Текст книги "Кошмарная клиника"

Глава пятая

– Просто ничего не понимаю, – сказал Клаус, что говорил нечасто.

Вайолет кивнула и произнесла фразу, которую тоже говорила не так-то часто.

– Боюсь, эту загадку нам не решить.

– Пиетрисикамоллавиадельрехиотемексити, – выговорила Солнышко. Слово это она произнесла до сих пор только однажды. Значило оно нечто вроде «Должна признаться, я не имею ни малейшего понятия о том, что происходит». В первый раз младшая из Бодлеров произнесла его, когда ее только что принесли домой из родильного дома, где она появилась на свет, и она глядела на брата с сестрой, склонившихся над ее кроваткой. На сей раз она сидела в недостроенном крыле больницы, где работала, и глядела на брата с сестрой, которые пытались догадаться, что имел в виду Хэл, говоря о сникетовских пожарах. Если бы я находился с ними рядом, то рассказал бы им длинную и страшную историю о мужчинах и женщинах, которые вступили в когда-то благородную организацию, а в результате жизнь их оказалась загублена алчным человеком и равнодушной к истине газетой. Но дети были совсем одни, и от той истории у них осталось лишь несколько страничек из квегмайровских записных книжек.

Наступил вечер, и бодлеровские сироты, проработавшие весь день в Хранилище Документов, постарались устроиться в недоконченной части больницы со всем возможным, я бы сказал, комфортом, если бы о комфорте вообще могла идти речь. Вайолет нашла несколько электрических фонариков, с помощью которых строители работали в темных углах, но когда она приладила их так, чтобы осветить окружающее, они осветили лишь его неприглядность. Клаус подобрал несколько больших тряпок, которыми маляры прикрывали пол, чтобы не заляпать его краской, но когда он завернулся в них и закутал сестер, тряпки нисколько не спасали от безжалостно резкого ледяного ветра, задувавшего за пластикат, прибитый к доскам. Солнышко накрошила зубами несколько фруктов из вазы Хэла, чтобы сделать на обед что-то вроде фруктового салата, но с каждой съеденной горстью нарезанных фруктов становилась нагляднее вся неуместность житья в таком неуютном уединенном месте. Но если детям было ясно, каким грязным, холодным и неподходящим было их новое жилье, то все остальное яснее не делалось.

– Мы хотели использовать Хранилище Документов для того, чтобы узнать побольше о Жаке Сникете, – сказала Вайолет, – но, кажется, в результате узнаем больше только о самих себе. Как вы думаете, что написано про нас в досье, о котором упоминал Хэл?

– Не знаю, – отозвался Клаус. – Не думаю, чтобы и Хэл это знал. Он ведь сказал, что не читает бумаг.

– Сиирг, – произнесла Солнышко, что означало «Я побоялась его расспрашивать».

– Я тоже, – призналась Вайолет. – Нам нельзя привлекать к себе внимание. В любой момент Хэл может узнать, что нас разыскивают как убийц, и нас потащат в тюрьму, прежде чем мы успеем что-нибудь разведать.

– Один раз мы выбрались из тюремной камеры, – заметил Клаус, – но вряд ли это получится снова.

– Я подумала, если нам удастся просмотреть страницы из записных книжек Дункана и Айседоры, – сказала Вайолет, – мы найдем там ответы на наши вопросы. Только записи их очень трудно разобрать.

Клаус нахмурился и повертел туда-сюда обрывки страниц, как будто складывал кусочки головоломки.

– Гарпун разодрал их в клочья, – сказал он. – Послушайте, что пишет Дункан: «Жак Сникет работал в Г.П.В., что означает Группа…», а дальше на середине фразы разорвано.

– А на этой странице, – подхватила Вайолет, беря в руки страничку, о которой я даже и думать не хочу, – написано:

 
И перед объективом, и перед толпой
Предпочитает Сникет всегда стоять спиной.
 

Видите – рифмованное двустишие, наверное, его написала Айседора.

– А на этом клочке стоит «квартира», – продолжал Клаус, – и еще изображено что-то вроде половины карты. Возможно, речь идет о квартире, где мы жили у Джерома и Эсме Скволор.

– Не напоминай, – Вайолет содрогнулась при мысли о всех злоключениях, пережитых в доме номер 667 на Мрачном Проспекте.

– Рабейв, – Солнышко показала на еще один обрывок.

