Текст книги "За век до встречи"

Лайза Джуэлл
За век до встречи

Эта книга посвящается Амелии, Эви, Мие и Джой – четырем самым прелестным девочкам, которых я знаю.

1

1983

Тот день и вместе с ним новая глава в жизни Элизабет Дин начались в безбожную рань в Веймуте, продолжились холодом и ветреной сыростью Ла-Манша и увенчались поездкой через весь Гернси, после которой Элизабет и родителям пришлось еще долго подниматься пешком по длинному каменистому склону, в конце которого виднелся мрачный каменный дом с серыми стенами и темными окнами. Дом был большим и высоким и стоял на заросшем хвойным лесом утесе. Его фасад выходил к морю. Позади дома не было даже сада.

Увидев дом вблизи, Элизабет подумала, – но не сказала вслух, – что в нем наверняка водятся привидения и что она ни за что не согласится провести в нем больше одной ночи.

– Это моя мама, ее зовут Арлетта, – сказал отчим. – А это – Элизабет или Лиззи, как мы ее обычно зовем.

– Когда она хорошо себя ведет, – добавила Элисон, мать Элизабет.

– Да, – подтвердил Джолион. – Когда она хорошо себя ведет. А когда плохо, тогда она снова превращается в Элизабет. – Он взъерошил падчерице волосы, сжал пальцами плечо, и девочка поморщилась. Опустив голову, она разглядывала пол, выложенный искусно подогнанными одна к другой коричневыми и красными плитками, но не квадратными, а в форме неправильных звезд. О том, что рано или поздно ей придется приехать в этот дом, Элизабет узнала еще две недели назад, в самый канун Рождества, когда раздался отравивший ей все праздники телефонный звонок. Две недели назад Элисон и ее бойфренд Джолион усадили девочку в гостиной и объяснили, что его мать, – женщина по имени Арлетта Лафолли, о существовании которой Элизабет даже не подозревала, – грохнулась с лестницы в своем доме на Богом забытом острове под названием Гернси и что-то себе сломала и что ее лечащий врач настойчиво рекомендовал, чтобы в ближайшее время с ней пожил кто-то из родственников.

Кто и за какими закрытыми дверями решил, что единственным выходом из положения будет как можно скорее отправиться на Гернси всей семьей, так и осталось неизвестным, но решение было принято, и уже в середине января Элизабет пришлось покинуть аккуратный кирпичный коттедж в пригороде Фарнема в Суррее (это был единственный дом, который она знала) и переехать на остров, чтобы прожить как минимум три месяца с совершенно незнакомой старухой. Так, во всяком случае, говорила ей мать.

– Элизабет, – сказал Джолион, – поздоровайся с Арлеттой.

Элизабет очень старалась не ежиться, но в доме с привидениями это было невероятно трудно – особенно когда мамин бойфренд крепко держит тебя за плечо и знакомит с кошмарно старой женщиной, чьи хрупкие косточки ни с того ни с сего решили испортить тебе жизнь. В конце концов она все-таки набралась храбрости и подняла взгляд на стоящую перед ней старуху, но не раньше, чем с некоторым удивлением заметила, что та обута в ярко-красные шелковые туфли, украшенные шелковыми же розами в тон. Отметила она и изящные лодыжки, обтянутые черными кружевными колготками, однако главным сюрпризом оказалась роскошная шуба из переливающегося норочьего меха, подол которой доставал Арлетте до середины голеней. Над плотно застегнутым воротником шубы Элизабет увидела лицо – округлое и пропорциональное, но какое-то маленькое. На этом лице выделялись совсем не старческие розовые губы и ясные серые глаза, прикрытые подкрашенными голубоватыми тенями ве́ками. На голове Арлетты была шапка-пирожок из такой же шоколадно-коричневой норки. В колеблющемся свете свечей тускло поблескивали небольшие бриллиантовые сережки. Во всяком случае, Элизабет решила, что это именно бриллианты: вряд ли кто-нибудь стал бы носить простые стекляшки с такой дорогой шубой.

Элизабет сглотнула.

– Здрасьте, – выдавила она пересохшим горлом.

Леди в норковой шубе наклонилась так, что ее лицо оказалось вровень с лицом девочки.

– Здравствуй, Элизабет. Я много о тебе слышала.

По выражению ее лица было невозможно понять, слышала ли она много хорошего или, наоборот, плохого, однако мгновение спустя ее черты смягчились, и Арлетта улыбнулась. Элизабет робко улыбнулась в ответ и сказала:

– Мне ужасно нравятся ваши туфли, мэм.

