Текст книги "«Где хорошо? Повсюду и нигде...»"

1982

* * *

 
И не осмыслить в словесах,
И не измерить здешней меркой —
В бездонность маленькою дверкой
Сияет просинь в небесах.
 
 
Сияет просинь в небесах,
Зияет пропуск буквы в слове.
Не надо с ручкой наготове
Стоять у буквы на часах.
 
 
Пространство, пропуск, забытьё…
Лишь тот земную жизнь осилит,
Кто будет поражён навылет
Непостижимостью её.
 
 
В пустом пространстве ветер дик…
Попробуй жить, в стабильность веря:
Что ни мгновение – потеря.
Что ни мгновение – тайник.
 

* * *

 
Привести бы всё в систему:
На одну больную тему
Вариаций целый рой…
Мудрено ль пройти сквозь стену
Одержимому игрой,
Одержимому, чьи руки
Извлекать способны звуки
Из бездонной тишины.
Вечной радости и муки
Знаки бегло прочтены.
И мотив неуловимый
Растекается лавиной
И вскипает, все круша…
Ты алкала доли львиной,
Ненасытная душа.
Так бери, покуда льётся.
Из незримого колодца
Черпай, черпай и рыдай,
И дыши, пока даётся
Этот праздник, этот рай.
 

* * *

 
Моя любовь, моё проклятье,
Судьба моя, в твои объятья
Лечу. В неверные твои.
Таи всё тайное, таи,
Ветрами раздувай мне платье,
Июньским ливнем напои.
И на отчаянное «где ты?»
Не отвечай. Лучом согреты
Дороги, по каким лечу…
Не ты ль склоняешься к плечу
И шепчешь: «Вот промчится лето,
А осенью озолочу».
 

* * *

 
А к вечеру того же дня
Погасла лампа у меня.
(Была испорчена проводка).
И дом поплыл, как ночью лодка.
Я не затеплила свечи,
Предпочитая плыть в ночи
В незримой лодке в неизвестность,
Не ведая, какая местность
Кругом, какие времена
И что там – дерево, стена…
Без всякого ориентира
В утробе сказочного мира
Одна на свете в поздний час
Плыла во тьму, как в тайный лаз,
Покуда огненное око
Не вспыхнуло, плыла далёко.
 

* * *

 
Старухи, чёрные, как птицы,
И мудрые, как ясновидцы, —
Орлиный взгляд, с горбинкой нос
И вечный дым от папирос, —
Они о чём-то по-армянски
Толкуют. Вид у них шаманский,
Загадочный. Смотрю им в рот,
И мне не нужен перевод
Их речи на язык понятный.
Пусть речь останется невнятной,
Туманной, как цепочка гор,
О чём бы ни был разговор.
 

* * *

 
Можно ль жить, ни о чём не жалея?
Ускользает по тихой аллее
Дама с зонтиком светлым пятном.
Так следи за ней, вечно болея
Сладкой сказкой о рае земном.
 
 
Задевая ажурные пятна
Светотени, легка и невнятна,
Неземная уносится вдаль,
Чтоб уже не вернуться обратно.
Дама с зонтиком, шляпка, вуаль…
 
 
То не женщина – только томленье,
И аллея не знает продленья.
Миг стремительный запечатлён
Повелительным: «Стой же, мгновенье!»
…И аллея, и тополь, и клён,
 
 
Белый зонтик и белое платье —
Всё отмечено той благодатью,
По которой тоскует душа.
Дама с зонтиком – сон и проклятье —
Ускользает. Смотри, не дыша.
 

* * *

 
Такая тоска и такое веселье
Испить до конца это дивное зелье.
Такое веселье, такая тоска,
Что жизнь и любовь не прочней волоска.
И тянется линия волосяная,
И ветер осенний, над ухом стеная,
Слезу вышибает. И кружит у ног
Опавшие листья. И листья – манок,
И песни осенней щемящая нота —
Всего лишь тенёта. Манок и тенёта.
И это скрещенье ветвей и путей —
Привычный узор драгоценных сетей.
 

* * *

 
Плохо дело, плохо дело.
За ночь роща поредела,
И случившийся пробел
Дождик штопал, как умел.
Штопал жиденькою штопкой,
Нитью рвущейся и робкой.
Дождь, цепляясь за кору,
Штопал каждую дыру.
Мир со множеством отверстий
Ветер гладил против шерсти,
Супротив да супротив,
Ветви голые скрутив
До болезненного хруста…
Свято место нынче пусто,
И витают, где бело,
Только ветер да крыло.
 

