Текст книги "Другая жизнь"

На обратном пути Шеп предпочел проехать не по бесплатному Бруклинскому мосту, а по менее загруженному тоннелю Бэттери. Пришлось заплатить четыре бакса, но он может позволить вознаградить себя после столь тягостного испытания. Минуя Нижний Манхэттен, он вспомнил Джексона, его шумные тирады о парковках для крупных чиновников. Отдавая дань памяти друга, он проскочил за билетом к тому выезду, где было написано: «Только для уполномоченных лиц». Теперь он мог и это себе позволить.

В офисе Рика Мистика на Эксчендж-Плейс он подписал соглашение. Невероятно, но адвокат обещал получить чек у «Фордж крафт» к понедельнику. Они так спешили, словно были свидетелями его вчерашнего разговора с Филиппом Гольдманом. Тем не менее двадцать четыре часа ему предстоит хранить от Глинис «еще одну» тайну. Неблагоприятный прогноз о состоянии ее здоровья застрял, как камень в почечных протоках.

Мысли впервые возникли в голове во время разговора с Мистиком по телефону прошлым вечером, когда адвокат передал ему предложение компании: вот оно, золотое яичко в корзину Последующей жизни. Пока он медленно тащился домой, преодолевая милю за милей перегруженную транспортом дорогу, иллюзорная идея сформировалась в четкий и весьма реальный план.

Происходившее в доме, когда Шеп вошел с сумкой на плече, заставило пожалеть Кэрол, у которой не было возможности зализать раны – или, напротив, разбередить их – в уединении и подальше от любопытных ушей. Это было непривычно, он развернулся на сто восемьдесят градусов, хоть и был в собственном доме.

Флика всегда была нетерпима к матери, будто считала именно ее виновницей собственных проблем, но с тех пор, как они переехали сюда, ее отношение стало еще более холодным. Во избежание необходимости исполнять ее просьбы, Флика вообще перестала разговаривать с матерью, что можно было считать удачей для Кэрол, если задуматься над тем, что могла сказать ей дочь.

– Ему требовалось лишь немного почитания, – сердито гундела Флика. Она забилась в угол дивана, в то время как Кэрол сидела на самом дальнем от нее стуле. – Он вникал во все, чтобы разобраться, он думал обо всем, а не был просто убогим мастером. Он же говорил тебе, что ненавидит это слово, а ты все твердила: мастер, мастер, мастер.

– Милая, я рада, что ты гордишься своим отцом, так и должно быть, – произнесла Кэрол, едва сдерживаясь. – Если его и называли «мастером», то только потому, что это единственное слово, обозначающее то, чем он занимался. Здесь нечего стесняться.

– Ты никогда не обращала на него внимания! Когда он начинал говорить, ты просто отворачивалась. Думаешь, он не замечал?

– Твой отец любил выражаться иносказательно. Уверяю тебя, когда он говорил о серьезных вещах, я внимательно к этому относилась. Я слушала его.

– Ты имеешь в виду о том, что важно для тебя, а не для него. Но ничего, что интересовало его, не имело для тебя значения! Неудивительно, что папа убил себя! День за днем ты заставляла его чувствовать себя все более бесполезным, нудным и глупым!

Кэрол медленно наклонила голову, слезы текли по лицу и капали с подбородка на ладони – похоже на протечку, которую, как знает каждый мастер, порой очень сложно устранить.

– Солнышко, – произнесла она, наконец подняв взгляд на Флику. – Ты не единственная, кто потерял отца. Не тебе одной плохо. У тебя тяжелое заболевание, но это не означает, что ты не можешь говорить то, что считаешь нужным, – когда это никому не может помочь, это очень ранит. Прости меня, что у тебя СВД. Однако ты должна быть милосердной.

Это было то суровое воспитание, которого Флика была так долго лишена из-за постоянного страха перед реанимацией.

Воспользовавшись молчанием матери, Флика зарыдала, однако ни одна слезинка не вытекла из ее глаз. Они не плакали, но выражали всю внутреннюю боль.

