Текст книги "Эластичность. Гибкое мышление в эпоху перемен"

Мало кому нравится возиться с задачками, не решаемыми без зубрежки, – такие задают во многих школах на уроках начальной математики. Подобную работу мы считаем «тупой», потому что никакого настоящего мышления она не требует – одного лишь выбора, какой отработанный алгоритм следует применить. Зато большинству из нас нравится отвечать на тот или иной вызов, брошенный нашим мыслительным навыкам, – мы любим карточные игры, шахматы, кроссворды, головоломки, загадки, судоку и починку автомобилей. В некотором смысле все это – решение задач, но, в отличие от шаблонных математических, для решения этих требуется производить идеи и являть иные стороны эластичного мышления.

Как я уже говорил, эластичное мышление полезно для нашего биологического вида, а потому мозг человека прилагает усилия, чтобы такое мышление поддерживать. Когда вы двигаетесь к решению той или иной задачи и, судя по всему, добиваетесь успехов, ваш мозг незаметно, однако бесперебойно выдает вам вознаграждение и тем самым эмоционально удерживает ваше внимание в одной и той же колее. Мы все переживали осознанное нутряное ощущение, что думаем в правильном направлении, но бывало и так, что подталкивало нас нечто и бессознательно, и мы не отдавали себе в этом отчета, а оно все равно направляло наше мышление.

Понять, почему мы эволюционировали так, чтобы получать удовлетворение, решая те или иные задачи, легко, но, как показывает случай Пэт Дарси, наши мозги эволюционировали еще и так, чтобы мы делались счастливыми, занимаясь искусством. Применение художественных навыков древнее даже самого́ нашего биологического вида. Миллион четыреста тысяч лет назад наш предшественник Homo erectus [человек прямоходящий] создал первые известные нам предметы искусства: симметричные топоры[65]65
  S. Mithen, The Prehistory of the Mind: The Cognitive Origins of Art and Science (Лондон: Thames and Hudson, 1996); Marek Kohn, Steven Mithen, “Handaxes: Products of Sexual Selection”, Antiquity 73 (1999): 518–526.


[Закрыть]. Они смотрятся красиво, и в этом был смысл их симметрии, поскольку для того, чтобы сделать их симметричными, применяя тогдашние инструменты из кости, оленьего рога и камня, требовалось громадное вложение времени и сил, а полезности итоговому изделию почти не прибавляло. Нынешние выпендрежники-хипстеры украшают себя ретро-кольцами и сережками, но если хочется настоящего ретро, попробуйте таскать при себе симметричный топор.

В том, что применение навыков эластичного ума – производство идей, распознание закономерностей, оригинальное мышление и воображение, например, – органически поощряемо, и состоит причина, почему люди всегда вкладывались в искусства, несмотря на (как правило) отсутствие материального воздаяния. Более того, материальная компенсация может даже помешать удовольствию, какое мы в таких занятиях получаем. Вот, например, как великий русский писатель Федор Достоевский откликнулся, когда один русский издатель заплатил ему довольно приличный аванс за роман. Отметим, что никаких жестких пожеланий, о чем писать, издатель Достоевскому не высказал – он просто попросил литератора сочинить что-нибудь увлекательное в обмен на деньги. Невзирая на это, в письме другу Достоевский писал: «О, друг мой! Вы не поверите, какая мука писать на заказ»[66]66
  Teresa M. Amabile, Beth A. Hennessey, Barbara S. Grossman, “Social Influences on Creativity: The Effects of Contracted-for Reward”, Journal of Personality and Social Psychology 50 (1986): 14–23. [Из письма А. Е. Врангелю, 16 (28) сентября 1865, Висбаден. – Примеч. перев.]


[Закрыть]. Мука, о которой он говорил, – это вам не просто признак великого писателя-цацы: перспектива оплаты его писательского труда мешала Достоевскому творить.

Достоевский – случай не исключительный. Многие недавние исследования в социальной психологии подсказывают, что монетизация творческого продукта способна мешать процессам, ведущим к новаторству[67]67
  Indre V. Viskontas, Bruce L. Miller, “Art and Dementia: How Degeneration of Some Brain Regions Can Lead to New Creative Impulses”, в: The Neuroscience of Creativity, сост. Oshin Vartanian et al. (Кембридж, Массачусетс: MIT Press, 2013), 126.


