Текст книги "«Где хорошо? Повсюду и нигде...»"

1994

* * *

 
Надоели хмарь и хаос,
Бред, творящийся без пауз,
Оказаться бы на стрит,
Что витринами пестрит,
 
 
Где ни путчей и ни драки,
Ни блуждания во мраке,
Где лужайка и газон,
И в поступках есть резон.
 
 
Матерясь, ломая ноги,
По нечищеной дороге,
По заснеженным путям
Все идём ко всем чертям.
 

* * *

 
Так и маемся на воле,
Как бездомные,
То простые мучат боли,
То фантомные.
 
 
Ломит голову к ненастью,
В сердце колики…
Сядем, братья по несчастью,
Сдвинув столики.
 
 
Сдвинем столики и будем
Петь застольную,
Подарив себе и людям
Песню вольную,
 
 
Всё болезненное, злое
И дремучее
Переплавив в неземное
И певучее.
 

* * *

 
Цветы и капельки росы,
И леса влажные власы
Колеблет ветер…
Остановились все часы
На белом свете.
Остановились, не идут,
Преодолев привычный зуд
Идти куда-то.
Куда-то рваться – зряшный труд,
Пустая трата
Себя. И кто сказал, что там
Важнее находиться нам,
Чем здесь остаться,
Всем этим травам и цветам
Без боя сдаться?
Сбивая с будущего спесь,
Провозгласим: прекрасно днесь,
сейчас и ныне,
И дивно пахнет чудо-смесь
Сосны, полыни.
 

* * *

 
Кнутом и пряником. Кнутом
И сладким пряником потом.
Кнутом и сдобною ватрушкой…
А ежели кнутом и сушкой,
 
 
Кнутом и корочкой сухой?
Но вариант совсем плохой,
Когда судьба по твари кроткой —
Кнутом и плёткой, плёткой, плёткой.
 

* * *

 
Оживление в больничке:
Поутру запели птички,
Принесли благую весть
К нам в палату номер шесть.
Весть о том, что скоро лето,
Скоро станет больше света,
Больше радости для глаз
Даже в Кащенко у нас.
Даже в нашем заведенье
Станет радостнее бденье
И ещё бессвязней бред
Тех, кто солнышком согрет.
 

* * *

 
А я мечтаю только об одном,
Чтоб больше не ходила ходуном
Земля, вернее, почва под ногами,
Чтоб не пришлось «другими берегами»
Назвать края, где жизнь моя и дом.
 

* * *

 
Пишу воспоминания. Тружусь
Над допотопной памятною сценкой
И чувствую себя невозвращенкой
Из прошлого, в котором нахожусь.
 
 
С тенями, окружившими меня,
Беззвучно говорю и улыбаюсь.
И слёзы лью. И напрочь не врубаюсь
В шальные речи нынешнего дня.
 

* * *

 
Если память жива, если память жива,
То на мамином платье светлы кружева
И магнолия в рыжих её волосах,
И минувшее время на хрупких часах.
Меж холмами и морем летят поезда,
В южном небе вечернем пылает звезда,
Возле пенистой кромки под самой звездой
Я стою рядом с мамой моей молодой.
 

* * *

 
О юность, утренний озноб,
Когда ещё ничто не поздно,
Когда влюбляешься так грозно —
Навеки, по уши, по гроб.
 
 
О юность, летняя гроза,
Твой пыл и ливнем не остудишь,
Ты обо всём так лихо судишь,
Не понимая ни аза.
 
 
О юность, ночь твоя бела,
И твой восторг – почти мученье,
И не кончается свеченье
Сирени той, что отцвела.
 

* * *

 
Обрывки яви, снов обрывки —
Сняты с воспоминаний сливки,
Всё – в дело. Всё для кровных тем.
Но вот беда, кому повем?
Кому нужда в моей наживке?
И для чего я так тружусь,
С капризной буковкой вожусь
И докопаться тщусь до сути,
Которая подобна ртути?
В ловцы нисколько не гожусь.
Слова бегут меня, бегут…
Шепчу с досады: very good,
Бегите, обойдусь английским,
Знакомым, хоть, увы, не близким,
Закрыв артель «Напрасный труд»,
Где убивалась до седин,
Имея результат один —
Бумажный мусор, хлам ненужный,
Который носит ветер вьюжный —
Земного сора господин.
 