– Это не твоя, а моя вина, – бормотала девочка в перерывах между всхлипываниями. – Это я, вокруг которой все крутились, говорила, что не стоит так себя вести. Это я твердила, что в жизни нет ничего хорошего. Думаю, это я его убедила. Он от меня заразился этой идеей.

Кэрол подошла и взяла дочь за руку:

– Тихо, милая. У нас у всех бывают подобные мысли. Ты не сама все придумала. Я скажу тебе больше: знаешь, какова одна из основных причин его ухода от нас? Папа очень боялся, что с тобой что-то случится и он не перенесет этого, солнышко. Он не мог представить себе жизнь без тебя. Он так любил тебя, милая, ты даже представить себе не можешь, и это было его слабостью. Если люди совершают какие-то поступки из-за любви, они должны быть вдвойне прощены. Он не мог видеть, что ты все хуже себя чувствуешь или даже еще хуже, чем просто хуже. Он решил уйти первым.

Следующим воскресным утром Шеп бросил несколько пледов на заднее сиденье машины. Поручив Глинис заботам Кэрол, он отправился в Берлин.

Он боялся натолкнуться на сопротивление. Не в его привычке было говорить отцу, как поступить, а пожилые люди не склонны к переменам. Устремившись на север, Шеп убеждал себя, что дом престарелых – не тюрьма. Вырвать собственного отца из их лап – не является нарушением закона. Однако это, безусловно, своего рода нарушение правил и потребует оформления множества документов, объясняющих отсутствие одного из подопечных. Надо сказать, чем в большей степени он нарушал установленные правила, тем большее удовольствие испытывал.

Администратору он сказал, что хотел бы забрать отца «на экскурсию». Она недовольно нахмурилась:

– Он так слаб. Да и погода отвратительная. Похоже, пошел снег.

– Не волнуйтесь, – заверил ее Шеп. – Там, куда я отвезу отца, очень и очень тепло.

Его преподобие дремал. Шеп пришел к выводу, что худоба отца очень кстати, его будет легче нести.

– Эй, папа, проснись, – прошептал он, нагнувшись к самому его уху.

Глаза мгновенно открылись и удивленно распахнулись еще шире, крепкие еще руки с неожиданной силой обхватили плечи сына, так же точно всего несколько дней назад Шеп поражался хватке Глинис.

– Шепард! – проскрипел старик. – А я уж боялся, что никогда тебя не увижу.

Шеп осторожно высвободился из его цепких объятий.

– Ш-ш-ш, слушай меня внимательно. Все должно выглядеть естественно. Персоналу я объяснил, что хочу забрать тебя на прогулку, ясно? Но прошу тебя, хорошо подумай, надо ли тебе что-то взять с собой? Дело в том, что я собираюсь в некотором смысле тебя похитить.

– Ты хочешь сказать – мы сюда не вернемся?

– Да. Тебя это смущает?

– Смущает? – Гэб вновь крепко обнял сына. – Видимо, Бог все-таки есть!

Шеп быстро собрал кое-какую одежду и выгреб пузырьки лекарств из тумбочки, сообщив попутно, что «прежде всего» они заедут в Элмсфорд.

Гэбриэль сел на кровати, свесив длинные тощие ноги.

– А как же Глинис? Ты хочешь, чтобы твой родной отец стал для нее воплощением одной из Десяти казней египетских? Ты же сам говорил, что мне запрещено приближаться к невестке. Ты предупреждал меня, что он способен ее убить.

– Си-дифф? Если говорить библейским языком, Глинис уже ближе нас всех к событиям, описанным в Откровении Иоанна Богослова. Ее дни сочтены, папа. Еще один источник инфекции не многим омрачит ее жизнь.

– Ты уверен?

– Я никогда раньше об этом не думал. Ты много раз сталкивался с этим в бытность священником. Ты можешь нам помочь. Мне необходим твой совет.

– Совет? Какой?

Шеп тяжело выдохнул:

– Как облегчить моей жене муки смерти.