[Закрыть]. Это противоречит представлениям традиционной психологии, где полно научных статей, исследующих важность воздаяния в поддержке или даже управлении поступками человека. Однако предлагать внешнее воздаяние за действия, доставляющие органическое, внутреннее удовольствие, может оказаться контрпродуктивным. Трудность с оригинальным мышлением возникает, по словам психолога Терезы Амабиле, когда «стараешься по ошибочным причинам»[68]68
  Amabile, “Social Influences on Creativity”, 14–23.


[Закрыть].

Наши мозги воздают за оригинальное художественное мышление, потому что эти навыки важны для способности любого животного откликаться на перемены и непредсказуемость. Значит, есть смысл в том, что многие животные ярко демонстрируют свою творческую природу, преподнося себя партнеру. Павлины красуются, певчие птицы гомонят. Молодые самцы зебровых амадин учатся петь, подражая взрослым самцам, а затем, достигнув половой зрелости, разражаются разнообразными оригинальными мелодиями собственного сочинения[69]69
  Kendra S. Knudsen et al., “Animal Creativity: Cross-Species Studies of Cognition”, в: Animal Creativity and Innovation, сост. Alison B. Kaufman, James C. Kaufman (Нью-Йорк: Academic Press, 2015), 213–240.


[Закрыть]. Может ли художественный дар играть похожую роль в человеческом брачном поведении?[70]70
  Geoffrey Miller, “Mental Traits as Fitness Indicators: Expanding Evolutionary Psychology’s Adaptationism”, Annals of the New York Academy of Sciences 907 (2000): 62–74.


[Закрыть] Может ли он – на внутреннем и бессознательном уровне – подсказывать потенциальному половому партнеру, что перед ним – носитель генов, какие могут сыграть свою роль в выживании?

Эволюционные психологи Марти Хейзелтон и Джеффри Миллер проверили эту гипотезу, изучив, как меняется у женщин вкус на мужчин на разных стадиях их овуляционного цикла[71]71
  Martie G. Haselton, Geoffrey F. Miller, “Women’s Fertility Across the Cycle Increases the Short-Term Attractiveness of Creative Intelligence”, Human Nature 17 (2006): 50–73.


[Закрыть]. Хейзелтон и Миллер знали, что, когда женщины оценивают мужскую привлекательность на пике собственной фертильности, непосредственно перед овуляцией, они бессознательно придают больше значения, чем обычно, показателям эволюционных преимуществ – мускулатуре торса, густоте щетины на лице, размерам челюстей. Эти здоровенные ребята, что тягают железо в спортзале, – магниты для девчонок, но много ль эти ребята понимают: мощь их привлекательности зависит от фазы персонального месяца женщины. Хейзелтон и Миллер рассудили, что, если воображение – тоже показатель пригодности к спариванию, художественный талант обязан оказывать на женщин такое же переменное воздействие, как и зрелищные грудные мышцы.

Чтобы это выяснить, Хейзелтон и Миллер собрали сорок одну женщину на третьем десятке и записали данные об их менструальном цикле. Затем каждой женщине предоставили подробное описание двух молодых мужчин. Описания составили так, чтобы мужчины в них были наделены сопоставимыми качествами – кроме того, что один творчески одарен, но беден, а второй – средненький творчески, зато богатый. Хотя все женщины взвешивали качества этих мужчин согласно личному вкусу, вопрос состоял в том, склонна ли будет та или иная женщина в той точке своего цикла, когда тело наиболее готово к воспроизводству, скорее выбрать мужчину, у которого вероятность произвести более творческое потомство выше. Если так, это поддержит представление о том, что творческие способности – метод, каким мы заявляем о своей репродуктивной стати.

Прочитав описания, женщины оценивали желанность представленных мужчин по шкале от 1 до 9 и письменно отвечали на вопрос: «Кого, как вам кажется, вы бы предпочли для краткосрочного полового приключения?»

Результат оказался поучительным, особенно если вы – нищий художник мужского пола. Оценки мужской желанности, вынесенные женщинами творчески одаренным, но бедным мужчинам, оказались сильно связанными с женской фертильностью, а вот на оценки лишенных воображения богатых мужчин от стадии цикла никак не зависели. Что же до вопроса, кого выбрать для краткосрочного приключения, влияние фазы цикла поразительно. На пике фертильности 92 % женщин предпочитали творческие способности богатству, а когда фертильность низка – всего 55 %. Это расхожая банальность – что творческим типам легко завязывать отношения с противоположным полом, но приятно знать, что коренится эта закономерность в эволюционной важности воображения.