* * *

 
Наливаю в вазу воду,
Опускаю три гвоздики…
Забрела, не зная броду,
В мир чарующий и дикий.
И, прожив здесь полстолетья,
Убедилась – брода нету…
Дождь опутал частой сетью
Эту странную планету,
Где бесчисленны загадки
Силы Божьей и бесовской,
Где лежат мои закладки
В толстой книге философской.
 

* * *

 
Взгляни на всё сквозь пальцы, сквозь
Снежок, летящий на авось,
Сквозь белоснежную пыльцу,
Что прикасается к лицу.
 
 
Сквозь эту солнечную пыль
Таинственна любая быль,
Всё переменчиво и всё
Воздушно, как в стихах Басё.
 

* * *

 
На Николиной Горе да на Николкиной,
Всё покрыто прошлогодними иголками,
И, укрытые иголочками хвойными,
Стали тихими дорожки и спокойными.
Ах, Николина Гора, моё убежище,
Коли нету здесь укрытия, то где ж ещё?
Хоть и хлипок мой домишко – дыры, щёлочки,
Но зато на крыше шишки да иголочки,
А под окнами – дорожка муравьиная,
А поодаль льётся песня соловьиная,
А подальше, за дорогой на Звенигород,
День сверкающий горит, никак не выгорит.
 

* * *

На южном солнышке болтают старики:

– Московские балы… Симбирская погода…

Великая война… Керенская свобода…

Г. Иванов

Мы вымираем по порядку

– Кто по утру, кто вечерком…

Г. Иванов

 
Вы в наличии имелись, мы имеемся.
Вы на солнышке погрелись, мы всё греемся.
Вы уже отвоевались, мы всё боремся.
Вы со всеми расплевались, мы всё ссоримся.
 
 
Расплевались, расплатились, мы всё тратимся.
Вы куда-то докатились, мы всё катимся
Сквозь сияние и темень. И на шарике
Беспощадно жрёт нас время и комарики.
 

* * *

 
Белый день за белым днём,
Ночи чёрная копирка.
Что ни слово, в тексте – дырка.
Я прожгла ее огнём,
Жаром собственной души,
Говоря высокопарно.
Перекрёстно и попарно
Всё рифмуется в тиши.
Отрешённость со тщетой,
Строгость мысли с заморочкой
Разделяются не точкой,
А всего лишь запятой.
И на что она годна —
Ткань словесная, сквозная,
Сквозь которую иная,
Бессловесная видна?
 

* * *

 
Судьбу не надо умолять.
Ты – в окруженье.
В тебя позволено стрелять
На пораженье.
Укрыться где и от кого?
Кругом бойницы.
Нас выбьют всех до одного —
Не уклониться.
Пока для тайного стрелка
Ты служишь целью,
Цветут небесные шелка
И звонкой трелью
Сам соловей пугает тьму,
Сменив кукушку,
И кружит голову тому,
Кто взят на мушку.
 

* * *

 
Дни текли. Душа алкала.
Кошка с блюдечка лакала.
В небе плыли облака
Далеко, издалека.
Ни в четверг, ни в воскресенье
Не нашла душа спасенья.
Кошка с блюдечка пила.
Тучка по небу плыла,
Проплывала в небе синем…
Нынче здесь, а завтра сгинем,
Кошке сливочек налив
И души не утолив.
 

* * *

 
И останешься ты в дураках, в дураках,
И затихнешь, сжимая синицу в руках,
И утратишь надежду поймать на лету
Свою синюю птицу, жар-птицу, мечту.
Поделом же тебе, поделом, поделом:
Прилетала она и касалась крылом
И плеча твоего, и затылка, и ног,
Ну а ты себе спал и проснуться не мог.
 

