Текст книги "Фауст"

Хотя репутация Меланхтона, которого считали одним из виднейших теологов Реформации, уступавшим только Лютеру, влияла на общественное мнение со второй половины XVI века и до наших дней, его рассказы о Фаусте в большинстве своём были выдумкой. Меланхтон устами Манлия на полном серьёзе рассказывал, что в Вене Фауст летал и «пожрал» другого мага. Наконец, Меланхтон едва ли оставался беспристрастным, называя Фауста «гнусным чудовищем и зловонным вместилищем многих бесов». (Процитировано по книге Жирмунский В.М. Легенда о докторе Фаусте. М.: Наука, 1978. – Примеч. перев.) Ложной оказалась и другая исходившая от Меланхтона информация – о том, в каком университете учился Фауст. За рассказами о Фаусте явно просматривалось желание «отвратить молодых людей от этого лживого человека». Слова Меланхтона нельзя считать надёжным источником, тем более что изложение Манлия открывает дополнительную возможность интерпретации и манипулирования^{30}.

Можно возразить, что даже если Лейб использовал термин helmstet и этот термин относился к Гельмштадт-Баргену, то название было также применимо к Книтлингену, поскольку в XV веке жители этого города попадали под юрисдикцию Палатината и владельцев Гельмштадта^{31}. Более того, Гейдельберг, находившийся в 56 километрах, мог управлять Книтлингеном точно так же, как и Гельмштадт, потому что с 1504 года Книтлинген находился в границах Палатината, центр которого располагался в Гейдельберге. Правители Гельмштадта владели также землями вокруг Айхштетта, вблизи монастыря Ребдорф, где работал Лейб.

Ещё одним историческим свидетельством является купчая, составленная в Книтлингене в 1532 году по случаю продажи дома, в которой при описании объекта сделки было упомянуто немецкое имя Fausten. В документе значилось, что объект сделки был расположен по соседству с домом, в котором родился Фауст. Подлинность купчей, обнаруженной в ящике на чердаке здания муниципалитета, засвидетельствована лично мэром Книтлингена 3 марта 1934 года. Оригинал документа пропал во время Второй мировой войны, и в настоящее время в музее Фауста в Книтлингене выставлена копия.

В описании из купчей говорилось о «доме, в котором родился Фауст», и упоминался его умерший владелец Иорген Герлах. Это наводит на мысль, что Герлах был отцом Фауста. По мнению авторитетного издания Neue Deutsche Biographie, этот факт, наряду с другими деталями, свидетельствует о том, что вероятным отцом Фауста был зажиточный фермер Иоганн Кристиан Герлах. От недостатка информации в Книтлингене распространилось мнение, что Фауст был незаконнорожденным сыном помещика и служанки и из-за своего низкого происхождения отличался вздорным характером^{32}.

С тех времён Книтлинген почти не изменил своего облика. Квадратные прочные дома, выстроенные наполовину из дерева, с подчёркнуто чёрными балками на белых стенах и высокими, спасавшими от зимнего снега крышами, кучно расположились на склоне горы вдоль действовавшего со времён Рима торгово-почтового тракта. При жизни Фауста город находился на главном пути, соединявшем земли нынешних Голландии, Бельгии и Люксембурга с Италией. О значении города в прошлом свидетельствуют размеры старой почтовой станции, доныне стоящей у дороги. Теперь здесь можно вкусно поесть и выпить добрый стакан гипокраса – напитка из вина, смешанного с водой и приправой из сахара и всевозможных пряностей. К 1500 году население города составляло около 2000 жителей, так что Книтлинген был довольно значительным поселением своего времени^{33}.

Несмотря на неоднократно бушевавшие здесь пожары, на месте, где когда-то родился Фауст, стоит дом. На доме висит табличка, с гордостью сообщающая, что это «место рождения доктора Фауста». Владельцы дома показали мне интересные руны в рамке из дуба, по их мнению, доказывающие, что дом связан с именем Фауста. За дверной рамой был найден странный кусок пергамента, покрытый магическими знаками; гордостью экспозиции был загадочный ящик, одну из стенок которого покрывали алхимические символы. В отсутствие датировки столь неожиданные и уникальные подробности считают доказательствами того, что дом был местом рождения «печально известного доктора Фауста».