В начале 1990-х молодая ученая-новатор в образовательной психологии из Университета Джорджии по имени Бонни Крэмонд заметила странность в постепенно накапливавшейся литературе, посвященной синдрому дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Дети, описываемые в тех исследованиях, казалось, имеют много общих черт с теми, о ком шла речь в статьях об одаренных детях[72]72
  Bonnie Cramond, “The Relationship Between Attention-Deficit Hyperactivity Disorder and Creativity”, статья представлена в апреле 1994 г. в Новом Орлеане на съезде Американской ассоциации исследователей в области образования, http://files.eric.ed.gov/fulltext/ED371495.pdf.


[Закрыть]. Например, считалось, что детей и из первой, и из второй категории легко отвлечь и у них неуемный аппетит на подвижность.

Вроде бы отрицательные качества. Вообще-то, когда в начале ХХ века это нарушение описали впервые, врачи считали, что оно как-то связано с некоторым легким дефектом развития мозга[73]73
  George Bush, “Attention-Deficit/Hyperactivity Disorder and Attention Networks”, Neuropsychopharmacology 35 (2010): 278–300.


[Закрыть]. Такой взгляд на СДВГ отставили к 1990-м, но с этим диагнозом по-прежнему ассоциировалась заметная стигма. Крэмонд это не давало покоя. Более того, она подозревала, что СДВГ может на самом деле оказаться полезным для мышления людей с этим синдромом. А ну как эти особенности СДВГ соотносимы с положительными свойствами личности – с целеустремленностью, продуктивностью и способностью быстро производить идеи?

Крэмонд решила провести эксперимент, по сути сводившийся к проверке эластичного мышления у детей с диагнозом СДВГ, а также провести проверку на СДВГ среди детей, участвующих в учебной программе для эрудитов. Исследовательница обнаружила поразительное пересечение результатов. Треть детей с СДВГ явили такие высокие результаты, что этих детей можно было брать в элитные и сверхизбирательные обучающие спецпрограммы, а четверть детей из программы для эрудитов оказались с СДВГ – в четыре-пять раз выше, чем в среднем у населения. Для Крэмонд та работа стала началом долгой карьеры, посвященной изучению одаренных детей.

В наши дни СДВГ никакой особой стигмы своему носителю не сообщает, детей иногда диагностируют ошибочно – просто потому, что родители ищут средство «излечения» того, что в их детях есть просто естественная и здоровая повышенная активность. Постановка ошибочного диагноза – парадокс: в последние годы мы сильно продвинулись в понимании СДВГ. Результаты, полученные Крэмонд, мы теперь способны объяснить на нейронном уровне, что возвращает нас к системе вознаграждения и ее роли в мотивации людей к исследованию и новых идей, и новых мест.

Нет такой отдельно взятой структуры или системы мозга, которая отвечает за все черты СДВГ. Но ключевые из них можно отнести на счет того же самого контура «вентральная область покрышки – прилежащее ядро» в системе вознаграждения, на которую наткнулся Олдз[74]74
  N. D. Volkow et al., “Motivation Deficit in ADHD Is Associated with Dysfunction of the Dopamine Reward Pathway”, Molecular Psychiatry 16 (2011): 1147–1154.


[Закрыть]. При СДВГ дофаминовые рецепторы тех структур повреждены, что приводит к ослаблению деятельности структур вознаграждения в мозге. В результате устойчивый поток подкрепления довольства, какой подталкивает людей без СДВГ к их целям, у диагностированных пожиже.

В итоге людям с СДВГ трудно производить кое-какие повседневные действия. Но это расстройство приводит и к противоположному результату. Поскольку повседневная жизнь в таком случае может казаться однообразной и скучной, мозг пытается скомпенсировать это, ища себе дополнительную стимуляцию. И вот так, когда мозг с СДВГ натыкается на задачу, которая кажется ему по-настоящему интересной, – то есть на задачу, которая сразу стимулирует контуры вознаграждения в мозге, – он становится этой задачей одержим и сверхсосредоточен на ней.