* * *

 
Без гнева и ярости, взрыва и взлома
Все лихо и быстро сгорит, как солома.
Покуда любили, покуда дремали
В душистой копне на большом сеновале,
Беспечное время по древней привычке
Роняло, теряло горящие спички.
 

* * *

 
И каждый глядит со своей колокольни
На мир переменчивый, горний и дольний,
На землю, на небо, на птичьи крыла.
И слушая дальние колокола,
И внемля далёкому звону и гуду,
Я колокол свой раскачаю и буду
Своё поминать. И, тем гудом влеком,
Прохожий затихнет, гадая: «По ком?
По ком этот звон?» – и закатное пламя
Сгорит меж гудящими колоколами.
 

* * *

 
Сурова партия трубы,
Мятежна партия валторны.
Как дни текучие просторны
Для потрясений и гульбы.
Такой невиданный размах,
Что даже самый приземлённый
Вдруг встрепенётся с изумлённой
Улыбкой и воскликнет: «Ах!»
И как ни мучились басы,
Альты, взмывая, так запели,
Что небеса почти задели
В рассвета робкие часы.
И чей-то голос: «Ты одна», —
Взмолился на предельной ноте
И, вырвавшись, как дух из плоти,
Повис над пропастью без дна.
 

* * *

 
Я верю в чудо, верю в чудо:
Я уведу тебя оттуда,
Из царства мёртвых. На краю
Всего земного запою.
И песнь моя нездешней силы
Тебя поднимет из могилы.
Владыке Тартара клянусь,
Что на тебя не оглянусь.
На всём пути из мрака к свету
Не оглянусь, верна обету.
Иди за мной, иди за мной.
И на поверхности земной
Не удержу тебя ни словом,
Ни взглядом. К горизонтам новым
Пойдёшь, забудешь голос мой, —
Мне б только знать, что ты живой.
 

* * *

 
– Ты куда? Не пойму, хоть убей.
Голос твой всё слабей и слабей.
Ты куда?
– На кудыкину гору
Белоснежных гонять голубей.
Ты живи на земле, не робей.
На земле хорошо в эту пору.
Нынче осень. А скоро зима.
Той зимою, ты помнишь сама,
Снег валил на деревья и крышу,
На деревья, дорогу, дома…
Мы с тобою сходили с ума,
Помнишь?
– Да, но едва тебя слышу.
 

* * *

 
Ещё смиренней и скромней,
Ещё покорней,
Как будто медленно идёшь
На голос горний.
Ещё смиренней и скромней,
Скромней и тише,
Как будто медленно идёшь
За кем-то свыше.
Ещё смиренней и скромней,
Не вопрошая,
Зачем носила малых сих
Земля большая.
Зачем отчаянно в глаза
Им солнце било,
Зачем цветущая лоза,
Зачем могила.
 

* * *

 
Поговорить начистоту
С тобой хочу, но на лету
Усердно ловишь тополиный
Июньский пух, и мой недлинный
Рассказ тебе не по нутру.
И что за речи на ветру,
Когда ветрами всё уносит:
Вопрос, ответ, того, кто спросит…
И много утечёт воды,
Но будет петь на все лады,
Как нынче, каждая пичуга,
И будут двое друг на друга
Глядеть, не ведая эпох
И времени… И дай им Бог.
 

* * *

 
A на экране, на экране
И жизнь, и смерть; и слёз и брани
Поток; и лес воздетых рук,
Но нету звука. Дайте звук.
О, неисправная система:
Беззвучно губят, любят немо.
Как в неозвученном кино,
Стучу в оглохшее окно,
Зову кого-то и за плечи
Трясу, не ведая, что речи,
Что дара речи лишена,
И вместо зова – тишина.
 

* * *

 
И если этот путь продлится,
Неутолённый утолится.
Но птиц осенний перелёт
И озеро сковавший лёд
Сулят: не будет утоленья,
А будет лишь преодоленье
Протяжных вёрст, протяжных миль.
Осиль же их, осиль, осиль.
 

* * *

 
Все небожители в опале
И даже небеса пропали.
Лишь крылышки едва видны
В углу облупленной стены,
У края полустёртой фрески.
Там облако, там профиль резкий,
Там край одежды голубой,
Там ручка детская с трубой
Виднеется сквозь трещин нити.
Трубите, ангелы, трубите,
И первозданный лейся свет
С небес, которых больше нет.
Что разоренье и разруха?
Коль чуток глаз и чутко ухо,
Им внятно, как поверх времён
Летает ангел, окрылён.
 

