Текст книги "Кошмарная клиника"

Тринадцатая страница бодлеровского досье не изобиловала информацией: одна фотография, прикрепленная скрепкой, и над ней надпись, напечатанная на машинке. Но порой достаточно одной фотографии и одной фразы, чтобы автор этой книги плакал, пока не уснул, годы спустя после того, как был сделан снимок. Или чтобы трое детей сидели и безотрывно глядели на страницу, как будто на ней была напечатана целая книга.

На снимке четверо людей стояли перед зданием, которое Бодлеры узнали мгновенно. Это был дом номер 667 по Мрачному Проспекту, где они короткое время жили у Джерома и Эсме Скволор, пока дом не сделался еще одним ненадежным пристанищем, в котором оставаться стало опасно. Первым на снимке был Жак Сникет, он смотрел на фотографа и улыбался. Рядом, отвернувшись от камеры, стоял мужчина – лица его не было видно, только одна из рук, в которой он сжимал блокнот и перо, как будто был писателем или журналистом. Дети не видели Жака Сникета с тех пор, как он умер, а писателя, судя по всему, не видели никогда. Но рядом с этими двумя людьми стояли еще двое, кого дети не чаяли больше видеть. Упрятанные в длинные пальто, замерзшие, но со счастливыми лицами стояли родители Бодлеры.

«Основываясь на фактах, обсуждаемых на странице девять, – гласила надпись над снимком, – эксперты подозревают, что в пожаре, скорее всего, уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно».

Глава седьмая

– Вот уж не думала, что доживу до этого дня, – проговорила Вайолет и опять устремила взгляд на тринадцатую страницу. Родители Бодлеры тоже глядели на нее, и ей на миг показалось, что сейчас отец выступит из фотографии и скажет: «Привет, Эд. Ты где была?» Эд – сокращение от Томаса Алвы Эдисона, одного из величайших изобретателей всех времен, и Эдом называл Вайолет только отец. Но на снимке он, конечно, не шевельнулся, а только стоял и улыбался перед домом 667 по Мрачному Проспекту.

– Я тоже, – сказал Клаус, – не думал, что мы еще увидим наших родителей. – Он вгляделся в мамино пальто. Во внутреннем кармане мама обычно держала карманный словарик и доставала всякий раз, как ей встречалось незнакомое слово. Поскольку Клаус был великий любитель чтения, мама пообещала когда-нибудь отдать ему словарик, и сейчас ему показалось, что мама вот-вот сунет руку во внутренний карман пальто и протянет ему маленькую книжечку в кожаном переплете.

– И я тоже, – повторила за ними Солнышко. Она смотрела на улыбающихся родителей, и ей вдруг вспомнилась, впервые со дня пожара, песенка, которую мама с отцом пели вместе, когда Солнышку приходило время ложиться спать. Песня называлась «Мясник»[7]7
  Существуют фильм и книга под таким названием.


[Закрыть], и родители пели ее поочередно, мама высоким голосом с придыханием, а отец низким и глубоким, как пароходная сирена. Песня как нельзя лучше убаюкивала Солнышко, и ей было уютно и не страшно в своей детской кроватке.

– Наверно, фотография сделана давно, – заметила Вайолет. – Смотрите, какие они тут молодые. Даже еще без обручальных колец.

«На основании фактов, обсуждаемых на странице девять, – снова прочел Клаус вслух фразу, напечатанную над фотографией, – эксперты подозревают, что в пожаре, скорее всего, уцелел один человек, однако местонахождение оставшегося в живых неизвестно». Клаус остановился и посмотрел на сестер.

– Что это значит? – спросил он еле слышным голосом. – Кто-то из наших родителей жив?

– Так-так-так! – раздался знакомый издевательский голос, и дети услышали, как странные неровные шажки направляются прямо к ним. – Смотрите, кто тут у нас!