Самая известная особенность СДВГ – как раз та, что более всего увлекла Крэмонд. Эта особенность проявляется, когда ослабленный поток вознаграждения оказывается недостаточным, чтобы внимание не соскользнуло с того, чем ум в данный момент занят, на стимулы из окружающей среды или на мысли, производимые каким-нибудь другим участком мозга. В результате, подобно детям в классе под присмотром снисходительного учителя, нейронные цепи человека с СДВГ пуляют идеями, почти никак на них не сосредоточиваясь и без всякой цензуры.

Вмешивающиеся мысли способны сбить человека с выбранного маршрута и привести к смещению от одной цели к другой прежде, чем первая цель достигнута. Но приблудные мысли иногда оказываются дельными. И в таких случаях они порождают необычные, но конструктивные связи и ассоциации, какие не пришли бы в голову «нормальным» людям, а потому людям с СДВГ легче дается производство идей и оригинальное мышление. И к добру, и к худу, мышление людей с СДВГ – менее скованное, более эластичное. А потому, хотя многие считают СДВГ расстройством мышления, людей с этим синдромом также можно рассматривать как идеально скроенных для нынешней бурной и переменчивой среды. На этой стадии эволюции СДВГ, как рассуждала Крэмонд, может оказаться преимуществом.

Такой взгляд на предмет поддерживает и интересная новая теория, согласно которой СДВГ развился у нашего вида как ответ на требования переменной среды, когда мы вели кочевой образ жизни охотников и собирателей. Те кочевники жили в среде, какая в некотором смысле напоминает нашу нынешнюю, цивилизованную, – вечно переменчивую и полную непредсказуемой угрозы. В таком контексте эластичное мышление, гибкое внимание и жажда приключений, особенно разведка неведомых территорий, могли оказаться полезными.

Эту теорию проверили в одном исследовании, проведенном на кенийском кочевом племени ариаалов[75]75
  Dan T. A. Eisenberg et al., “Dopamine Receptor Genetic Polymorphisms and Body Composition in Undernourished Pastoralists: An Exploration of Nutrition Indices Among Nomadic and Recently Settled Ariaal Men of Northern Kenya”, BMC Evolutionary Biology 8 (2008): 173–184.


[Закрыть]. Они всегда были бродячими скотоводами почти без всякого жира в теле и с хроническим недоеданием. А тут, лет пятьдесят назад, сколько-то кочевников откололось от основной группы и перешло к оседлости; эти люди стали заниматься сельским хозяйством. Недавно антрополог из Университета Вашингтона изучил в обеих группах, насколько часто встречается вариант гена, связанный с СДВГ. Обнаружилось, что среди скитальцев, постоянно имеющих дело с переменами, те, у кого ген СДВГ есть, в общем и целом питались лучше. Зато среди тех, кто осел, люди с этим геном, как выяснилось, заметно недокормленны.

Кочевые ариаалы с СДВГ, судя по всему, лучше приспособлены процветать в бурных условиях своей жизни, тогда как оседлым ариаалам СДВГ – помеха во многих сельскохозяйственных делах, где требуется сосредоточенность. Во всем этом есть для нас мораль. Всего пару десятилетий назад наше общество походило на оседлых ариаалов, и СДВГ только мешал. Зато в сегодняшние бурные времена мы больше похожи на кочевых ариаалов, а потому СДВГ может оказаться полезным.

СДВГ в общем и целом – особенность недозрелого ума, и когда дети взрослеют, они обычно вырастают и из СДВГ. Но есть у нас этот синдром или нет его, мы все наделены большей или меньшей склонностью исследовать или использовать, скитаться или сосредоточиваться. Исследователь-теоретик трудовой занятости Майкл Кёртон опередил свое время, когда в 1970-е годы запечатлел как раз это различие в своей теории стилей мышления – теории адаптеров и новаторов[76]76
  Michael Kirton, “Adaptors and Innovators: A Description and Measure”, Journal of Applied Psychology 61 (1976): 622–645; Michael Kirton, “Adaptors and Innovators: Problem-Solvers in Organizations”, в: Readings in Innovation, сост. David A. Hills, Stanley S. Gryskiewicz (Гринзборо, Северная Каролина: Center for Creative Leadership, 1992), 45–66.


[Закрыть].