Рядом с домом расположено здание «Архива Фауста». Через дорогу находится музей Фауста. Чуть дальше по улице, за старой почтой, расположена «Аптека Фауста». Городская средняя школа переименована в «Школу доктора Иоганна Фауста». С 1954 года перед городским магистратом стоит впечатляющая статуя Фауста работы Ганса Шорп-Пфлюмма. Изображённый во время магической церемонии, с поднятыми руками, Фауст произносит обращённую к высшим и низшим силам герметическую мантру. Сегодняшние обитатели города твёрдо убеждены в том, что Фауст родился в Книтлингене.

Но все эти слухи родились благодаря Манлию и другим специалистам, по очереди повторявшим слова Меланхтона – до тех пор, пока они не стали неоспоримым фактом. Если даже Манлий точно передал сказанное Меланхтоном (хотя в прошлом Манлий не всегда был точен^{34}), эта информация ничем не подтверждена, а в ряде случаев – явно ошибочна. Так, не доказано, что помещики из Нельмштадта владели крепостными в Книтлингене – потому, что крепостные, как правило, не учатся в университете. Налоговые ведомости и другие документы, сохранившиеся с первой половины XVII века, донесли до нас записи о трёх «Фаустах», живших в Книтлингене^{35}. Мы уже показали, что Фауст – это псевдоним, и поэтому вероятнее всего, что имя Fausten из купчей принадлежало человеку по фамилии Фауст – и никак не магу^{36}.

Важно понимать, что запись из дневника Килиана Лейба сделана не для публикации – и, в отличие от Меланхтона и Манлия, Лейб не мог сфальсифицировать информацию о Фаусте ради научной полемики. Информацию Меланхтона можно считать признанием того факта, что Фауст был его конкурентом, а это вполне укладывается в логику сообщения Манлия. Примечательно, что Меланхтон или Манлий также исказили имя Фауста, назвав мага Иоганном. Важным доводом в пользу альтернативной теории оказывается то, что упомянутый Лейбом термин helmstet весьма близок к данному Муцианом определению Helmitheus. Указание Hedelbergensis (или «выходец из Гейдельберга»), сделанное Муцианом, дополнительно подтверждается записью из документов Ингольштадта от 1528 года, где значится Haidlberg, что совпадает с вариантами названий Гейдельберга.

Наконец, мы имеем независимое подтверждение того, что человек по имени Георгий, как-то связанный с Гельмштадтом и учившийся в университете, впоследствии начал карьеру мага. Подтверждение исходило от того же Шоттенлохера, изучавшего университетские документы и обнаружившего данные о студенте, который значился под именами Georgius Helmstetter, Jorio de Helmstat, Jeorius de Helmstat, Georio de Helmstadt и Jeorius Halmstadt.

Существенно новые данные о «выходце из Гельмштадта» опубликовал в 1989 году профессор Фрэнк Бэрон из Канзасского университета. Профессор Бэрон обнаружил в Парижской национальной библиотеке переписку доктора Петруса Сетера (возможно, Сутера или Суиттера) и Николауса Элленборга. Сетер был выпускником университета в Гейдельберге и работал адвокатом в Кемптене. Он дружил с монахом из монастыря Оттобойрен по фамилии Элленборг (ок. 1480–1543), который интересовался идеями гуманизма и учился в Гейдельберге с 1497 по 1502 год. Хотя письмо Сетера было датировано 1534 годом, в нём говорилось о Гейдельберге начала 1490-х годов – и о гороскопе, составленном «магистром Георгием гельмштеттенским» (или «гельмштеттским»), астрологом, хиромантом и физиономистом. Как мы увидим, именно такими видами предсказаний занимался магистр Георгий Сабеллико Фауст^{37}.

Сопоставление «гельмштадтца» и Фауста не только даёт нам возможность утверждать, что Сабеллико Фауст-младший – это псевдоним, взятый выходцем из Гельмштадта, но также позволяет решить вопрос о месте его рождения. Документы показывают, что «выходца из Гельмштадта» зачислили в университет в 1483 году и он до 1487 года ждал магистерской степени, которую получил лишь в 20-летнем возрасте либо в 21 год. То есть этот человек должен был родиться не в 1478 году, а в 1460-х, что вместе с рассуждением о совпадении Солнца и Юпитера в знаке Тельца приводит нас к дате 23 апреля 1466 года!

