Текст книги "Жар твоих объятий (Отвергнутая)"

– Наоборот, – ответила Филаделфия. – Он же племянник мадам Ормстед, Акбар Месье Уортон, Акбар мой преданный слуга

Генри посмотрел на отталкивающее бородатое лицо и что-то невнятно ответил. Только когда Акбар, обслужив всех, занял свое место у двери, Генри, наклонившись к своей тетке, прошептал:

– Вы уверены, тетя, что держать такого типа под своей крышей небезопасно?

– Никогда еще не чувствовала себя в большей безопасности, – ответила та, весело рассмеявшись. – Он просто чудо Может, не всегда учтивый, но не подхалим. Ему нет равных в управлении каретой и приготовлении чая. В Дели он заведовал хозяйством и в его подчинении было более сотни слуг Одна ошибка, допущенная кем-нибудь из них, и чик! – Своей маленькой пухленькой ручкой она чиркнула по шее.

Челюсть Генри Уортона буквально отвалилась. Филаделфия тоже была ошеломлена словами миссис Ормстед. И только Эдуардо довольно улыбался.

– Единственное, чем славится этот город, так это сплетнями, – заметила Хедда со счастливой улыбкой ребенка на лице. – Неужели вы думаете, что мои слуги не разузнали все, когда я посылала их в отель за вашими вещами?

– Конечно, мадам, – ответила Филаделфия, нерешительно посмотрев на Генри. – Но боюсь, что слухи несколько преувеличены Как вы считаете, Анри?

– Да, разумеется, – ответил Генри, с опаской посмотрев в сторону Акбара и получив взамен все тот же свирепый взгляд. – Но если парень не знаком с нашими обычаями, да к тому же варвар, то…

– Пусть он иностранец и варвар, но не дикарь, Дервуд, – ответила Хедда строгим голосом. – Тебе надо больше путешествовать, племянник. Мадемуазель Ронсар за свою короткую жизнь совершила почти кругосветное путешествие.

Филаделфия сочувственно улыбнулась Генри, чье простодушное лицо выражало полное благоговение.

– Если бы не Акбар, то я сама никогда бы не решилась на такой подвиг.

Воцарилась мертвая тишина, во время которой Хедда думала с досадой, что ее племянник унаследовал глупость своей матери, а Филаделфия сожалела о неудачной шутке. Внезапно лицо Генри просияло и стало совсем мальчишеским.

– Дошло! – воскликнул он. – Вы просто дразните меня, мадемуазель!

Филаделфия пожала плечами, не задумываясь над тем, у кого она переняла эту привычку.

– Совсем немножко, месье. Разве леди не позволяется такое?

– Безусловно, позволяется.

– Господи! – воскликнула Хедда и перевела свой лорнет на другие ложи. Генри разочаровал ее. За какие-то две минуты он выставил себя круглым дураком. И хотя ее гостья делала все возможное, чтобы вытащить его из дурацкого положения, он все равно являл собой жалкое зрелище.

Филаделфия поддерживала беседу с Генри, пока, к ее облегчению, свет в зале не погас, занавес поднялся и начался третий акт. Она была удивлена, когда молодой человек, вздрогнув, вскочил. Похоже, тетка ущипнула его, если, конечно, такое возможно.

– Мне надо идти, – поспешно сказал он. – Меня ждут друзья и вообще… – Бросив страстный взгляд на Филаделфию, он повернулся к тетке – Можно в воскресенье навестить вас, тетя?

– Что? Раньше ты меня никогда не навещал.

– Наверное, ему хочется взглянуть на лошадей, мадам Ормстед, – сказала Филаделфия, которой стало жалко юношу. – До воскресенья, месье, – добавила она, протягивая ему затянутую в перчатку руку.

Он взял ее, встряхнул, не придумав ничего лучшего, и ушел.

– Генри ненавидит лошадей, – заявила Хедда. – Его глупая мать посадила мальчика на пони еще до того, как он научился сидеть, объяснив это семейной традицией. Он упал и ударился головой. Полагаю, что эта традиция многое объясняет, – добавила она, нахмурившись.

Филаделфия резко отвернулась от нее. Миссис Ормстед была невыносимой.