– Я вижу, у тебя прекрасный вкус, – заметила Арлетта. – А теперь входите и грейтесь. К вашему приезду я растопила камин.

Элизабет и ее мать переглянулись. Элисон уже встречалась с Арлеттой два года назад, когда она и Джолион только начали встречаться. Тогда она отозвалась о матери бойфренда как о женщине своеобразной, язвительной и не слишком приятной. «Такую лучше не злить», – добавила она, делясь с дочерью своими впечатлениями. Ей даже не пришло в голову, что когда-нибудь им с Элизабет, возможно, придется жить с Арлеттой в одном доме. Скорее всего, она и вовсе забыла, что когда-то описывала мать сожителя именно в таких выражениях, но Элизабет не забыла ничего. Она отлично помнила слова матери и заранее вооружилась решимостью выдержать все, что может обрушить на ее голову «своеобразная» леди, которую лучше не злить, но пара алых шелковых туфель в один миг заставила ее позабыть о своих страхах.

Да, алые шелковые туфли… Даже на ногах пожилой леди они смотрелись чрезвычайно нарядно. В свое время Элизабет пришлось долго ходить на самые разные внешкольные танцевальные занятия и кружки́, прежде чем мать купила ей первые по-настоящему красивые туфли. Теперь у нее были и узкие лодочки из кожи телесного цвета с шелковыми завязками для балета, и туфли на массивных, прочных каблуках для фламенко и джаза, но ни одной пары из красного шелка у Элизабет не было. Несомненно, подумала она сейчас, человек, способный купить такие великолепные туфли, просто обязан быть хотя бы наполовину приличным.

И она смело прошла за Арлеттой в комнату, куда вела высокая дверь с веерным витражным окном над притолокой.

– Здесь, конечно, немного сыровато, – сказала Арлетта. – К сожалению, я не заходила в эту комнату с… в общем, довольно долгое время. А открыть окно нельзя из-за холода снаружи.

Элизабет огляделась по сторонам и обняла себя за плечи, стараясь сдержать дрожь. Комната была с высокими потолками и почти пустая; отделанные деревянными панелями стены и немногочисленные предметы мебели с прямыми гранями и острыми углами тоже не создавали ощущения уюта. И мебель, и обшивка стен были выдержаны в коричневых тонах. Единственным ярким пятном был огонь в камине, возле которого они все и уселись на обитом декоративной тканью диванчике.

Пока взрослые говорили о только что совершенном ими путешествии, о том, что грузовое такси запаздывает, о погоде и о сломанной ноге Арлетты (по коридору она шла, опираясь на изящную резную тросточку и заметно прихрамывая), Элизабет поднялась с дивана и подошла к окну. Стекла в старинных свинцовых переплетах показались ей толстыми, словно иллюминаторы в подводной лодке капитана Немо. Серые от пыли тюлевые занавески выглядели так, словно их не стирали с тех пор, как был построен этот дом. За окном, куда ни посмотри, простиралось пустое, серое море, и Элизабет, украдкой вздохнув, вернулась к огню, чувствуя, как промозглая сырость и холод комнаты пробирают ее до костей, а запах дыма и давно не использовавшейся мебели впитываются не только в ее пальто, но и в кожу.

– Мы захватили тепловентиляторы, – сказал Джолион, потирая озябшие руки. – Когда грузовое такси наконец приедет, мы сразу включим их на полную мощность. – Его голос звучал почти весело, словно он хотел подбодрить Элизабет и ее мать, но им обеим было совершенно ясно, что два дешевых тепловентилятора вряд ли сумеют справиться с холодом и сыростью, давно ставшими хозяевами в доме, где было слишком много необитаемых комнат.

– А потом, – добавил Джолион с мужеством отчаяния, – я взгляну, что там с отоплением.

Арлетта бросила на сына взгляд, который показался Элизабет откровенно пренебрежительным.

– В этом нет необходимости, – заметила она. – В ближайшие несколько недель погода улучшится и станет не такой холодной: в конце концов, не зря же мимо Гернси протекает Гольфстрим. А отопление… Пока ты разберешься, что с ним не так, пока найдешь человека, который согласится прийти и починить его, причем за такую сумму, от которой у тебя глаза на лоб полезут, настанет лето и в доме снова станет тепло. Ну а пока можно топить камины, они есть почти в каждой комнате. Главное, одеваться как следует, держаться двух-трех комнат и, конечно, не забывать про напитки. Нужно согревать себя не только снаружи, но и изнутри.