По дороге в Нью-Йорк Шеп рассказал отцу, что они уезжают в Африку, отец отреагировал неожиданно по-деловому – он сообщил со свойственной Накерам практичностью, что, к сожалению, срок действия его паспорта истек. (Шеп объяснил, что есть одна фирма, способная уладить этот вопрос за день, естественно за определенное вознаграждение, и когда отец спросил: «Сколько?» – с улыбкой ответил, что ему все равно.) Вероятно, лето, проведенное в Кении, сделало Черный континент в глазах отца вполне привлекательным местом. И еще его совершенно не волновало, каким способом можно вырваться из «Твилайт Глене». Возможность обучаться хоровому пению он явно не считал большой удачей.

Шеп задумался, стоит ли прощаться с Берил. Когда он предложил перевести отца в государственную лечебницу в нескольких милях от города, она пришла в ярость; если же она узнает, что он собрался отвезти его в Африку, с сестрой и вовсе случится удар. Кроме того, она никогда не скрывала скептического отношения к идее Последующей жизни. Теперь она сможет избежать угрожающих счетов за дом престарелых, разъедающих семейный бюджет подобно ржавчине, и в то же время сохранить дом. Если это и можно считать весьма щедрым вознаграждением за более чем пренебрежительное отношение, то Шепу владение домом его детства представлялось скорее наказанием, чем благом.

Они несколько раз останавливались в пути. Шепу приходилось почти на руках относить отца в мужскую комнату на заправке, благо после схожего и достаточно продолжительного периода в жизни жены он стал виртуозом в таких вещах. Он оставлял отца наедине со своими проблемами и закрывал дверь кабинки, иначе Гэб непрерывно ворчал бы, что и тут не может побыть один. Отец немного преувеличивал свои способности справляться со всеми процедурами самому, а уж вопрос о том, чтобы нагнуться и натянуть пижамные штаны, однозначно требовал постороннего вмешательства. На Востоке считалось высшей степенью унижения увидеть гениталии отца, однако для Шепа это было просто обычной реальностью. У них обоих есть пенисы. Что же в этом такого!

Разумеется, на последнем отрезке пути через Северный Коннектикут большинство мест, где можно поужинать, было уже закрыто. Зловонный резкий запах заполнил все пространство в машине, и отец заплакал.

– Папа, – сказал Шеп, – я много месяцев был по локоть в дерьме, и не в переносном смысле. Я по-прежнему люблю свою жену, несмотря на то что мне пришлось смывать с нее много всякой дряни. Сейчас я взял на себя заботу о тебе, и вместо того, чтобы нанимать чужого человека подтирать тебе задницу, я лучше сделаю это сам. Тебе нечего стесняться. Единственное, кому должно быть стыдно, – это нам с Берил за то, что посмели свалить на чужих людей заботу о собственном отце.

Они добрались до Элмсфорда в час ночи. После пятнадцати часов, проведенных за рулем, Шеп должен был ощущать смертельную усталость. Однако благодаря внезапной возможности увидеть Пембу, воплотить, казалось, несбыточную мечту в реальность, он испытывал невероятный душевный подъем. Его движения были четкими, шаги пружинистыми, он вымыл отца и устроил его на диване в гостиной, поближе к ванной на первом этаже.

Поскольку Глинис еще спала, когда он встал воскресным утром, пришлось начать с Зака. Последнее время он был допущен сыном в «святая святых», поэтому вошел в его комнату и сел на кровать.

– Мы уезжаем в Африку, – сообщил он.

Оторвавшись от экрана компьютера, мальчик смотрел на отца невозмутимо, но с некоторой иронией. Он верил в идею Последующей жизни еще меньше Берил.

– Ого. И когда?

– Надо посмотреть на сайте авиакомпании, но, думаю, до конца недели.

Зак с интересом оглядел отца. Шеп открыто смотрел на сына, удовлетворенный тем, что оказался прав, грубые черты лица сына выправились, и в свои шестнадцать он выглядел почти красивым.

– Ты не шутишь?

– Нет. Лучше начинай паковать вещи. Но не бери слишком много. Даже если мы не сможем купить все необходимое на Пембе, то в Занзибаре отличный выбор в магазинах, а мы будем всего в получасе лета от Стоун-Тауна.

– И как надолго мы уезжаем в Африку?

– Я? Навсегда. А ты?.. Тут уж тебе решать. Когда тебе исполнится восемнадцать, станешь вольной птицей. Слушай, тебе все равно не нравилась эта новая школа.