– Тут два имени, – подтвердила Вайолет. – Одно – Аль Фонкут.

– Это который написал ту противную пьесу, в которой Граф Олаф заставил нас участвовать, – напомнил Клаус.

– Да, знаю, но второе имя мне незнакомо: Ана Грамма.

– Ну, раз Квегмайры расследовали злодейский умысел Графа Олафа, это может быть кто-то из его помощников.

– Вряд ли крюкастый, – усомнилась Вайолет, – и не лысый с длинным носом. Ана – не мужское имя.

– Может, оно принадлежит одной из на-пудренных женщин, – предположил Клаус.

– Орландо![1]1
  Персонаж комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь», где девушка переодевается юношей


[Закрыть] – выкрикнула Солнышко, что означало «Или тот, который не то мужчина, не то женщина».

– Или кто-то, кого мы еще не встречали. – Вайолет вздохнула и перешла к следующему листку. – Эта страница цела, но тут только длинный список дат. Получается, как будто нечто происходило каждые три месяца.

Клаус взял самый маленький обрывок и показал сестрам. Глаза его за стеклами очков сделались очень грустными.

– Здесь стоит только одно слово: «пожар», – произнес он тихо, и все трое Бодлеров повесили головы. С каждым словом у людей что-то связано, то есть у них возникает подсознательная ассоциация, а попросту говоря, определенные слова заставляют вас думать о каких-то определенных вещах, даже если вам этого не хочется. Так, слово «пирог» вызывает в памяти ваш день рождения. А слова «тюремный надзиратель» могут напомнить о человеке, которого вам давно уже не приходилось видеть. Слово «Беатрис» вызывает в моей памяти волонтерскую организацию, которая погрязла в коррупции, а слово «полночь» напоминает мне о том, что я должен побыстрее писать эту главу, пока я не утонул. У Бодлеров было множество подсознательных ассоциаций со словом «пожар», и все до одной неприятные. Слово это навело детей на мысль о Хэле, который упоминал про сникетовские пожары, когда они днем работали в Хранилище Документов. Слово «пожар» напомнило им также о Дункане и Айседоре Квегмайрах, чьи родители и брат Куигли погибли во время пожара. И, конечно же, слово «пожар» вызвало в их памяти пожар, который уничтожил их дом и с которого начались злополучные странствия, приведшие их в недостроенное крыло больницы. Дети сидели, прижавшись друг к другу, закутанные в тряпье, и думали обо всех пожарах в их жизни и обо всем, что рождало подсознательные ассоциации, и чувствовали, как холод сковывает их снаружи и изнутри.

– В том досье должны содержаться ответы на все загадки, – сказала наконец Вайолет. – Необходимо выяснить, кем был Жак Сникет и почему у него была такая же татуировка, как у Графа Олафа.

– И почему его убили, – добавил Клаус, – и еще раскрыть тайну букв Г.П.В.

– Мы! – сказала Солнышко, что значило «И надо узнать, почему в досье есть наша фотография».

– Мы должны найти это досье, – заключила Вайолет.

– Сказать легче, чем сделать, – возразил Клаус. – Хэл специально нас предупредил, чтобы мы не трогали бумаг, с которыми не работаем, а он все время рядом с нами в Хранилище.

– Значит, надо придумать какой-то способ, – заключила Вайолет. – А сейчас постараемся выспаться как следует, чтобы утром встать бодрыми и попробовать завладеть документом «сникетовские пожары».

Клаус и Солнышко кивнули и постарались устроить из тряпок подобие постели, Вайолет погасила один за другим фонарики, и трое Бодлеров проспали, прижавшись друг к другу, остальную часть ночи, насколько это было возможно на грязном полу, под порывами холодного ветра, продувавшего их столь неподходящее жилье. Утром они позавтракали остатками фруктового салата, перешли в достроенную половину здания, осторожно спустились по бесконечным ступеням мимо динамиков и запутанных планов, и, когда добрались до Хранилища, Хэл был уже там и отпирал шкафы ключами из своей большой связки. Вайолет с Клаусом тут же принялись раскладывать информацию, которая поступила ночью через лоток, а Солнышко тут же пустила в ход зубы, сосредоточившись на тех шкафах, которые следовало открыть. Но мысли Бодлеров были сосредоточены не на сортировке разных документов, не на запертых шкафах с разными папками, а на одном-единственном досье.

