Текст книги "Путь журналиста"

Мы вышли из машины. Валил снег. Мать А-Бэ бросилась к нему с криком:

«Не лги мне! Только не лги! Честно ответь мне! Где ты был?»

«В Carvel», – ответил А-Бэ.

«Не лги. Не лги! Не лги! Я заставила твоего отца надеть галоши. Я заставила его пойти в Carvel. Хозяин сказал, что моего Берни там не было. Так где же ты был? Где? В каком таком Carvel ты был?»

«В Нью-Хейвене, штат Коннектикут».

Тут она закричала:

«Нет, это невозможно! Он меня уморит, он меня просто хочет свести меня с ума!»

Люди высовывались из окон и смотрели на нас.

Мистер Горовиц подошел к нам, схватил Герба за грудки и начал орать:

«За каким хреном вы поперлись в этот Нью-Хейвен? Чего вы там потеряли? Ты, придурок! Какого черта вас туда понесло?»

И Герб честно ответил:

«Ну понимаете, Хауи сказал, что в Нью-Хейвене есть Carvel, где можно взять три рожка за пятнадцать центов».

И тут, ей-богу, не вру, мистер Горовиц воскликнул:

«Этого не может быть!»

Другая точка зрения

Герб «Деляга» Коэн

Друг

Друзей каждый выбирает сам. Вы дружите с человеком потому, что рядом с ним чувствуете себя лучше.

Мы с Ларри вместе уже шестьдесят пять лет. Я знаю его дольше, чем свою супругу. Она как-то спросила меня: «Кто для тебя самый-самый?» Я ответил: «Ну давай посчитаем. Если рассматривать вопрос с позиций длительности и близости отношений, то первый человек для меня – это Ларри, второй – А-Бэ, ну а ты – на третьем месте и уверенно движешься наверх».

Можете представить, что она мне сказала…

Детство, проведенное в Бенсонхерсте, определило наши главные жизненные ценности. Первая из них – сознание того, что все люди уникальны и непохожи. Если бы где-то существовал человек, полностью повторяющий тебя, в твоем существовании не было бы смысла. Такого, как Ларри, больше нет, и это хорошо. Ларри может встать на углу и рассказывать о проезжающих мимо автомобилях. Мы звали его Рупор, потому что рот у него никогда не закрывался.

Одна из моих любимых поговорок звучит так: «Один нос, который умеет слышать, стоит двух, которые умеют нюхать». По правде говоря, сам не совсем понимаю, что это означает, но часто ее повторяю. Какое отношение это имеет к Ларри? Он интуитивно всегда понимал, что выделяться из толпы – выгодно. А теперь стоит вам включить радио и услышать из приемника характерный бруклинский хрип, вы сразу понимаете, что это может быть только он, Ларри.

Марти Зайгер

Брат

Ларри не слишком хорошо учился. Он с трудом закончил школу и даже не пытался поступить в колледж. «А ты знаешь, что у твоего брата – синдром дефицита внимания?» – несколько лет назад заметил мой сын. Меня потрясло это замечание.

Но потом я задумался об этом всерьез. Мою мать – мир ее праху! – постоянно вызывали в школу. И что же ей там говорили? Что Ларри никогда не сидит на месте. Что он невнимателен. Что не может ни на чем сосредоточиться. Что постоянно болтает с другими учениками. Если бы в те времена существовал «Риталин», не исключено, что никакого Ларри Кинга на свете не было бы. Вот представьте: он бы успокоился, и из него сделали бы хорошего ученика, потому что с интеллектом у него все в порядке. Это могло бы изменить всю его жизнь.

Помню, как-то Ларри спросил:

«Марти, ты каждый день по восемь часов сидишь в офисе?»

Я ответил:

«Ну не все время. Иногда я все же выхожу – пообедать, в туалет, пройтись немного».

И тут он сказал:

«Я ни за что на свете так бы не смог».