Глава 6

– Да здесь их целая куча, – сказала Хедда, глядя с отвращением на груду приглашений, заполнявшую серебряный поднос. – Стоит раз появиться на публике, и тебя засыпят приглашениями.

– Ваши многочисленные друзья рады снова видеть вас в обществе, тетя Хедда, – заметил Генри Уортон, сидевший в обитом желтым шелком кресле в гостиной своей тетки.

– Вздор! Половина этих людей думала, что я давно отошла в мир иной, пока на прошлой неделе я не появилась в театре с мадемуазель де Ронсар. – Филаделфия попыталась возразить, но Хедда перебила ее: – Нет нужды отрицать это. Все эти приглашения адресованы вам.

– Позвольте не согласиться с вами, мадам, – ответила Филаделфия со смущенной улыбкой. – Кто я такая в конце концов? Просто сирота без роду без племени.

– Я против такой оценки, – встрял Генри, с серьезным видом глядя на нее. – Вы человек благород ных кровей, и у вас нет никаких недостатков. – Щеки Генри порозовели. – Я хочу сказать, что вас не в чем упрекнуть. Вы же принадлежите к королевскому роду?

– Королевскому? – Хедда вздернула брови. – С чего ты это взял?

– Акбар сказал мне, – ответил Генри, пользуясь возможностью поговорить непосредственно с Филаделфией. – Ну не вы сами, а ваша семья была в близких отношениях с Бурбонами. С концом Второй империи вы потеряли гораздо больше, чем дом и состояние. «Произошел разрыв поколений» – вот как выразился Акбар.

– Так и сказал? – мрачно спросила Хедда. – Акбар специально разыскал тебя, чтобы сообщить это?

Тетка сверлила племянника взглядом, и он, как всегда, чувствовал себя неловко.

– Мы встретились в коридоре, когда я на днях заходил к вам. Мне показалось, что он специально ждал меня. Похоже, ему хотелось сообщить, что мадемуазель Ронсар вращалась в парижском обществе и что к ней надо относиться с почтением.

Филаделфия тихо рассмеялась от удовольствия. Акбар зашел слишком далеко в своем желании произвести впечатление.

– Месье, французское дворянство мало чем отличается от людей с положением в вашей стране. Они смотрят на брак как на необходимость объединить положение, землю, состояние. Enfin (Наконец (фр.).) у меня отсутствует необходимость в manage de convenance (брак по расчету(фр.).). Что же касается остального, то я слишком гордая, чтобы вовлечь себя в mariage de la main gauche (морганатический брак (фр.).). Voila. Я останусь une vieille fille. – Она посмотрела на миссис Ормстед. – Пожалуйста, подскажите, как это будет по-английски?

– Старая дева, – сухо ответила Хедда.

– Старая дева! Да, это я!

Выражение лица Генри стало просто комичным. Сдвинувшись на краешек кресла, он посмотрел на Филаделфию умоляющим взглядом.

– Старой девой? Моя дорогая мисс Ронсар, этого не может быть.

– Это не отвечает твоим желаниям, племянник? – с ехидством спросила Хедда. Мальчик и впрямь был простофилей. – Сядь прямо и перестань портить мне обивку. Мадемуазель Ронсар не останется старой девой. А вам негоже, Фелис, смеяться над бедным мальчиком. – Хедда резко поднялась. – До свидания, племянник. У нас с мадемуазель еще куча всяких дел. Если захочешь, то можешь сопровождать нас в субботу к Монтегью, но это при условии, что ты немедленно исчезнешь. Ты меня понял?

Генри раньше не возражал, когда тетка обращалась с ним как с восьмилетним мальчиком, но сейчас ему стало обидно, что она разговаривает с ним так пренебрежительно в присутствии девушки, сердце которой он намеревался завоевать, хотя пока не знал, каким образом.

– В самом деле, тетя Хедда, я никогда у вас не засиживаюсь. Просто я, как член семьи, стараюсь сделать все, чтобы мадемуазель чувствовала себя как дома.

– Раньше ты навещал меня только три раза в год. А на этой неделе ты постоянно крутишься здесь. Неужели тебе нечем заняться, Гораций?

– Мое имя Генри, тетя. Генри, – повторил он с раздражением. – Такое простое имя.