Почти ко всему на свете применимо выражение «легче сказать, чем сделать», ко всему, кроме «Клара украла у Карла кларнет», – это сделать легче, чем сказать. Но каждый раз, как жизнь напоминает вам, что легче сказать, чем сделать, вас это огорчает. Водворяя бумагу, содержавшую информацию о каракатице, в шкаф под буквой «М» (Моллюски), Вайолет сказала себе: «Сейчас я пройду по проходу „С“ и посмотрю Сникета», но Хэл был уже тут как тут, стоял в проходе «С» и расставлял изображения Собачьих ошейников, и Вайолет не удалось сделать то, что собиралась. Убирая перечень наперстков разного типа в шкаф под буквой «П» (Предохранение пальцев), Клаус сказал себе: «Сейчас пойду по проходу „П“ и поищу Пожары». Но к этому времени Хэл тоже успел перейти туда и отпирал шкаф, чтобы привести в порядок биографии знаменитых Польских поваров. Солнышко же, орудуя зубами, чтобы открыть один из запертых шкафов в проходе «Б», в то же время думала, не здесь ли находится нужный им документ на букву «Б» (Бодлеры). Но когда наконец после ленча замок был сломан и младшая из Бодлеров открыла дверцу, она увидела, что шкаф абсолютно пуст.

– Ноль, – сказала она, когда дети собрались в проходной комнате на короткий фруктовый перерыв.

– У меня тоже, – сказал Клаус. – Да и как тут завладеешь документом, когда Хэл вечно торчит рядом.

– Может, нам просто попросить его самого найти для нас досье? – предложила Вайолет. – В обыкновенной библиотеке нам помогла бы библиотекарь, а в Хранилище Документов, вероятно, следует просить Хэла.

– Спрашивайте у меня что угодно, – сказал Хэл, открывая дверь в проходную комнату, – но сперва я у вас кое-что спрошу. – Он подошел поближе и ткнул пальцем в один из фруктов. – Это слива или хурма? Зрение у меня, боюсь, уже не то, что прежде.

– Слива, – ответила, подавая ему сливу, Вайолет.

– А-а, прекрасно, – Хэл оглядел сливу, проверяя, нет ли пятен. – Я как раз не в настроении есть хурму. Так в чем состоит ваш вопрос?

– Нас интересует один документ, – осторожно начал Клаус, не желая вызвать у Хэла подозрения. – Я знаю, что документы читать не полагается, но, если нам это очень нужно, нельзя ли сделать исключение?

Хэл откусил кусочек сливы и нахмурился.

– Зачем вам читать именно этот документ? Дети должны читать веселые книжки с яркими картинками, а не официальную информацию из Хранилища Документов.

– Но нам нужна именно официальная информация, – вмешалась Вайолет, – а мы так заняты раскладыванием бумаг, что не успеваем их читать. Поэтому мы и надеялись взять одну из них с собой и почитать дома.

Хэл покачал головой.

– Канцелярская работа – самое важное, что мы делаем в нашей больнице, – сурово ответил он. – Вот почему бумаги разрешено выносить из Хранилища только по особо важным причинам. Например…

Но Бодлерам не суждено было узнать, какой пример собирался привести Хэл, – его прервал, голос, шедший из динамика. «Внимание!» – произнес голос, и дети повернули головы к маленькому квадратному ящичку. – «Внимание! Внимание!»

Трое детей, испуганные и потрясенные, уставились друг на друга, а потом на стену, где висел динамик. Это не был голос Бэбс. Он был неясный и к тому же скрипучий, но он не был голосом Зава Человеческими Ресурсами. Этот голос Бодлеры слышали везде, где бы ни оказывались, независимо от того, где они жили и кто пытался их защитить. И хотя дети слышали его много-много раз, они все равно не могли привыкнуть к его издевательским интонациям. Казалось, будто обладатель голоса рассказывает шутку, последняя реплика в которой до ужаса жестока. «Внимание!» – произнес тот же голос, но сиротам не нужно было напоминать о внимании, когда они слышали гадкий голос Графа Олафа.