Кёртон описывал адаптеров как личностей сосредоточенных, но негибких: они «предпочитают все делать лучше, применяя испытанные старые методы». Такие люди обычно благоразумны и осторожны, словно бы неуязвимы для скуки. Они могут казаться «душными и не предприимчивыми, влюбленными в системы и правила, – писал Кёртон. – Новаторы же – мыслители эластичные, им нравится искать новые подходы к задачам. Зачастую их легко отвлечь, они плохо управляют своим временем и предлагают менее знакомые и иногда менее приемлемые решения, которые в корпоративном мире нередко наталкиваются на сопротивление. Такие люди могут казаться и грубиянами, даже друг другу».

У любого из нас может быть свое предпочтение того или иного типа мышления, но коммерческим компаниям нужны и те, и другие мыслители, и в компаниях, где подходящее равновесие не найдено, считал Кёртон, жди неприятностей. Не исключено, что это верно и для наших личных отношений: личность на одном конце Кёртонова спектра нередко лучше всего сочетается с человеком с другого конца. Принимая особенности друг друга, любитель правил и их нарушитель способны уравновешивать друг друга со взаимной пользой, но вовсе не обязательно с изъянами обеих личностей.

Вообразите вот какой сценарий многомиллионолетней давности: примитивный человек вида Homo habilis [человек умелый], предшественник Homo erectus, борется с каким-нибудь некрупным животным, но тут налетает на острый камень и рассекает себе кожу. Поборов свою добычу, он уже вознамеривается впиться зубами в тугую плоть, и тут в уме у него возникает ассоциация: острый камень порвал мне кожу – я хочу порвать шкуру этого животного – тут можно применить острый камень. За миллионы лет существования Homo habilis тот грубый каменный резак – единственное его оригинальное творение.

Промотаем миллион с половиной лет вперед. Начало 1990-х, Джерри Хёршберг, президент калифорнийской дизайнерской студии компании «Ниссан», возится с дизайном новой модели – «Ниссана-Квест». Как-то раз, ведя автомобиль по дороге, он замечает на обочине парочку, пытающуюся разложить заднее сиденье в микроавтобусе компании-конкурента, чтобы можно было засунуть в машину диван. В голову Хёршбергу тут же приходит мысль: оборудовать автомобиль полозьями, чтобы водитель мог сложить заднее сиденье и катнуть его вперед, тем самым освободив место. Так возникла одна из самых знаменитых особенностей дизайна в «Ниссане-Квест»[77]77
  Dorothy Leonard, Jeffrey Rayport, “Spark Innovation Through Empathetic Design”, Harvard Business Review on Breakthrough Thinking (1999): 40.


[Закрыть].

Оба изобретения – результат ассоциации, вылепленной мозгом между двумя вроде бы не связанными друг с другом идеями. Разные эпохи, разные биологические виды, а механизм открытия – один и тот же. В природе различные атомы сталкиваются и сочетаются, при этом возникают молекулы со свойствами, не похожими на свойства атомов, из которых эти молекулы состоят. У нас в уме одна нейронная сеть мозга перекрывается с другой и активирует ее, и мы соединяем очень разные понятия и наблюдения и так получаем новые. И хотя оригинальное мышление в искусстве, науке, предпринимательстве и личной жизни имеет непохожие цели и контекст, на уровне работы нейронных сетей все эти мыслительные режимы возникают из стыковки у нас в мозге разных понятий.

Умственный инструментарий, каким мы пользуемся для решения деловых задач – или когда приспосабливаемся к меняющимся условиям в собственной личной жизни, – тот же, какой мы применяем для исследования или создания новых произведений искусства, музыки или теорий в науке. Не менее важно и то, что мыслительные процессы, посредством которых мы создаем то, что считается великими произведениями искусства и науки, фундаментально не отличаются от тех, какими мы творим работы неудачные.

Общая черта всех этих мыслительных процессов – в том, до чего они благодарны по природе своей, спасибо сигналам удовольствия, которые наш мозг улавливает, пока мы производим ту или иную идею. Вот в чем соль мудрости «важно само странствие, а не конечная станция». Более того, мы зачастую не знаем, как оценит конечную станцию общество, пока с момента творения не минует довольно много времени. Вспомним Винсента Ван Гога, при жизни продавшего очень немного чего из своих картин. Или Коперникову гелиоцентрическую картину Солнечной системы, не впечатлившую никого, пока лет семьдесят спустя с ней не повозился Галилей. Или взять Честера Карлсона, изобретшего копир, как я уже рассказывал. Это произошло в 1938 году, но продать он свою машинку не мог, потому что крупные компании, включая «Ай-би-эм» и «Дженерал Электрик» сочли его придумку дурацкой. Зачем кому-то может понадобиться мудреный агрегат, когда все гораздо проще – есть же копирка?

