Текст книги "Академия под ударом"

– Прошу меня простить, милорд, за мою дерзость. – Насколько мог судить Оберон, принц говорил совершенно искренне. Ему и в самом деле было стыдно. – Я сам не понимаю, что на меня нашло. Я, конечно, бесстыжий наглец и гордец, так говорят мои родители и весь наш двор, но не настолько. Простите меня. Я действительно поступил плохо.

Анри сцепил руки за спиной, покачался с пяток на носки. Выглядел он крайне задумчиво.

– И вы меня простите, – ответил он. – Обычно я не швыряю студентов по залу, какими бы наглецами и гордецами они ни были. Мой максимум – это отработка, мытье полов в большой лаборатории.

– Подождите, – нахмурился Оберон. В груди снова ожило предчувствие неприятностей. – Ваше высочество, ну-ка, взгляните на меня.

Принц послушно вытаращил на него глаза – Оберон дотронулся до его лба, всмотрелся, но не обнаружил ни затемнений ауры, ни мутных нитей в зрачках, которые указали бы на магическое воздействие.

– Что-то страшное? – спросил Жоан, и за страхом в его голосе звучало любопытство. Кажется, парня просто завораживала магия, поэтому он и набился в студенты.

Что еще ему делать дома? Пить и портить девок? Если у тебя есть хоть капля ума, то это быстро приедается, – а этот Жоан не был дураком. Дураки никогда не просят прощения.

– В том-то и дело, что ничего, – признался Оберон. – Анри, дай я проверю…

– Я бы все почувствовал, – хмуро сказал зельевар, но все же подставил лоб под его руку. Ничего. Все было чисто. Один нахамил, второй от этого вспыхнул, как спичка, но раньше Анри всегда сохранял ленивое равнодушное спокойствие. Он никогда не сорвался бы от обычной венценосной невоспитанности так, чтобы бросать принца крови словно мячик. Оберон убрал руку, и Анри вздохнул.

– Я готов был вас убить, молодой человек.

Оберон посмотрел в сторону окна: Элиза стояла в компании Примроуз и Келли со второго курса. Хорошие девушки из невероятной глуши, честные и правильные. Будет прекрасно, если они подружатся, Элизе нужны приятельницы ее возраста.

«Не сидеть же ей сычом в моей компании», – подумал Оберон. Утром между ними было на пять шагов больше. Постепенно они окончательно отдалятся.

И почему это так печалит? Потому что его прошлое стало прошлым и он не знал, как быть с будущим? Одичал на своих болотах, разучился общаться с прелестными барышнями… Оберон почувствовал, что снова начинает злиться.

– Я это понял, – признался принц и дотронулся до середины лба молитвенным жестом. – Мне было так страшно лишь один раз. На охоте. Я думал, что там в кустах кабан, а это оказался дракон. Как же я от него бежал! Хорошо, что он еще не встал на крыло, гнался за мной пешком. Если бы он умел летать, я бы сейчас не имел удовольствия беседовать с вами.

– Никакого воздействия не было, – произнес Оберон. Элиза с улыбкой распрощалась с новыми знакомыми, девушки помахали ей и почти вприпрыжку направились к дверям. – Но вся эта ситуация мне не нравится. Жоан, я прошу вас как декан вашего факультета: ведите себя прилично. Тут никто не будет подавать вам кофе и вытирать нос, чем скорее вы это поймете, тем лучше для вас.

Он думал, что принц снова вспылит и примется доказывать, что к сопливому носу королевского сына выстроится целая очередь прекрасных дев с носовыми платками, однако Жоан лишь кивнул.

– Хорошо, милорд. Я усвоил урок, – заверил он.

– Если почувствуете хоть что-то необычное, скажите мне, – велел Оберон. Элиза не стала подходить к ним, просто села в одно из кресел. Принц снова утвердительно кивнул головой.

– Да, милорд. Разрешите идти? У меня скоро первое занятие… – Он покосился на Анри и пробормотал: – Как раз зельеварение.

– Идите, – кивнул Оберон, и молодой человек пошагал к выходу. Анри усмехнулся, и они побрели к Элизе.

– Вот что значит хорошая трепка, – язвительно произнес Анри. – Как много ума она отвесила этому юноше! И всего за пару минут.