– Бэбс ушла в отставку, – сказал голос, и дети так и видели перед собой бессердечную улыбку, какая всегда появлялась на лице Олафа, когда он лгал. – Она решила заняться спортивными прыжками и начала с прыжков из окон. Меня зовут Маттатиас, и теперь я тут босс и Зав Человеческими Ресурсами. Я провожу полную ревизию всех до единого служащих больницы и начинаю прямо сейчас. На этом все.

– Ревизия! – хмыкнул Хэл, доедая сливу. – Чепуха какая. Лучше бы закончили строить другую половину здания, чем зря время на ревизии тратить.

– В чем состоит ревизия? – спросила Вайолет.

– Да являются и разглядывают вас, – пренебрежительно сказал Хэл и отправился назад в Хранилище. – Давайте-ка вернемся к работе. Надо расставить уйму информации.

– Сейчас идем, – пообещал Клаус. – Я еще не кончил есть яблоко.

– Хорошо, только поскорей.

Как только Хэл покинул комнату, Бодлеры с тревогой и испугом воззрились друг на друга.

– Он снова нас разыскал, – тихонько, чтобы не расслышал Хэл, произнесла Вайолет. Она почти не слышала своих слов, так громко стучало у нее от страха сердце.

– Видимо, он знает, что мы здесь, – согласился Клаус. – Поэтому и проводит ревизию – чтобы нас найти и захватить.

– Сказать! – выпалила Солнышко.

– Кому же мы скажем? – отозвался Клаус. – Все считают, что Графа Олафа нет в живых. Они не поверят трем детям, если те заявят, что он замаскировался Маттатиасом, новым Завом Человеческими Ресурсами.

– В особенности если их фотографии помещены на первой странице «Дейли пунктилио» и к тому же они разыскиваются за убийство, – добавила Вайолет. – Нет, наш единственный шанс – раздобыть сникетовское досье и посмотреть, нет ли там фактов, позволяющих привлечь Олафа к суду.

– Но бумаги из Хранилища выносить нельзя, – напомнил Клаус.

– Значит, мы их прочтем прямо здесь.

– Это легче сказать, чем сделать, – заметил Клаус. – Мы даже не знаем, под какой буквой его искать, а Хэл будет с нами весь день.

– Ночь! – выпалила Солнышко.

– Правильно, Солнышко, – похвалила ее Вайолет. – Хэл проводит тут весь день, но на ночь уходит домой. Когда стемнеет, мы прокрадемся сюда из недостроенного крыла. Это единственный способ раздобыть досье.

– Ты кое-что забываешь, – остановил ее Клаус. – Хранилище Документов на ночь закрывается крепко-накрепко. Хэл, как ты помнишь, сам запирает все шкафы.

– Я об этом не подумала, – призналась Вайолет. – Одну отмычку я могу изобрести, но не уверена, что у меня хватит времени изобрести отмычки ко всем шкафам.

– Дишью! – проговорила Солнышко, желая сказать нечто вроде «А у меня уходит несколько часов на то, чтобы открыть зубами один шкаф!»

– Без ключей нам документа не добыть, – подытожил Клаус, – а без него не победить Графа Олафа. Что же нам делать?

Дети вздохнули и глубоко задумались, глядя прямо перед собой. И пока они так глядели, они увидели предмет, который подал им идею. Предмет был маленький, круглый, с яркой блестящей кожицей, и дети поняли, что это хурма. Но они знали: если у кого-то зрение уже не то, что прежде, он может принять хурму за сливу. Бодлеровские сироты сидели и смотрели на хурму, и у них созревал план, как обмануть кое-кого, чтобы он принял одну вещь за другую.

Глава шестая

Это не рассказ о Лемони Сникете. Бессмысленно рассказывать сникетовскую историю, поскольку происходило все очень давно и никто уже не может ничего изменить. Поэтому единственной причиной моих, я бы сказал, записей на полях может служить желание сделать книгу еще более невыносимой, жуткой и неправдоподобной, чем она уже есть. Нет, это рассказ о Вайолет, Клаусе и Солнышке Бодлер и о том, как они нашли кое-что в больничном Хранилище Документов, что полностью перевернуло их жизнь и до сих пор вызывает у меня мурашки, когда я остаюсь ночью один ТОЧКА. Но если бы в книге речь шла обо мне, а не о трех детях, которым скоро встретится некто, кого они надеялись больше никогда не видеть, я бы задержался на минуту и поведал вам о поступке, совершенном мною много лет назад, но до сих пор тревожащем мою совесть. Сделать это было необходимо, но это был некрасивый поступок, и даже теперь, стоит мне только вспомнить о нем, внутри у меня все сжимается от стыда. Я могу в этот момент чем-то наслаждаться – гулять по верхней палубе судна, или любоваться в телескоп северным сиянием (aurora borealis), или входить в книжный магазин и ставить написанные мною книжки на самую верхнюю полку, чтобы никто не соблазнился купить и прочесть их, – но неожиданно я вспоминаю о том давнем поступке и задаю себе вопрос: «Было ли это действительно необходимо? Было ли абсолютно необходимо красть у Эсме Скволор сахарницу?»