Бодлеровские сироты настолько были ошарашены своей находкой, что совсем забыли про неизвестную личность, которая взломала замок в Хранилище Документов. И теперь, подняв головы, они увидели высокую тощую фигуру, идущую по проходу «Б» ТОЧКА. Эту особу они видели совсем недавно и надеялись никогда больше не видеть. Можно дать разные определения этой особе, включая «подружка Графа Олафа», «бывшая опекунша бодлеровских сирот», «шестой по важности городской финансовый советник», «бывшая обитательница дома 667 по Мрачному Проспекту» и еще ряд определений, слишком скверных, чтобы быть напечатанными в книге. Но накрашенный рот прорычал имя, которое она предпочитала всем другим:

– Я – Эсме Джиджи Женевьев Скволор, – представилась Эсме Джиджи Женевьев Скволор, хотя Бодлеры, как ни старайся, и без того не могли ее забыть. Она встала перед Бодлерами, и они сразу поняли, почему шаги ее были такими странными и неуверенными. С тех пор как дети ее знали, Эсме Скволор всегда была рабыней моды, что в данном случае означает «одевалась в невероятно дорогие и часто невероятно нелепые наряды». Этим вечером на ней было длинное пальто, сшитое из меха большого количества животных, убитых самыми неприятными способами; в руке она держала сумочку, имевшую форму глаза, точь-в-точь как татуировка на левой щиколотке у ее дружка. Еще на ней была шляпа с вуалью, падавшей ей на лицо, как будто она сморкалась в черный шелковый платок, а потом забыла убрать его, а на ногах – туфли с каблуками-стилетами. Стилет – это небольшой, с тонким лезвием нож наподобие кинжала, каким мог бы пользоваться карнавальный актер либо убийца. Слово «стилет» иногда употребляют для описания женских туфель на очень высоких и узких каблуках. Но в данном-то случае речь шла о паре туфель с настоящими тонкими ножами вместо каблуков. Стилеты были обращены вниз, так что с каждым шагом Эсме вонзала каблуки в пол Хранилища Документов. Иногда стилеты застревали, и тогда злодейке приходилось останавливаться и выдергивать их из пола, чем и объяснялись странные неровные шаги. Такие туфли считались, что называется, последним криком моды, но у Бодлеров были дела поважнее, чем листать журналы с перечислением, что в моде и что вышло из моды, поэтому они глядели во все глаза на туфли Эсме и удивлялись, зачем она носит такую агрессивную и вместе с тем непрактичную обувь.

– Какой приятный сюрприз, – сказала Эсме. – Олаф велел мне взломать дверь в Хранилище и уничтожить бодлеровское досье, ну а теперь мы можем уничтожить заодно и Бодлеров.

Дети переглянулись, потрясенные услышанным.

– Вам с Олафом известно про досье? – произнесла Вайолет.

Эсме рассмеялась особенно мерзким смехом и улыбнулась из-под вуали особенно мерзкой улыбкой.

– Естественно, знаем, – отрезала она. – Потому я и здесь – чтобы уничтожить все тринадцать страниц. – Она сделала странный неровный шажок в сторону Бодлеров. – Поэтому мы уничтожили Жака Сникета. – Она еще раз вонзила в пол каблуки, делая шажок вперед. – И поэтому уничтожим вас. – Она взглянула вниз на туфлю и яростно дернула ногой, чтобы вытащить острие. – В здешней больнице будет еще три новых пациента, – сказала она, – но, боюсь, врачи не успеют спасти им жизнь.

Клаус вслед за сестрами стал отступать от приближающейся рабыни моды, а та медленно наступала на них.

– Кто уцелел во время пожара? – спросил Клаус Эсме, поднимая страницу вверх. – Кто-то из наших родителей остался в живых?

Эсме нахмурилась и мелкими шажками заспешила вперед, пытаясь вырвать у него страницу.

– Вы прочли досье? – страшным голосом вопросила она. – Что говорится в досье?

– Вы никогда этого не узнаете! – крикнула Вайолет и повернулась к младшим. – Бежим!

Бодлеры бросились бежать по проходу, мимо остальных шкафов под буквой «Б», завернули за последний шкаф с этикеткой Бригантина – Брюссель и нырнули в секцию с картотекой на букву «В».

– Мы бежим не в ту сторону, – сказал Клаус.

– Эгресс, – подтвердила Солнышко, что означало нечто вроде «Клаус прав – выход в противоположной стороне».

– Эсме тоже, – отозвалась Вайолет. – Нам надо каким-то образом обогнуть ее.

– Я до вас доберусь! – выкрикнула Эсме, и голос ее донесся до них поверх шкафов. – Вам не удрать, сироты! Бодлеры задержались около шкафа с надписью Вальс-Ваниль (первое – бальный танец, а второе – специя, применяемая в кулинарии) и прислушались к цоканью каблуков.