– Я думал… – Зак облизал губы. – Я думал, только дети всегда хотят сотворить нечто сумасшедшее. А родители, напротив, сажают их перед собой и возвращают, ну… в реальность.

– Я был реалистом сорок девять лет, парень. Реальность – это то, что ты действительно делаешь. Кстати, на Пембе тоже есть Интернет. Я знал, для тебя это важно.

– А что, если я не захочу ехать?

– Ну… Ты можешь остаться с тетей Берил в доме дедушки в Берлине – это очень маленький город, ты же знаешь. Там тоже немного благ цивилизации, но только еще без пальм, океана и коралловых рифов. И еще там очень холодно. Кроме того, ты можешь пожить у тети Деб, только сразу готовься нянчиться с детьми и хотя бы прикидываться верующим. Еще есть тетя Руби, но она трудоголик, у которой не остается времени даже на мужчин, не говоря уже о великовозрастном племяннике. Бабушка из Тусона будет счастлива, если ты к ней переедешь, но ты сам всегда жаловался, что она сюсюкает с тобой, как с шестилеткой. А ей самой уже семьдесят три. Уверен, ее уже не переделать.

– Ты серьезно думал оставить меня родственникам?

– Нет, я серьезно думал взять тебя с собой в очаровательный уголок мира, где ты научишься ловить из каноэ рыбу, которая называется мтумбви. Нырять с аквалангом. Выучишь суахили. Будешь есть самые вкусные на свете манго и ананасы. И поможешь мне построить дом.

– Ты… ты просто чокнутый. Ты точно не сидишь на таблетках? Ничего не брал из маминых лекарств?

– Я так понимаю, ехать ты не хочешь, тогда можешь обратиться к социальным работникам и сообщить, что твой отец наркоман.

Зак никогда не понимал его шуток и выглядел обиженным.

– Сколько у меня есть времени подумать?

– Мне хватило времени, пока я ехал от Нижнего Манхэттена до Уэстчестера. Но была пятница, огромные пробки. Я дам тебе половину того времени.

– Значит, я должен решить, готов ли перевернуть все в своей жизни с ног на голову и «переехать в Африку», сегодня?

– Решения принимаются в долю секунды. Большую часть времени отнимает размышление.

– А как же мама? Она и так выглядит не очень. А в Африке – что там за врачи?

– У нас уже были первоклассные врачи.

– Я имею в виду, что она сказала?

– Именно это, – ответил Шеп, вставая, – я и собираюсь выяснить.

Он прилег на кровать и положил голову Глинис себе на живот.

– Как твой отец? – пробормотала она.

– Сама спросишь. Он внизу.

– Ты привез его в дом? – сонно спросила она. – Зачем? Разве это разрешено?

– Это возможно. Он же мой отец. Я хочу забрать его с собой.

– С собой? – Она вздохнула. Ее рука легла на его бедро, и этот жест показался ему восхитительно приятным. – Куда?

– Гну? – Он собрался с силами. – Помнишь, в прошлом году я спросил тебя, поедешь ли ты на Пембу? Я хочу сейчас задать тот же вопрос. На этот раз рак не сможет быть оправданием для отказа.

– М-м-м? – Она покрутила головой. Ее голова всегда была скрыта чалмой, и сейчас он залюбовался правильной формой ее черепа.

– Там тепло, – произнес он нараспев, в тон ее бормотанию. – Белые пляжи. Высокие деревья. Свежевыловленная рыба. И легкий ветерок с ароматом гвоздики.

– Подожди, – прервала она, открывая глаза. – Мне это не снится?

– Нет, это не сон. Я хочу забрать тебя на Пембу. Я хочу, чтобы мы улетели на этой неделе.

Она резко села:

– Шепард, ты в своем уме? Совсем не подходящее время вновь начинать разговор об Африке.

– Это единственное время, что у нас осталось для разговоров об Африке. У нас больше нет времени ни на что.

– Даже если я не начну принимать экспериментальный препарат, мне надо сделать еще пять процедур химиотерапии! Лечение могло быть уже позади, но со мной пока не все кончено.