* * *

Памяти Юры Карабчиевского

 
Кипень вся июльская, весь жасмин —
На помин души твоей, на помин,
На помин души того, кто устал,
И ушёл, отчаявшись, и не стал
Срока ждать предельного. Ах, июль,
Что в тебе смертельного? Горсть пилюль
Да тоска бездонная всех ночей,
Да бессилье полное всех речей.
 

* * *

 
На небе – тишь, на небе – птица,
А на земле – ажиотаж.
Как ни щедра твоя десница,
Но, Боже правый, что ни дашь,
С каким неслыханным размахом
Нас ни одариваешь ты,
Всё мало. Мы на грани краха
И на пороге нищеты.
 

* * *

 
И ты попался на крючок,
И неба светлого клочок
Сиял, пока крючок впивался
И ты бессильно извивался,
Стремясь на волю, дурачок.
Тебе осталось лишь гадать,
Зачем вся эта благодать
И для чего тебя вдруг взяли,
Из тьмы беспамятства изъяли,
Решив земное имя дать.
 

* * *

 
Зачем-то сна себя лишаю,
Задачку вечную решаю:
В мгновенье «икс» из пункта «А»
Мы отправляемся куда?
Чего хотим? И кто мы, где мы?
Никак не съеду с этой темы…
Сияют звёздочки во тьме.
Словцо пишу, а два – в уме.
Ещё словцо, ещё немного…
Не отвлекайте ради Бога.
Луна огромная в лицо
Мне глянула. Ещё словцо.
И так до самого рассвета,
До лета, до зимы, до лета…
Не хватит лета и зимы —
Возьму у вечности взаймы.
 

* * *

 
В машинном рёве тонет зов,
И вместо дивной кантилены
Звучит надсадный вой сирены
И визг безумных тормозов.
И всё же надо жить и петь,
Коль петь однажды подрядился,
И надо верить, что родился,
Чтобы от счастья умереть.
 

* * *

 
Живём себе не ведаем,
В какую пропасть следуем,
И в середине дня
Сидим себе обедаем,
Тарелками звеня.
 
 
И правильно, без паники,
Ведь мы не на «Титанике»,
А значит, время есть
И чай допить и пряники
Медовые доесть.
 

* * *

 
Исписан лист простой и нотный,
И мой мотивчик тягомотный
Сегодня негде записать.
И Бог с ним. Нечего спасать
Мотив, звучащий слишком грустно.
Пускай он существует устно.
Дождусь другого. Свет и тьма,
И даже тишина сама
Рождают призрачные звуки.
Ловлю их с горя иль от скуки,
Хоть каждый еле уловим, —
И мечу именем своим.
 

* * *

 
Ах, dolce vita, dolce vita,
Ты и нежна и ядовита,
И ядовита и нежна,
И до зарезу всем нужна,
Поскольку без тебя – ни хлеба,
Ни зрелищ, ни земли, ни неба,
Ни горькой складки возле рта,
Ни строк о смерти, – ни черта.
 

* * *

 
И кто его выдумал – мостик шатучий
В бездонном пространстве над самою кручей?
И кто его выдумал – зыбкий настил
Для каждого, кто в этом мире гостил,
И кто подарил нам такую опору
И нечто доступное уху и взору,
И весь этот гомон, и всю пестроту,
Чтоб на полуслове столкнуть в пустоту?
 

* * *

 
Стремится жизнь моя к нулю,
Велю ей подождать,
Пока потоком слов залью
Всю эту благодать.
 
 
Стремится жизнь моя к концу,
Стремится в никуда,
Пока стекает по лицу
Небесная вода.
 
 
На белый лист текут слова
Туда же дождик льёт,
Смывая всё, чем я жива,
О чём душа поёт.
 

* * *

 
А между тем, а между тем,
А между воспалённых тем
И жарких слов о том, об этом
Струится свет. И вечным светом
Озарены и ты и я,
Пропитанные злобой дня.
 