– Простое, как ты сам, – последовал ответ. – Увидимся в субботу.

Обиженный, Генри поклонился дамам и ушел.

– Ну а сейчас, – начала Хедда, как только дверь за племянником закрылась, – нам надо просмотреть все эти приглашения. Большинство из них мы отклоним. Когда кто-нибудь часто появляется в обществе, то пропадает чувство новизны.

Она вытянула первую попавшуюся под руку визитку с золотым обрезом и поднесла к глазам лорнет

– Мы примем приглашение семьи Монтегью. Они недавно разбогатели и устраивают самые дорогие и самые веселые приемы. Глава семьи провел целый ряд удачных сделок на Уолл-стрит и быстро нажил сказочное состояние. Готический особняк наискосок от меня принадлежит им. Вульгарное нагромождение камней, вы не находите? Я приму их приглашение от нас двоих. Это значительно повысит их авторитет на нашей улице.

– Мадам, – с улыбкой начала Филаделфия, – вы очень добры ко мне, но я не могу принять ваше предложение.

– Почему? Вам претит иметь дело с людьми, занимающими положение ниже вашего?

– Я никогда не относилась к людям с такой позиции и очень благодарна им, что они пригласили меня в свой дом. Я только… как бы это получше выразиться?.. Я недостаточно экипирована, чтобы составить вам компанию.

Филаделфия отвела взгляд от серо-голубых глаз, внимательно следящих за ней, и смахнула воображаемую пылинку с юбки своего саржевого платья.

– О, я понимаю.

Филаделфия посмотрела на миссис Ормстед и увидела, что ее взгляд смягчился.

– Бедность – это всегда несчастье, дитя. В этом городе она граничит с преступлением. С того самого дня, когда вы вошли в мой дом, я поняла, что вы находитесь в стесненных обстоятельствах. Ваш багаж был совсем небольшой – всего два чемодана и маленький дорожный сундучок, что говорит само за себя. Модная женщина должна иметь по меньшей мере дюжину платьев. Вы просто еще не готовы.

– Да, мадам.

– По крайней мере вы ничего от меня не скрываете. Вы приехали в Нью-Йорк, чтобы удачно выйти замуж?

– Нет.

– Тогда почему вы здесь?

Этот вопрос Филаделфия ждала уже несколько дней, но так и не сумела найти подходящего ответа. Правда заключалась в том, что Филаделфия скрывала от миссис Ормстед почти все: свое имя, внешность и даже Акбара. Все было ложью. Что же ей все-таки ответить Хедде?

– Я здесь, – начала она нерешительно, – потому что мне больше некуда поехать.

Хедда обдумала с дюжину вариантов, какие бы она могла предложить в сложившихся обстоятельствах, но, так ничего и не надумав, сказала:

– Вы говорите, что приехали в Нью-Йорк не в поисках мужа, однако если вы будете постоянно выезжать со мной, то непременно найдете себе ухажера. Молодые люди настолько глупы, что тратят всю свою энергию на достижение невозможного, хотя это удерживает их от худших глупостей. К тому же вы можете еще переменить свое решение. – Она взяла следующий конверт. – А сейчас давайте продолжим.

Близился полдень, когда Филаделфии удалось наконец покинуть гостиную. Во время беседы она постоянно отказывалась от предложения миссис Ормстед пополнить ее гардероб. И постепенно их разговор на эту тему достиг такого накала, что Хедда прекратила его, обозвав Филаделфию «бесчувственной, неблагодарной гостьей, слишком амбициозной, чтобы пойти навстречу пожеланиям своей хозяйки». Затем она вывалила с полдюжины отобранных ею приглашений на колени Филаделфии с тем, чтобы та подобрала соответствующее случаю платье.

Направляясь к оранжерее, Филаделфия в уме перебирала свой гардероб. У нее были: дорожное платье, два повседневных, бальное платье, которое она уже надевала в театр, белое льняное платье для визитов и платье для приемов из зеленого шелка, купленное как раз перед смертью отца, – единственная вещь, которую ей удалось утаить от кредиторов.