– Нет. – Он коснулся ладонью ее щеки. – С тобой все кончено. – Он имел в виду только лечение и сам ужаснулся, какой подтекст услышал в собственных словах.

Она вывернулась и привстала.

– Ты тоже списываешь меня?

– Гну. Что с тобой происходит? Как ты полагаешь, что с тобой происходит?

– Безусловно, я очень тяжело больна, но последние несколько дней я чувствую себя лучше.

– Ты уже даже не можешь есть. У тебя нет стула. Ты не способна подняться по лестнице. Как ты полагаешь, что с тобой происходит?

– Прекрати! Ты жесток! Очень важно сохранять оптимизм, пытаться…

– А я считаю, что жестоко пытаться.

Она расплакалась:

– Вот увидишь, я справлюсь!

– Послушай, в этом нет твоей вины, – сказал он. – Такова судьба. Все эти разговоры в больнице о необходимости «бороться», «справиться», «победить». Конечно, ты прониклась этим духом соревнования. Но это не соревнование. Это не «сражение» с раком. Болезнь тела – не болезнь духа. И смерть, – он произнес это страшное слово мягко, но отчетливо, – не поражение.

Глинис действительно расцветала, испытывая сильную ненависть или злость, которую она с радостью выплеснула на мужа.

– Что ты знаешь? – почти прорычала она.

– Что я знаю?

Он помолчал минуту, собираясь с мыслями. С четверга он боролся с желанием принять сторону Кэрол. Он едва сдержался, чтобы не излить душу отцу, несмотря на то что путь был долгим, он сумел выдержать разговор с сыном сегодня утром. Он проигнорировал совет врача позвонить всем родственникам и друзьям – Петре, в Аризону. В результате у него ничего не получилось, он сообщил ей о поступке Джексона, умирая от страха, что все «слишком реально». Шепу казалось, что поделиться с кем-то раньше Глинис было бы «предательством».

– Гольдман просил меня не говорить тебе, – выпалил он. – Он просил меня сообщить всем, кроме тебя. Тогда твоя мама немедленно прилетела бы в Нью-Йорк, и сестры тоже. Друзья внезапно бы появились в доме, и каждый захотел бы произнести речь, ты эти речи терпеть не можешь и сразу бы все поняла. Гольдман хотел, чтобы все знали, но скрывали от тебя. Но ты ведь понимаешь? Я бы скорее согласился скрывать от всех остальных. Пошли они… Но не рассказать тебе – это такое неуважение. А я тебя уважаю. Возможно, последнее время по моему поведению этого и не скажешь, но я тебя очень уважаю.

Она встала на диване на четвереньки, словно была готова броситься на него и выцарапать глаза.

– Говори, что?

– Гольдман дал тебе три недели. – Она упала на подушки, но он не умолкал. – Сейчас это уже две с половиной. Может, я и не прав, и тебе лучше не знать, но так было бы нечестно по отношению ко мне. Я больше не могу держать все в себе – как результаты томографий. Они были ужасными, Глинис. Могу я и в этом признаться? Метастазы развиваются стремительно. Ох, начнем с того, сколько ты собиралась прожить? Год. Один год при таком диагнозе – стандартный показатель. Да, при наличии только эпителиоидных клеток можно было рассчитывать на три года, но лишь при постоянных процедурах химиотерапии. Но когда Хартнес обнаружил двухфазные клетки, твоя жизнь автоматически сократилась лишь до двенадцати последующих месяцев. Рубеж превышен почти на два месяца, мы и за это должны быть благодарны. А мне пришлось целый год жить с этим один на один, после того как ты сказала в офисе Нокса, что ни о чем не желаешь знать. Уходит Джексон, и моей первой мыслью было: жена ничего не должна знать. Я не смог ничего тебе рассказать. Мне было очень одиноко. Я устал быть один. У меня остались всего три недели в жизни, когда я могу не чувствовать себя одиноким. У нас меньше трех недель, чтобы уехать куда пожелаем, и мы так и поступим. Поэтому мы уезжаем на Пембу. Сейчас.

Он сказал ей, что это не бой. Никогда не было битвой. А если не было борьбы, нет и поражения. Он помог ей сорваться с крючка. Она могла прекратить поединок. Он лежал рядом с ней, как боевой трофей, и молил:

– Гну, ты ранена, но все еще дышишь.