Как-то давно я говорил о своем брате с одной дамой – детским психологом. И она мне сказала:

«Когда умный взрослый человек с синдромом дефицита внимания вынужден на чем-то сосредоточиться, обычно он достигает в этом деле значительных успехов».

Если вы видели Ларри в студии, то наверняка согласитесь с тем, что во время передачи он полностью поглощен своим делом. Даже если ему приходится общаться в эфире одновременно с четырьмя людьми, он чувствует себя как дома.

Глава 5
Бейсбол, девчонки и чувства

Теперь, после Нью-Хейвена, позвольте ненадолго вернуться назад. Вообще мне это совершенно не свойственно: я не люблю останавливаться и оглядываться. С детства я жил исключительно по принципу «Вперед! Вперед!». Помню, как перед играми Dodgers я с утра пораньше приходил к друзьям и орал под окнами: «Да-вай! Вперед!» Если игра начиналась в 1.05, я начинал тащить их на стадион уже в девять утра.

Никогда-никогда в жизни я не опаздывал на игры Dodgers. И никогда не опаздывал к разминке. Чтобы добраться до стадиона Эббетс-Филд, надо было сделать пересадку на метро. Обычно перед входом на открытые трибуны стояла длинная очередь, и нам, конечно, хотелось попасть в первую десятку или двадцатку. До сих пор вспоминаю дни, проведенные в этой очереди, и наши крики: «Открывайте ворота, вы, черепахи! У нас скоро бутерброды испортятся!»

Ворота открывались, мы бросались через вертушки, и каждый пытался захватить место в первых рядах. Там были лучшие места для тех, кто, как мы, платил мелочью. Я был не слишком шустрым. И Герб тоже. Да и А-Бэ слишком шустрым не был. Самым шустрым среди нас был Нейти Тернер, поэтому он пробивался вперед и занимал места на всех.

С того самого дня, как я стал слушать репортажи об играх Dodgers по радио, моим героем стал самый яркий игрок на поле – Лео Дюроше. Говорили, что играть против Лео – все равно что играть против десяти обычных игроков. Он был порывистым и горячим, первым начинал спорить с арбитром или поддерживать других игроков своей команды. Когда-то давно, в начале карьеры, когда он еще играл за Yankees, он даже подрался с Бейбом Рутом. Но таким уж был Лео – азартным, пробивным, беспощадным – человеком лас-вегасского типа. И женился он на голливудской актрисе.

Я сам не блистал в игре, но всегда носил майку с номером 2 – как у Лео.

В те дни был еще один замечательный игрок – Джо Торр. Однако, глядя на него, было нельзя сказать, выигрывает его команда или проигрывает. Лео был полной ему противоположностью. Он всегда открыто выражал свои чувства.

Именно это было необходимо, чтобы противостоять моему врагу – Дэйви Фриду из банды фанатов New York Giants. Или Гербу, Сиду и Эшеру, которые болели за Yankees. Найдите иллюстрацию к слову «злорадство» – и это будет портрет Герба. Фанаты Yankees были надменными самодовольными индюками и ни в грош не ставили остальных. У них на лицах было написано: «Зачем вы вообще утруждаете себя спорами, чья команда лучше? Наши все равно побьют любую команду, если даже она выиграет у остальных». И как правило, они выигрывали. Dodgers были неплохи. Но Yankees всегда оказывались чуть лучше или… чуть-чуть удачливее.

Среди фанатов Dodgers были и те, которые искренне верили, будто работники стадиона Yankees нарочно подкладывают в покрытие газона какие-то мелкие предметы типа гвоздей. Так что, когда игрок Yankees ударяет по мячу, тот отскакивает от такого металлического предмета и пролетает у принимающего игрока над головой. Это был настоящий заговор! За период с 1947 по 1953 год Yankees выиграли чемпионат шесть раз. Четырежды они громили Dodgers в финале, и нам оставалось только негодовать и грозиться: «Ладно-ладно, в будущем сезоне мы вам покажем!»