После таких рассуждений мы оказываемся в 46 километрах от Книтлингена, в Гельмштадт-Баргене, где нет никаких памятников, нет музея, нет магазинов, нет школ, носящих имя мага, – и где лишь расположена ничем не примечательная деревня, совершенно не претендующая на громкое звание «место рождения Фауста». Неужели молодой «Георгий из Гельмштадта» действительно родился в этой глуши, где было от силы несколько сотен жителей, – и смог пробиться в университет, чтобы впоследствии сделать впечатляющую карьеру в качестве «мага Фауста»?

Высказывалось предположение, что студент, зачисленный в университет в 1483 году, назвался по месту рождения потому, что хотел скрыть свою настоящую фамилию. Однако существует семья, фамилия которой происходит от названия «Гельмштадт», – это знатный род фон Гельмштатов. Род фон Гельмштатов ведёт начало от рыцаря короля Генриха I по прозвищу Рабан, карьера которого достигла расцвета около 930 года. Ветви этой семьи жили в районе Крайхгау, включавшем Гельмштадт и Книтлинген.

Так что в дневнике Лейба буквально записано «Георгий Фауст Гельмштет», а вовсе не «гельмштедтец», как считал Шоттенлохер. Лейб записал не место рождения Фауста, а полное имя, причём приставку «фон» он опустил потому, что писал на латыни. Даже если Муциан (по словам Урбана) написал Georgius Faustus Helmitheus Hedelbergensis, в этом определении только последнее слово обозначает место происхождения, и Hedelbergensis – это именно «гейдельбергский» либо «выходец из Гейдельберга», а вовсе не указание на какое-либо другое место близ Гейдельберга.

Кстати, одной из ветвей рода Гельмштатов действительно принадлежал Георг «фон Гельмштеттер», живший в Обервисхаймере и достигший взрослого возраста приблизительно в 1483–1487 годах. Однако его отец (тоже Георг), умерший в 1457 году, по непонятным причинам вычеркнул сына из списка претендентов на наследство. На их фамильном древе достаточно «засохших ветвей», обозначающих безымянных родственников и их потомство, что даёт массу возможностей для сопоставления, конечно, если соответствующая информация не потерялась в тумане истории^{38}.

Наконец, возникает искушение заявить, что эта идея разрешает контрадикцию между Гельмштадтом и Книтлингеном. Если Фауст принадлежал роду фон Гельмштетов, он вполне мог родиться в Книтлингене. Всё портит один факт: судя по записям, «фон Гельмштеттер» прибыл из епархии в Вормсе, а Книтлинген принадлежал епархии в Шпейере^{39}.

Но если Helmstet – часть имени, а Книтлинген относится к другой епархии, к чему это ведёт? И Муциан, и документы города Ингольштадта говорят о том, что Фауст приехал из Гейдельберга. Поскольку эти две записи отстоят друг от друга на 15 лет, у нас нет причин предположить, что они как-то связаны. Семейство фон Гельмштат было исторически связано с городом Гейдельбергом и с университетом – и вполне можно предположить, что Фауст прибыл из Гейдельберга.

То, что Фауст принадлежал знатному семейству фон Гельмштат, наилучшим образом объясняет противоречия в исторических данных. Это касается различий имён и названий из современных Фаусту источников, а также объясняет ещё один загадочный пассаж из записей Лейба: что Фауст был рыцарем одного из христианских орденов, то есть занимал положение, едва ли доступное простолюдину. Между прочим, рыцари из рода фон Гельмштат носили на щите герб с изображением чёрного ворона – мотив, странным образом воспроизведённый в книге заклинаний, приписываемой Фаусту.

Судя по событиям из его жизни, Фауст, несмотря на благородное происхождение, был младшим из младших сыновей и не мог унаследовать богатство и влияние своего рода. Он был не настолько знатен, чтобы чураться экзаменов – в отличие, как мы позднее увидим, от епископа Бамберга. Денег у Фауста хватило только на обучение. Возможно, он имел в виду будущую карьеру служителя церкви, но, во всяком случае, Фауст не унаследовал ни высокой должности, ни земель, ни какой-либо собственности.

Фауст жил в пределах Священной Римской империи, простиравшейся от Северного до Средиземного моря. Это государство, чем-то похожее на современный Евросоюз, объединяло множество стран с противоречивыми интересами, связанных договорами и сиюминутной выгодой. Империя, поражавшая своими масштабами, на деле представляла собой шаткую, неуправляемую и недемократичную систему. Это был временный союз из нескольких королевств, управлявшийся императором, не имевшим абсолютной власти. Политическое единство империи осложнялось непрерывным соперничеством знатных родов, волнениями среди простого народа и конфликтами с папством. Политическую волю и военную мощь Священной Римской империи регулярно испытывали на прочность её агрессивные соседи – Франция и Османская империя. Франция того времени считалась богатейшим королевством христианского мира. Османская империя также обладала огромным влиянием. На юге христианской империи противостоял жёсткий теократический режим, основным принципом которого была борьба с неверными.