Местоименье «я»
1995–1999

* * *

 
Откуда ты?
Как все – из мамы,
Из темноты, из старой драмы,
Из счастья пополам с бедой,
Из анекдота с бородой.
Ну а куда?
Туда куда-то,
Где всё свежо: цветы и дата,
И снег, и ёлка в Новый год,
И кровь, и боль, и анекдот.
 

1995

* * *

 
Живём, а значит, длим попытку
Вдеть ускользающую нитку
В иглу с невидимым ушком…
Семь вёрст до неба – всё пешком,
Всё лесом, а дойти б не худо.
Стихов немыслимая груда —
Попытка навести мосты.
Как небо, помыслы чисты
И связаны не с миром этим,
А с миром тем. Туда мы метим,
И рвётся каждая строка
С листа бумаги в облака.
 

* * *

 
Земля из-под ног уплывает. Бывает.
И всё, что случается, с толку сбивает.
И что-то ещё затевает судьба.
А мне надоели и бег, и ходьба,
И прочие вещи в активном залоге.
Уж слишком зарвался безумец двуногий,
Уж слишком зазнался несчастный фантом.
«Мой век, – говорит он, – мой город, мой дом», —
И в тексте слова выделяет курсивом,
И вслух разглагольствует с видом спесивым,
Пока уплывает она из-под ног —
Земля, на которой он так одинок.
 

* * *

Сергею Филиппову

 
А после дождя, пролетевшего presto,
Осталось от города мокрое место,
Наполненный влагой сверкающий нуль.
Светлы твои лужи, пресветлый июль,
Дарующий миру небесную влагу!
Кто может лишь посуху – дальше ни шагу.
Земные маршруты исчезли, и впредь —
Лишь воды и воздух, чтоб плыть и лететь.
 

* * *

 
Ждали света, ждали лета,
Ждали бурного расцвета
И благих метаморфоз,
Ждали ясного ответа
На мучительный вопрос.
Ждали сутки, ждали годы
То погоды, то свободы,
Ждали, веря в чудеса,
Что расступятся все воды
И дремучие леса…
 
 
А пока мы ждали рая,
Нас ждала земля сырая.
 

* * *

 
Во всех ситуациях – только слова
Всё те же да те же…
Не стоит сдаваться, хотя голова
Здорова всё реже,
И худо снаружи, и худо внутри,
Внутри и снаружи…
Вьетнамским бальзамом затылок натри,
Чтоб не было хуже.
Всё канет со временем. Помни одно:
И хуже бывает.
Но время, которое лечит, оно,
Увы, убивает.
 

* * *

 
Получен счёт за телефон —
За звуковой привычный фон,
За постоянные помехи,
За то, что тонут в чьём-то смехе
Мои горчайшие слова,
За то, что кругом голова
От бесконечных разговоров,
За то, что вздохи вместо взоров,
За то, что краткое «пока»
Сказать не в силах, хоть рука
И затекла и занемела,
За то, что снова не сумела
Прервать пустую болтовню,
За то, что сорок раз на дню
Рождаются и гаснут в трубке
Слушок, смешок и голос хрупкий.
 

* * *

 
Вели меня и довели
До ручки или же до точки.
Приподымалась на мысочки,
Стремясь увидеть, что вдали.
 
 
А там – всё лучшее. А тут —
Лишь бесконечность ожиданья.
О, долгожданное свиданье,
Которого до смерти ждут.
 

* * *

 
Все жили где-то и когда-то…
И что такое – имя, дата
Перед упрямым nevermore,
Где время мается само,
Летя, подобно Агасферу,
Сквозь все миры из эры в эру,
Круша барьеры и посты,
Сжигая за собой мосты,
Те, на которых все клянутся
Любить и помнить, и вернуться.
 

* * *

 
Прости, о Господи, о Господи, прости
За то, что хочется подальше уползти
Из края отчего, в котором вечный мрак, —
И в нём немыслимо и врозь нельзя никак.
 
 
Прости, о Господи, что я при свете дня,
Который должен быть подарком для меня,
При свете солнечном, как в темени кружу
И даже проблеска нигде не нахожу.
 