В эти годы и мои лозунги поменялись. Если раньше я кричал: «Вперед, а то опоздаем к разминке!», – то теперь я взывал к любимой команде: «Вперед, дурни, вы разбиваете мое сердце!»

Но было то, что всегда отличало Dodgers в глазах фанатов. В Dodgers играл тот самый парень, который разрушал расовые барьеры. Это был Джеки Робинсон. Мы с Аароном Собелем сохранили альбом с газетными вырезками сезона 1947 года. Сейчас я не уверен, что тогда мы полностью понимали значимость достижений Джеки. В нашем доме не было места для предрассудков. Помню, как одна наша родственница вышла замуж за черного и ее родители отказались от нее. Моя мать приютила их с мужем у нас и всегда относилась к ним по-доброму. Так что я воспринимал Джеки точно так же, как Лео, которого отстранили от игры за сговор с букмекерами в начале сезона 1947 года. «Мне плевать, будь этот парень черный, желтый или полосатый, как зебра, – говорил Лео. – Я – капитан этой команды и вижу, как он играет».

Мы, конечно, знали, что происходит. Мы знали, что играющий тренер команды Phillies заставлял своих игроков, сидящих на скамейке запасных, наставлять на Джеки биты, словно автоматы, и делать вид, что они расстреливают его, когда он выходил на поле. Мы знали, что Джеки приходится сдерживаться, чтобы не броситься на игроков, которые постоянно издевались над ним и обзывали его «ниггером». Мы слышали, как наш капитан, Пи Ви Риз из Кентукки, защищал Джеки от толпы зрителей в Цинциннати, которые во время розыгрыша подач прямо с трибун всячески его оскорбляли. Все это стало нам известно от Реда Барбера, который и сам был с Юга. Мы узнали и о том, как Джеки, Дон Ньюкомб и другие черные игроки Dodgers пытались попасть в отель Chase Park Plaza в Сент-Луисе. Но только много лет спустя, беседуя с доктором Мартином Лютером Кингом, я понял, чего на самом деле достиг Джеки. Именно Джеки, по словам Кинга, начал движение за гражданские свободы. Именно Джеки, как говорил Кинг, значительно облегчил его труд.

Но для пацана, который спорил с Гербом в кондитерской Мальца, Джеки был вторым базовым игроком, который в сезоне 1949 года выбил 0,342 из 593 ударов с 38 дублями и 37 осаленными базами. Статистика была еще одним преимуществом, которое дал мне бейсбол, и это сильно помогло мне в будущем, когда я стал комментатором. В спорах с Гербом помнить наизусть все цифры было необходимо. Стоило ему поймать тебя на неточностях, и с тобой можно было не считаться. Как после этого можно было верить тому, что ты говорил? Там, где я вырос, точные цифры были мощным оружием. Я один-единственный раз в жизни по-настоящему подрался с Гербом, когда он осмелился заявить, что Снаффи Стернвейсс, игрок второй базы Yankees, лучше Джеки.

Только теперь, оглядываясь назад, я осознаю, как же мне повезло, что я рос на трибунах Эббетс-Филд, и вспоминаю бейсбольные карточки, которые можно было приобрести за 10 центов. Я своими глазами видел Билли Кокса на третьей базе с его потрепанной старой перчаткой. Пока питчер подавал, он держал эту перчатку в правой руке, но потом неуловимым движением набрасывал ее на левую как раз в тот момент, когда нужно было взять мяч, летящий прямо в него с огромной скоростью. Он ловил этот мяч, кидал на него быстрый взгляд и тут же бросал на первую базу. Как мне повезло, что я видел Дюка Снайдера, Вилли Мейса и Стэна Мьюжала по прозвищу «Мужичок», любимого игрока моего брата. Я ездил не раз на стадион Yankees и любовался Джо ДиМаджио. И как бы вы ни ненавидели Yankees, ненавидеть ДиМаджио было невозможно. Смотреть на него всегда было в радость, даже если игра была отвратительной.