– Какая удача, что на ней эти дурацкие туфли, – заметил Клаус. – Нам гораздо легче бежать, чем ей.

– Да, пока она не догадается снять их, – сказала Вайолет. – Она почти так же хитра, как и жадна.

– Ш-ш-ш! – прошептала Солнышко, и Бодлеры услышали, что шаги Эсме внезапно стихли.

Дети прижались друг к другу, услышав, как олафовская подружка что-то бормочет себе под нос, а затем они услыхали череду устрашающих звуков. Сначала раздалось долгое скрипучее «кряк», потом грохочущее «бум», потом опять долгое скрипучее «кряк» и опять грохочущее «бум», и эти два рода звуков продолжали следовать в том же порядке, становясь раз от разу громче и громче. Дети в недоумении уставились друг на друга, и вдруг, в последнюю минуту, старшую из Бодлеров осенило:

– Она опрокидывает шкафы! – крикнула Вайолет, показывая поверх шкафа Вокализ[8]8
  Упражнение для голоса без слов.


[Закрыть] – Волосы Вероники[9]9
  Созвездие в Северном полушарии.


[Закрыть]. – Они валятся, как домино!

Клаус с Солнышком взглянули туда, куда показывала сестра, и увидели, что она права. Эсме толкнула один шкаф с картотекой, он повалился на следующий, а тот – на стоящий перед ним, и тяжелые металлические шкафы пошли рушиться на детей, как волна обрушивается на берег. Вайолет схватила за руки младших и потащила их прочь от падающих шкафов. Издав «кряк» и «бум», шкаф грохнулся на пол, где только что стояли дети. Трое Бодлеров с облегчением перевели дух – они были на волосок от того, чтобы оказаться раздавленными информацией о галлюциногенах[10]10
  Лекарства, способные вызвать галлюцинации.


[Закрыть], гельминтологии[11]11
  Наука о паразитических червях и заболеваниях.


[Закрыть], глагольных рифмах и не менее двух сотнях иных тем.

– Сейчас я вас раздавлю! – крикнула Эсме, принимаясь за следующий ряд шкафов. – У нас с Олафом будет оригинальный завтрак – блинчики из Бодлеров!

– Бежать! – крикнула Солнышко, но старших понукать не требовалось. Все трое опрометью бросились дальше по проходу к букве «Г», а вокруг них со всех сторон крякали и бухались шкафы.

– Куда дальше? – крикнула Вайолет.

– В проход «Д»! – ответил Клаус, но тут же передумал, увидев, как накренился еще один ряд шкафов. – Нет! Проход «Е»!

– Какой? – переспросила Вайолет, не расслышав из-за грохота.

– «Е!» – прокричал Клаус. – Как в слове «ехать»!

Бодлеры ринулись по проходу «Е», как в слове «ехать», но, когда добежали до последнего шкафа, оказалось, что бежать надо в сторону «Ж», как в «Женевьев Эсме Скволор», а затем к «З», как в «Зачем мы бежим в ту сторону?», а потом к «И», как в «И каким образом мы отсюда выберемся?». И не успели дети оглянуться, как оказались далеко от проходной комнаты и выхода – дальше некуда. Вокруг валились шкафы, Эсме бешено хохотала и вонзала острия каблуков в пол, гоняясь за детьми. В результате они вдруг очутились в той части Хранилища, куда по лотку поступала информация. Под треск и грохот рушившихся шкафов дети сперва уставились на корзину с бумагами, потом перевели взгляд на чашку со скрепками для бумаг, потом на дыру, ведущую наружу, и наконец друг на друга.

– Вайолет, – нерешительно произнес Клаус, – не могла бы ты изобрести что-нибудь с помощью скрепок и корзины, чтобы вызволить нас отсюда?

– Этого не требуется, – ответила Вайолет. – Выходом послужит желоб.

– Но тебе там не поместиться, – возразил Клаус. – Даже не уверен, что я туда влезу.

– Вам не уйти отсюда живыми, кретины безмозглые! – заорала Эсме страшным голосом страшные слова.

– Придется попробовать, – сказала Вайолет. – Солнышко, ты первая.