От воспоминаний ее сердце болезненно забилось. Она слишком поздно поняла, что могла бы припрятать от бессовестных людей еще немало разных вещей, если бы в тот миг способна была что-либо соображать. Больше всего она жалела, что не сохранила жемчужное ожерелье, предназначавшееся ей в качестве свадебного подарка. Она сама рекламировала его во время аукциона, чтобы повысить его цену. Как это ни странно, она не жалела о разорванной помолвке. Она не любила Гарри Коллсуорта. Его прочил ей в мужья отец, и, чтобы сделать ему приятное, она не возражала против этого выбора.

Филаделфия встряхнула головой, отгоняя боль, которая неотступно преследовала ее, и посмотрела на конверты в руке. Это были приглашения на обеды и приемы. Черное бальное платье можно будет надеть еще раз. Шелковое зеленое послужит дважды: первый раз для обеда, второй, если добавить к нему кружевную юбку, для званого вечера. Для других случаев нарядов у нее не было. Где выход из создавшегося положения?

Погруженная в мысли, она не заметила, что оранжерея занята. На кованой скамейке, стоявшей под папоротником, подперев кулаком подбородок, сидел Акбар. «О чем он так крепко задумался? « – пронеслось в голове у Филаделфии. Когда такое настроение посещало его, он был скрытен, как агент, и переменчив, как апрельское небо. В те редкие моменты, когда он полагал, что рядом никого нет, он пребывал в глубокой меланхолии, что не вязалось с его живым и энергичным характером. Он был для нее загадкой.

Эдуардо одолевали беспокойные думы. Уже не первое утро он проводил в полном бездействии, пока Филаделфия наслаждалась обществом миссис Ормстед и ее племянника, но сегодня ему было особенно тяжело, так как тревожные новости не давали ему покоя.

Он знал, что Тайрон обязательно пришлет ему письмо, но не ожидал получить его так скоро. Письмо Тайрона пришло на его имя в гостиницу, где он обычно останавливался, когда приезжал в Нью-Йорк. Это был один из способов, выработанных годами, чтобы поддерживать связь друг с другом во время их путешествий. Точно такие же письма ждали его в Сан-Франциско, Чикаго, Бостоне, Лондоне и Сан-Паулу. Письмо было короткими по существу. Тайрон хотел, чтобы он вернулся в Новый Орлеан, однако не писал зачем. Можно было сделать только один вывод: там что-то случилось.

Тайрон никогда не беспокоил его, за исключением случаев, связанных с местью. Но это было крайностью. Если Тайрон беспокоит его по другой причине, значит он доведен до отчаяния. «Похоже, сам дьявол наступает тебе на пятки, друг», – тихо сказал себе Эдуардо. Надо действовать безотлагательно, так как крайне важно, чтобы Тайрон не узнал о существовании Филаделфии.

Почувствовав чье-то присутствие, Эдуардо резко вскинул голову и увидел стоявшую в дверях Филаделфию. Он быстро вскочил:

– Мэм-саиб чего-нибудь желает?

– Да. Мне нужен ваш совет. – Qna подошла к нему и протянула приглашения.

Встревоженный выражением ее лица, он даже не взглянул на конверты.

– Что огорчило мэм-саиб?

– Приглашения, которые миссис Ормстед собирается принять от моего имени.

– И это все? – Мрачное выражение исчезло с его лица, и он перешел с английского на французский: – Но это же чудесно! Ваш первый выход в нью-йоркское общество имел успех. Конечно, вы должны принять их все. Надо продемонстрировать бриллианты де Ронсар, прежде чем продать их. Чем больше людей придет от них в восторг, тем выгоднее будет сделка.

– Вы упустили одно существеннее обстоятельство, – тоже по-французски заметила Филаделфия. – Мой гардероб достаточно ограничен.

Он пожал плечами.

– Вы здесь для того, чтобы привлечь к бриллиантам потенциальных покупателей. Придумайте что-нибудь.

Его озабоченность ценой драгоценностей только раздражала ее.

– Неужели деньги так важны для вас?

– А разве не из-за них вы согласились сопровождать меня в Нью-Йорк? – удивился он. – Деньги никогда не были моей целью.