Самый печальный момент в моей жизни настал в 1951 году. Этот день стал для меня даже более печальным, чем день смерти моего отца. Дело в том, что, когда умер отец, я не грустил. Я был зол на него за то, что он оставил меня. По степени чистого горя ничто не могло сравниться с «крахом» Dodgers в 1951-м.

В августе мы были первыми в турнире, и оставалось всего лишь полтора месяца игр. Но с каждым днем Giants все больше догоняли нас. Самое ужасное, что их менеджером был не кто иной, как Лео Дюроше – тот самый, который покинул Dodgers и перебрался на другой конец города. И мы должны были сохранить лидерство. Но Dodgers выигрывали в двух случаях из трех, а Лео со своими Giants – в трех из трех.

Giants нас догнали и перегнали, но Dodgers сравнялись в последней игре, когда Джеки сделал хоум-ран в четырнадцатом иннинге игры с Phillies. Был назначен плей-офф из трех игр. Даже если вы не увлекаетесь бейсболом, вы, возможно, знаете, что это такое. Первую игру выиграли Giants. Вторую – Dodgers. Никогда не забуду спортивную колонку Дика Янга накануне финальной игры. Вся колонка была занята словом «первые», кажется, на всех известных языках в мире.

В девятом иннинге мы вели 4: 1. Мы были в одном иннинге от выхода в Мировую серию. Я был на работе в тот момент и слушал репортаж по радио. Естественно, Giants стали нервничать. На место питчера был поставлен Ральф Бранка. На площадку вышел Бобби Томсон. Мы вели 4: 2, и у Giants было два игрока на базе. Все встали по местам. Но никто не мог подумать, что Лео и Giants заметили и расшифровали знаки кетчера с центра поля. А потом Томсон пустил флайбол. Стадион Polo Grounds был не совсем обычным. У него навес слева. Поэтому мяч просто перелетел через крышу. Лео лишь подпрыгнул на своей третьей базе.

Люди услышали голос Расса Ходжеса: «Giants выиграли пенальти! Giants выиграли пенальти!» Но я слушал Реда Барбера, который, должно быть, приготовился к любым неприятностям, поскольку тут же начал говорить о семьях, что потеряли сыновей в Корее. «Для фанатов Dodgers, – сказал он, – завтра снова взойдет солнце», – но я уже погрузился во тьму и не видел в ней просвета. Я ушел с работы, сел в метро на Бэй-парквей и наткнулся на последнего человека, которого хотел в тот момент видеть, – на Дэйви Фрида. Этот сукин сын хохотал. Он не сказал мне ни слова. Он просто ржал – отвратительно, унизительно, так, что я сгорбился и прошел мимо. Никогда этого не забуду.

Через много лет после этого и после того, как Dodgers наконец победили Yankees во «Всемирной серии» 1955 года, я развлекал гостей на банкете, где присутствовали многие игроки Yankees, Dodgers и Giants. Под конец мероприятия я попросил подняться Бранку и Томсона. Я посмотрел на Бранку, потом – на Томсона. И сказал ему: «Я до сих пор вас ненавижу».

Другая точка зрения

Герб «Деляга» Коэн

В 1951-м, в год великих побед Giants, Ларри постоянно вступал в перебранки с фанатами этой команды. Причем не только с нашими приятелями, но и с их отцами. Ларри тогда был ходячей энциклопедией бейсбола. Он швырялся цифрами направо и налево, чем приводил 50-летних мужиков в такое бешенство, что они готовы были удавить его.

После хоум-рана Бобби Томсона Ларри целых три дня никто не видел. Каждый фанат Giants, живущий по соседству, недоумевал, куда же подевался Ларри? Они не могли дождаться, когда же смогут поиздеваться над ним.