– Прапил, – с сомнением проговорила Солнышко, но с легкостью заползла в круглое отверстие и оттуда выглянула из темноты на старших.

– Теперь ты, Клаус, – сказала Вайолет, и Клаус, сняв очки, чтобы не разбить, последовал за младшей сестрой. Отверстие было узкое, но все же после некоторого маневрирования средний Бодлер ухитрился залезть внутрь.

– Ничего не получится, – сказал он старшей сестре, оглядевшись вокруг. – У лотка такой крутой наклон, что ползти вверх будет очень трудно. А тебе тут вообще не поместиться.

– Значит, я найду другой путь, – ответила Вайолет.

Голос ее звучал спокойно, но Клаус и Солнышко видели в дыру, что глаза ее расширены от страха.

– Об этом и речи быть не может, – сказал Клаус. – Мы вылезаем обратно и будем спасаться все вместе.

– Мы не можем идти на такой риск, – возразила Вайолет. – Если мы разделимся, Эсме будет труднее нас ловить. Вы берете тринадцатую страницу и ползете вверх по желобу, а я выбираюсь каким-нибудь другим способом. Встретимся в недостроенном крыле.

– Нет! – выкрикнула Солнышко.

– Солнышко права, – поддержал ее Клаус. – Именно так получилось с Квегмайрами, помните? Мы оставили наших друзей одних, и их похитили.

– А теперь Квегмайры в безопасности, – напомнила Вайолет. – Не беспокойтесь, я изобрету какой-то выход из положения.

Старшая из Бодлеров слабо улыбнулась брату и сестре и сунула в карман руку, чтобы достать ленту, завязать волосы повыше и таким образом привести в действие рычажки и колесики своего изобретательского мозга. Но ленты в кармане не оказалось. И тут, лихорадочно ощупывая пустой карман, она спохватилась, что использовала ленту, когда делала фальшивую связку ключей, чтобы одурачить Хэла. Вайолет ощутила трепет в желудке, но долго терзаться по поводу своего обмана ей не пришлось. Она вдруг с ужасом услышала позади себя «кряк» и еле успела отскочить в сторону, чтобы избежать «бума» падающего на нее шкафа. Озаглавленный Лингвистика-Львы шкаф ударился о стену и заблокировал ход в лоток.

– Вайолет! – закричала Солнышко. Они с братом попытались оттолкнуть шкаф в сторону, но силы тринадцатилетнего мальчика и малолетней сестры уступали тяжести металлического шкафа, содержавшего информацию начиная с «Науки о языке» и кончая крупными плотоядными кошачьими, которые водятся южнее Сахары и в некоторых областях Индии.

– Вайолет! – вскрикнула Солнышко.

– Я в порядке! – отозвалась Вайолет.

– Ненадолго! – прорычала Эсме за несколько проходов от девочки.

Клаус и Солнышко сидели в темной норе и слышали слабый голос сестры.

– Выбирайтесь! – настойчиво проговорила она. – Встретимся в нашем грязном холодном неподходящем жилье.

Младшие Бодлеры сидели, тесно сжавшись в узкой трубе, и было бы лишним описывать, как они были напуганы и в какое впали отчаяние. Нет смысла описывать, как страшно им было слышать мечущиеся шаги Вайолет по Хранилищу Документов или странные неровные шажки Эсме, преследовавшей старшую из Бодлеров на своих каблуках-кинжалах, а также треск и грохот падавших шкафов после каждого кинжального шажка. Нет необходимости описывать трудности передвижения стиснутых со всех сторон Клауса и Солнышка по узкому желобу с таким крутым наклоном, что двоим сиротам казалось, будто они ползут по большой горе, покрытой льдом, а не по довольно короткому желобу, по которому доставляли информацию. Бесполезно было бы описывать, как чувствовали себя двое детей, когда достигли другого конца трубы – еще одной дыры, пробитой в наружной стене больницы, и убедились, что Хэл был прав, предрекая особенно холодный вечер. И абсолютно бесполезно – иначе говоря, «ненужно и бесплодно», потому что незачем описывать, каково им было сидеть в недостроенной части больницы, завернувшись в тряпки, чтобы не замерзнуть, с расставленными вокруг зажженными фонариками для компании и ждать, когда появится Вайолет. Незачем, ибо ни о чем перечисленном выше Клаус и Солнышко не думали.