Оберон покачал головой. Он не сомневался в педагогических преимуществах взбучки, но сейчас…

– Кто-то стравил вас, – уверенно сказал он. – Осталось выяснить, кто и почему.

– Что ж! – беспечно улыбнулся Анри. Сейчас, когда принц ушел, к нему вернулось прежнее веселое расположение духа. – Тогда будем жить дальше, работать и искать негодяя.

* * *

Кабинет, в котором Оберон читал лекции студентам своего второго курса, граничил с маленькой лабораторией, которую Анри отвел под свой склад для того, что сейчас не нужно, но потом может как-нибудь пригодиться, и накопленного количества шагов хватало, чтобы декан и Элиза могли спокойно делать свою работу.

– Сейчас две пары, а потом перерыв, – сказал Оберон. Студенты, которые шли мимо них в аудиторию, с любопытством смотрели на Элизу и своего декана. Всем было интересно, что за женщина теперь делит с ним жизнь. – Если погода позволяет, то я обедаю на свежем воздухе. Присоединишься?

Элиза подумала, что вряд ли у нее есть выбор, и только потом опомнилась и оттолкнула от себя тягостные мысли.

– Конечно, – ответила она. – Сегодня так солнечно! Будто снова лето.

На том они и расстались. Оберон вошел в аудиторию, и Элиза услышала, как гневно пророкотал его голос:

– Какой мерзавец уже накидал шары-вонючки?

Мерзавцы шумно принялись оправдываться, что тут все так и было еще до их прихода.

Однажды Элиза уже была в лаборатории зельеварения – отец приводил ее к какому-то из своих армейских товарищей, чье имя она успела забыть, – но сейчас все равно удивилась обстановке. Да и кто бы здесь не удивился? Чего тут только не было! И бесчисленные держатели с колбами в металлических лапках, и разноцветные груды полудрагоценных камней, и бесчисленное количество пузырьков с деревянными пробками, в которых плавали цветы, и банки с заспиртованными жабами и ящерицами, даже какие-то кости, сложенные в коробку у стены. Анри, который сейчас выглядел как король в королевстве, с важным видом произнес:

– Это запасное хранилище. Почти все здесь пришло в негодность, вам надо будет найти вещи, которые еще можно как-то использовать. Остальное домовые бросят в печку.

Элиза с готовностью кивнула. Она чувствовала какой-то томительный застой в душе и скорее хотела заняться каким-нибудь нужным делом.

– Вот вам артефакт для оценки, – сказал Анри и протянул Элизе маленькую лупу в золотой оправе. – Наводите на предмет, и если загорится желтый, то эта вещь уже бесполезна. А если зеленый, то с ней еще можно работать, тогда отложите ее вон туда, на стол, а я потом заберу и проверю.

– Хорошо, – улыбнулась Элиза. Из-за стены донесся голос Оберона, но она не различила слов.

Что ж, они рядом, это хорошо. И не только потому, что нет боли в груди.

– Загляну к вам после лекции, – Анри улыбнулся в ответ и вышел в коридор.

Когда закрылась дверь, хранилище погрузилось в ту торжественную тишину, которая бывает на кладбищах. И ощущение, что кто-то не сводит взгляда с незваного гостя, было таким же. Элиза похлопала в ладоши, свет ламп сделался ярче, и ощущение взгляда пропало. Самое обычное хранилище, заваленное старым хламом. Как у них на чердаке – туда тоже стаскивали вещи, которые нельзя использовать, а выбросить жалко, вдруг еще понадобятся. Возможно, сейчас кто-то как раз подбирается к этим вещам, уже вынесенным на свалку.

О чем, интересно, лекция Оберона? О том, как убивать оборотней?

– Он не сделал мне ничего плохого, – негромко сказала Элиза. – Он спас мою честь и жизнь. Меня бы уже хоронили, если бы не он. И незачем постоянно искать подвох.

По хранилищу пронесся едва уловимый свежий ветерок, похожий на снисходительную усмешку. «Он спас тебя потому, что в тебе вшита нить, которая не позволяет оборачиваться, – сообщил внутренний голос. – Стал бы он жалеть тебя, будь ты настоящим оборотнем? Что бы он с тобой сделал перед тем, как зарезать?»