Глинис пробормотала, уткнувшись в подушку:

– Хорошо, я сдаюсь.

Обхватив ее голову ладонями, он поднял ее и заглянул в глаза, будто удивляясь, что она все еще здесь, словно только его способность хранить секреты поддерживала в ней желание жить, которое сейчас должно исчезнуть.

– Что ж, отлично, – храбро заявила Глинис. – Мы едем на Пембу.

Она бросилась в его объятия, и Шепа охватило внезапное ощущение, что она этого хочет. Он крепко прижал ее к себе.

– Мне тоже надо многое сделать, Шепард, – сказала Глинис. – Я так многое хотела сделать, теперь все эти эскизы застряли у меня в голове.

– Не важно. – Он опустил обычные для таких случаев слова о том, что ее работы так изысканны, словно трехмерные. Времени было мало, комплименты могли ее утомить. – Я не настолько красноречивый оратор, чтобы объяснить причину, но просто знаю, что это не важно. Возможно, потому, что если ты сделаешь шаг назад… раз уж ты, и мы все, и все вокруг умрет, и весь мир, таинственным образом…

Она слегка взмахнула пальцами.

– Пух.

– Именно. Пух. Может, только то, что существует в твоем воображении, и важно? И по-настоящему реально? И так же прекрасно, как то, что ты вытворяла с металлом наверху.

Она поцеловала его:

– Спасибо.

– Знаешь, в фильмах… – Он буквально на ощупь искал верный путь. – Так бывает, что в середине кажется, будто действие замедляется. Я обычно выхожу в туалет или за попкорном. Но случается, что во второй половине происходит такой накал страстей, что ты готов разрыдаться, – и сразу забывается провальная середина, так ведь? Тебя уже не волнует, что события развивались медленно, а повороты сюжета были весьма неожиданными. А все потому, что действие тебя трогает, конец захватывает, и, когда все выходят из зала, ты говоришь, что это был хороший фильм и ты рад, что пошел. Понимаешь меня, Гну? – Он словно обещал ей. – Мы еще увидим счастливый конец.

Перед тем как он выскользнул из спальни, они уже почти смеялись, хотя трудно сказать, было ли обновленное чувство юмора Глинис связано со свободой отречения или мгновенным восстановлением.

Прежде чем спуститься вниз и заняться приготовлением завтрака на семерых, он постучал в дверь Зака. В щели появилось лицо сына с хитрым выражением глаз и надеждой на то, что дурманящее вещество, завладевшее разумом его отца, наконец прекратило свое действие.

– Твоя мама с нами. Так как? – спросил Шеп. – Что решил?

– Прошел всего час!

– И?.. После завтрака надо покупать билеты.

– Черт знает что. Но… Я не могу есть ту вегетарианскую дрянь, которую готовит тетя Берил. Я совсем не настроен, как это, впускать Иисуса в свое сердце, а бабушка всегда прижимает мою голову к своей груди, что ужасно неприлично. И я не… Ну, я не хочу расставаться с мамой. Так что, похоже, у меня нет выбора. В одном ты прав: если я расскажу о твоих планах социальным работникам, тебя точно арестуют.

– Поэтому нам надо действовать быстро, – усмехнулся Шеп. – Поспешим скрыться.

Слово «скрыться» было одним из любимых словечек Джексона. Тем не менее в определенной степени его свобода передалась и Кэрол, и она заявила, что в создавшейся ситуации не станет организовывать похороны, а он заметил, что ей и не стоит этого делать.

– Тебе не надо уладить вопрос с моей школой и все такое? – спросил Зак. – Получить разрешение?

– Возможно, и надо. Но я не собираюсь.

– Мы же не можем просто уехать.

– Сатрапы могут все. – По его блаженной хулиганской улыбке стало ясно, что дальнейшие возражения бесполезны.

Зак махнул рукой в сторону лестницы, ведущей вниз, где Хитер в очередной раз требовала хоть крошечку торта.

– А что делать с ними? Ты собираешься оставить их в доме? У меня возникают подозрения, что они и правда не собираются возвращаться в Виндзор-Террас.