* * *

 
Всё дорого нынче, а жизнь дешева.
И трачусь и трачусь, покуда жива:
Билет покупаю, в театр иду,
Сижу там в каком-то неблизком ряду,
В бинокль слежу за актёрской игрой,
Гляжу, как пытается выжить герой.
А жить – как по минному полю идти:
Шагнул в неизвестность – и жизнью плати.
 

* * *

…Русский глагол, кажется,

струится от счастья бытия

В. Набоков

 
Глагол, струись от счастья бытия,
Глагол, струись… Что делать? Улыбаться,
А светлым занавескам колебаться
От дуновенья. Миссия сия
Проста, легка. Что делать? Мягкий знак
Не позабыть, не пропустить в ответе.
Так жёстко всё на этом белом свете,
Что надобно смягчить его хоть так.
 

* * *

 
Мы все как кур попали во щи —
В леса зелёные да рощи,
В зелёные густые щи:
Листва и травы, и хвощи —
Всё в этом мире зеленеет.
От вешних чар душа хмелеет.
А тут ещё и пух летит.
И как мне пафос ни претит,
Всё ж восклицаю: Боже, Боже!
Не в силах высказаться строже,
Провозглашаю: как хорош
Тот мир, где гибнем ни за грош!
 

* * *

 
Время с вечностью сверьте
И не надо о смерти —
Это только пролог.
В тихом омуте черти,
В небесах ангелок.
Ну а мы посерёдке
В неустойчивой лодке
В неизвестность плывём,
Наши вехи нечётки,
Ясен лишь окоём.
Проплываем мы где-то
Возле самого лета
В том краю, где пыльца
Золотистого цвета
Кружит возле лица.
 

* * *

 
Года друг друга неустанно
Сменяют – «anno, anno, anno».
А им вослед: «Куда, куда,
Куда», – летит. «О да, о да,
О да», – насмешливое эхо
Твердит. А нам и не до смеха,
Когда летит всему вослед
«О да», сходящее на нет.
 

* * *

 
О мир, твои прекрасны штампы:
То свет с небес, то свет от лампы,
То свет от белого листа…
Прекрасны общие места.
Что за окошком? Там светает.
Что будет завтра? Снег растает.
О Божий мир, моей душе
Дари не ребусы – клише.
 

* * *

 
И золотым дождём прольётся
Листва, падёт сплошной стеной,
Земля бесшумно повернётся
Своею лучшей стороной,
И время бег свой напряжённый
Прервёт на самый краткий миг,
Чтоб разглядеть заворожённо
Земли преображённый лик.
 

* * *

 
А пока из этой жизни нас не выбили,
Вижу иву, что согнулась в три погибели,
Вижу иву серебристую, плакучую,
Примоститься рядом с нею рада случаю,
Примоститься рядом с ивою над речкою,
Где плывут овечка следом за овечкою,
То есть облако пушистое за облаком —
Жизнь морочит нас своим смиренным обликом.
И гляжу я на неё глазами кроткими…
Что-то дни опять становятся короткими,
Но куда ни гляну – всюду злато чистое,
Исключение лишь ива серебристая.
 

* * *

 
Заполним форму: год рожденья —
То бишь, начало наважденья,
Начало бреда или сна…
Задача, кажется, ясна.
А в той графе, что ниже даты,
Дадим свои координаты;
Левее – пол; каких кровей —
Укажем ниже и правей,
И роспись. Что, теперь яснее
И жизнь, и как справляться с нею?
 

1996

* * *

 
Заметки, записи, штрихи,
наброски,
Стихи… Какие там стихи?
Полоски,
Полоски тёмные на фоне
белом…
Давным-давно пора заняться
делом,
А не строкой, что прихотливей
дыма
Течёт и вьётся мимо смысла,
мимо
Любого замысла и всякой
цели
И мимо тех, к кому душой
летели.
 

* * *

 
А дождик, выбившись из сил
И затихая,
Всё моросил и моросил,
Перетекая
С небес на землю, чтоб опять
Подняться к высям,
От чьей способности сиять
Всегда зависим.
И от и до, и снова от —
Перемещенье,
Всего и вся круговорот,
Коловращенье…
За кругом круг идём-бредём,
Идём устало,
А всё, что выпало дождем
Уж снегом стало.
 