Они сидели рядышком, сжимая в руках тринадцатую страницу бодлеровского досье, время шло, приближалась ночь, но они не думали ни о шуме, доносившемся из Хранилища Документов, ни о путешествии по желобу, ни даже о ледяном ветре, раздувавшем куски полиэтилена и пронизывавшем Бодлеров до костей. Клаус и Солнышко думали только о том, что сказала Вайолет, увидев листок бумаги, который они сейчас сжимали в руках. «Вот уж не думала, что доживу до этого дня», – сказала она. Младшие Бодлеры знали, что это можно выразить по-другому, например: «Я очень удивлена» или: «Я в высшей степени ошеломлена», или: «Я просто обалдела от удивления». Но сейчас, пока младшие, волнуясь все больше и больше, ждали сестру, они стали опасаться, что фраза, которую употребила Вайолет, более уместна, чем она могла тогда предполагать. Когда первые бледные лучи утреннего солнца начали освещать недостроенную половину больницы, младшими Бодлерами овладел страх, что сестра и впрямь не доживет до этого дня.

Глава восьмая

Больницы этой нынче не существует, и вряд ли ее отстроят заново. Если захотите посетить ее, придется сперва убедить какого-нибудь фермера дать вам взаймы мула, поскольку никто в округе не согласится подойти к развалинам ближе, чем на двенадцать миль. И как только вы побываете там сами, вы вряд ли этих людей осудите. Немногие уцелевшие останки здания облеплены густой и колючей разновидностью плюща под названием кудзу, из-за чего трудно вообразить, как выглядела больница в то время, когда Бодлеры прибыли туда в фургоне Г.П.В. Запутанные схемы помещений на стенах вдоль провисших лестниц изгрызли мыши, и теперь уже не представить, какие мучения доставляло путешествие по больничному лабиринту. И система внутренней связи давно разрушилась, лишь кое-где среди покрытых золой развалин валяются квадратные динамики. Поэтому невозможно уразуметь, в какой ужас повергло Клауса и Солнышко последнее объявление Маттатиаса.

– Внимание! Внимание! Говорит Маттатиас, Зав Человеческими Ресурсами. Я отменяю дальнейшее инспектирование. Мы нашли то, что хотели. – Последовала пауза. Маттатиас отодвинулся от микрофона, и напряженно вслушивавшиеся Клаус и Солнышко разобрали слабые звуки торжествующего визгливого смеха Зава Человеческими Ресурсами. – Извините, – продолжал тот, когда приступ смеха окончился. – Продолжаю. Пожалуйста, имейте в виду, что в больнице замечены двое из трех убийц – Клаус и Сол… то есть Клайд и Сьюзи Бодлер. Если увидите детей, чьи лица вам знакомы по «Дейли пунктилио», пожалуйста, хватайте их и уведомьте полицию.

Маттатиас замолчал и опять принялся хихикать. Дети услышали шепот Эсме Скволор: «Любимый, ты забыл выключить микрофон». После чего раздался щелчок и все стихло.

– Они ее поймали, – сказал Клаус.

Солнце уже взошло, и в недостроенной части больницы стало не так холодно, но среднего Бодлера все равно била дрожь.

– Это и имел в виду Маттатиас: они нашли то, что искали…

– Опасность, – мрачно проронила Солнышко.

– Да, Вайолет в опасности, – подтвердил Клаус. – Мы должны спасти ее, пока не поздно.

– Вирм, – заметила Солнышко, что означало «Но мы не знаем, где она».

– Где-то в больнице, – предположил Клаус, – иначе Маттатиаса здесь бы уже не было. Наверное, они с Эсме надеются поймать нас тоже.

– Ранс, – добавила Солнышко.

– И досье тоже, – согласился Клаус, доставая тринадцатую страницу из кармана, где хранил ее вместе с обрывками записных книжек Квегмайров. – Пойдем, Солнышко. Мы должны найти нашу сестру и вызволить ее.

– Линдерстоу, – ответила Солнышко. Она хотела сказать: «Это будет нелегко. Придется обходить всю больницу и искать Вайолет, а другие будут обходить больницу и искать нас».