* * *

 
Это надо раздуть. Это надо раздуть,
Будет пламя по пояс, а после по грудь,
А потом по плечо, а потом по плечо,
Будет темени жарко, лицу горячо.
И совсем позабудешь, сгорая в огне,
Что была лишь улыбка в случайном окне,
На случайной обочине мак полевой
И нечаянно вспыхнувший луч заревой.
 

* * *

 
Что скрывалось за тайным О. К.?
Отчего так дрожала рука,
Выводя над строкой посвященье —
Две таинственных буквы О. К.?
Дикой страстью дышала строка,
Будто не было тайны священней.
Слёзы, речи невемо куда
Утекли. Утекают года.
А на выцветшем дагерротипе
Безмятежна, тонка, молода
Муза тайная, радость, беда…
Кипа писем. И всё в этой кипе
Ей одной – несравненной О. К.
Взгляд доверчивый, локон, щека,
Муза тайная в локонах, в шали,
На коленях в перчатке рука…
А любовь была так велика:
Сердце ёкало, губы дрожали…
 

* * *

 
И лист, покружившись, летит с паутины.
И было рожденье, и были крестины —
У милого дитятки много имён:
Вот дерево тополь и дерево клён.
И сыплются, сыплются с тополя, с клёна
Осенние листья со времени она,
И каждый по ветру летит, окрылён…
Как милых окликнуть, не зная имён,
Всех тех, начинающих падать и никнуть,
Их надо позвать, непременно окликнуть.
Их надо позвать – и расступится мгла…
Я снова пыталась – и вновь не смогла.
 

* * *

 
Лёгкой поступью, с лёгкой душой,
С лёгким сердцем. Поверь непременно,
Надо лёгкость вводить внутривенно —
Полегчает от дозы большой.
И однажды всему вопреки
Встрепенёшься, вздохнёшь с облегченьем
И взлетишь. Дорожи приключеньем
И летай с чьей-то лёгкой руки.
 

1983

* * *

 
Желаю пуха и пера
На кромке пенного залива.
Желаю, чтоб неторопливо
Над морем гасли вечера.
 
 
Желаю белого крыла,
Его стремительного взмаха
И чтоб душа, не зная страха,
Покой и веру обрела.
 
 
Желаю паруса вдали,
Желаю лодки отдалённой,
Желаю, чтоб неутолённый
Просил у моря: «Утоли».
 
 
И чтобы, выбившись из сил,
Под ветра шум и в птичьем гаме
Он пересохшими губами
Холодный воздух жадно пил.
 

* * *

 
И плод, созревающий медленно, сладок.
И лист, шелестя, выпадает в осадок.
И лист на пути зависает, не веся,
Желтеющий лист, пребывая во взвеси,
Меж светом и тьмой освещает границу.
О, лист золотой, посвети на страницу.
При свете твоём, при мерцанье, при вспышке,
Быть может, такое откроется в книжке,
Чего никогда бы (о смысла смещенье!)
Не видеть бы мне при ином освещеньи.
 

* * *

 
Не больно тебе, неужели не больно
При мысли о том, что судьба своевольна?
Не мука, скажи, неужели не мука,
Что непредсказуема жизни излука,
Что память бездонна, мгновение кратко?..
Не сладко, скажи, неужели не сладко
Стоять над текучей осенней рекою,
К прохладной коре прижимаясь щекою.
 

* * *

Маме

 
Я не прощаюсь с тобой, не прощаюсь,
Я то и дело к тебе возвращаюсь
Утром и вечером, днём, среди ночи,
Выбрав дорогу, какая короче.
Я говорю тебе что-то про внуков,
Глажу твою исхудавшую руку.
Ты говоришь, что ждала и скучала…
Наш разговор без конца и начала.
 

* * *

 
О память – роскошь и мученье,
Моё исполни порученье:
Внезапный соверши набег
Туда, где прошлогодний снег
Ещё идёт; туда, где мама
Ещё жива; где я упрямо
Не верю, что она умрёт,
Где у ворот больничных лёд
Ещё лежит; где до капели,
До горя целых две недели.
 

* * *

 
Поляна, речка, бережок…
Шуршит и шепчет ночь-колдунья.
Поляна, полночь, полнолунье
И лунный на небе ожог.
 
 
Луной обрызгана листва.
Листву колеблет сонный ветер.
Подлунный берег тих и светел,
Подвластный чарам колдовства.
 