По меткому выражению Вольтера, «то, что именовалось… Священной Римской империей, не было ни священным, ни римским, ни империей» («Опыт об обычаях и духе народов», 1756 год, гл. 70). В общем, это государство было светским, преимущественно германским, недостаточно цивилизованным, чтобы управляться из единого центра, – и непрерывно вело войны, всегда грозившие закончиться его развалом. Так выглядел мир во времена Фауста.

3. Дьявольский факультет (1472–1489)

О Фаусте не упоминали до 1507 года, когда о нём сообщил враждебно настроенный Тритемий. Всё же от Тритемия мы узнали кое-что о молодых годах Фауста. Тритемий, написавший своё письмо на латыни, несомненно, видел визитную карточку Фауста, и весьма вероятно, что сам Фауст также использовал латынь. Тритемий пишет, что Фауст упоминал о Платоне и Аристотеле, что было намёком на его университетское образование. Хотя более поздние свидетельства Муциана и Лейба выводят нас на человека по имени Георг Гельмштет с документально подтверждённой университетской карьерой, информация из письма Тритемия доказывает университетское прошлое Фауста даже в отсутствие данных о том, что он носил фамилию Гельмштет.

Теоретически образование было доступно каждому. Мартин Лютер бесплатно учился в Магдебурге, в школе францисканцев, но ему, как и юному Иоганну Бутцбаху (ок. 1478–1526), приходилось самостоятельно добывать себе пропитание^{40}. Практически же не работали только сыновья знати и торговцев, располагавших средствами, достаточными для получения элементарного образования.

Образование, полученное Фаустом, свидетельствовало о его социальном положении. В «народных книгах» Фауста изображают сыном простого землепашца, который поступил в университет на деньги богатого дядюшки. Но для начала Фауст должен был изучить латынь, а бедный крестьянин едва ли мог оплатить эти занятия. Позже Фауст сам скажет о своём благородном происхождении и подтвердит относительное материальное благополучие.

В начале XV века образование в основном получали в дневных школах. Классы были большими (по 17 и более учеников), а на занятиях процветала зубрёжка. Вероятно, Фауст, так же как и Бутцбах, пошёл в школу с шести лет – то есть в 1472 году. В некоторых школах имелись бурсы, или общежития, для приезжих учащихся, но это вовсе не было нормой. К примеру, Бутцбах совершил долгое путешествие, чтобы найти такую школу. В этих пристанищах жильцов буквально заедали вши. Швейцарский гуманист Томас Платтер (1499–1582) вспоминал, что слышал, как в его соломенном матрасе шевелятся целые орды вшей, – и спал на полу, чтобы не быть съеденным.

Хотя на дворе была эпоха Возрождения, система образования оставалась средневековой, а учёба затруднялась острой нехваткой учебников. Хотя учебный план включал основы риторики, диалектики и грамматики, основополагающий учебник латинской грамматики был написан ещё в IV веке н. э. Бутцбах учился на таких работах, как «Притчи» Алана Лилльского (годы расцвета ок. 1200), и нравоучительных стихах Катона и баснях Эзопа. Чтобы проникнуться христианским мировоззрением, школьники зубрили «Отче наш» и апостольский «Символ веры», изучали жития святых и десять заповедей. На это, в частности, указывал Пятый Латеранский собор 1514 года, предупреждавший, что «каждое поколение в молодости склонно ко злу»^{41}.

От учащихся ожидали и требовали смирения и соблюдения дисциплины. Один пастор из Нюрнберга риторически спрашивал: «Есть ли на земле что-то более драгоценное и заслуживающее большей любви, нежели благочестивое, смиренное и послушное чадо, готовое учиться?»^{42} Максимой того времени были слова из моностихов Катона: Magistrum metue («Бойся своего учителя»), – и ученики часто подвергались битью и жестокому обращению^{43}. По воспоминаниям Лютера, как-то его в один день отлупили пятнадцать раз.