– Да, знаю, – хмуро проговорил Клаус. – Стоит кому-нибудь узнать нас по фотографиям, помещенным в «Дейли пунктилио», – и мы окажемся в тюрьме раньше, чем поможем Вайолет.

– Переодеться? – предложила Солнышко.

– Уж не знаю во что, – ответил Клаус, оглядывая недостроенное помещение. – У нас тут только и есть что фонарики да несколько тряпок. Может, если завернуться в тряпки и поставить себе на голову фонарики, мы могли бы попытаться выдать себя за груды строительных материалов?

– Гидууст, – возразила Солнышко, что означало «Но груды строительных материалов не расхаживают по больницам».

– Значит, придется войти в больницу как есть, – ответил Клаус. – Просто надо соблюдать крайнюю осторожность.

Солнышко закивала с большим воодушевлением, и в данном случае это означало, что она считает соблюдение крайней осторожности превосходным планом. А Клаус с воодушевлением закивал ей в ответ, но когда они покинули недостроенное крыло здания, воодушевление по поводу дальнейших действий начало с каждым шагом убывать.

С того ужасного дня на пляже, когда мистер По принес им известие о пожаре, все трое Бодлеров соблюдали крайнюю осторожность, когда жили у Графа Олафа, и тем не менее Солнышко в конце концов очутилась в клетке, раскачивающейся за окном олафовской башни. Они соблюдали крайнюю осторожность, когда работали на лесопилке «Счастливые Запахи», и все равно Клауса загипнотизировала доктор Оруэлл. И теперь Бодлеры вели себя осторожнее некуда, но больница оказалась таким же враждебным миром, каким были все места, где детям довелось жить. Едва Клаус и Солнышко вошли в достроенную половину больницы, причем ноги их двигались все с меньшим воодушевлением, а сердца бились быстрее и быстрее, как услышали нечто, успокоившее их взволнованные души:

 
Мы братья-волонтеры, с болезнью борцы,
Поем – распеваем день напролет.
Кто нас печальными назовет,
Бессовестно тот соврет.
 

И тут же из-за угла показалась Группа Поющих Волонтеров – они шли по коридору, распевали свою веселую песню и несли огромные связки воздушных шаров в форме сердца. Клаус и Солнышко переглянулись и бросились за ними вдогонку: где лучше укрыться, как не среди людей, которые считают, что «нет новостей – хорошая новость», и поэтому не читают газет?

 
Мы ходим по больнице, больных веселя –
А ну-ка, улыбнитесь, страдальцы, во весь рот, –
Хотя б у вас из носу кровь,
Хотя б вас желчью рвет.
 

К их великому облегчению волонтеры не обратили на Клауса и Солнышко никакого внимания, когда те просочились в их ряды, то есть «скользнули в середку поющих людей». Лишь одна особенно жизнерадостная певунья их заметила и немедленно протянула по воздушному шарику. Клаус и Солнышко пошли дальше, прикрывая шариками лица, так чтобы любой встречный увидел двух волонтеров с блестящими, наполненными гелием шарами, а не двух преступников, прячущихся среди Г.П.В.

 
Тра-ла-ла, все трын-трава!
Уйдет болезнь, конечно.
Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!
Воздушное сердечко.
 

Дойдя до припева, волонтеры вошли в палату с намерением вселить в больных жизнерадостность. В палате на двух неудобных койках лежали мужчина с обеими ногами в гипсе и женщина с обеими руками на перевязи. Не прекращая петь, один из волонтеров протянул мужчине шарик, а другой шар прицепил женщине на гипсовую повязку, поскольку та не могла держать его сломанными руками.

– Простите, – хриплым голосом обратился к волонтеру больной, – не позовете ли сиделку? Утром мне полагалось принять обезболивающие таблетки, но никто ко мне не заходил.

– А мне бы стакан воды, – слабым голосом попросила женщина, – если вам не очень трудно.

– Извините, – ответил бородач, после того как сперва настроил гитару. – Нам некогда заниматься такими пустяками. Надо обойти все палаты до единой, мы спешим.

– А кроме того, – добавил другой волонтер, улыбаясь во весь рот, – жизнерадостное настроение более эффективно в борьбе с болезнью, чем обезболивающие лекарства или стакан воды. Не унывайте, и пусть вас радуют воздушные шарики. – Волонтер сверился с листом, который держал в руках. – Следующий по списку – Бернар Риё, палата сто пять в Чумном Отделении. Вперед, братья и сестры!