* * *

 
Увы, опять упущен случай,
Упущен шанс побыть везучей
И спеть на радостях шансон,
Пленительный, как летний сон:
«Ля-ля, ля-ля». Живём не ради
Стихов, написанных в тетради.
Но для чего, скажи мне, для
Чего вращается земля,
Тобой и мной отягощая
Себя и вечно нам прощая
Неверный ко всему подход.
Который век, который год
Мы, своего не зная счастья,
Про вёдро говорим – ненастье,
И про живой летучий миг
Твердим: тупик, тупик, тупик.
 

* * *

 
Коль связать два слова нечем,
То и речи нет; и встречам
И разлукам течь да течь
В полный мрак, который вечен
И откуда не извлечь
Ни единого явленья.
Коль утрачено уменье
Бытиё облечь в слова,
Слушай, как с травой забвенья
Шепчется «усни-трава».
 

* * *

 
«Tombe la neige», – хрипловато поёт баритон.
«Tombe la neige». Слава Богу, что это не стон,
Не мольба, не надсада, а песня с грустинкой.
На земле, что вращается старой пластинкой,
Те же речи и встречи, и песни всё те ж.
Тихо падает снег, и звучит «Tombe la neige,
Tombe la neige, tombe la neige». На заигранном диске
Всё о том же, о том же – про счастье и близкий,
Близкий счастья конец. Та, что так дорога,
Не придёт, а на землю ложатся снега.
И снега, и любовь превратятся в былое,
Чтобы снова воскреснуть под чуткой иглою.
 

* * *

 
Храни молчание. Хранить
Его куда трудней, чем нить
Воспоминаний, разговоров,
Храни молчание от сора
Словесного. Не проронить
Ни слова – трудно, но продли
Молчание до той вдали
Маячащей миражной встречи,
Где тишина – уже часть речи,
А небо – это край земли.
 

* * *

 
Нашёл себя? Ну, слава Богу.
Бери находку – и в дорогу.
Бери находку – и вперёд,
Туда, где оторопь берёт,
Где то в упадке, то на взводе
Живут – и силы на исходе,
И хочется, как букву «ять»,
Себя навеки потерять.
 

* * *

 
Кто та, с малиновою грудкой,
Летающая в хмари жуткой,
Кто та, кто та,
Кого Господь рукою чуткой
Во все цвета
Раскрасил в пятый день творенья,
Кого на пенье и паренье
Благословил,
Даря цветное оперенье
И лёгкость крыл?
Но как ни звать тебя, персона
Необычайного фасона, —
На «дэ», на «эм» —
Пока летаешь, наша зона —
Почти Эдем.
 

* * *

Памяти

Николая Виссарионовича Шебалина

 
Умирал, как дело делал,
умирал.
Догорал душой и телом,
догорал.
Впрочем, нет – душа светилась
и жила,
В теле немощном ютилась,
два крыла
Распустить готовясь вскоре
на свету,
На немыслимом просторе
на лету.
 

Июль 1996

НА СМЕРТЬ МАКСИМА ШЕБАЛИНА

Цикл стихов

 
Отчалила Харона лодка…
Незрима та перегородка,
Что разделяет здесь и там,
И тени бродят по пятам
За нами преданно и кротко.
Отгородившись тишиной
И полупризрачной стеной
От нашей суеты всегдашней,
Они близки, как день вчерашний,
И далеки, как мир иной…
И слёз обильных не унять,
Не удержать и не обнять
Того, кто стал бесплотной тенью.
«Смиренью, – говорят, – смиренью
Учись, коль некому пенять».
 

* * *

 
И снова в этом мире Божьем
Вполне прозрачным днём погожим
Творится невозможный бред,
И нету сил дышать. И нет
Опоры. Лишь мороз по коже.
Опять творится бред. Опять
В оцепенении стоять
Над свежевырытой могилой,
Взывая: «Господи, помилуй», —
К тому, кто вздумал всё отнять.
 

