноши,
Чем ноша отшумевших лет.
И нынешний неярок свет
Для старости подслеповатой.
Прогулка для неё чревата
Простудой. И «который час»
Спросил меня в десятый раз
Старик. Не всё ль ему едино —
Начало дня иль середина,
Когда свободен от сетей
И графиков, и всех затей
Мирских, когда уже на стыке
Времен и вечности, где лики
Всегда незримые для нас,
Должно быть, различает глаз.
И что там крохотная стрелка?
Она бесшумно, как сиделка,
Хлопочет до скончанья дня,
По циферблату семеня,
До самого времён скончанья,
И ближе с вечностью венчанье.
И память ходит по пятам.
А я ещё покуда там,
А я ещё покуда с теми
И там, где жёстко правит время,
Настырно в темечко клюет
И задержаться не даёт.
И миги, яркие, как вспышки,
Слепят и жгут без передышки.
И тесен мне любой насест.
Охота к перемене мест
Ещё покуда мной владеет.
И кто-то обо мне радеет —
Из ярких листьев тропку вьёт
И яркий свет на землю льёт.
Дорога или бездорожье,
Но лист горит, как искра Божья,
Преображая все кругом —
Убогих и казённый дом.
 

* * *

 
О, научи меня, Восток,
Жить, созерцая лепесток.
Спаси в тиши своей восточной
От беспощадной ставки очной
С минувшим, с будущим, с судьбой,
С другими и с самим собой.
Разброд и хаос. Смех и слёзы.
И не найду удобной позы,
Чтоб с лёгким сердцем замереть
И никогда не ведать впредь
Ни жарких слов, ни мелких стычек,
Лишь наблюдать паренье птичек
В углу белейшего холста,
Где остальная часть пуста.
 

* * *

На смерть Яши К.

 
Встань, Яшка, встань. Не умирай. Как можно!
Бесчеловечно это и безбожно,
Безжалостно ребёнком умирать.
Открой глаза и погляди на мать.
Ты погляди, что с матерью наделал.
Она твоё бесчувственное тело
Всё гладит и не сводит глаз с лица.
И волосы седые у отца.
Он поправляет на тебе рубашку
И повторяет: «Яшка, сын мой, Яшка…»
И повторяет: «Яшка, мой сынок…»
Гора цветов. Венок. Ещё венок…
Пришёл ко мне смешливым второклашкой.
Нос вытирал дырявой промокашкой.
И мы с тобой учили «I and You»,
«I cry, I sing» – я плачу, я пою.
Как жить теперь на свете. Жить попробуй,
Когда вот-вот опустят крышку гроба,
В котором мальчик, давний ученик.
Его лицо исчезнет через миг.
И нет чудес. Но, Господи, покуда
Ещё не наросла сырая груда
Земли, не придавили снег и лёд,
Приди, вели: «Пусть встанет. Пусть идёт».
 

* * *

 
Вот какая здесь кормёжка:
Мёда – бочка, дёгтя – ложка.
Вот какая здесь кровать:
Мягко стелют, жёстко спать.
Вот какая здесь опека:
Тот сгорел, а та калека.
Вот какая здесь любовь:
Любят так, что горлом кровь…
А в начале для затравки
Хоровод на мягкой травке,
Гули-гули, баю-бай,
Сущий праздник, Божий рай.
Или, может, и в начале
Злые знаки день венчали,
Может, череп на колу
Не заметила в пылу.
 

* * *

 
Причитаешь и плачешь, и маешься. Что ж,
То ли будет ещё. И не так запоёшь.
И не так запоёшь. Это всё – шепоток.
Бесконечен страданий и бедствий поток.
Необуздан Всевышнего праведный гнев.
И не так запоёшь. Это только распев.
И однажды, терзаясь, молясь и любя,
Запоёшь, как не пели ещё до тебя.
 

* * *

 
Опять этот темп – злополучное «presto»,
И шалые души срываются с места
И мчатся, сшибаясь, во мгле и в пыли,
Как будто бы что-то завидев вдали,
Как будто вдали разрешенье, развязка,
И вмиг прекратится безумная пляска.
Неужто весь этот порыв и угар
Всего лишь музыка – бемоль и бекар;
Неужто наступит покой, передышка,
И ляжет на клавиши чёрная крышка?..
Неужто два такта всего до конца?
Семь нот в звукоряде. Семь дней у Творца.
И нечто такое творится с басами,
Что воды гудят и земля с небесами.