 
И голос вкрадчивый: «Приплынь, —
Зовёт, – приплынь, тебя не тронут.
Левее мель, правее омут,
А здесь душица и полынь».
 

* * *

 
Рожденье тайное стихов —
Как в зной спасительная влага,
Преображенье зла во благо
И отпущение грехов.
Бежит по телу холодок,
И губы слушаются плохо,
Произнося строку. И вздоха
Короче каждая из строк.
А над маячащей вдали
Концовкой венчиком – фермата,
Напоминая: пенье свято,
До угасанья звук продли.
 

* * *

 
…Потом зашёлся соловей.
Пожар закатный стал неистов.
Источник щёлканья и свиста
Был то правее, то левей.
Невзрачный серенький комок,
Давая свой концерт вокальный
Со страстностью маниакальной,
Казалось, задохнуться мог.
И вдруг ответной трели взлёт…
В закатный час в сыром овраге
Два соловья скрестили шпаги.
Порыв и натиск – чья возьмёт.
И каждый миг певуч, крылат…
Два певчих рыцаря клянутся:
Погибнуть – значит захлебнуться
В потоке трелей и рулад.
 

* * *

 
Такие сны бывают редко.
Bо сне моём любая ветка
Роняет лист, едва задену.
Сбивает ветер листья в пену
И эту пену золотую
Возносит на гору крутую.
И коль взойдёшь на эту гору,
Откроется такое взору,
Что не расскажешь, как ни бейся.
Смотри и плачь. Смотри и смейся.
 

* * *

 
Пью этот воздух натощак,
По капле на желудок тощий…
Он окружён прозрачной рощей,
Весенней рощей, – мой очаг.
Глаза открою – птичий гам,
И по мгновениям летящим
Веду движением скользящим,
Как пальчиком по позвонкам.
Не кистью, не карандашом,
А только оголённым нервом
Соприкасаюсь с мигом первым,
Где тайна бродит нагишом.
 

* * *

 
Осыпающийся сад
И шмелиное гуденье.
Впереди, как сновиденье,
Дома белого фасад.
Сад, усадьба у пруда,
Звук рояля, шелест юбки…
Давней жизни абрис хрупкий,
Абрис зыбкий, как вода,
Лишь в душе запечатлён.
Я впитала с каплей млечной
Нежность к жизни быстротечной
Ускользающих времён…
 

* * *

 
И звучит средь вселенского хаоса
Венский вальс Иоганнеса Штрауса:
Два-три-раз, два-три-раз, два-три-раз,
И мороча, и радуя нас.
 

 
На планете, сто раз искалеченной
И концлагерным номером меченной,
Венский вальс – старомодное па…
Вера вечна, надежда слепа.
 
 
Мир прекрасен любовью и взлетами —
Уверяют валторны с фаготами.
Мир пленителен – вторит гобой.
Мой любимый, станцуем с тобой.
 

* * *

 
А если праздник по душе,
То празднуй всё: и зной, и ливень,
И будет праздник непрерывен,
Как рай с любимым в шалаше.
И ночь, укрывшая двоих,
И на ветру гудящий провод,
И стук колёсный – чем не повод
Для скромных праздников твоих.
 

* * *

 
Кукушкины слёзки, кукушкины слёзки.
В названьи – печальной судьбы отголоски.
Кукушкины слёзки – названье травинки.
Кругом ни единой родимой кровинки.
Не знает кукушка, с кем связана кровно.
И капают слёзы – виновна, виновна,
Виновна, виновна, что племени-роду,
Где больше детей своих любят свободу.
 

* * *

 
И троп извилистых тесьма,
И ярко вспыхнувшие маки —
Есть неразгаданные знаки
К нам обращённого письма.
И эти листья, и трава,
И подорожник, и кузнечик —
Какой-то потаённой речи
Невероятные слова.
И стебли, льнущие к руке,
И куст, зардевший гроздью красной, —
Есть разговор большой и страстный
На непостижном языке.
 

* * *

 
Ах, куртуазный давний век!
Ах, чинный танец сарабанда.
Каким стремительным глиссандо
Нежданный гений взял разбег,
Взорвав устойчивый покой,
Нарушив церемонный танец…
Наглец, смельчак и самозванец —
Откуда он и кто такой?
Пылает за полночь свеча,
Под чутким пальцем клавиш плачет.
Он этот мир переиначит,
Совсем о том не хлопоча.
Бесценный дар – его вина.
За это ждёт его награда:
Бессмертие и капля яда
В бокале терпкого вина.
 