Во времена Фауста в школе учились не ради знаний. Сын купца бросал учёбу в возрасте 12–15 лет и начинал торговать вместе с отцом, а сыновья ремесленников уходили из школы, выучив грамоту ровно настолько, чтобы их приняли в гильдию. Лишь немногие имели цель продолжить образование в университете и стать священником, юристом или врачом. Знакомство Фауста с трудами Платона и Аристотеля (что документально зафиксировано), его магистерская, а с 1520 года – докторская степень наводят на мысль, что он принадлежал к элитарному меньшинству.

В башне из слоновой кости

Во времена Фауста в Германии шёл бурный подъём высшего образования. Если в 1400 году в империи было всего 5 университетов, то к 1520 году их насчитывалось уже 19. Всего в Европе того времени активно работало более 60 университетов. В те времена высшие учебные заведения не были похожи на современные университеты, предлагающие студентам дипломы по всем мыслимым наукам. В XVI веке университеты представляли собой более компактные заведения, закрытые для посторонних, а их студенты жадно тянулись к знаниям. Тем не менее университеты обычно располагались в центре города, а их студенты, пользовавшиеся особыми привилегиями, вели самый разгульный образ жизни. Наконец, университеты представляли собой более специализированные учебные заведения и были тесно связаны с выдающимися учёными и преподавателями, читавшими лекции и поднимавшими репутацию заведения по конкретному предмету или в рамках научной школы. Например, Оксфордский университет (основан около 1208 года) отождествлялся с теологией, и когда в 1517 году был открыт новый колледж этого университета Корпус-Кристи с более гуманитарным уклоном, между их студентами нередко возникали уличные потасовки.

Узкая специализация университетов приводила к появлению «странствующих» студентов, часто встречавшихся в Средние века, и в XVI веке в частности. Фауст также мог пойти этой нелёгкой тропой, чтобы посетить крупнейшие университетские города Европы.

По современным понятиям тогдашние студенты были слишком молоды, чтобы покидать дом и отправляться за границу, но в XVI веке люди рано вступали в самостоятельную жизнь. Например, такой известный учёный, как Рудольф Агрикола (1443–1485), отправился в Эрфурт в возрасте всего 12 лет, а оккультист Агриппа поступил в Кёльнский университет в 13 лет. Если оставить в стороне наиболее одарённых, то обычно студенты поступали в университет в возрасте 14–15 лет. Некоторые – например, Лютер – поступали учиться в 18 лет или более старшем возрасте. Из документов нам известно, что Георга Гельмштета зачислили в университет 9 января 1483 года, вероятно, в возрасте 16 или 17 лет.

Хотя многие студенты, по сути, оставались детьми, они отдавали учебе все силы. Судя по тому, что написал Эразм Роттердамский, день у Фауста, так же как у Феликса Платтера (1536–1614), в 1550-х годах учившегося в Монпелье, начинался в шесть или даже в пять часов утра. Учебный план студента определялся не заданной темой или предметом, а зависел от того, какие книги находились в его распоряжении. Студент мог выбирать лектора, но не имел возможности выбирать курс. Несмотря на такие ограничения, все учились с огромным желанием. Когда в 1511 году Иероним Алеандер (1480–1542) приехал в Париж, на лекцию собиралось около 2000 человек, стоя слушавших его 2,5-часовое выступление. На другой день все сидячие места были заняты уже за 2 часа до начала лекции, а студенты приветствовали вошедшего Алеандера криками «Виват, виват!» – так, словно он сошёл с небес^{44}.

В Средние века для получения степени бакалавра требовалось от 4 до 6 лет университетского обучения. Первые годы учёбы проходили на факультете гуманитарных наук, где студенты изучали дисциплины из списка «семи свободных искусств», установленного в 800 году н. э. Алкуином Йоркским. В этот период молодые студенты вроде Фауста, ранее подготовленные по программе тривиума (грамматика, риторика, логика), получали уверенные знания по этим предметам, чтобы затем начать обучение по более сложной программе квадривиума. В состав квадривиума (второй ступени изучения «семи свободных искусств» в средневековых университетах) входили арифметика, геометрия, музыка и астрономия. С освоением квадривиума заканчивался цикл обучения «семи свободным искусствам». Выдержав экзамен на степень бакалавра гуманитарных наук, студент затем мог продолжить обучение, чтобы получить более высокую степень на факультетах юриспруденции, медицины или богословия. Столь строгая система, построенная на твёрдом фундаменте систематических знаний, воспитывала класс специалистов, в совершенстве владевших искусством научной дискуссии.