Октябрь 1996

* * *

 
Всё дело в том, что дела нет
Ему до нас. И всякий след
Готов исчезнуть через миг.
Всё дело в том, что Светлый Лик
Всегда глядит поверх голов,
Не видя слёз, не слыша слов,
Не опуская ясных глаз,
Глядит туда, где нету нас.
 

* * *

 
Всё в порядке вещей, а верней, в беспорядке.
В жизни хаос такой же, как в этой тетрадке —
И темно, и тревожно, тревожно, темно,
Что-то кончено, что-то всего лишь в зачатке,
Что-то накрест зачёркнуто – отменено.
Что ни строчка, точнее сказать, ни мгновенье —
То волненье, похожее на вдохновенье,
Вечно тянет то петь, то беззвучно рыдать…
Что же, Господи, делать-то с этим? «Забвенью, —
Ты сказал бы, наверно, – забвенью предать».
 

* * *

 
Осыпается жасмин, осыпается…
Спит душа моя и не просыпается,
Видит белого жасмина цветение…
Впрочем, то ли это сон, то ли бдение,
То ли это сна и яви свидание…
Видит белых лепестков увядание,
Видит, как они на землю – увядшие —
Опускаются, как ангелы падшие…
 

* * *

 
Основа, твердая основа —
Фундамент, сруб…
А слово, что такое – слово?
Движенье губ,
Штришок какой-то на бумаге
Да завиток…
Куда реальней капля влаги,
Чем слов поток.
Но коль она тебе по нраву —
Игра в слова,
И ценишь авторское право —
Качай права:
Ставь копирайт в углу листочка,
Пометь края,
Провозгласив: «Любая строчка
Моя, моя».
 

* * *

 
Всё по порядку: до, ре, ми…
По струнке: понедельник, вторник… —
Всего не более семи.
Давай заглянем в разговорник,
Посмотрим, как они звучат,
Семь дней – на лингва итальяна,
Звучат, покуда их влачат,
Бренча с ленцой на фортепьяно
Иль напевая «кантарэ»
И «волярэ». Летят недели,
И всякий раз: до-ре, до-ре,
До-ре-ми-фа – и улетели…
Ну а сегодня верхним си
Займёмся, то есть, днём воскресным.
Не оборви его, спаси,
Спаси, продли лучом небесным.
 

* * *

 
Что держит на плаву – бог весть,
Что держит на плаву – не знаю.
Плыву, бесшумно уплываю
Куда-то, будто где-то есть
Пункт назначения, черта,
К которой следует стремиться…
Всё мнится, Господи, всё мнится:
И там – мираж, и здесь – тщета.
 

* * *

 
Так к чему же всё свелось?
Всё к тому же, да к тому же,
Всё к дождю, что сеет лужи,
Падая немного вкось.
Лист летит наискосок,
Сам Всевышний смотрит косо
На любителей вопроса:
«Так к чему же?..» Всё – в песок.
Всё – в песок: шаги, стихи,
Где Господь помянут всуе,
Дождевые эти струи,
Что стекают со стрехи.
 

* * *

 
Дождь идёт да идёт
от зари до зари,
Дождь идёт, а по лужам
снуют пузыри,
И с небес, и с ветвей,
и с любого листа,
Дождик капает, будто бы
краска с холста.
Что за живопись, Бог мой,
и как не нова!
Кто не видел, как мокнет
под ливнем трава,
Кто здесь не был и не жил,
не ведал страстей
И в руках не сжимал
колонковых кистей.
 

* * *

 
На том стою, на том,
Что зыбится, струится,
На чём едва стоится,
Где дышится с трудом.
На том стою, скользя,
Срываясь ежечасно,
На чём стоять опасно,
С чего сойти нельзя.
 

* * *

 
Батарейка кончилась у меня в часах.
Я живу вне времени, как на небесах.
Батарейка кончилась – циферблат исчез.
Вы ещё с хронометром – я осталась без.
Не спеша из темени я плыву на свет.
Нет у меня времени, ни минуты нет.
 