Тебе хорошо говорить, подумала Элизабет, с завистью поглядев на роскошную шубу и меховую шапку Арлетты. Наверное, медведю на Северном полюсе холоднее, чем тебе.

Элизабет разместили в комнате на втором этаже, оклеенной выгоревшими обоями в зеленую и голубую вертикальную полоску («Ни дать ни взять – старая мужская пижама», – подумала она.). Три небольших окна в свинцовых переплетах выходили на море. Здесь было еще холоднее, чем внизу, и когда девочка выдыхала, пар клубился у нее перед самым лицом подобно бесплотному духу.

Ее кровать стояла у дальней от окон стены. Она была сделана из какого-то очень тяжелого, облицованного темным шпоном дерева и застелена не слишком дорогим на вид пуховым одеялом в голубом пододеяльнике. Поверх двух тонких как галеты подушек сидел облезлый кролик, связанный из голубой шерсти. Вид у него был такой, словно его бросили здесь умирать. Глядя на эту кровать, Элизабет невольно вспомнила, на чем она спала дома. В Фарнеме у нее была полуторная металлическая кровать, выкрашенная в белый цвет (порошковая покраска!), с завитушками и шишечками, отлитыми из прозрачного перспекса[1]1
  Перспекс – один из видов органического стекла. (Здесь и далее – прим. переводчика.)


[Закрыть]. Элисон купила ей эту кровать на десятилетие: «Ведь ты стала больше почти в полтора раза!» Полуторным было и одеяло, заправленное в белоснежный, расшитый розовыми бутонами пододеяльник, а наволочка на подушке была отделана кружевами. Каждое утро, прежде чем отправиться в школу, Элизабет рассаживала на этой подушке всех своих игрушечных медвежат. Перед отъездом она попросила маму захватить с собой и кровать, если она, конечно, поместится в кузов грузового такси, но Элисон виновато улыбнулась и сказала:

– Прости, дорогая, но кровать придется оставить. Но не волнуйся, она никуда не денется. Когда мы вернемся, она будет на прежнем месте, и ты снова сможешь в ней спать. Не думаю, что за три месяца ты ее перерастешь.

И Элизабет пришлось смириться.

Поставив на пол свой рюкзачок, девочка с трудом расстегнула окоченевшими пальцами пряжку и нащупала внутри своего любимого медвежонка. Потянув игрушку за уши, Элизабет вытащила ее из недр рюкзачка, в который она перед отъездом уложила книги, блокноты и игры, надеясь скрасить с их помощью скуку утомительного восьмичасового пути. Уткнувшись лицом в мягкий коричневый плюш, Элизабет вдохнула исходящий от медвежонка сухой, сладковатый запах оставшегося где-то за тридевять земель дома и почувствовала, как у нее заныло сердце. Не отрывая лица от медвежьего живота, она оглядела холодную, по-спартански скудную обстановку комнаты, бросила взгляд на бесконечную, серую, как застывший бетон, равнину моря за окном, а потом решительно подошла к кровати, схватила уродливого вязаного кролика, открыла форточку и зашвырнула его как можно дальше в холодную, блеклую пустоту.

2

Только в середине февраля, – спустя почти пять недель после переезда и через десять дней после того, как было восстановлено отопление, – между Элизабет и Арлеттой состоялся первый по-настоящему содержательный разговор. Они столкнулись в прихожей, когда Элизабет махала на прощание рукой своей новой лучшей подруге Белле и ее матери, которые привезли ее в особняк на утесе после чаепития в своем доме в Сент-Питерс-Порте. Элизабет все еще улыбалась, когда, обернувшись, увидела Арлетту, которая стояла на нижней ступеньке лестницы, опираясь на трость. На сей раз, правда, она была не в шубе, а строгом черном платье с плиссированной юбкой, белым муслиновым воротничком и укороченными рукавами. Благодаря изящным лодыжкам и тонкой талии, Арлетта выглядела так, словно сошла со страницы модного журнала за пятьдесят пятый или даже пятидесятый год.

Спустившись с последней ступеньки с помощью трости, с которой она теперь не расставалась, Арлетта внимательно посмотрела на Элизабет.

– Кто это был? – спросила она.