Какое-то время он просто смотрел на нее, подмечая все, даже самые незначительные детали: бархатистую кожу, розоватые веки, оттенявшие чистоту золотистых глаз, тени, которые ее подкрашенные ресницы отбрасывали на щеки. Она была молодой и невозможно хорошенькой. Беспричинная ревность охватила его.

– Какую же цель вы преследуете, мэм-саиб? Может, это мужчина?

Поначалу Филаделфия растерялась, не понимая, кого он имеет в виду.

– Вы намекаете на Генри Уортона?

– Уже Генри, – с раздражением заметил Эдуардо. – Значит, ваши отношения продвинулись?

– Какие отношения? – Удивленное выражение се лица быстро сменилось веселым. – Неужели вы серьезно полагаете, что Ген… мистер Уортон меня интересует?

– Полагаю. Даже дураку это ясно. – Филаделфии хотелось смеяться, видя его ревность.

– Зачем вы сказали ему, что де Ронсары благородных кровей?

Он снова пожал плечами.

– Не понимаю, для чего вы поощряете его страстную влюбленность в вас. Вам с ним скоро станет скучно.

– Это звучит как оскорбление. Откуда вам знать, каких мужчин я предпочитаю? Я не нахожу Генри скучным.

Она намеренно назвала молодого человека по имени, но он не попался на эту удочку.

– Тогда вы, возможно, объясните мне, что вас привлекает в этом Генри?

– И не собираюсь. Это не ваше дело.

– Вы не хотите, потому что вам нечего сказать, – торжественно заявил он. – Он не может заинтересовать вас.

Филаделфии не поправилось, что он вмешивается в ее личные дела, несмотря на то что высказал правду. Генри действительно не представлял для нее серьезного интереса, но этот взрыв ревности со стороны человека, которого она считала своим другом, обидел ее.

– Миссис Ормстед одобряет наши отношения. Она говорит, что Генри – ее любимый родственник.

– Она также говорит, что в детстве он упал и ушибся головкой, – с удовольствием заметил Эдуардо. – Вам нравится его детская непосредственность?

– Я отказываюсь говорить о нем в таком духе. Мы с вами всего лишь деловые партнеры.

– Я легко могу перевести наши отношения в личные, – тихо сказал он по-португальски, а по-французски продолжил: – Хорошо, мадемуазель. Ваше желание для меня закон. Мне придется покинуть вас на несколько дней. У вас будет время продолжить его покорение, если вы этого действительно желаете.

– Вы уезжаете? – спросила она, игнорируя его остальные слова. – И куда же вы собрались?

Тревога, прозвучавшая в ее голосе, была бальзамом для его души.

– Для вас это имеет какое-то значение?

– Конечно, имеет, – невольно вырвалось у нее. – А что я скажу миссис Ормстед? В конце концов вы мой слуга. Если вам нужно исчезнуть, то я должна послать вас с каким-то поручением.

– Как быстро вы привыкли к роли хозяйки: говорите ей, что хотите. Я буду отсутствовать неделю, самое большее – десять дней.

– Десять дней? – Ее удивление быстро сменилось раздражением. – Десять дней? Я не могу оставаться под этой крышей еще десять дней.

– Отчего же? Миссис Ормстед гостеприимная хозяйка и без ума от вас. – Он достал из-за пояса кошелек. – Здесь хватит на одно платье, а может, и на два, если вы с умом подойдете к этому делу. У вас куча приглашений, и всю последующую неделю вы будете развлекаться. Чего больше желать?

– Я не могу влезать к вам в долги, – запротестовала Филаделфия.

– Это подарок.

Филаделфия хотела отказаться снова, но, взглянув в его глаза, такие темные и влекущие, почувствовала, что отказ может ранить его. Она попыталась вспомнить, как он выглядит без этого ужасного грима и фальшивой бороды. Она явственно увидела его иссиня-черные волосы, спрятанные сейчас под тюрбаном, и четко очерченный рот, затерявшийся в бороде.

В его искрящихся глазах темно-шоколадного цвета вспыхнула страсть. По ее телу пробежала дрожь. Она словно стояла у огня, рискуя загореться от жара в любую минуту.