Члены Г.П.В. громогласно попрощались с больными и, выйдя из палаты, снова запели. Клаус и Солнышко выглянули из-за шариков и с надеждой посмотрели друг на друга.

– Если мы обойдем все палаты, – шепнул Клаус, – мы наверняка найдем Вайолет.

– Мушульм, – шепнула в ответ Солнышко, что означало «Согласна, только не слишком-то приятно видеть столько больных людей».

 
Приедем мы в больницу, в палаты войдем
И примемся тут же до колик смешить
Тех, кого доктор посулил
На части распилить.
 

У Бернара Риё оказался сильнейший сухой кашель, который сотрясал его тело так, что он с трудом удерживал воздушный шарик. Бодлерам подумалось, что хороший увлажнитель воздуха помог бы ему больше, чем жизнерадостное настроение. Члены Г.П.В. заглушили кашель, затянув следующий куплет, а Клаус с Солнышком чуть было не бросились на поиски увлажнителя, но спохватились, что Вайолет подвергается гораздо большей опасности, чем тот, кто кашляет, и поэтому остались и дальше прятаться среди волонтеров.

 
Поем мы днем и ночью, ночью и днем,
Поем для тех, кто бодрствует, поем для тех, что спят,
И для детей, что смазаны
Зеленкою до пят.
 

Следующей в списке стояла Синтия Вейн, молодая женщина с невыносимой зубной болью. Она, возможно, хотела бы съесть что-нибудь холодное и мягкое, а не получать воздушный шарик в форме сердца, но, хотя детям было жалко смотреть на ее мучения, на искривленный от боли рот, они не посмели бежать за яблочным пюре или за мороженым. Ведь не исключено, что она уже прочла «Дейли пунктилио», чтобы как-то развлечься, лежа в больничной палате, и могла узнать, если они покажут свои лица.

 
Тра-ла-ла, все трын-трава!
Уйдет болезнь, конечно.
Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!
Воздушное сердечко.
 

Волонтеры шли все дальше и дальше, и Клаус с Солнышком шагали вместе с ними, но с каждым ха-ха-ха, хи-хи-хи все больше падали духом. Они следовали за волонтерами по лестницам, вверх и вниз, видели множество запутанных схем на стенках, динамиков и больных, но нигде не было видно их сестры. Они посетили палату 201 и попели Ионе Мэпплу, страдавшему морской болезнью; в палате 714 подарили шарик Чарли Эндерсону, с которым произошел несчастный случай; навестили Клариссу Дэллоуэй, у которой с виду ничего не болело, она только все время стояла у окна своей палаты 1308 и печально глядела на улицу. Но нигде, ни в одной палате, где перебывали волонтеры, не было Вайолет Бодлер, а именно она, как опасались Клаус и Солнышко, страдала больше других пациентов.

– Сиюн, – шепнула Солнышко, когда волонтеры стали подниматься по еще одной лестнице. Она имела в виду что-то вроде «Мы все утро бродим по больнице, но ни на шаг не продвинулись в спасении нашей сестры». И Клаус мрачно кивнул в ответ.

– Да, знаю, – сказал он, – но ведь волонтеры непременно посетят всех больных до единого. И в конце концов мы найдем Вайолет.

– Внимание! Внимание! – раздался голос, и члены Г.П.В. бросили петь и собрались вокруг ближайшего динамика, чтобы послушать, что скажет Маттатиас. – Внимание! – повторил Маттатиас. – Сегодня важнейший день в истории этой больницы. Ровно через час один из врачей произведет первую в мире краниоэктомию девочке. Мы все надеемся, что эта очень опасная операция пройдет с успехом. На этом все.

– Вайолет, – пробормотала Солнышко.

– Я тоже так думаю, – сказал Клаус. – Мне не нравится название операции. «Кранио» значит «череп», а «эктомия» – медицинский термин, означающий, что кому-то что-то отрезают.

– Обезглав? – с ужасом прошептала Солнышко, Она хотела сказать «Думаешь, они собираются отрезать Вайолет голову?»

– Не знаю, – Клаус вздрогнул. – Но больше мы не можем ходить с поющими волонтерами. Надо срочно найти Вайолет.