* * *

 
Будто я Шехерезада,
И слагать стихи мне надо,
Потому что лишь слова
Мне дают на жизнь права.
Я о слове так радею,
Будто, если оскудею,
Замолчу, теряя нить,
Повелят меня казнить.
 

* * *

 
Когда отчётливы приметы
Того, что стар и одинок,
Пиши чеканные сонеты —
Сонетов царственный венок.
Когда дела идут к закату
И руки скованней в кистях,
Играй воздушную сонату
Прозрачной формы в трёх частях.
 

* * *

 
Итак, место действия – дом на земле,
Дорога земная и город во мгле.
Итак, время действия – ночи и дни,
Когда зажигают и гасят огни
И в зимнюю пору, и летней порой.
И, что ни участник, то главный герой,
Идущий сквозь сумрак и свет напролом
Под небом, под Богом, под птичьим крылом.
 

1984

* * *

 
Смертных можно ли стращать?
Их бы холить и прощать,
Потому что время мчится
И придётся разлучиться,
И тоски не избежать.
Смертных можно ль обижать,
Изводить сердечной мукой
Перед вечною разлукой?
 

* * *

 
Спасает историю от перегрузки
Процесс неизбежный усушки-утруски:
От древних этрусков лишь несколько ваз
Вполне сохранились и радуют глаз.
И как это мало. И как это много.
Трудна и превратна сквозь время дорога,
Тропа, по которой несут и несут
С диковинной росписью хрупкий сосуд.
 

* * *

 
И эта жизнь идёт к концу:
Родная тётка по отцу
Давно больна и тихо тает,
И письма старые листает,
С пожухлой пачки сняв тесьму.
И я склоняюсь с ней к письму
Отца, погибшего на фронте.
И не попросишь: «Вы не троньте
Моих последних стариков», —
У неприветливых веков.
И рушатся миры и узы.
Погибший у реки Вазузы,
Отец погибнет вновь, когда
Умрёт она, сквозь все года
Пронёсшая тоску по брату…
И если посмотреть на дату,
В углу письма видны едва
Две стёртых цифры: «42».
 

* * *

 
Старинный том и стул хромой,
И оттоманка с бахромой.
На снимке дед в летах цветущих —
Ты поколений предыдущих
Всегда наследник по прямой.
Не узурпатор и не тать —
Ты должен собственником стать
Чудного пёстрого наследства,
Письма заветного и средства,
Как всё наследство промотать,
Спустить и вылететь в трубу,
Покуда предок спит в гробу,
Чтобы потом в случайном доме
Найти письмо в чужом альбоме
И плакать, закусив губу.
 

* * *

 
Безумец, что затеял?!
Затеял жить на свете.
И кто тебе навеял
Блажные мысли эти?
Затея невозможна.
Почти невыполнима.
Любая веха ложна,
Любая данность мнима.
Скажи, тебе ли впору
Раздуть под ливнем пламень
И на крутую гору
Вкатить Сизифов камень,
Того, кто всех дороже,
Оплакивать на тризне?
И ты воскликнул: «Что же
Бывает кроме жизни?»
 

* * *

 
Предчувствуя близость последних минут,
Те двое со страхом друг к другу прильнут.
И кончится драма. Погаснет экран.
Героям сердечных не вылечить ран.
И новая драма из многих частей
Других поместит в эпицентр страстей.
И нового дня освещённый квадрат
Потребует новых душевных затрат,
Прикажет, чтоб кто-нибудь дни напролёт
Всё бился и бился как рыба об лёд,
На веру приняв, что иначе нельзя…
Куда ж ты, по наледи тонкой скользя,
Куда, не испив этой чаши до дна,
По наледи тонкой уходишь одна,
Уходишь, кому-то шепнув на ходу:
«Иное написано мне на роду».
 

* * *

 
Что мир без междометий,
Без этих «ох» да «ах»?
Как жил на белом свете,
Поведай в двух словах.
Пожар, мороз по коже
И дрожь ветвей нагих,
И шепчешь: «Боже, Боже», —
Не помня слов других.
 

* * *

 
Переполнена чаша терпения.
Воды вешние в точке кипения.
И с откоса стекают, бурля
И вскипая. И вешнее пение
За пределами верхнего ля.
Я сбегаю с откоса. Мне весело,
Будто целую жизнь куролесила,
То танцуя, то слёзы лия,
Будто лишь окрыляла – не весила
Многолетняя ноша моя.
 