Против своей воли, но движимый желанием, Эдуардо нежно дотронулся до ее щеки. Филаделфия вздрогнула от легкого прикосновения его пальцев. Они затеяли опасную игру. Эдуардо рисковал более, чем она, так как боялся обнажить свое чувство. Он уезжает, чтобы защитить ее от своего прошлого и от прошлого ее отца.

Но его тело не слушало голоса разума. За исключением некоторых мгновений он не существовал для нее как мужчина. Сделавшись слугой Филаделфии, он стал в ее глазах евнухом. Она не знала о его чувствах и относилась к нему как к брату. А в нем бурлили желания и страсть мужчины. Он придвинулся к ней ближе. А может, она слегка склонилась к нему, чтобы соблазнить его.

Терпение. Это слово неизменно повторяла его бабушка, когда он отказывался слушать родителей или просто упрямился.

Терпение. Это слово засело в его голове. Филаделфия Хант была редким и прекрасным человеком, которого он не хотел пугать своим возрастающим с каждым днем желанием. Надо запастись терпением и не разочаровать ее. Она не виновата в том, что, глядя на него своими медовыми глазами, вызывала в нем бурю страсти. Не было ее вины и в том, что, когда он отводил взгляд от этих глаз, то видел ее губы, полные, слегка приоткрытые, словно ждущие поцелуя. Он не должен ее трогать. Терпение.

Неправильно истолковав напряженное выражение его лица, Филаделфия взяла у него кошелек.

– Спасибо, Акбар. Обещаю потратить их с пользой. – Она чмокнула его в бородатое лицо.

Эдуардо словно током обожгло, когда ее губы коснулись его щеки, и он, не удержавшись, обхватил ее лицо ладонями. Затем на миг прижался губами к ее губам.

Филаделфия была потрясена, почувствовав поцелуй его твердых, сухих и теплых губ

Она молча смотрела на него, не в силах понять, что же все-таки произошло, а когда наконец осознала, то очень обиделась на Эдуардо. Почему этот поцелуй был таким коротким? Вздохнув, она открыла рот, чтобы выразить свой протест, но внезапно чихнула, а потом еще и еще раз.

Воспользовавшись случаем, Эдуардо быстро совладал с собой и сделал вид, что ничего не произошло.

– Это борода, – пробормотал он себе под нос и, достав из кармана носовой платок, протянул ей.

Охваченная ужасом, Филаделфия взяла его, приложила ко рту и, чихнув еще несколько раз, успокоилась. Слезящимися глазами она посмотрела на Эдуардо и увидела в его глазах озорные огоньки.

– Как жаль, что мэм-саиб страдает сенной лихорадкой, – сказал он по-английски и, взяв ее за локоть, развернул к двери. – В будущем мэм-саиб должна держаться на почтительном расстоянии от цветов.

Она взглянула на дверь, и мысли вихрем понеслись в ее голове. Во-первых, они были не одни. Миссис Ормстед стояла в коридоре и хорошо видела все, что происходит в оранжерее. Во-вторых, его замечание о сенной лихорадке было желанием объяснить интимную сцену, свидетельницей которой могла быть хозяйка, проходя мимо. И в-третьих, его предупреждение держаться на почтительном расстоянии никоим образом не относилось к цветам.

– Спасибо за сочувствие, – ответила она резким тоном. – Как я уже сказала, вы должны отправиться немедленно.

– Как мэм-саиб будет угодно, – ответил он с поклоном. – Как только я выполню все ваши приказания, то примчусь обратно со скоростью ветра.

Он вышел из оранжереи, слегка поклонился миссис Ормстед и быстро зашагал по коридору в сторону лестницы для слуг.

– Куда отправляется Акбар? – поинтересовалась Хедда, когда Филаделфия подошла к ней

– У меня есть дела личного характера, с которыми может справиться только Акбар, мадам. Если вы не возражаете, то я хотела бы воспользоваться вашим гостеприимством еще неделю.

– Он уедет на целую неделю?

– Возможно, немного больше.

– Изумительно! В дни моей молодости было принято, чтобы достойная пожилая дама не оставляла свою подопечную даже на час.

– Акбар не пожилая дама, – с веселым смехом ответила Филаделфия, направляясь к лестнице. – Он единственный в своем роде.