– О'кей! – крикнул один из волонтеров, справившись со списком. – Следующая пациентка Эмма Бовари, палата две тысячи шестьсот одиннадцать. У нее пищевое отравление, так что ей особенно полезно жизнерадостное настроение.

– Простите, брат, – обратился к нему Клаус, с большой неохотой применяя слово «брат» по отношению к человеку, которого едва знал. – Я хотел узнать, нельзя ли мне на время получить ваш список больных.

– Пожалуйста, – отозвался волонтер. – Да мне и неохота читать про всех пациентов – уж очень тоскливо делается. Лучше шарики держать. – И он с жизнерадостной улыбкой протянул Клаусу длинный список и забрал у него воздушный шарик в виде сердца. В это время бородач перешел к следующему куплету:

 
Поем для ветерана, что корь подхватил,
Поем для девицы, лежащей в бреду,
И для больных чумой споем
Себе же на беду.
 

Теперь лицо у Клауса оставалось открытым, поэтому, чтобы просмотреть список, ему пришлось спрятаться за шар, который держала Солнышко.

– Тут сотни больных, – сказал он тихонько сестре, – и список составлен не в алфавитном порядке, а по палатам. Прямо тут, в коридоре, все их не прочесть. Да еще надо лицо прятать за одним шариком.

– Дамаджат, – Солнышко показала куда-то дальше по коридору. Под этим словом она разумела что-то вроде «Давай спрячемся вон в той кладовой». И в самом деле, в конце коридора, на некотором расстоянии от двух остановившихся поболтать врачей, под одной из запутанных схем виднелась дверь с надписью «Кладовая».

В тот момент, когда члены Г.П.В. приступили к припеву, направляясь к палате, где лежала Эмма Бовари, Клаус и Солнышко отделились от волонтеров и с осторожностью двинулись в сторону кладовой, старательно прикрывая свои лица одним воздушным шариком. К счастью, врачи так увлеченно обсуждали какое-то спортивное событие, виденное ими по тёлевизору, что не обратили внимания на двух преступников, обвиняемых в убийстве, которые крались по коридору их больницы. И когда волонтеры затянули

 
Тра-ла-ла, все трын-трава!
Уйдет болезнь, конечно.
Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!
Воздушное сердечко,
 

Клаус и Солнышко незаметно проскочили в кладовую.

Подобно церковному колоколу, гробу и бочонку с растаявшим шоколадом, кладовая – не самое удобное место для того, чтобы спрятаться, и данная кладовая не была исключением. Младшие Бодлеры очутились в маленькой тесной комнатке, освещенной мигающей лампочкой, одиноко свисавшей с потолка. На одной стене висели на крючках белые халаты, на противоположной имелась ржавая раковина, над которой можно было вымыть руки перед осмотром пациента. Остальное пространство заполняли огромные жестянки с супом-алфавитом, даваемым пациентам на ланч, а также небольшие коробки с резиновыми полосами, назначения которых дети не знали.

– Так, – сказал Клаус, – не очень уютно, но, по крайней мере, тут нас никто не обнаружит.

– Пеш, – выпалила Солнышко, имея в виду что-то вроде «Во всяком случае, пока кому-то не понадобятся резиновые бинты, суп-алфавит, белые халаты или чистые руки».

– Ну, будем одним глазом поглядывать на дверь, – сказал Клаус, – а другим – на список. Он очень длинный, но все-таки сейчас у нас есть кой-какое время и мы успеем найти имя Вайолет.

– Верно, – одобрила Солнышко.

Клаус положил список на одну из жестянок с супом и торопливо начал перелистывать страницы. Как он уже заметил, фамилии стояли не в алфавитном порядке, а по отделениям, так что детям пришлось изучать каждую страницу в надежде заметить имя «Вайолет Бодлер» в списке всех больных. Однако, после того как они просмотрели список под заголовком Отделение Больного Горла и внимательно изучили имена в Отделении Сломанных Шей, прочесали весь список больных, находящихся в Отделении Заразной Сыпи, Клаусу и Солнышку показалось, что они попали в Отделение Упавших Духом, ибо нигде им не попалось имени Вайолет. При свете мигающей лампочки двое Бодлеров лихорадочно листали страницу за страницей, но не находили ничего, что помогло бы им определить, где спрятана сестра.