Его сын был единственным, кто даже не пытался изобразить шок, услышав новость о Джексоне. Вполне понятно, что мальчик-хикикомори считал самоубийство прекрасной альтернативой жизни в самопроизвольном заточении в маленькой комнате. Редкие откровения Зака о том, что он с друзьями задумывался об «уходе», произнесенные вполне обыденным тоном, были для Шепа одним из поводов забрать сына с собой.

– Мы еще это не обсуждали, – признался Шеп. Как приятно иметь возможность бросить всю мебель. Владельцы квартир всегда связаны ответственностью, и Шеп, как человек, всю жизнь несший это бремя за других, подумал, что было бы приятно однажды все же его сбросить. Однако оставить семью Бурдина – совсем другое дело.

Он пришел к выводу, что решение не требует много времени, поэтому принимал его ровно столько, сколько потребовалось на то, чтобы добраться от первой ступеньки на втором этаже до последней на первом.

Хитер включила воду в раковине только для того, чтобы изобразить фонтан, и весь пол был залит водой. (С тех пор как они переехали в дом, ее поведение напоминало тихое безумие. Боль от потери отца выражалась в гиперреактивности и постоянных приступах обжорства. Шеп даже задумался, существует ли такой способ лечения, как антидепрессивный труд.) В данный момент Хитер напевала песенку из телевизионной рекламы Погачника: «Умелец, ах, мастер все может!», поворачивая при этом кран в разные стороны в такт мелодии. Это было невыносимо, более того, раздражало до крайности, но Шеп не мог попросить ее прекратить, как не мог и отказать еще в одном куске торта.

Флика с отсутствующим видом стояла поодаль, опершись на стул, словно манекен. Отец – вне всяких сомнений – был в ванной. Кэрол пыталась сделать вид, что готовит завтрак. Она поставила на стол упаковку хлопьев, не подав при этом ложки и посуду. Рядом, вместо бутылки молока, стоял тоник. Когда Шеп вошел, она застыла посреди кухни, словно собиралась что-то сделать, но никак не могла вспомнить, что же именно. Как карты памяти в его фотоаппарате, которые постоянно приходилось менять, карта памяти Кэрол была неспособна более сохранять информацию.

Он подвел ее к столу и усадил на стул. Она не выразила при этом никакого сопротивления. Сбой в работе, по счастью, был недолгим, и мозг восстановился, постепенно выдавая фразы, которые и следовало произнести в такой ситуации Кэрол Бурдине.

– Мы очень благодарны за то, что приютили нас на несколько ночей. Но мы не должны злоупотреблять… Может, гостиница… Девочки… Им надо вернуться в школу.

В ее словах не было эмоций, она произнесла их, словно робот.

Поэтому он решил проигнорировать сказанное.

– Глинис, Зак, отец и я уезжаем на остров Пемба, как только сможем забронировать билеты. Тебе с девочками лучше поехать с нами.

Поскольку все ожидали услышать совсем другое – «Нет, нет, прошу вас, чувствуйте себя как дома и оставайтесь сколько пожелаете», – ему удалось привлечь внимание. Легкое движение головы давало понять, что Кэрол все слышала. Затуманенный взгляд Флики тоже, казалось, чуть прояснился.

Кэрол захихикала, и ее смех больше напоминал икоту.

– Вы едете в Африку.

Монотонное бормотание на заднем плане: «Мастер может, потому что подмешивает в цемент немного своей любви, и дом получается на загляденье!» – звучало еще более абсурдно.

– Верно. Как и говорил Джексон, – Шеп решил позволить себе упомянуть имя друга, – вы, конечно, были уверены, что я никогда не уеду.

– Что ж, желаю хорошо провести время, – произнесла Кэрол как-то равнодушно и невыразительно.

– И вы тоже едете.

К ней вернулась способность мыслить здраво.

– Мы не можем. Флика… – уныло произнесла Кэрол.

– Я понимаю, СВД не даст нам покоя, но мы справимся.

– Там жарко.

– Холодные полотенца, вентиляторы. Кое-где и кондиционеры.

– Перелет. Давление.