На получение степени магистра или доктора уходило ещё около 12 лет. Докторская степень требовала наиболее узкой научной специализации. Особенно тяжело приходилось будущим докторам-богословам: в конце Средневековья докторский курс теологии занимал уже 12–13 лет, против 8 лет обучения на магистра. По положению научная степень присуждалась не ранее 35-летнего возраста, и в области теологии докторами редко становились до 40 лет.

Впрочем, во времена Фауста время обучения бакалавров было значительно сокращено. Агриппа поступил в университет Эрфурта в 1501 году и уже через 3 года получил свою первую степень; Лютер стал бакалавром в 1503 году, а два года спустя ему присудили магистерскую степень. При этом требования к минимальному возрасту оставались жёсткими: в разных университетах минимальный возраст присуждения степени магистра варьировался в пределах 20–21 года.

В каком окружении оказался Фауст, впервые вошедший в переполненный лекционный зал? По мнению одного из современников, среди отвратительно грубой толпы. Пожалуй, самые резкие слова написал о студентах Парижского университета французский богослов и историк Жак де Витри (ок. 1180–1240). В своё время он сам был парижским студентом и не считал такую компанию приятной. Витри жаловался, что студенты слишком падки на новизну, и осуждал их желание наилегчайшим путём достигать знаний, известности или успеха. Студенты непрерывно бранились. Высказывая противоположные мнения или позиции, они пускались во все тяжкие, легко переходя от колкостей к оскорблениям. Также учившийся в Париже папа римский Иннокентий III сравнивал университет с «печью, пекущей хлеб для всего мира» – несмотря на то, что многие считали этот хлеб пригоревшим и несвежим.

Если Витри возмущали студенты, то поведение лекторов он считал и вовсе безобразным. Будучи законченными ретроградами, они «не могли выразить собственного дискурса», но лестью «переманивали друг у друга студентов и искали лишь славы, нисколько не заботясь о душах»^{45}.

Когда в XVI веке Париж посетил Парацельс, в университете мало что изменилось. Со своей обычной прямотой Парацельс назвал парижских докторов наук тщеславными профанами. Это мнение разделял Лютер, называвший главных теологов университета «парижскими слепыми кротами и летучими мышами»^{46}.

Но Париж не держал монополии по студенческим выходкам. Многие другие университеты подвергались критике со стороны тех, кто их посещал или в них учился. Например, Эразм Роттердамский сетовал, что его пребывание в Оксфорде было испорчено компанией нудных и самоуверенных преподавателей и их дрянным пивом.

Хотя студенты пользовались вольностями, нетипичными для того времени, они не были свободны от ограничений экономики. Несмотря на помощь епископа Камбрейского, Эразм Роттердамский страдал от нищеты и был вынужден зарабатывать уроками. Лютер, также страдавший от бедности, говорил, что «никто не испытывает больших лишений, чем студенты и учёные»^{47}. 23 июля 1507 года успешный печатник из Базеля Джон Аморбах, озабоченный делами сына Бруно, учившегося в Париже, написал письмо, в котором советовал ему и его товарищам оплачивать квартиру и питание в складчину. За год Аморбах мог отправлять сыну всего 23–24 кроны, из которых от 16 до 20 крон уходило на оплату жилья.

В начале занятий в парижской коллегии Монтегю Эразм остановился в общежитии под названием «Дом для неимущих». Хотя коллегия получила новую жизнь усилиями директора Джона Стэндонка, в общежитии царила ужасная скученность. Эразм, с трудом переносивший такие условия, жаловался на пищу: студентам подавали несвежие яйца и плохую воду.

Если Эразм зарабатывал частными уроками, то другие студенты обеспечивали себе пропитание, работая у печатников, редактируя и составляя хвалебные стихи или обращения. Иногда они получали деньги, рекламируя последние выпуски печатной продукции во время публичных выступлений о новых книгах. По всей вероятности, такие лекции с обзором содержания и наиболее интересных особенностей книг более-менее регулярно проводились в конторах печатников и служили для привлечения интереса заказчиков. Прочие студенты, у которых недоставало способностей или возможностей, выживали как могли, занимаясь попрошайничеством и браконьерством.