Элизабет ответила не сразу. Ей хотелось убедиться, что адресованный ей вопрос не содержит никакого подвоха.

– Белла, – сказала она наконец.

– Белла?.. – переспросила Арлетта, слегка приподняв подведенную бровь. – Кто такая Белла?

– Моя лучшая подруга.

– Вот как? – Лицо пожилой леди слегка прояснилось. – У тебя есть лучшая подруга? Уже?

Элизабет с гордостью кивнула.

– Что ж, – заметила Арлетта, – в таком случае я могу за тебя не беспокоиться. Ты не пропадешь. Идем, – добавила она, снова поворачиваясь к лестнице. – Я только что приготовила какао, и мне хотелось бы выпить его вместе с тобой.

– О’кей, – приветливо сказала Элизабет и последовала за Арлеттой, которая медленно поднималась по ступенькам. На первом же лестничном пролете пожилая леди остановилась, чтобы перевести дух.

– Знаешь, – сказала она, – когда-то я ходила в ту же школу, что и ты сейчас. Кстати, совсем забыла – как она теперь называется?

– Школа Лурдской Богоматери.

– Ах да, верно!.. Не знаю только, при чем тут Лурдская Божья Матерь, но… Когда я там училась, она называлась Школой Святой Анны и состояла из одной-единственной комнаты, в которой помещались все ученики от четырехлеток до одиннадцатилетних. – Она мягко улыбнулась и снова двинулась вверх по лестнице. – Знаешь, сколько мне лет? – спросила Арлетта, снова останавливаясь на середине лестничного марша.

Элизабет кивнула.

– Знаю. Вам восемьдесят четыре.

Арлетта слегка нахмурилась.

– Кто тебе сказал?

– Джолион?.. – шепотом отозвалась Элизабет. Она не была уверена, что это – правильный ответ.

– Гм-м… – Арлетта наморщила нос и продолжила подниматься по ступенькам.

– А вам действительно восемьдесят четыре? – решилась спросить Элизабет, когда они медленно шли по коридору верхнего этажа.

– Да, – коротко ответила Арлетта, остановившись, но не обернувшись. – Да, мне уже восемьдесят четыре. Откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы ты думала, будто я несколько моложе, ну да ладно…

С этими словами она толкнула дверь своей комнаты и придержала за ручку, пропуская Элизабет вперед.

– Входи же, дорогая, – произнесла она с ноткой нетерпения в голосе.

Через порог Элизабет шагнула со странным чувством. До этого момента она была уверена, что никогда, никогда не попадет в эту комнату, а если и попадет, то когда-нибудь в будущем, скажем, после того, как Арлетта умрет от старости. Но что-то вдруг произошло – и вот она стоит, трепеща, на пороге таинственного нового мира.

И этот новый мир ни капли ее не разочаровал.

Комната Арлетты оказалась самой красивой из всех, в которых ей приходилось бывать.

В затейливой медной жаровне багрово светились и потрескивали угли. Резной камин в готическом стиле был снабжен боковыми скамьями, обтянутыми темно-красным бархатом. На каминной полке – на бежевой салфетке, кружевная кайма которой свисала красивыми фестонами, – стояли многочисленные фотографии в серебряных рамках, на которых были запечатлены молодые мужчины и женщины, какие-то военные и младенцы, а также пожилые люди со старомодными, чопорными прическами. Пол был застелен чем-то ворсистым, мягко пружинившим под ногой, на окнах висели розовые шелковые занавески с блестящей атласной каймой, с кистями внизу и складчатыми ламбрекенами наверху. Стены были оклеены обоями с изображением крупных, словно присыпанных серебристой сахарной пудрой красных роз, обвивавших шпалеры из тонкой зеленой сетки. Колпак торшера в углу был похож на старомодный кринолин из тонкого золотистого атласа, обшитый лентами и стеклярусом. То здесь, то там стояли кофейные столики, освещенные лампами с абажурами из стекла цвета персика или сливы. А еще в комнате было полным-полно вещей, описать которые можно было только словами, которых Элизабет пока не знала: шантильи, шени́ль, шанда́лы и шинц.