Но Giants попали во «Всемирную серию» и стали проигрывать Yankees. И тут Ларри внезапно объявился и вновь начал издеваться над фанатами Giants, говоря, что их команда позорит Национальную лигу. Он доводил стариков до безумия.

Хотя нам хватало страстей и в бейсболе, и в кондитерской Мальца, примерно в шестнадцать мы начали интересоваться женским полом. Женщины всегда были для меня загадкой. Чем больше я о них узнавал, тем больше понимал, что ничего не знаю. Как-то раз я беседовал со Стивеном Хокингом, физиком, специалистом по черным дырам в космосе. В конце интервью я спросил у него: «Вас называют самым умным человеком на Земле. Есть ли что-то, чего вы не знаете? Что вас до сих пор продолжает поражать?» И он ответил: «Женщины».

Лично для меня это всегда чем-то напоминало песенку из «Моей прекрасной леди».

Почему женщина не может быть больше похожа на мужчину?

Ты действительно обидишься, если я забуду про твой дурацкий день рождения?

Я никогда всерьез не обсуждал девушек со своей матерью. Ведь мать – это не женщина, это мать. Мои отношения с противоположным полом в школе Лафайета начались не слишком хорошо. Мы с Гербом поспорили на пять долларов, что я смогу проводить Айрис Зигель. Айрис была самой очаровательной девушкой из команды поддержки, недосягаемой мечтой, но я мог бы выиграть пари, потому что все, что от меня требовалось, – спуститься вместе с ней по школьной лестнице.

«И я не должен буду держать ее за руку и все такое?»

«Ладно, – согласился Герб. – Пять баксов».

Я прямо направился к Айрис и попытался напроситься проводить ее. Но она сказала, что очень торопится на тренировку. Я признался, что поспорил с приятелем на пять баксов и даже пообещал отдать эти деньги ей. Но она была непреклонна и отправилась, куда собиралась. Не было большего унижения, чем отдавать Гербу эти пять баксов на глазах у всех наших приятелей, собравшихся у этой чертовой лестницы.

По крайней мере тогда мне так казалось. Но мой первый поцелуй был еще хуже. Был прохладный вечер, и я только что начал курить. Подружка А-Бэ жила на одном конце квартала, подружка Герба – на другом. А моя – посередине. Ее звали Джуди. Мне было, наверное, лет семнадцать. Я провожал ее домой с сигаретой, торчащей в зубах, потому что считал, что так я похож на Хемфри Богарта. Мы начали подниматься по ступенькам. Она обернулась ко мне, прикрыла глаза и выпятила губки. Черт побери, меня хотят поцеловать! И я ответил на поцелуй… с сигаретой в зубах. Она заорала так, что вспыхнули все огни в квартале. Примчались Герб и А-Бэ. По лестнице сбежал отец Джуди. Она плакала. Я оправдывался от чистого сердца: «Я только что начал курить. Я сам не знал, что делаю, прости, прости меня, пожалуйста!»

Герб присмотрелся к губе Джуди и сказал: «Не переживай. Дырка через пару лет зарастет…»

Примерно тогда же человек двадцать парней из нашего района объединились в клуб под названием Warriors. У нас были куртки с буквой W на левой стороне груди. Мы собирались в подвале у А-Бэ, заводили проигрыватель и крутили пластинки. Как-то раз мы с Гербом затащили в наш клуб девчонок – Терезу и Анджелу. Тереза сказала: «Я не буду с тобой целоваться, если не будет музыки».

Но наш проигрыватель был сломан. Поэтому Герб сказал: «Поди наверх и принеси радио А-Бэ. Приемник у него в спальне».

Я добыл приемник. Но когда я проходил через кухню, чтобы спуститься обратно в подвал, то наткнулся на мать А-Бэ, Дору, которая готовила печенку.