* * *

 
Сплошная текучка, сплошная текучка.
Всё в мире плывёт, точно по небу тучка,
Всё в мире плывёт, точно облако в речке,
И нету конца и предела утечке,
И нету конца и предела исходу,
И я, не найдя ни единого брода,
Решила, что жизнь – это гиблое дело…
Как в воду глядела, как в воду глядела.
 

* * *

 
Что кроме странствия, что кроме
Скитания? В уютном доме
Живём, во времени, в стране,
Но годы мчатся, и оне
(Люблю архаику) уносят
Тебя, меня, а там и бросят,
Оставят неизвестно где
В покое вечном, как в беде…
Но может статься, может статься,
Нам предстоит и там скитаться,
И там покоя не дано, —
Но лишь скитание одно.
 

* * *

 
Стояло лето, и стояли
Такие дни,
В таких лучах они сияли,
Что все они
Казались долгим неделимым
Единым днём,
Единым днём неопалимым.
Горел огнём
Край небосвода в час заката,
В закатный час,
Но длился день, и знак «фермата»
Над ним не гас.
 

* * *

 
Музыка, музыка, музыка, мука —
Древняя тайна рождения звука,
Что существует, в пространстве кочуя,
Мучая душу и душу врачуя.
 
 
Музыка, музыка, форте, пиано —
Ты и бальзам, и открытая рана,
Промыслы Бога и происки чёрта…
Музыка, музыка, пьяно и форте.
 

* * *

 
Все эти времена лихие,
Все времена,
Как листья прошуршат сухие.
На письмена
Похож узор на листьях клёна.
Роняет клён
И нынче, как во время оно,
Поток письмён.
Что время пишет – ветер носит,
Несёт, несёт,
Не то в глухую пропасть сбросит,
Не то спасёт.
 

* * *

 
Цвет жёлтый – это цвет измены.
Глаза рябит от пышной пены
Листвы, которая желта…
Сам Бог велит сойти со сцены,
Поскольку пьеса прожита…
Ещё четыре кратких вздоха —
И переменится эпоха,
В которой так привыкли жить:
Любить, тужить и ждать подвоха,
Осенним вечером кружить, —
Эпоха, с коей связан кровно…
А впрочем, это всё условно —
Тысячелетья и года, —
Сплошной поток струится ровно,
Не утекая никуда.
 

* * *

 
Не плачь! Ведь это понарошку.
Нам крутят старую киношку,
И в этом глупеньком кино
Живёт какая-то Нино
И кто-то любит эту крошку.
Решив убить себя всерьёз,
Герой, едва из-под колёс,
Вновь обретает голос сладкий…
Но ты дрожишь, как в лихорадке,
И задыхаешься от слёз.
 

* * *

 
Строчка, сверкнувшая в тёмной ночи…
Хочешь – заспи её, хочешь – строчи
Стих, что родился от вспыхнувшей строчки
И ни малейшей не терпит отсрочки.
Всё испиши, не оставив полей…
Скоро за окнами станет светлей,
И потускнеет, лишившись накала,
Строчка, которая дивно сверкала.
 

* * *

Всё страньше и страньше…

Л. Кэрролл. «Алиса в стране чудес»

 
Всё страньше жизнь моя и страньше,
Ещё странней она, чем раньше,
Ещё причудливей, чудней,
Ещё острей тоска по ней —
Чудной и чудной. Что же дальше?
А дальше – тишина, стена…
Смотри-ка, лампа зажжена
В чужом окне, где жизнь чужая
Проходит, старый провожая
И привечая новый миг.
Попробуй не сорвись на крик
И не воскликни: «Стой, мгновенье,
Постой», – но ветра дуновенье
Возможно ли остановить?
Сухие губы шепчут: «Пить».
А может – «Жить». Дадут напиться,
Но жажда вряд ли утолится.
И длится бег ночей и дней,
Чей тайный смысл всё темней,
А видимый – и чужд и странен…
Любой из нас смертельно ранен
И мучим жаждой без конца,
А из тяжелого свинца
Небесного всё льют живые
Живые воды дождевые.