– Заткнись, – посоветовала Элиза и принялась за работу.

Груда оранжевых и зеленоватых камней оказалась бесполезной. Когда Элиза брала очередной гладкий камешек и наводила на него лупу, свет был желтым и теплым. Камни были красивыми и почему-то выглядели живыми. Элизе казалось, что в глубине каждого пульсирует что-то маленькое и теплое – пойманный лучик света играл, сплетался в клубок и утекал. Положи на пол эти камни – и они уползут потихоньку.

Птичья клетка, в которой был крошечный скелет, свернутый в кольцо, тоже отразилась желтым. Элиза отставила ее в сторону и невольно обрадовалась тому, что ее пленник давно был мертв. От клетки веяло сырым ужасом, далеким, но все еще реальным.

Каков был обладатель этого скелета? Где он жил? Элиза представила, что такое существо может обитать где-нибудь рядом, и ей сделалось жутко.

В отдельной коробке хранился красно-золотой птичий клюв. Судя по его размерам, птица была примерно с лошадь. Элиза навела лупу, и хранилище залилось ярким зеленым светом.

– Вот как! – улыбнулась Элиза. – Значит, ты полезен.

Почему-то клюв не выглядел пугающим. На коробке была едва заметная надпись карандашом: Dodorus vivari. Элиза убрала клюв и отнесла коробку на большой чистый стол.

– …и мы можем быть уверены: порождения тьмы встретят нас в самых неожиданных местах, – голос Оберона внезапно зазвучал так четко, будто Элиза стояла рядом с деканом. – В квартире, которую вы снимаете у милой старушки, может обитать застенник под обоями или полом, и ему обязательно захочется отведать вашей крови. Наши домовые тоже, в общем-то, неприятные твари, но с застенниками их не сравнить. За тысячи лет мы просто приспособились жить рядом с ними, но не стоит обольщаться их миролюбием. В лесу, куда вы пойдете по грибы, вам может встретиться поддеревник. Они не убивают, только заставляют блуждать вокруг своих деревьев – сутками, пока вы не свалитесь от усталости. Их это забавляет. А прелестная девушка в заведении с красным фонариком может оказаться оборотнем. Вам понравятся ее объятия, но это ненадолго. Если луна полная, то девушка перегрызет вам глотку.

Ощущение было таким, словно Элиза наступила в жидкую грязь босой ногой: страшно захотелось очиститься, нырнуть в воду, смыть с себя мерзкий намек. Оберон, конечно, не хотел как-то задеть Элизу, он вообще не думал о ней в эту минуту и просто рассказывал о том, что может случиться.

Элиза и без него понимала, что встреча с оборотнем в полнолуние закончится страшной смертью.

Но все равно ей сделалось не по себе. Элиза отступила от стола, и голос Оберона растаял.

– Работать, – сказала Элиза. – Я должна работать.

Стараясь справиться со страхом и отвращением, она перебрала кости в коробке – лупа отозвалась на них желтым светом. Зато большой клык, который Элиза достала последним, заставил лупу засветиться зеленым. Элиза взвесила клык на ладони: у корня были старые бурые разводы, и Элиза поежилась, представив, как его выворачивали из челюсти.

Может быть, сделать для Оберона что-то хорошее? Маленький подарок, который ни к чему не обяжет ни его, ни ее. Шейный платок, например. Или кошелек. Пустячок, который дарят друзьям детства. Ему будет приятно.

Элиза не успела подумать об этом. Чуть поодаль что-то шевельнулось и вдруг обрушилось на нее с пыльным грохотом. Элиза вскрикнула, упала, и тяжелая ткань накрыла ее душными «руками». Прокашлявшись, выругавшись от страха и неожиданности, Элиза выползла из-под ткани и увидела, что она прикрывала большое зеркало.

Она задела ткань, когда отодвигала коробку с костями.

Элиза поднялась, отряхнула руки и подошла к зеркалу. Судя по количеству пыли на покрывале, оно стояло тут уже много лет, но выглядело так, словно его только что принесли из магазина. Серебристая рамка, оплетавшая цветочным узором прозрачную гладь, была чистой, без пятен и ржавчины, а само зеркало – удивительно ясным и глубоким. Элиза невольно улыбнулась своему отражению: девушка в нем была веселой и милой.