«Куда это ты направился с приемником моего сына?»

«Вниз».

«Зачем это?»

«Хочу послушать бейсбольную трансляцию».

Она пристально посмотрела мне в глаза.

«А мне кажется, что вы там внизу с девчонками».

«Миссис Горовиц, позвольте, я пойду».

«Нет, никуда ты не пойдешь!» – заявила она и загородила дверь.

И как раз в тот момент кто-то из девчонок прокричал:

«Ну где ты там со своей музыкой?»

И тут миссис Горовиц действительно встала насмерть. Мне ничего не оставалось, как броситься прямо на нее. Она упала, печенка, миску с которой она держала в руках, подскочила к потолку, а потом плюхнулась на пол. Вся кухня оказалась заляпанной, так что нам пришлось быстренько сматываться.

Не знаю, что сказал бы об этом профессиональный психоаналитик. Я же был просто семнадцатилетним пацаном, сгоравшим от желания пообщаться с девушками поближе. На следующий день, когда я стоял на углу с Гербом, появился разгневанный А-Бэ.

«Ты, гад, ударил мою мать?»

«А-Бэ, послушай, все вышло случайно».

«Ты ударил мою мать. И знаешь, что я теперь сделаю?»

«Что?»

«Я пойду к тебе домой и врежу твоей матери, прямо в лицо».

«А-Бэ, если ты пойдешь ко мне и ударишь мою мать по лицу, я пойду к тебе и ударю твою мать в живот».

«Если ты пойдешь и ударишь мою мать в живот, то я…»

Так мы препирались, пока Герб не заметил:

«Нет, вы только посмотрите на этих парней. Они собираются поубивать матерей, но друг друга они даже пальцем не тронут!»

Эллен Дэвид

Жена брата

Можете себе представить, что должен испытать человек, выросший в бедности в Бруклине, когда много лет спустя вдруг окажется за одним столом с Энджи Дикинсон, секс-символом того времени? Мне кажется, он сам не мог до конца в это поверить.

Наверное, я был не лучшим кандидатом для призыва на службу во время войны в Корее. К тому же меня брали на флот, а я не умел даже плавать. Однажды, когда я был еще маленьким, мы гуляли у океанского побережья, и меня 3ыольше меня к воде не тянуло. Однако по окончании школы перспектив попасть в колледж у меня не было. С тех пор как умер отец, на учебу мне стало наплевать. Когда пришла повестка, Warriors устроили мне прощальную вечеринку, и я отправился на медкомиссию. На осмотре у офтальмолога меня поставили в самый конец очереди – видимо, не хотели, чтобы ребята в очках задерживали остальных. Потом, когда мы ждали присяги, я вдруг услышал: «Зайгер, отправляйтесь домой».

«Домой?»

«Вы не прошли по зрению. У вас оно настолько плохое, что если на войне вы потеряете очки, то начнете палить во что попало. Если же мы приведем вас к присяге, то должны будем потом вас демобилизовать по состоянию здоровья и выплачивать вам пенсию».

И я пошел домой. Рассказал обо всем матери. Она была в восторге. Я вышел на улицу, повернул за угол и увидел всю свою компанию.

«Что случилось?» – потребовал объяснений А-Бэ.

«Признан негодным».

«Ага, а я подарил тебе бумажник… – Это был его прощальный подарок. – Верни мне его обратно».

«Но послушай, А-Бэ, ведь я им уже пользуюсь».

«Ну и что! – возразил он. – Это же бумажник для моряка!»

Если честно, я чувствовал себя потерянным. Детство кончилось. Герб ушел в армию, да и остальные тоже разъезжались кто куда. Моей матери приходилось постоянно выслушивать соболезнования от родных и друзей, сыновья которых отправились за блестящим будущим в колледж или за славой в вооруженные силы. Наверное, ей действительно было тяжело смотреть на меня, бьющего баклуши дома.