* * *

Маме

 
Прости меня, что тает лёд.
Прости меня, что солнце льёт
На землю вешний свет, что птица
Поёт. Прости, что время длится,
Что смех звучит, что вьётся след
На той земле, где больше нет
Тебя. Что в середине мая
Всё зацветёт. Прости, родная.
 

* * *

 
Пережди, говорят, пережди этот ливень.
Только как переждёшь, если он непрерывен.
Я навстречу дождю выхожу из укрытья
И, сливаясь с дождём, становлюсь его нитью,
Чтоб, как он, обладать неотъемлемым правом
Припадать, припадать к этим листьям и травам,
К чьим-то лицам, плечам. Но как ливня частица
Я боюсь, что умру, если он прекратится.
 

* * *

 
Кругом зелёная завеса,
И слово не имеет веса,
И небеса легки на вес…
Семь вёрст сегодня до небес,
До голубых и невесомых.
Живу в немыслимых хоромах,
Где вместо стен и потолка —
Воздухоносные шелка,
Зелёные и голубые.
Что ни скажу, слова любые
Уносит ветром. И летят
Мои слова, куда хотят.
Коль ты услышал и ответил,
Коль бросил пару слов на ветер,
Июньский ветер – наш гонец —
Мне передаст их наконец.
 

* * *

 
И как писать на злобу дня,
Коль занесла судьба меня
Туда, где ни малейшей злобы —
Лишь милосердье высшей пробы,
Лишь милосердье и добро,
Лишь золото и серебро,
Густые утренние росы
И в жёлтых лютиках откосы…
В такие веси занесла,
Где я живу, не помня зла.
 

* * *

 
Чем всё кончится? Чем? Листопадом,
Шелестящим заброшенным садом,
Спелым яблоком, пеньем скворца.
Это значит, что нету конца.
Есть предел или нету предела —
Птица крыльями ветку задела,
Солнце тронуло землю лучом,
Ты ко мне прикоснулся плечом.
 

* * *

 
Второе августа. Прекрасно.
По сводкам солнечно и ясно.
Короче день на два часа.
Ну, а по слухам, ежечасно
Яриться будут небеса.
К полудню вспыхнули зарницы.
Едва успев посторониться,
Я вижу: мчится средь дорог
На озарённой колеснице,
Дыша огнём, Илья-пророк.
 

* * *

 
Преходящему – вечности крылья,
Ветра вольного, света обилье,
Устремленья кочующих стай.
От подробностей душных засилья
Улетай, улетай, улетай.
День текущий – забота о гнёздах.
День текущий – страда, но и роздых
На совсем беспредельном пути.
Преходящему – вечности воздух.
Улетай – и лети, и лети.
Из текущего произрастая,
Поднимайся туда, где густая
Синь небесная и облака,
Косяком перелётная стая
И века, и века, и века.
 

* * *

 
Цветы на окнах и в руках,
В садах. Цветы в огромных дозах…
Да он зациклился на розах,
На лютиках и васильках.
Сирень, акация, сирень…
И как ему не надоело?
Мешает краски то и дело
И пишет каждый божий день
То золотистый лепесток,
То одуванчик, ставший пухом,
Художник знает не по слухам,
Что мир безумен и жесток.
Но краска чистая густа…
И снова, точно заклинанье,
Цветы, цветы, окно с геранью
И свод небесный в полхолста.
 

* * *

 
Ещё холстов, холстов и красок,
Для цветовых, бесшумных плясок,
Ещё холстов, ещё холстов
Для расцветающих кустов
И осыпающихся снова,
Для неба чёрного ночного,
К утру меняющего цвет…
Ещё холстов, и сил, и лет.
 

* * *

 
Лист движением нежным
Прикоснулся к плечу.
Ни о чём неизбежном
Я и знать не хочу,
Кроме тихой рутины
Быстротечного дня
С волоском паутины
На пути у меня.
 

* * *

 
Дождь осенний моросил,
Лист пылающий гасил,
Чтоб при сумеречном свете,
В дольний мир забросив сети,
Укачать в большой сети
Всех настигнутых в пути,
Укачать в сети бездонной
Колыбельной монотонной.
 

* * *

 
Люби без памяти о том,
Что годы движутся гуртом,
Что облака плывут и тают,
Что постепенно отцветают
Цветы на поле золотом.
Люби без памяти о том,
Что всё рассеется потом,
Уйдёт, разрушится и канет,
И отомрёт, и сил не станет
Подумать о пережитом.
 