А потом отражение дрогнуло и потекло куда-то прочь, стираясь и размазываясь пестрыми пятнами. Элиза ахнула, машинально схватилась за раму – и хранилище чудес, которое несколько мгновений назад отражалось за ее плечом, растаяло.

Теперь в зеркале был лес. Темный, угрюмый, он будто бы ненавидел свет и пытался всеми силами изгнать его. Высоко-высоко, на верхушках деревьев, лежали рыжие солнечные пятна, но внизу, у стволов, клубилась тьма, пахнувшая соком старых ягод и смертью. Элиза вдруг всей кожей почувствовала, что тьма полна чудовищ.

По тропинке шла девушка. Бледная до синевы, с растрепанными светлыми волосами, в рваной ночной рубашке, она казалась больной или безумной. Ее лицо казалось Элизе смутно знакомым, но она не могла вспомнить, где видела девушку, как ни старалась. Элиза готова была поклясться, что незнакомка не знала, как попала в этот лес. Она с ужасом озиралась по сторонам, протягивая руки вперед, и с ее потрескавшихся губ срывалась беззвучная мольба о помощи.

«Это я? – дрожа от страха, подумала Элиза. – Нет. Не я».

Девушка споткнулась о выступивший корень, упала на землю и разрыдалась. Она шла очень долго, она не могла найти выхода и спасения, она готовилась умереть в этом лесу.

– Боже мой… – прошептала Элиза и отчаянно закричала, словно незнакомка могла ее услышать: – Вставай! Вставай же! Надо идти!

И девушка будто и правда услышала ее крик – она сначала села, а потом встала. Тьма разочарованно заворчала, откатываясь под деревья, и впереди забрезжил свет солнца.

– Туда! – крикнула Элиза. – Туда! Иди же!

Незнакомка прибавила шагу и через несколько мгновений вырвалась из леса в залитую закатным солнцем степь. Мир был таким ярким, солнечным, золотым, так ослеплял всеми оттенками охры и оглушал жарким запахом сухих трав, что Элиза на мгновение зажмурилась – а когда открыла глаза, то увидела, что степь и девушка исчезли.

Зеркало послушно отражало ее собственное испуганное лицо.

Глава 5
Оберон объясняется

После того как лекция у второкурсников закончилась, Оберон вышел в коридор и сразу же увидел Элизу – она запирала дверь малой лаборатории и выглядела, мягко говоря, ошарашенной.

Оберон прекрасно знал, что среди артефактов и магических принадлежностей могут найтись вещи, действительно способные напугать, – но не за этой дверью. Туда много лет стаскивали старый хлам, который давно не работал и от которого никого бы не бросило в дрожь.

Не боится же Элиза костей! Или боится? Оберон вдруг понял, что девушка может смотреть на привычные ему вещи совсем по-другому. И да, она может бояться костей и клыков. И сушеных нетопырей тоже.

Видя их, даже некоторые опытные волшебницы кривятся.

– Что с вами, Элиза? Все в порядке? – поинтересовался Оберон. Мимо пробежала стайка девушек с факультета предвидения, одарила их любопытными взглядами. Элиза растерянно дотронулась до лица и посмотрела на Оберона так, словно впервые увидела его.

– Я… я видела кое-что пугающее, – едва слышно проговорила она и схватила Оберона за руку. – Пойдемте скорее… пожалуйста.

Оберон не стал задавать вопросов.

Спустя четверть часа они вышли из замка, прошли по саду и оказались в его самой далекой и запущенной части. Здесь из земли торчали рыжеватые камни, словно старые зубы дракона, маленькие яблони красовались, показывая глянцевые темно-красные плоды, и домовые уже приготовили все, что нужно, для обеда декана. Оберон поднял серебряную крышку с блюда, и над садом поплыл тонкий аромат цыплят в сливочном соусе с травами.

– Приятного аппетита! – улыбнулся он и протянул Элизе тарелку. Девушка посмотрела на цыпленка так, словно не понимала, как вообще можно есть, и Оберон добавил: – Невозможно одновременно есть и волноваться. А обед у нас очень вкусный, так что ешьте.