– Садись. – Арлетта жестом показала на небольшой стульчик с резными завитками на ножках и позолоченной спинке, и Элизабет со всеми предосторожностями опустилась на синее бархатное сиденье, подсунув ладони под себя. Арлетта налила какао из серебряного чайника в тонкую розовую чашку с золотыми розами. В ее комнате был и небольшой кухонный уголок, в котором помещались газовая плитка, компактный холодильник, электрический мармит, посудный шкафчик и несколько буфетных полок, уставленных старинным фарфором и бокалами для соков и десертов. Рядом со стулом, на который уселась Элизабет, стоял на бронзовых ножках зеленый кожаный шар, раскрывавшийся вдоль экватора. Внутри, в мягких гнездах, разместилось с полдюжины изящных графинчиков и сверкало целое созвездие рюмок и фужеров из ограненного хрусталя, а на небольшом возвышении покоились серебряные щипцы.

Возле кровати Арлетты (на четырех столбах и с пологом!) Элизабет увидела огромных размеров кресло со скамеечкой для ног, развернутое в сторону телевизора с «усатой» антенной наверху.

Иными словами, комната вмещала буквально все, что могло понадобиться ее обитательнице для того, чтобы согреться, развлечься, перекусить, выспаться и побаловать себя глоточком джина. Неудивительно, что и Элизабет, и ее родители видели Арлетту довольно редко. Неудивительно, что ее почти не заботило состояние других комнат. Здесь, в своем роскошном будуаре с отличным видом из окна, она могла пребывать в тепле и комфорте столько, сколько позволял запас продуктов, спиртного и угля для жаровни.

– Знаешь, – проговорила Арлетта, передавая Элизабет чашку с золотыми розами, – за последние десять лет ты – первый человек, который навестил меня в моей комнате.

Элизабет посмотрела на нее, но ничего не сказала.

– Да, – кивнула Арлетта, – я живу в этом доме одна с тех самых пор, как умер отец Джолиона. Совершенно одна, – повторила она. – Сама по себе.

Элизабет показалось, что она должна сказать что-нибудь сочувственное, но пока она подыскивала слова, лицо Арлетты дрогнуло, и пожилая леди широко улыбнулась.

– И это просто замечательно! – Она вдруг осеклась, улыбка исчезла с ее лица. – Как бы там ни было, – продолжила она мгновение спустя, – я рада, что теперь ты тоже живешь здесь, хотя без этой сладкой парочки я могла бы спокойно обойтись. – Арлетта бросила взгляд на дверь, слегка пожала плечами и едва заметно вздрогнула от отвращения, которое вполне могло быть и непритворным. – Не в обиду будь сказано…

Элизабет сочла нужным улыбнуться, чтобы показать: она нисколько не обижается.

– Откровенно сказать, я вовсе не хотела иметь ребенка, – продолжала Арлетта самым светским тоном, и Элизабет, не сумев скрыть своего удивления, вскинула на нее глаза.

– Джолион… он появился на свет почти случайно. В мое время еще не было столько противозачаточных средств. Я, впрочем, была не глупа и прекрасно знала все способы, чтобы избежать неприятностей. Я измеряла себе температуру, вела графики и таблицы, но…

Элизабет слегка поджала губы. Она не понимала, о каких графиках и таблицах идет речь, но продолжала молчать, сосредоточившись на том, чтобы удержать широкую сверху и узкую снизу чашку на крохотном блюдце.

– Мы все так поступали, – рассказывала Арлетта. – В те годы, я имею в виду. Все девушки. Мы были молоды, мы получали от жизни огромное удовольствие, и никто из нас не хотел тратить драгоценное время на то, чтобы нянчиться с ребенком. Ведь дети – такая обуза! Я успешно решала эту проблему в течение целых восьми лет, а это, должна тебе сказать, серьезное достижение. А потом – бац! Ребенок! Буквально за два дня до моего тридцать четвертого дня рождения! Ну, раз уж он оказался у меня внутри, тут уж я ничего не могла поделать. Мне оставалось только надеяться, что у меня будет девочка, но… – Она вздохнула, непроизвольно прижав кончики пальцев к основанию шеи. – В общем, это оказалась не девочка. Это был он. Джолион. – Она снова содрогнулась. – Правда, мой покойный муж, мистер Лафолли, был в восторге. Как же, сын!.. Продолжатель рода, носитель фамилии!.. Что касается меня, то я в ту пору думала только о том, что́ мне делать с… в общем, как мне справиться с, так сказать, продуктами физиологии. Разумеется, у меня была няня, но она работала только днем, так что после семи вечера я могла рассчитывать только на себя. Уф-ф!.. – Арлетта усмехнулась и медленно поднесла к губам свою чашку. Ее руки совершенно не дрожали, и Элизабет даже подумала, что она совсем не похожа на восьмидесятичетырехлетнюю старуху. Скорее – на крепкую пятидесятилетнюю женщину, которая лишь немного поблекла от постоянного сидения в четырех стенах.