1985

* * *

 
По какому-то тайному плану
Снег засыпал и лес, и поляну,
Берега водоёмов и рек.
Скоро кончится нынешний век,
Век двадцатый с рожденья Христова…
А пока половина шестого
Или где-то в районе шести.
И, часы позабыв завести,
Занят мир увлекательным делом —
Тихо пишет по белому белым.
 

* * *

 
Вся эта груда, громада, нелепица,
Всё это чудо над пропастью лепится.
Ни уклониться, ни в сторону броситься.
Малое дитятко на руки просится.
С ним на руках за Сикстинской Мадонною
Медленно следуем в пропасть бездонную.
 

* * *

 
До чего регламент жёсткий.
Только вышел на подмостки,
Произнёс: «to be or not…» —
Как уже попал в цейтнот,
И осталось на решенье,
На победу и крушенье,
Колебание и бунт —
Пять стремительных секунд.
 

* * *

 
Церемония ранних часов,
Звон посуды и шум голосов,
Умывание сонного чада.
Неизменность простого обряда,
Повторение жизни с азов,
С ранних проблесков, с первых минут,
С тех, к которым доверчиво льнут…
И заклятьем от гибельных сроков —
На стене расписанье уроков:
География, чтение, труд…
 

* * *

 
Легко проделав путь обратный
К шумеру с бородой квадратной,
Учи историю, дитя,
Через столетия летя,
Через столетия вприпрыжку,
Как через тоненькую книжку,
Через Египет, Вавилон,
Подъём, падение, полон.
Лети, орудуя веками,
Эпохами, материками,
Мирами всеми, чтоб потом
С великим постигать трудом
Сердцебиение и вздохи
Одной-единственной эпохи.
 

* * *

 
Телячьи нежности. Позор —
Все эти нежности телячьи,
Все эти выходки ребячьи,
От умиленья влажный взор.
 
 
Спешу на звук твоих шагов,
Лечу к тебе и поневоле
Смеюсь от счастья. Не смешно ли
Так выходить из берегов?
 
 
Неужто столь необорим
Порыв в разумном человеке?..
Но не стыдились чувства греки,
Стыдился чувств брутальный Рим,
 
 
Который так и не дорос
До той возвышенной морали,
Когда от счастья умирали,
Топили горе в море слёз.
 

* * *

Отцу

 
Письмо, послание, прошенье
От потерпевшего крушенье.
Письмо, послание, призыв
От гибнущего к тем, кто жив.
Из заточенья, из неволи
Сигнал смятения и боли,
Мольба, отчаяние, крик…
Я устремилась напрямик
На голос тот. Но вышли сроки,
Оставив выцветшие строки
Про горе и малютку-дочь…
Мне сорок пять. И чем помочь?
 

* * *

 
То облава, то потрава.
Выжил только третий справа.
Фотография стара,
A на ней юнцов орава —
Довоенная пора.
Что ни имя, что ни дата —
Тень войны и каземата,
Каземата и войны.
Время тяжко виновато,
Что карало без вины,
Приговаривая к нетям.
Хорошо быть справа третьим,
Пережившим этот бред.
Но и он так смят столетьем,
Что живого места нет.
 

* * *

 
Жить сладко и мучительно,
И крайне поучительно.
Взгляни на образец:
У века исключительно
Напористый резец,
Которым он обтачивал,
Врезался и вколачивал,
Врубался и долбил,
Живую кровь выкачивал,
Живую душу пил.
 

* * *

 
Слово – слеза, но без соли и влаги.
Слово – огонь, не спаливший бумаги.
Слово – условно, как поза и жест:
Любят и гибнут, не сдвинувшись с мест.
Слово надежды и слово угрозы,
Точно скупые античные позы…
Дело зашло за порог болевой.
Вот и свидетельство боли живой:
Десять попарно рифмованных строчек
С нужным количеством пауз и точек.
 

* * *

 
Перебрав столетий груду,
Ты в любом найдёшь Иуду,
Кровопийцу и творца,
И за истину борца.
И столетие иное
Станет близким, как родное:
Так же мало райских мест,
Те же гвозди, тот же крест.
 

* * *

 
Это всё до времени,
До зари, до темени,
До зимы, до осени,
До небесной просини.
Вздумаешь отчаяться,
А оно кончается.
Вздумаешь надеяться,
А оно развеется.
 