Когда мой брат, прекрасно учившийся, поступил в школу Лафайета, декан подошел к нему и спросил:

«Мартин Зайгер? Ларри Зайгер – это ваш брат?»

«Да», – ответил Марти.

Декан приобнял моего брата за плечи и крайне сочувственным тоном поинтересовался:

«А как поживает ваша матушка?»

Как-то отец Герба пригласил меня пройтись, чтобы поучить жизни. Я на протяжении многих лет мечтал быть на месте Герба. У него был отец. У них были деньги. У них был телевизор. Отец Герба спрашивал, что я собираюсь делать.

Я сказал ему, что хочу работать на радио.

«Да ты что? – сказал он. – Это же дурацкие мечты. Ты что, возомнил себя Артуром Годфри?[14]14
  Популярный актер и радиоведущий.


[Закрыть] Это же глупость! Тебе нужна нормальная работа».

У отца Герба была маленькая мастерская, где делали шляпы.

«Я возьму тебя к себе на работу, – сказал он. – Научишься обтягивать шляпы. Со временем сможешь стать мастером. А у мастеров бывает трехнедельный отпуск. Так ты сможешь выбиться в люди».

Я занимался всем чем угодно. Мой дядя Лу устроил меня в фирму по доставке посылок. Я был помощником на грузовике. Наш водитель – мы звали его Сумасшедший Краусс – любил, проезжая по улице, сшибать боковые зеркала у припаркованных автомобилей. Одно время я продавал молоко в компании Бордена. Но лучше всего у меня получилось работать на телефоне в кредитном отделе универмага.

Здесь я изобрел слово «конгилировать». Такого слова, конечно же, нет в языке. Но звучало оно вполне убедительно. И очень мне помогало. Я звонил кому-нибудь из клиентов и говорил: «Если вы не внесете свой взнос до вторника, мы можем полностью конгилировать ваш счет». Или: «Не исключено, что я буду вынужден рекомендовать конгилирование», «Тогда шериф конгилирует ваш счет».

Я помню, как один человек умолял меня: «Пожалуйста, не конгилируйте меня! Пожалуйста, не надо!»

Я как раз был на работе и слушал радио, когда Dodgers наконец сделали Yankees во «Всемирной серии». Шел 1955 год. Самое удивительное было то, насколько разрядилось напряжение в конце игры. Yankees держались до последнего, и все фанаты Dodgers считали, что сделали ошибку, что Yankees выиграют три пробежки. Но этого не произошло. Это было здорово, но совсем не так, как могло было бы быть, потому что Герб был в армии.

После того как Герб ушел в армию, в жизни было несколько приятных моментов, но все же я чувствовал себя одиноким. Большинство друзей разъехались. Я остался один. Через мою двоюродную сестру Джули я познакомился с девушкой, которую звали Фрада. Это была самая обычная девчонка, из тех, что не пользуются косметикой.

Знаете анекдот про еврейского парня, который собрался жениться? Он пришел к своей матушке и сказал: «Хочу проверить твою интуицию. Я приведу домой трех девушек. Мою будущую жену и двух ее подружек. Посмотрим, сможешь ли ты угадать, на которой из них я женюсь. За обедом я не буду говорить ничего, что помогло бы тебе догадаться».

Они пообедали. Потом девушки ушли.

Парень спросил мать: «Ну, так какая?»

Она ответила: «Вторая».

«Откуда ты узнала?»

«Потому что сразу ее невзлюбила».

В моем случае анекдот был не в тему. Во Фраде не было ничего, за что ее можно было бы невзлюбить. Но нас с ней связывало в первую очередь то, что она была так же одинока, как и я. Шафером на свадьбе был мой брат. Мы с Фрадой сняли в Квинсе квартирку с белым диваном. Но ничего из этого не вышло. Мы прожили вместе, кажется, около полугода. Я так и не знаю, что с ней стало потом.