Фауст тоже мог корпеть над редактурой новых книг или выступать перед группами заказчиков, рассказывая о достоинствах нового тома, намеченного к выпуску. Живя в общежитии, как Эразм, или на квартире с другими студентами, как Бруно Аморбах, Фауст сталкивался примерно с теми же бытовыми обстоятельствами. Впрочем, доля «бедных» студентов была сравнительно невелика и составляла, например, около 16 % в Кёльне и 9 % в Лейпциге. Поскольку в своих наблюдениях мы ограничены тем, что видели Эразм или Платтер, до конца неясно, какие студенты относились к «бедным». Можно предположить, что университетская жизнь оставила у студентов уровня Иннокентия III совершенно иные впечатления.

Но, несмотря на препятствия, студенты, особенно такие, как Платтер или Эразм Роттердамский, шли к знаниям целеустремлённо и страстно. Хотя, попав в университет, студенты оказывались перед огромными стеллажами книг, одолеть которые они могли только при поддержке своих лекторов, но это давало шанс вырваться из того мрачного царства неведения, где пребывало большинство их современников. Если в XVI веке выбор университетов был, как никогда, широким, возникает вопрос: где именно Фауст начал свой путь к знаниям?

Народная традиция, взявшая начало от «Вольфенбюттельской рукописи» 1580 года, книги Шписа издания 1587 года и перевода, датированного 1592 годом и подписанного инициалами P.F., заставляет считать, что Фауст учился теологии в Виттенберге. В документах XVI века можно встретить не менее 13 Фаустов или Фаустусов, учившихся в Виттенберге^{48}. Ни один из них не соответствует описанию нашего мага. Если Фауст учился в Виттенберге, он мог приступить к учёбе только в 1502 году, когда университет впервые открыл свои двери. Но к этому времени он был бы слишком стар, чтобы получить первую университетскую степень. Судя по историческим данным, крайне маловероятно, чтобы Фауст действительно учился в Виттенберге. На пребывание Фауста в Виттенберге указывают всего два источника – Лерхеймер (1585 год) и Хогель (XVII век), причём оба автора вовсе не утверждают, что Фауст учился в этом городе.

Идея о том, что Фауст учился в Виттенберге, возникла через некоторое время после его смерти. Возможно, это было отражением когда-то возникшей путаницы между Фаустусом, останавливавшимся в Виттенберге, и одним из Фаустов или Фаустусов, учившихся в университете этого города. Но связь с Виттенбергом не случайна: этот выбор имел своё значение.

Пребывание Фауста в Виттенберге соответствовало общехристианским принципам – и это было частью протестантской полемики о «народных книгах», в которых говорилось о Фаусте. Хотя сегодня Виттенберг мало известен за пределами Германии, в XVI веке этот город являлся эпицентром распространения Реформации. Помещая Фауста в Виттенберг, «народные книги» утверждали его образ в качестве «тени» или противоположности Лютера. Книги о Фаусте также нашли своё место во внутренней борьбе между течениями лютеранства. В конце XVI века Виттенберг стал центром движений филиппистов (последователей более умеренного Филиппа Меланхтона) и криптокальвинистов, наиболее ортодоксальные представители которых называли эти книги «рассадником ереси»^{49}. Таким образом, выбор Виттенберга в качестве фаустовской альма-матер служил интересам консервативного лютеранства.

Первым человеком, действительно указавшим место учёбы Фауста, был Меланхтон – и он назвал Краков. Краковский Ягеллонский университет был одним из наиболее старых и престижных учебных заведений. Краков уже в середине XV века являлся крупным научным центром, занимавшим передовые позиции в исследованиях по математике, астрономии, астрологии, географии и праву. Хартман Шедель чрезвычайно высоко оценил университет в своей знаменитой «Нюрнбергской хронике» 1493 года. Пик славы Ягеллонского университета пришёлся ориентировочно на 1500 год. Его высокая репутация привлекала студентов как магнит: по оценкам, в XV веке около 45 % студентов университета были иностранцами. В Краковском университете читали лекции Эразм и Меланхтон^{50}.

С конца XV века до начала XVI века в Кракове училось более 90 студентов с именами Георгий и Иоганн, приехавших из южных регионов Германии – Тюрингии, Баварии и Вюртемберга^{51}. Никто из них не подписался фамилией или прозвищем Фауст или Сабеллико. Среди студентов не нашлось ни Георгия, ни даже Иоганна, приехавших из мест, где Фауст мог появиться на свет. Почему же имя Фауста было связано с прославленным Ягеллонским университетом в Кракове?