Похожие муки совести испытывали и бодлеровские сироты в тот вечер, когда заканчивали дневную работу в Хранилище. Каждый раз, как Вайолет ставила какой-то документ на соответствующее место, она трогала свою ленту в кармане и ощущала трепет в желудке при мысли о том, что затевают они с братом и сестрой. Клаус вынимал стопку бумаг из корзины, стоявшей перед лотком, по которому поступала информация, но вместо того чтобы снять скрепки и положить их в чашечку, он сжимал их в руке, ощущая трепет в желудке при мысли о штуке, которую он и сестры собираются сыграть с Хэлом. Едва Хэл поворачивался к детям спиной, Клаус передавал скрепки Солнышку. Младшая из Бодлеров тоже начинала ощущать трепет при мысли о нечестном способе, с помощью которого они собирались возвратиться в Хранилище ночью. К тому времени как Хэл начал запирать на ночь шкафы ключами, висевшими у него на длинной петле, у троих Бодлеров уже накопилось в желудке столько трепета, что им впору было бы участвовать в Фестивале Трепетных Желудков, если бы таковой состоялся в округе в тот день.

– Абсолютно необходимо это делать? – тихо спросила Вайолет, обращаясь к Клаусу, когда все трое выходили вслед за Хэлом из Хранилища в проходную комнату. Вайолет достала из кармана ленту и хорошенько разгладила ее, чтобы не было узлов. – Это некрасивый поступок.

– Знаю, – ответил Клаус и протянул руку, чтобы Солнышко отдала ему скрепки. – У меня в желудке все дрожит, когда я думаю об этом. Но это единственный способ заполучить досье.

– Олаф, – мрачно проговорила Солнышко. Она хотела сказать «Раньше, чем Маттатиас заполучит нас». И едва она закончила фразу, как в динамике раздался скрипучий голос Маттатиаса.

– Внимание! Внимание! – сказал голос, и Хэл с Бодлерами устремили взгляды на квадратный ящичек. – Говорит Маттатиас, новый Зав Человеческими Ресурсами. Инспекции на сегодня закончены, но продолжатся завтра.

– Какая чепуха, – пробормотал Хэл, кладя на стол связку ключей, Бодлеры посмотрели друг на друга, а потом на ключи. Маттатиас тем временем продолжал:

– Кроме того, если у кого-то в больнице имеются ценные вещи, попрошу принести их в кабинет Человеческих Ресурсов на хранение. Спасибо.

– Моя ценная вещь – очки. – Хэл снял с носа очки. – Но я не собираюсь их туда относить. Чего доброго, я их тогда вообще больше не увижу.

– Да, вполне возможно, – Вайолет покачала головой, дивясь такой наглости со стороны Маттатиаса, иначе говоря «попытке украсть ценные вещи у работников больницы в дополнение к бодлеровскому наследству».

– И потом, – Хэл улыбнулся детям и потянулся за пальто, – никто не собирается у меня ничего красть. Вы – единственные, кого я вижу в больнице, и я вам полностью доверяю. Да, где же мои ключи?

– Вот они, – сказала Вайолет, и трепет у нее в желудке усилился. Она протянула ему свою ленту, которая теперь была завязана петлей, чтобы напоминать веревочную.

С ленты свисали многочисленные скрепки, которым Солнышко, когда Хэл на нее не смотрел, успела придать разную форму, пустив в ход острые зубы. Получилось нечто похожее на хэловскую связку ключей, правда в той же мере, в какой лошадь похожа на корову или женщина в зеленом платье на сосну. Вряд ли кто-нибудь, взглянув на ленту с прицепленными к ней изжеванными металлическими скрепками, принял бы их за связку ключей, – разве что зрение у него было уже не то, что прежде. Дети ждали, пока Хэл, прищурившись, рассматривал то, что держала перед ним Вайолет.