Много лет назад мне повезло научиться ценить мыслительные процессы, приведшие к «мелким» идеям – или даже к неудачным. Научился я этому у великого физика и нобелевского лауреата Ричарда Фейнмана. Фейнман «порезался об острый камень» идеи, когда, еще студентом в 1940-е, наткнулся на наблюдение Поля Дирака, одного из отцов квантовой теории. Фейнман увязал в уме замечание Дирака и кое-какие собственные соображения, возникшие к тому времени. Через многие годы упорной работы это привело его к совершено новому – и экзотическому – взгляду на квантовую теорию, а с ним породило и новый математический аппарат, именуемый диаграммами Фейнмана.

Как и каменный инструмент Homo habilis, диаграммы Фейнмана в физике на каждом шагу – они сейчас основа большей части фундаментальных работ в этой отрасли научного знания. Но если бы план Фейнмана провалился – если бы в его математике, как оказалось бы в конце концов, нашлась некая небольшая ошибка, – его идеи не утратили бы масштабности воображения. Более того, Фейнман иногда с громадным удовольствием брался описывать мне исходные идеи, которые он придумал и которыми занимался, но они привели в тупик. Хотя ученые по праву дорожат лишь действенными теориями, мы в силах распознать интеллектуальную красоту в теории выдвинутой, независимо от того, подтвердилась она или нет.

Сам Фейнман не проводил различий между своим знаменитейшим прорывом и другими задачами, которые ему удалось решить за долгую карьеру, хоть большими, хоть скромными, – или мелкими каверзами повседневной жизни, с какими ему приходилось сталкиваться, как любому из нас. То, что человек, произведший эпохальный и революционный вклад в своей области науки, находил такое же удовольствие, решая задачи куда менее значимые, есть свидетельство тому, что упражнять эластическое мышление глубоко удовлетворительно по природе своей. Особенно выразительно Фейнман подчеркнул это в письме 1966 года, адресованном одному его бывшему аспиранту, который через много лет по окончании аспирантуры прислал Фейнману письмо, где сокрушался из-за своей недостаточно значимой работы. Вот что Фейнман ему ответил:

Дорогой Коити!

С большой радостью получил от вас весточку и узнал, что у вас такая хорошая должность в Исследовательских лабораториях.

К сожалению, ваше письмо расстроило меня тем, что вы, похоже, действительно опечалены. Кажется, ваш учитель повлиял на вас, создав ложные представления о том, что такое «достойная задача»… Велика та научная задача, какая стоит перед нами нерешенной, а мы видим, как нам подобраться к ней. Я бы советовал браться за задачки даже еще проще, или, по вашему выражению, задачки поскромнее…

Мы с познакомились, когда я был на пике моей карьеры, и вам показалось, что я занят чем-то таким, что близко небожителям. Но в то же самое время работал у меня другой аспирант (Алберт Хиббз), чья диссертация была посвящена [обыденной теме – ] ветрам и тому, как они нагоняют волны, дуя над морской поверхностью. Я взял его к себе в аспирантуру, потому что он пришел ко мне с задачей, которую желал решить…[78]78
  Хиббз, умерший в 2003 году, успел стать видным ученым в Лаборатории реактивного движения в Пасадене, Калифорния. – Примеч. автора.


[Закрыть]

Нет задач чересчур мелких или чересчур банальных, если мы действительно способны что-то с ними поделать.

Вы говорите, что вы безымянный человек. Для вашей жены и ребенка – нет. Для ближайших коллег вы тоже останетесь таким недолго, если сможете ответить на их простые вопросы, с какими они заглядывают к вам в кабинет. Вы для меня не безымянный. Не оставайтесь безымянным для себя самого – слишком это печально. Знайте свое место в мире и оценивайте себя справедливо – не в понятиях наивных идеалов собственной юности и не в понятиях, которые вы ошибочно приписываете идеалам своего наставника.

Большой удачи вам – и счастья.

Искренне ваш,

Ричард П. Фейнман