– Вот это верно, – заметила Хедда, с удивлением глядя вслед молодой даме, поднимавшейся по лестнице, потому что та говорила на хорошем английском языке, свободном от акцента.

Не ведая о допущенной ошибке, Филаделфия улыбалась. Она не сгорела в огне поцелуя Эдуардо Тавареса, но приятный ароматный дымок его страсти все еще окутывал ее.

– Этот отвратительный человек снова здесь! – воскликнула Джулиана Уортон, сестра Генри и компаньонка Филаделфии на этот вечер. – Не представляю, как ты выносишь его компанию, пусть он даже и твой соотечественник.

От слов Джулианы у Филаделфии испортилось настроение: в бальный зал особняка Фергюсонов входил маркиз Д’Эда.

Когда он поднял руку с длинными пальцами в дружеском приветствии, она заскрежетала зубами и сделала вид, что не замечает его.

– Меня мороз по коже дерет, когда он смотрит на меня, – призналась Джулиана. – Мама говорит, что он обращается с женщинами не совсем прилично.

– Твоя мама совершенно права, – ответила Филаделфия и стала искать глазами Генри, но его нигде не было Она призвала на помощь все свое терпение, зная, что оно ей понадобится при общении с маркизом с той самой минуты, когда она была представлена ему в опере на прошлой неделе, он проявлял к ней повышенный интерес, который не имел ничего общего с увлечением мужчины красивой женщиной. Он забросал ее вопросами о семье и ее происхождении, на которые она не могла ответить с такой же находчивостью, как Эдуардо Таварес.

Во время каждой их встречи он так дотошно расспрашивал Филаделфию о ее жизни в Париже, семье и друзьях, что у нее возникло дурное предчувствие Ей трудно было лгать ему, так как он был далеко не простофилей. Как долго ей удастся продержаться, избегая человека, родившегося в Париже?

Филаделфия вновь задалась вопросом, куда подевался Эдуардо Таварес Прошло уже две недели, а он так и не вернулся Он не прислал ни записки, ни письма или хотя бы телеграммы. Иногда по ночам, лежа без сна, она представляла себе, что он заболел, с ним случился несчастный случай или, упаси Бог, он умер. Нет, она не должна даже думать об этом, особенно перед очередной встречей с маркизом.

– Господи, он идет сюда, – прошептала Джулиана. – Что нам делать, мадемуазель Ронсар?

– Ничего.

Филаделфия наблюдала, как он приближается к ним, останавливаясь, чтобы поздороваться с другими гостями. На нем, как всегда, был фрак с французской орденской лентой на груди. Из-за своей худобы он казался очень высоким. На самом же деле маркиз был всего на дюйм выше Филаделфии. Его волосы с прямым пробором обрамляли узкое лицо и были так напомажены, что блестели в свете ламп. Все в нем было нарочито эффектным – от волос и закрученных вверх усов до изысканной одежды, – что делало его любимцем многих женщин. «У него фигура молодого человека, а глаза – старика», – с отвращением подумала Филаделфия.

– Мадемуазель де Ронсар, – с преувеличенной любезностью сказал маркиз Д’Эда, – мы встречаемся вновь и вновь, и все равно мне этого мало.

Филаделфия не протянула ему руку, как это было принято. На лице графа отражалось удовольствие от встречи с ней, но она видела, что взгляд его устремлен на чудесное бриллиантовое колье, которое она надевала при первой же возможности.

– Вы мне льстите, месье Д’Эда. Остальные дамы могут на вас обидеться.

Бледно-голубые глаза маркиза прищурились, но на лице оставалась все та же приветливая улыбка

– Как вы можете говорить обо мне такое в присутствии других дам, мадемуазель де Ронсар? Но я прощаю вас Я готов простить вам все что угодно.

– В таком случае докажите мне свою искренность. – Филаделфия взяла Джулиану за руку и приблизила к себе. – Мадемуазель Уортон до смерти хочется вальсировать, но она слишком застенчива, чтобы решиться на это.

– Я… может быть, – ответила Джулиана, покраснев от смущения.

– Конечно же, я потанцую с красивой мадемуазель Уортон, – ответил маркиз, предлагая юной девушке руку. – Но вы тоже приберегите для меня танец, мадемуазель де Ронсар,

Филаделфия сделала вид, что ищет для него место в своей карточке для танцев.