– Это – мои ключи? – с сомнением спросил Хэл. – Мне казалось, я их клал на стол.

– Нет-нет, – быстро ответил Клаус, заслонив собой стол, чтобы Хэл не заметил настоящих ключей, – они у Вайолет.

– Вот они, – проговорила Вайолет, то приближая связку, то отодвигая, чтобы Хэлу было еще труднее разглядывать их. – Давайте я положу их прямо к вам в карман?

– Спасибо, – сказал Хэл, когда Вайолет опустила связку в карман его пальто. Он поглядел на Бодлеров, в его глазках светилась благодарность. – Вот вы и снова помогли мне. Зрение мое, знаете ли, уже не то, что прежде, я рад, что могу довериться таким милым волонтерам. Доброй ночи, детки. Увидимся завтра.

– Доброй ночи, Хэл, – отозвался Клаус. – Мы тут съедим еще по фрукту.

– Не испортите себе аппетит перед обедом, – посоветовал Хэл. – Сегодня ожидается холодный вечер, не сомневаюсь, ваши родители приготовили вкусный горячий;ужин.

Хэл с улыбкой закрыл за собой дверь, и дети остались одни, со связкой настоящих ключей от Хранилища Документов. Ощущение трепета в желудках не проходило.

– Когда-нибудь, – тихо проговорила Вайолет, – мы извинимся перед Хэлом за то, что сыграли с ним такую шутку, и объясним, почему нарушили правила. Мы поступили некрасиво, хотя это и было необходимо.

– И съездим в лавку «Последний Шанс», – подхватил Клаус, – и объясним хозяину, почему нам пришлось убежать.

– Твисп, – твердо сказала Солнышко, что означало «Но не раньше, чем заполучим документ, раскроем все тайны и докажем нашу невиновность».

– Ты права, Солнышко, – со вздохом согласилась Вайолет. – Давайте начнем. Клаус, попробуй подобрать ключ к двери в Хранилище.

Клаус кивнул и пошел с ключами к двери. Не очень давно, когда Бодлеры жили у Тети Жозефины на берегах озера Лакримозе, Клаус оказался в ситуации, когда ему пришлось в страшной спешке подбирать ключ к запертой двери. И с тех пор он очень преуспел в этом деле. Клаус взглянул на замок, скважина которого была очень узкой, потом на связку ключей, на которой имелся один узкий ключ, – и вот дети уже стояли в Хранилище и всматривались в полутемные проходы между шкафами.

– Я запру дверь изнутри, – сказал Клаус. – На тот случай, чтобы никто ничего не заподозрил, если вдруг войдет в проходную комнату.

– Например, Маттатиас, – содрогнувшись, проговорила Вайолет. – В микрофон он сказал, что на сегодня прекращает инспекцию, но я уверена, что на самом деле он все еще рыщет по больнице.

– Вейпи, – заметила Солнышко, что означало «Тогда поторопимся».

– Начнем с прохода «С», – предложила Вайолет. – Со Сникета.

– Правильно. – И Клаус запер дверь.

Найдя проход «С», дети двинулись вдоль шкафов, читая наклеенные на них этикетки, чтобы понять, который надо отпереть.

– Саксифраге[2]2
  Род хвойных


[Закрыть] тире Сауна, – прочел вслух Клаус. – Это значит, что слова, находящиеся по алфавиту между Саксифраге и Сауной, стоят в этом шкафу. Это бы подходило, если бы нам был нужен Самолет или Саркофаг.

– Или Саранча, – подхватила Вайолет. – Пошли дальше.

Дети двинулись дальше. Звук шагов отдавался от низких потолков.

– Сказка тире Скарабей, – прочел Клаус. Солнышко и Вайолет помотали головами, и все трое пошли дальше.

– Седло тире Секретарь, – прочла Вайолет. – Никак не дойти.

– Калм, – проговорила Солнышко, что означало «Я читаю неважно, но, по-моему, тут написано Секвойя и Селезенка».

– Молодец, Солнышко, – Клаус одобрительно улыбнулся. – Опять не то, что надо.

– Сентиментальность тире Сердцебиение, – прочла Вайолет.

– Сердцеед тире Серебро, – прочел Клаус, идя дальше по проходу.