– Я не знаю точно, что это было, – промолвила Элиза. – Но я, кажется, видела свою мать.

Она все-таки смогла немного поесть, и еда привела ее в чувство: старые советы не врали. Оберон слушал, машинально кивал. Да, в малой лаборатории много лет стояло одно из зеркал Венфельда, но оно не работало уже тогда, когда Оберон был студентом.

Как-то ночью он забрался туда, откинул покрывало и долго всматривался в свое отражение – и не увидел ничего особенного, кроме прыща на правой ноздре. Зато Акима, который тогда был деканом факультета зельеварения, устроил Оберону взбучку: по ночам надо спать, а не лазать там, куда и днем соваться не велено.

– Это зеркало, которое показывает прошлое, – сказал Оберон. Элиза смотрела на него растерянно и нетерпеливо, словно только он мог дать ответы на все ее вопросы. – Та девушка, которую вы видели, как-то связана с вами. Говорите, ваша мать?

Элиза кивнула.

– Я почти не помню ее, – призналась она. – Моя мать умерла, когда мне было четыре. Так, просто светлый силуэт в памяти и сказки, которые она мне рассказывала. Но мне почему-то кажется, что это именно она.

Слова прозвучали с искренней горечью и стыдом, словно Элизе было не по себе оттого, что она не помнила материнского лица.

– А портреты? – спросил Оберон, отдавая должное салату.

– Отец тогда был небогат, – ответила Элиза. – У него не было денег на художника. Но я знаю, что они познакомились в маленьком поселке на краю Заболотья и отец влюбился в мою мать. Знаете, он ведь так и не женился потом…

Оберон во многом понимал генерала.

– Вы, возможно, видели какой-то эпизод из жизни вашей матери, – ответил он. – Зеркало Венфельда показывает тех, кто состоит в родстве или дружбе. Но тут есть еще один вопрос.

Во взгляде Элизы светлой рыбкой проплыло любопытство. Она взяла еще один кусочек цыпленка, и Оберон обрадовался. Ожила.

– Венфельд создавал в определенном смысле живые зеркала, – сказал Оберон, невольно чувствуя себя лектором на кафедре. – Они жили и умирали, и то зеркало, которое стоит в малой лаборатории, умерло уже много лет назад. Из него ушла вся магия. Такие зеркала следует потом разбивать, но Акима решил его оставить. Мол, надо проявить уважение.

– Боже мой… – прошептала Элиза. – Но клянусь, я все это видела! Мне не показалось.

– Значит, вы как-то оживили его, – ответил Оберон. Ему это не нравилось. В зеркалах сочетается слишком большое количество магических сил. Если мертвое зеркало пришло в себя и заработало, значит, на него повлиял очень сильный волшебник.

«Примерно такой же сильный, как Паучья ведьма», – подумал он. В день убийства Женевьев та сокрушительная мощь, которая выплеснулась из ее души в момент смерти, разбила все зеркала в западной части города.

– Это плохо, – сказала Элиза. – Я вижу по вашему лицу, что плохо.

Оберон улыбнулся и ответил:

– Не плохо. Но непонятно. Очередная загадка, которую мы разгадаем. Сколько их у нас уже накопилось?

Кажется, его уверенность взбодрила Элизу. Она сделала глоток сока и заметила, посмотрев по сторонам:

– Здесь красиво. Таинственно.

– Да! – улыбнулся Оберон. – Я всегда здесь сидел студентом. Тихо, уютно. Чувствуешь себя защищенным.

После похорон Женевьев он приехал в академию, прошел в сад и сел на камень. Госпожа Летиция хотела было утешить его, но Акима запретил: сказал, что бывает боль, которую надо перетерпеть одному. Есть вещи, которые нуждаются не в разговоре, а в молчании. И Оберон сидел здесь, день медленно сполз к вечеру, и горы окутало туманом. А потом сквозь туман к нему пришел Анри с бутылкой манжуйской водки, и вдвоем они просидели до утра.