– О, у меня уже все заполнено. Извините, месье.

– Как жаль, – сказал маркиз, успевший мельком заглянуть в карточку и заметивший, что там полно свободных строк. – Возможно, позже вы все-таки передумаете.

– Возможно, – буркнула Филаделфия и, отвернувшись, увидела Генри, направлявшегося к ней с хмурым выражением лица. Быстро поднявшись, она протянула к нему обе руки. – А вот и мой партнер. Это ведь наш танец, Генри, не так ли?

Генри смешался. Каждый раз, когда мадемуазель де Ронсар смотрела на него, у него захватывало дух. А сейчас она публично назвала его по имени, и от этого у него моментально закружилась голова. Он схватил ее руки и ввел в круг вальсирующих.

Они делали круг за кругом, и юбка ее очаровательного зеленого платья колыхалась вокруг ее ног, как взволнованное штормом море. Удовольствие держать ее в своих объятиях моментально растопило гнев, охвативший Генри всего несколько минут назад. Он сразу забыл о том, что ему прошептали на ухо. Вдыхая запах лаванды, исходивший от ее кожи, он уже не помнил о предъявленных ей обвинениях.

– Какой абсурд, – обмолвился он вслух. Филаделфия недоуменно посмотрела на него:

– Что абсурд?

– Сама идея, что вы выдаете себя не за ту, кем являетесь на самом деле. О моя дорогая! Извините мою неуклюжесть. Вам больно?

– Нет. Это моя вина, – ответила Филаделфия, стараясь попасть в такт музыки. Но сердце ее забилось учащенно, и она была уже не в состоянии уловить ритм вальса. – Кто сказал, что я выдаю себя за другую?

Генри покачал головой. Увлеченный звуками вальса, чего с ним уже давно не было, он испытывал несказанное наслаждение.

Неожиданно Филаделфия остановилась.

– Так кто сказал, что я выдаю себя за другую? Генри смущенно улыбнулся: – Кто сказал? Моя дорогая, простите мою несдержанность. Этот человек не стоит вашего внимания.

– И все же, кто распускает такие слухи? – настаивала Филаделфия.

Генри покраснел до корней волос.

– Ну хорошо. Сегодня утром Д’Эда, катаясь в карете с миссис Рутледж по Центральному парку, наговорил ей невесть чего. Якобы он никогда не слышал о вашей семье. Он, конечно, не знает всех прихлебателей двора, по его выражению, но знаком со всеми значительными личностями в Париже.

– И это все? – спросила Филаделфия, не обращая внимания на то, что другим танцующим приходилось обходить их, так как они стояли в самой середине зала. – Что же я собой представляю, Генри?

Он улыбнулся ей, хорошо зная ответ на этот вопрос.

– Вы мечта, ставшая былью, – с пафосом сказал Генри. Красота Филаделфии настроила его на поэтический лад. – Этот человек просто дурак.

Филаделфия кивнула и возобновила танец.

– Надо не забыть послать вашей сестре огромный букет цветов.

– За что?

– Выразить свое соболезнование, – ответила она, бросив быстрый взгляд в сторону Д’Эда. Он держал пунцовую от стыда девушку гораздо ближе к себе, чем это было принято в обществе, и этот факт не укрылся от внимания матрон, сидевших в позолоченных креслах вдоль стен. «Бедная Джулиана, – подумала она с симпатией. – Как она все это переживет? Ведь ее репутация в опасности».

Когда вальс закончился, Филаделфия схватила Генри за рукав.

– Давайте подышим свежим воздухом. Зал совершенно переполнен.

– С удовольствием! – Генри, казалось, стал выше ростом.

Но побег не удался. Она не заметила приближения маркиза, так как он намеренно повел свою партнершу недалеко от того места, где они с Генри стояли. Неожиданно Филаделфия увидела перед собой улыбающееся лицо Д’Эда.

– Мадемуазель де Ронсар, вам не кажется, что игра этого оркестра очень напоминает игру оркестров Тюильри?

– Не припомню, но, когда я была ребенком, в моей семье детям запрещалось свободно разгуливать по городу.