– Сигнализация тире Силуэт.

– Симпатия тире Синяк.

– Скамья тире Скиталец.

– Слава тире Смеркаться.

– Снадобье тире Снисхождение.

– Сновидение тире Собрание.

– Сонет тире Специальность.

– Стой! – закричал Клаус. – Мы проскочили! Сникет должен быть между Снадобьем и Снисхождением.

– Ты прав. – Вайолет вернулась назад. – Меня совсем запутали все эти трудные слова. Я даже забыла, что мы ищем. Вот: Снадобье тире Снисхождение. Будем надеяться, что досье находится здесь.

Клаус осмотрел замок и уже с третьей попытки подобрал к нему ключ из связки.

– Он должен быть в нижнем ящике, – сказал он, – ближе к Снисхождению. Сейчас посмотрим.

Бодлеры посмотрели. Слово «снисхождение» означает «сжалиться над кем-нибудь, не наказывать слишком жестоко». По соседству есть сколько угодно слов в алфавитном порядке, и дети нашли их в большом количестве. Тут было слово «снимать», имевшее не одно значение – и брать внаем, и сдирать, и фотографировать. Тут был закон Снелля, который гласит, что луч света, проходящий из одной однородной среды в другую, имеет постоянное соотношение между синусом угла падения и синусом угла преломления. И Клаус это уже знал. Имелась информация об изобретателе сникерсов, которого Вайолет очень уважала. Но они не нашли ни одной бумаги со словом «Сникет». Дети, разочарованные, вздохнули, задвинули ящик, и Клаус запер шкаф.

– Попробуем проход под буквой «Ж» – Жак, – предложила Вайолет.

– Ш-ш-ш, – прошипела Солнышко.

– Нет, Солнышко, – мягко возразил Клаус. – Я не думаю, что нам подходит буква «Ш». С какой стати Хэл держал бы Жака Сникета под буквой «Ш»?

– Ш-ш-ш, – продолжала настаивать Солнышко, показывая при этом на дверь. И тогда старшие Бодлеры сразу сообразили, что неправильно ее поняли. В другой раз Солнышко, говоря «ш-ш-ш», могла иметь в виду нечто вроде «Я думаю, стоит поискать нужный нам документ в проходе "Ш"». Но тут она скорее хотела сказать: «Тихо. По-моему, кто-то входит в проходную комнату Хранилища Документов».

И впрямь – Бодлеры прислушались и услыхали какие-то странные цокающие шажки, как будто кто-то ступал на очень тонких ходулях. Шаги приближались, приближались, затем прекратились. Дети затаили дыхание и услыхали, что дверь в Хранилище затряслась, словно кто-то пытался ее открыть.

– Может, это Хэл, – прошептала Вайолет. – Пытается отпереть дверь скрепкой.

– А может быть, Маттатиас, – шепнул Клаус. – Ищет нас.

– Сторож, – прошептала Солнышко.

– Неважно, – сказала Вайолет, – кто бы он ни был, скорее бежим к проходу «Ж».

Бодлеры на цыпочках прокрались к проходу «Ж» и быстро пошли по нему, читая этикетки на шкафах.

– Жабо – Жаворонок.

– Жадность – Жажда.

– Это тут! – прошептал Клаус. – Жак должен быть рядом с Жакерией[3]3
  «Жакерия» происходит от слова «Жак». Так французские аристократы презрительно называли крестьян.


[Закрыть] и Жалюзи.

– Будем надеяться, – проговорила Вайолет.

Дверь опять затряслась. Клаус поспешил выбрать ключ из связки и отпереть шкаф. Дети выдвинули верхний ящик в поисках слова «Жак». Насколько знала Вайолет, «жалюзи» означало шторы из пластинок на окнах. А Жакерия, насколько знал Клаус, означала крестьянские восстания во Франции в 1358 году. И опять-таки между этими словами нашлось еще много информации о Жаккаре, банкире Наполеона III, о говорящем попугае Жако из лесов Экваториальной Африки, о жакете – короткой верхней женской одежде в талию, но Жака там не было.

– «Пожар»! – шепнул Клаус, закрывая и запирая шкаф. – Бежим к проходу «П»!

– И поскорее, – добавила Вайолет. – Похоже, кто-то пытается взломать замок.