Кажется, они не сказали друг другу ни единого слова. Оберон не мог назвать то чувство, которое текло сквозь его душу, как вода родника через пальцы, – оно было болью и вымывало из него боль. А ночь плыла над ним, ночь была в нем и творила свои чары: где-то далеко ухала, мышкуя, сова, от деревьев поднимался теплый грустный запах, и северные звезды, обычно колючие и яркие, почему-то были спокойными и ласковыми.

С рассветом Оберону стало легче.

– А они съедобные? – поинтересовалась Элиза, оценивающе глядя на сверкающие красные бока яблок, свисавших почти над их головами.

– Хотите, достану? – весело спросил Оберон, и Элиза улыбнулась.

– Нет. Не хочу быть змейкой-искусительницей.

– Да вы и так искушаете, – заметил Оберон, и взгляд Элизы наполнился льдом. Оберону даже почудилось холодное похрустывание.

– Это чем же? – осведомилась Элиза тоном светской барышни.

Оберону захотелось немедленно провалиться сквозь землю, улететь к самым «корням» горы. Нет, иногда действительно нужно быть сволочью. Если бы в ту первую ночь, которую они провели в одной постели, Оберон установил бы свои права, ему сейчас было бы намного легче.

Да и Элиза успела бы влюбиться в него. Девушки всегда влюбляются в мерзавцев, такова девичья природа.

– Вы мне нравитесь, – признался Оберон. – Сразу понравились. Заклинание привязало нас друг к другу и усилило мою симпатию. А то, что я спасал вам жизнь, сработало сильнее любого заклинания.

Он помолчал, глядя, как, должно быть, последняя пчела с сердитым и важным видом возится в чашечке цветка. Элиза молчала, смотрела на Оберона так, словно весь ее мир сейчас стал веткой осеннего дерева, с которой ветер срывает листья.

– Вы и сами понимаете, что по всем правилам нашего славного отечества я имею на вас все права, – продолжал Оберон. Сделал глоток из бокала, обнаружил, что сок утратил вкус. И на душе сделалось тоскливо и холодно. – Хотя бы потому, что выплатил ваши долги. Беда в том, Элиза, что я хочу быть с вами, но не хочу вас ломать.

– Это благородно, – прошептала Элиза.

Оберон усмехнулся.

– Да что мне с того благородства?

Несколько минут они молчали. В саду царил теплый, совсем еще летний день, но Оберона стало знобить от злости.

– Моя нянька сказала бы, что от меня не убудет, – в конце концов сказала Элиза. – Потому что чем еще я могу заплатить за вашу доброту? Но вам ведь нужна не просто кукла. Я это чувствую.

Она дотронулась до его руки, и Оберону показалось, что его бросили в кипяток. Похоронив Женевьев, он пообещал себе, что больше не будет любить, раз его любовь приносит только смерть и страх. Для плоти хватало умелых барышень в заведениях с красным фонариком – а потом и это наскучило.

Но сейчас Оберону чудилось, будто он стоит на краю обрыва и чья-то рука легла на его спину между лопаток и готова толкнуть. Сильное и властное чувство обрушилось на него и смяло.

– Да, – согласился он. – Мне нужна не просто кукла. Поэтому я молчу и не давлю на вас, чтобы вы все решили сами. Сможете полюбить меня – прекрасно. Не сможете – уедете из академии, когда мы найдем убийцу вашего отца, а действие заклинания иссякнет. Обещаю, что не буду вас ограничивать и останавливать, и приму любое ваше решение.

Оберон провел ладонями по лицу и подумал: вроде бы поступаю правильно, а от самого себя противно. Когда Элиза дотронулась до его руки, он сначала ничего не почувствовал.

Потом ему снова стало холодно. В далеких зеркалах захохотала тьма.

– Вы мне нравитесь, Оберон, – призналась Элиза, и Оберон понимал, что она сейчас не обманывает ни себя, ни его. – Правда. Вы очень хороший человек… – она сделала паузу и воскликнула: – Только не думайте, что я пытаюсь от вас отделаться или что это жалость! Просто все это произошло очень быстро. Я позавчера ставила на подоконник горшок со сластолистом. А сегодня я в академии, и вы два раза спасли мне жизнь.

Она улыбалась так искренне и светло, что Оберон тоже улыбнулся в ответ. В ветвях яблони зацвиркала птичка – мелодично и легко, по-весеннему.