– Ей просто необходимо будет чаще глотать. Она же умеет глотать.

– Лекарства.

– Интернет.

Их разговор был похож на игру в бадминтон. Каждый новый его довод был отбит игроком на стуле.

– Я еду на Пембу, – послышалось сбоку.

Кэрол повернулась к Флике:

– Мы не можем поехать в Африку.

Оторвавшись от стула, Флика пошла по кухне зигзагом, покачиваясь из стороны в сторону, цепляясь за стулья, стол и корзины для хранения овощей, но довольно ловко, напоминая при этом Джеффа Голдблума из ремейка фильма «Муха». Она оттолкнула Хитер от раковины, наполнила водой бутылку, выключила кран и вытерла слюну с подбородка махровым напульсником на запястье, затем стала прикреплять горлышко к канюле на животе с самодовольным выражением лица. Она будто говорила: «Видите? Что я сделала такого, чего нельзя сделать в Африке?»

У Шепа были небольшие сомнения, что в среду вечером Кэрол удалось бы представить неопровержимые доказательства, почему семнадцатилетняя девочка-инвалид с редким генетическим заболеванием не может жить на острове на другом конце света, где есть хорошо оборудованные клиники и китайские врачи, ни один из которых якобы не сможет справиться с болезнью, называемой «семейная вегетативная дисфункция». Сейчас же ее методичность и уверенность сменились полной растерянностью. Более того, у нее был такой вид, словно она была готова к побегу. Если она с легкостью сбежала в дом, что всего-то в тридцати милях от Уэстчестера, то единственным возражением Новой Кэрол на его предложение может быть только то, что Африка не так далеко, как ей хотелось бы. Избранная для отказа тактика во всем сослаться на медицинское обслуживание была совершенно точно ошибочной.

– Деньги, – сказала она. – У меня нет денег.

– Твое положение еще хуже, чем просто безденежное, – подтвердил Шеп. – Я пробежал глазами счета по кредитным картам, лежавшие у компьютера Джексона. Вот еще одна причина бросить все и сбежать. Кредиторы не будут преследовать тебя до побережья Занзибара. Кроме того, деньги есть у меня. Нам всем хватит до конца дней при условии, что мы будем экономить. Местные живут на пару долларов в день. Мы можем себе позволить тратить пять.

Кэрол неотрывно смотрела на пачку хлопьев, видимо пытаясь представить, какой суммой он располагает, что так уверен в успехе.

– Папа хотел бы, чтобы мы уехали, – вмешалась Флика.

– Она права, – кивнул Шеп. – Оставь организацию похорон на родителей Джексона, так всем будет лучше. И поверь мне, поскольку я знал его не хуже, чем ты: ни один памятник на могилу не порадовал бы его больше, чем твой отъезд. Если последующая жизнь, с маленькой буквы, существует, он узнает, что ты забрала детей и уехала на Пембу.

– …Но идет следствие, процесс…

– Инцест? – весело спросила Хитер. – Моя подруга Фиона сказала, что в их семье был инцест!

Еще один повод уехать из этой страны. Он спросил:

– У тебя лично есть вопросы по поводу случившегося?

Она медленно покачала головой.

– Так почему тебя беспокоит следствие?

– Мама, я еду с ними. – Флика говорила твердо и уверенно, крепко держась при этом за столешницу и продолжая лить воду в трубку дренажа. – Едете вы с Хитер или нет.

Флика виртуозно манипулировала людьми, испытывающими чувство вины, так она годами добивалась от родителей желаемого. Теперь она могла получить нечто более серьезное, чем разрешение не делать домашнюю работу по математике.

Осталось написать еще одно приглашение – для людей, которые не могут прийти на вечеринку, но которых ты очень хочешь видеть и вновь просишь об одолжении. Когда Шеп рассказал о Пембе и пригласил к ним присоединиться, Амелия была совершенно не готова бросить все: друзей, работу, любимого мужчину. Она была немного смущена, и он постарался быть с ней предельно откровенным.

– Твоя мама умирает, милая, и она знает об этом. Сейчас у тебя единственный и последний шанс проститься с ней. Может быть, хоть сейчас вы сможете обойтись без взаимных упреков.