И правда. Бодлеры на миг замерли и услышали негромкое царапанье в той стороне, где находилась дверь, как будто в скважину засунули что-то длинное и тонкое и пытаются отомкнуть замок. Вайолет знала еще с той поры, как они жили у Дяди Монти, что работа с отмычкой занимает довольно много времени, даже когда отмычка сделана одним из лучших в мире изобретателей. Тем не менее дети постарались быстро, насколько это возможно на цыпочках, перебежать в проход «П».

– Пакость – Палаццо[4]4
  Дворец (ит.).


[Закрыть].

– Памятник – Паника.

— Парис[5]5
  Один из героев «Илиады» легендарного древнегреческого поэта Гомера.


[Закрыть] – Патология[6]6
  Ненормальность.


[Закрыть].

– Пейзаж – Перчатки.

– Пищик – Последний день Помпеи.

– Здесь!

И опять Бодлеры подобрали соответствующий ключ, а потом соответствующий ящик и затем соответствующую папку. Что касается картины «Последний день Помпеи», то художник имел в виду извержение Везувия, в результате которого город Помпеи оказался погребен под пеплом и Лавой. Пищик – это такая дудочка, с помощью которой охотники приманивают птиц, и визгливый звук, раздававшийся за дверью, очень походил на писк дудочки. Дети лихорадочно искали слово «Пожар», но между Пищиком и Последним днем Помпеи не было ничего, имеющего отношение к пожару.

– Что нам делать? – спросила Вайолет, в то время как дверь опять затрясли. – Где еще он может стоять?

– Давайте подумаем, – сказал Клаус. – Что говорил Хэл про досье? Мы знаем, что оно касается Жака Сникета и пожара.

– Прем! – высказалась Солнышко. Означало это «Но мы уже смотрели на Сникета, на Жака и на Пожар».

– Должно быть что-то еще, – проговорила Вайолет. – Мы должны найти этот документ. В нем наверняка содержится важнейшая информация о Жаке Сникете и Г.П.В.

– И о нас, – добавил Клаус. – Не забывайте об этом.

Дети уставились друг на друга.

– Бодлеры! – прошептала Солнышко.

Без дальнейших разговоров сироты бросились к проходу «Б», пробежали мимо шкафа Бабочка-Бавария, Бактерия-Балет и Бамбук-Баскервиль, остановились около Бат Мицва-Борщ. Пока от дверей шел визжащий звук, Клаус перепробовал девять ключей, прежде чем отпер шкаф, и там, между еврейской церемонией совершеннолетия девочек и вкусным русским супом, дети нашли папку, помеченную «Бодлеры».

– Здесь, – сказал Клаус, вынимая ее из ящика трясущимися руками.

– Что там? Что там говорится? – в возбуждении спрашивала его Вайолет.

– Смотрите, – сказал Клаус, – снаружи есть примечание.

– Читай, – сказала Солнышко отчаянным шепотом, потому что дверь начала страшно сотрясаться на петлях. Видимо, попытки стоявшего за дверью потерпели неудачу.

Клаус приподнял папку повыше, чтобы прочесть при тусклом освещении: «Все тринадцать страниц сникетовского досье забраны из Хранилища Документов для официального расследования». Клаус поднял голову, и сестры увидели у него за стеклами очков слезы в глазах.

– Вот когда, наверное, Хэл видел наши фотографии – когда вынимал папку и отдавал для официального расследования. – Клаус уронил папку на пол и в полном отчаянии сел рядом. – Тут ничего нет.

– Нет есть! – возразила Вайолет. – Глядите!

Бодлеры посмотрели на раскрывшуюся папку и увидели один-единственный листок.

– Страница тринадцать, – продолжала Вайолет, глядя на цифру, напечатанную в углу страницы. – Ее, наверное, не взяли случайно.

– Вот почему так важно скреплять скрепкой бумаги, объединенные одной темой, даже когда складываешь их в одну папку, – сказал Клаус. – Но что там написано?

Раздалось продолжительное «кря-я-як», и дверь Хранилища с громким «бум» слетела с петель и, словно в обмороке, грохнулась на пол огромной комнаты. Однако дети на обратили на это ни малейшего внимания. Вайолет, Клаус и Солнышко сидели и глядели на тринадцатую страницу досье, пораженные увиденным до такой степени, что даже не прислушивались к странным неровным шажкам, – вторгшийся в комнату уже ступал по проходам вдоль шкафов.