* * *

 
Легко, на цыпочках, шутя…
Душа – младенец. Мир – дитя.
Рассвет наивен. Ветер юн.
Сменилось только десять лун
Со дня творенья. Вечность – миф.
Душа, себя обременив
Лишь сновиденьями, для снов
Ещё не выдумала слов.
 

КАРТИНА ПИРОСМАНИ

 
Тихо заняли места,
К долгой трапезе готовы:
Позы чинны и суровы,
Скатерть белая чиста.
 
 
Медлит с чашею рука.
Всё возвышенно и строго.
Потечёт вино из рога,
Потечёт из бурдюка.
 
 
Славьте, добрые мужи,
Живописца из Кахети.
Без него ушли бы в нети
Эти ваши кутежи.
 
 
Лишь по милости его
Вы, подняв большие роги,
Ясноликие, как боги,
Живы все до одного.
 

* * *

 
Небо к земле прилегает неплотно.
В этом просвете живём мимолётно,
И, попирая земную тщету,
Учимся жизнь постигать на лету,
Чтоб надо всем, что ветрами гасимо,
Стёрто, повержено, прочь уносимо,
Духу хватило летать и летать,
И окрыляться, и слёзы глотать.
 

* * *

 
Концерт для ветра и берёз…
В ударе ветер-виртуоз,
Смычки берёз подвижней ртути,
И под ликующее «tutti»
Летит листвы сплошной поток.
И снова шорох, шепоток.
Всё то, чем осень одержима,
Играют нынче без нажима,
Любой порыв слегка гася,
Прекрасно зная, что не вся
В нём жизнь. И музыка простая
Звучит, себя перерастая.
 

* * *

 
Тёмный холст, а слева свет.
Слева слабое свеченье.
Там счастливого стеченья
Обстоятельств свежий след.
Слева краешек небес,
Еле видимая дверца,
Слева трепетное сердце,
Вечно ждущее чудес.
 

* * *

 
О пленительная эра,
Время летнего пленэра.
Так и тянет рисовать,
В рамки строгого размера
Вдохновенье фасовать,
 
 
Не заметив в зарисовке
Ворожбу души-бесовки,
Выдающей за пейзаж
Плод невольной подтасовки
И фантазию, и блажь,
 
 
Не заметив, что часами,
Окружив себя лесами,
Рисовал не пруд в тиши
И не землю с небесами,
А вселенную души.
 

* * *

 
Нам выпало счастье, не так ли,
Участвовать в дивном спектакле,
Что тянется дни напролёт.
В нем есть романтизма налёт,
И страсти пока не иссякли…
А нынче идёт пастораль,
Проста и прозрачна мораль,
Чисты простодушные краски,
И смотрят анютины глазки
В почти безмятежную даль.
Сегодня, в который уж раз,
Луч солнца направлен на нас,
И в сценке, пронизанной счастьем,
Поставленной с нашим участьем,
Мы счастливы не напоказ.
 

* * *

 
Близость фауны и флоры,
Птичьи хоры и просторы
От зари и до зари.
Жизни вечные повторы.
Повтори же, повтори,
Повтори: река да ива…
Нет привычнее мотива,
Нету музыки новей,
Чем опять река да ива,
Речка, ива, соловей…
Повторяться – как молиться…
Снова облако да птица
Проплывают вдалеке,
Успевая повториться
В немутнеющей реке.
 

* * *

 
Это все твоё. Бери:
Снегопады до зари,
Снегири, пруды, аллеи —
Все твоё. Бери смелее,
Коли знаешь, как сберечь
Жизни сбивчивую речь,
Из каких волокон прочных
Сделать сеть для дней проточных.
 

* * *

 
Торопиться – грех большой.
Так не стойте над душой,
Улетайте, дни и годы.
В вечной гонке нет свободы.
Потихоньку, по шажку,
По зелёному лужку
Или в час по чайной ложке
По нехоженой дорожке
Обойдём весь белый свет,
Постигая вкус и цвет,
Упиваясь каждой краской,
Как дитя любимой сказкой.
 

* * *

 
Картина рисована примитивистом:
Узор чёрно-белый на фоне лучистом,
На фоне лучистом простейший узор:
Две снежные ветки, меж ними зазор.
По белому чёрным написано ясно,
Что мир изначально устроен прекрасно,
Прекрасно и просто, совсем без затей —
Из тёмных деревьев и светлых путей.
 

* * *

 
Короче говоря…
Ещё, ещё короче,
Короче летней ночи,
Прозрачней, чем заря,
Яснее ясных гроз,
Словами, точно вспышка,
Скажи – и передышка
Для выдоха и слёз.