– В общем, должна признаться честно: ты очень заинтересовала меня, заинтересовала с того самого момента, когда я узнала, что Джолион встречается с молодой вдовой, у которой есть ребенок. И не просто ребенок, а маленькая девочка! Откровенно говоря, мне не верилось, что Джолион сможет стать для девочки нормальным отцом. Да и для мальчика, если на то пошло… С ним вообще довольно трудно – с самого начала он жил только ради самого себя. Этот его крайний эгоизм… Похоже, Джолион все-таки пошел в меня. – Арлетта сухо усмехнулась. – Но, как ни странно, он очень к тебе привязался, и меня разобрало любопытство. И вот ты здесь, в моем доме… Должна признаться, что ты понравилась мне чуть не с той самой минуты, когда я тебя увидела. – Она улыбнулась и окинула Элизабет внимательным взглядом. В ее глазах плясали какие-то непонятные искорки. – Можно я буду звать тебя Бетти? Ты не против?

– Бетти?

– Да. Когда я была молодой, всех Элизабет называли Бетти. Или Бет. Сокращенно. Но чаще – Бетти… – Она покачала головой. – Мне почему-то кажется, что имя Бетти очень тебе подходит.

Бетти?.. Элизабет попыталась мысленно примерить новое имя к себе и в конце концов пришла к выводу, что оно ей, пожалуй, нравится. Оно казалось более веселым, чем официальное Элизабет, и в то же время было куда лучше, чем Лиззи (в ее представлениях так могли звать только совсем маленьких, шести-восьмилетних девчонок, а ей уже исполнилось десять).

– Хотела задать тебе еще один вопрос… – Арлетта поднялась на ноги и двинулась куда-то в угол комнаты. – Как ты относишься к старым фотографиям? Тебе нравится их рассматривать?

Элизабет кивнула. Она действительно очень любила старые фото.

– Я почему-то так и подумала. – Арлетта привстала на цыпочки и сняла с полки несколько переплетенных в кожу альбомов. – Вот здесь я храню свои старые снимки. Взгляни…

Элизабет послушно раскрыла первый альбом, а Арлетта тем временем поставила на патефон большую черную пластинку и осторожно опустила на нее иглу. Раздалось негромкое шипение, потом зазвучало фортепиано, в жаровне стрельнул уголек, а от раскрытого альбома поднялся легкий запах сухого старого картона. В воздухе витал густой аромат восковых свечей, а на горле Арлетты таинственно поблескивала старинная брошь в форме раскинувшей крылья бабочки, и Элизабет вдруг почувствовала, как ее наполняет нечто незнакомое и необычное, такое, с чем она еще никогда не сталкивалась. И это было очень приятно, хотя голова у нее слегка кружилась, а мускулы непроизвольно подергивались, точно наэлектризованные. Так произошло ее первое знакомство с роскошью, или, точнее, с тем, что в разные годы называли «шик», «глянец», «гламур» и другими подобными словами.

Дом, в котором Элизабет жила в Суррее, был современным и совсем обыкновенным. Ее мать ходила на работу в джинсах и блузках поло. И даже по праздникам, когда Элисон и Джолион отправлялись в хороший ресторан, она просто меняла джинсы на брюки, а на шею надевала золотую цепочку. Косметикой Элисон почти не пользовалась, делала перманент (как она говорила – для экономии времени), слушала по вечерам «Радио-1» и обожала футбол. Элисон была красива, но никто бы не назвал ее шикарной женщиной. И до сегодняшнего дня Элизабет тоже не представляла, что такое настоящая роскошь. Она восхищалась платьями Одри Хепберн в фильме «Моя прекрасная леди», любила бывать в ювелирном отделе универмага в Гилфорде и притворяться, будто выбирает бриллиантовое колье или еще что-то в этом роде, но то, с чем она столкнулась сейчас, было другим. В этой комнате, где таяли короткие январские сумерки и звучали аккорды Третьей симфонии Чайковского, Элизабет медленно переворачивала листы старого фотоальбома, словно страницы жизни пожилой леди, и сама не заметила, как погрузилась в ностальгию по временам, которых никогда не видела.

В этой комнате Элизабет Дин превратилась в Бетти.