– Мне надо привыкнуть, – сказала Элиза. – Потому что…

Она не договорила. Земля дрогнула, и откуда-то из горных глубин донесся то ли стон, то ли вой.

* * *

Элизе казалось, что все пришло в движение.

Мир сразу же стал неустойчивым, он потерял основу – зашумели, завыли, закачались деревья, пригибаясь к самой земле, с криками взлетели птицы, заплясали камни. Вцепившись в руку Оберона, Элиза бежала за ним, и ей казалось, что все это не наяву, что это лишь страшный сон, вязкий кошмар и надо просто проснуться.

Откроешь глаза – и бешеная пляска прекратится, и стихнет рев, который пробивался из-под земли и бил в ноги, заставляя бежать.

Проснуться не получалось. Сон все продолжался и продолжался. В ушах поселился гул, и с каждой секундой он становился все громче и громче.

– Что это? – сумела прокричать Элиза. Только бы Оберон не выпускал ее руку, только бы он не исчез!

– Землетрясение! – прокричал Оберон в ответ. Мимо его головы просвистело яблоко, сорвавшееся с ветки: дерево словно обстреливало их, яблоки скакали по тропинке, так и стараясь подвернуться под ногу. – Не знаю! Беги, Элиза!

Земля тряслась и отплясывала у них под ногами, Элиза бежала, в ушах стучала кровь, а тело охватывало огнем. В конце концов они с Обероном прибежали в один из больших внутренних дворов замка, где толпились перепуганные студенты, – и Элиза чувствовала, как ее легкие горят и сердце колотится не в груди, а уже где-то в горле.

– Что случилось? – Принц Жоан выбежал из замка вместе со всеми, нервно сжимая в одной руке кинжал, а в другой вилку с насаженным кусочком мяса. «Почему он танцует?» – подумала Элиза. Нет, это мир по-прежнему трясется, и Жоан отплясывает, пытаясь удержаться на ногах.

Она не сразу поняла, что Оберон оставил ее со студентами и отбежал к фонтану, туда, где уже стояли Анри и ректор Акима с какими-то сверкающими решетками в руках. Земля содрогнулась снова, Элизу бросило в сторону, и она неловко приземлилась в объятия какого-то парня в темно-сером. Над двором разлетелись испуганные девичьи крики, воздух наполнился гарью. Снова толчок; Элиза уткнулась лицом в грудь студента и услышала, как далеко-далеко размеренно бьется его сердце.

Ему не было страшно, и Элиза тоже смогла успокоиться. Чужая смелость помогла ей прийти в себя, хотя Элиза даже представить не могла, каким человеком надо быть, чтобы ничего не бояться в эту минуту.

– Всем назад! – прокричал Оберон. Теперь в его руках была такая же решетка, как у Акимы и Анри, и она наливалась таким безжалостным белым светом, что было больно смотреть. – Назад!

Над замком раскатился рев – такой давящий, выворачивающий душу из груди, что хотелось прижать ладони к ушам и зажмуриться, закрыться от него хоть как-то. Кто-то закричал, кто-то разрыдался. Гул в ушах усилился – Элиза вцепилась в мантию незнакомца так, что не знала, сумеет ли когда-нибудь разжать руки.

Ей было страшно, как никогда в жизни. Кровь будто бы кипела в венах, не давая дышать.

Земля содрогнулась еще один раз, и маги ударили. Свет разлился над академией, и рев захлебнулся. Элиза услышала стон, словно невидимое существо, которое пробивалось к замку из-под земли, было тяжело ранено.

Над замком поднялась серая тень – горбатая, многорукая и многоглавая – и рухнула за гору. Чудовище ушло.

Элиза посмотрела вправо – Оберон опустил рамку. Кто-то из преподавателей поддерживал его; надо же, Элиза и не заметила, как к троице с рамками выбежали все учителя академии. Над двором разливалось золотистое сияние, и откуда-то из невообразимого далека донеслись торжествующие птичьи крики.

Землю толкнуло в последний раз, и стало тихо. Все кончилось. Студенты и преподаватели озирались по сторонам, пытаясь убедиться, что беда отступила. Над башенками кружились птицы, одно из окон скалилось выбитыми стеклами.

– Все? – прошептала Элиза.

– Все, – кивнул парень в сером. Долговязый, с какими-то невыразительными, смазанными чертами лица и рыжеватыми волосами, он вдруг сделался красивым, как архангел, – радость озарила его, и Элиза поняла, что все это время он боялся, но смог спрятать свой страх так глубоко, что забыл о нем. – Все, лисичка. Не бойся.

Элиза шарахнулась от него, парень придержал. Он смотрел на нее без ненависти и злобы, лишь с любопытством – смотрел куда-то над головой Элизы, словно рассматривал вшитую нить.

– Не бойся, – с нажимом повторил он. – Никто тебя тут не обидит. Я Марк, третий курс.

– Что это было? – услышала Элиза. Студенты быстрым шагом шли мимо нее к преподавателям. – Землетрясение?

– Нет, – уверенно ответил Марк. – Это что-то ползло к замку из-за гор. Но не доползло, на наше счастье.

Одна из девушек обернулась к нему, нахмурилась. Элиза почувствовала боль в ладони и увидела, что до сих пор держит Марка за одежду, и золотой значок старосты впивается в кожу. Она смогла разжать руку, и Марк сделал маленький шаг назад.

– Не бойся ты так, – с нажимом повторил он. – Ты у друзей… хоть и не веришь в это.

Элиза словно ожила – бросилась туда, где стояли преподаватели. Ненужные уже рамки валялись на земле, Акима вытирал пот со лба, и какая-то девушка в темно-синей мантии, с замысловато уложенной прической, жадно пила из большой кружки. Ее руки дрожали.

«Где Оберон? – растерянно подумала Элиза. – Я его не вижу…»

В следующий миг она поняла, почему не видит – потому что смотрела выше. Оберон лежал на земле, Анри придерживал его голову, и от пальцев зельевара расплывалось зеленоватое облако тумана. Элиза вскрикнула, рванулась к ним, упала на колени рядом с Обероном.

Он был жив – но глаза были закрыты, а по лицу разливалась мертвенная бледность. Элиза сжала его леденеющую руку, дотронулась до щеки. Кажется, во дворе снова воцарилась тишина.

– Оберон? – позвала Элиза. Он не ответил, и Элиза с ужасом подумала, что ошиблась. Краем глаза она заметила рамку, которая раньше была в руках Оберона – обгоревшую, смятую.

Нет! Он не может умереть вот так, сейчас! Он не может…

– Оберон… – прошептала Элиза, чувствуя какую-то влагу у себя на лице и не понимая до конца, что плачет. Только бы он открыл глаза! Только бы он…

Зеленоватое облако стало гуще, окутывая голову Оберона, и Элиза увидела, как шевельнулись его губы, словно он хотел что-то сказать. Кто-то дотронулся до ее плеча; Элиза обернулась и увидела ректора.

– Вам лучше отойти, милочка моя, – произнес он. – Через вашего жениха прошла отдача от установок, может тряхнуть еще раз.

Кто-то из девушек всхлипнул. За спинами мелькнул Марк, вышел вперед.

– Отойдите, – с нажимом повторил Акима. – Потому что…

Он не договорил. Примроуз, новая знакомая Элизы, вдруг рухнула на землю и изогнулась дугой. Келли заверещала, отшатнулась; Примроуз стояла дугой, опираясь на затылок и большие пальцы ног, в распахнутых глазах плескался такой ужас, что было больно смотреть.

– Великий владыка… – прохрипела она. На губах выступила пена. – Великий владыка пришел на север. Он восстанет в пепле и крови, он оживит подземные…

Акима проворно скользнул к девушке и провел над ней ладонью. Примроуз обмякла на земле и договорила:

– …оживит подземные реки. Он наденет корону, которую у него отняли.

Глаза девушки закатились под веки, и она умолкла. Двор снова затопило тишиной – густой, мертвой.

* * *

Во тьме двигалось что-то тяжелое, бесформенное. От него веяло гнилым дыханием иномирья, и Оберон, вскидывая перед собой защитную рамку, подумал, что те, кто охотился за Элизой, не имели отношения к тому, что сейчас поднималось перед ним во весь рост.