Текст книги "Суждения о науке и искусстве"

О растениях

* * *

Листья располагаются одни над другими тремя способами. Первый, наиболее распространенный, – шестой лист, считая вверх, располагается над шестым, считая вниз. Второй – когда два третьих листа, считая вверх, располагаются над двумя третьими, считая вниз. И третий способ – когда третий лист, считая вверх, располагается над третьим, считая вниз.

* * *

Природа во многих растениях расположила листья последних ветвей так, что шестой лист всегда находится над первым, и так далее, в той же последовательности, если правилу этому не встречается препятствий. И сделала она это к двойной выгоде этих растений, во-первых, дабы, когда на следующий год произрастут ветви или плод из почки или глаза, находящегося наверху и соприкасающегося с загибом листа, вода, омывающая такую ветвь, могла стекать и питать почку, задерживая капли в углублении, образуемом у начала листа; и вторая выгода та, что, когда подобные ветви начинают на следующий год расти, одна не закрывает другую, так как пять ветвей вырастают обращенные по пяти различным направлениям, а шестая появляется над первой на довольно значительном расстоянии.

* * *

Если с дерева в какой-нибудь части ободрать кору, то природа, которая об этом заботится, направляет туда гораздо большее количество питательного сока, чем в другое какое место, так что из-за вышеуказанной недостачи кора там растет гораздо толще, чем в другом каком месте. И настолько сильно движется сок этот, что, попав в место, требующее помощи, частью поднимается вверх, наподобие прыгающего мяча, просачиваясь или, вернее, пробиваясь так же совершенно, как кипящая вода.

* * *

И природа столь усладительна и неистощима в разнообразии, что среди деревьев одной и той же породы не найдется ни одного растения, которое вполне походило бы на другое, и не только растения, но и ветвей, и листьев, и плода не найдется ни одного, который бы в точности походил на другой.

Мысли и афоризмы

* * *

Приобретай в юности то, что с годами возместит тебе ущерб, причиненный старостью. И, поняв, что пищей старости является мудрость, действуй в юности так, чтобы старость не осталась без пищи.

* * *

Познание минувших времен и познание стран мира – украшение и пища человеческих умов.

* * *

Как хорошо прожитый день дает спокойный сон, так с пользой прожитая жизнь дает спокойную смерть.

* * *

Так же как поглощение пищи без удовольствия превращается в скучное питание, так занятие наукой без страсти засоряет память, которая становится неспособной усваивать то, что она поглощает.

* * *

Железо ржавеет, не находя себе применения, стоячая вода гниет или на холоде замерзает, а ум человека, не находя себе применения, чахнет.

* * *

Свобода – главный дар природы.

Приложения

Джорджо Вазари[4]4
  Джорджо Вазари (1511–1574) – итальянский живописец, архитектор и историк искусства.


[Закрыть]
Леонардо да Винчи, живописец и скульптор флорентийский

(Из книги «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих»)

Высочайшие дары изливаются по произволению небес на человеческие существа иногда естественно, а иногда и сверхъестественно. Удивительным образом собираются в одном существе красота, изящество и сила, так что, в чем бы оно себя ни проявило, каждое его действие божественно. Оставляя позади деяния всех других людей, оно наглядно показывает себя тем, что оно есть в действительности: щедрым проявлением божества, а не человеческого искусства. Это именно люди видели в Леонардо да Винчи, в каждом действии которого, кроме красоты тела, никем достаточно не превознесенной, была более чем бесконечная прелесть. И такова была его сила, что на какие бы трудные предметы он ни обращал свой ум, он легко справлялся с ними. Мощь его была велика и соединялась с ловкостью. Дух и характер его отличались царственной величавостью и благородством, и слава его имени распространилась так широко, что не только он был в почете у современников, но еще гораздо более возвеличился в потомстве после смерти.

Поистине удивителен и божествен был Леонардо, сын Пьеро из Винчи. Он достиг бы многого и в науке, и в литературе, если бы он не был так изменчив и непостоянен. По этой именно причине он брался за изучение разных предметов, но, начав, бросал их. В несколько месяцев он сделал такие успехи в арифметике, что, постоянно возбуждая сомнения и затруднительные вопросы для обучавшего его преподавателя, очень часто приводил его в смущение. Он предавался отчасти и музыке, но скоро решил вполне овладеть игрою на лире, как это и подобало человеку, одаренному от природы возвышенным и гармоничным духом. Кроме того, он божественно пел импровизации. Тем не менее, предаваясь разным занятиям, он никогда не оставлял рисования и лепки, более всего волновавших его воображение. Видя это и принимая в соображение возвышенность его духа, Пьеро взял однажды несколько его рисунков, отнес их Андреа Верроккио, который был его большим другом, и убедительно просил сказать, достигнет ли Леонардо успехов, если предастся рисованию. Изумился Андреа, увидев великие достоинства первых опытов Леонардо, и укрепил Пьеро в мысли посвятить его живописи. Тогда Пьеро распорядился, чтобы Леонардо поступил в мастерскую Андреа. Леонардо исполнил это с особенною охотою и стал упражняться не только в одной этой профессии, но во всем, что имело отношение к рисованию. Обладая столь божественным и удивительным умом и будучи превосходнейшим геометром, он подвизался не только в скульптуре, причем еще в юности делал из глины головы смеющихся женщин, которые во множестве отливались потом из гипса, а также головки детей, которые казались вышедшими из рук мастера, но и в архитектуре, создавая чертежи планов различных зданий. Он же был первым, который еще в юности задумывался о проведении канала от Арно для соединения Пизы с Флоренцией. Он делал рисунки мельниц, сукновальных машин и снарядов, приводимых в движение силою воды. Так как он хотел, чтобы профессиональным его занятием была живопись, то он много занимался рисованием с натуры. Иногда он делал модели из глины, и на эти модели он набрасывал мягкие, пропитанные гипсом тряпки, потом терпеливо срисовывал их на тонкое или старое полотно и обрабатывал посредством кисти черной и белой краской, что давало удивительный эффект. Об этом свидетельствуют, между прочим, некоторые его оригиналы, которые я сохраняю в книге рисунков. Кроме того, он делал рисунки на бумаге с такою виртуозностью и так прекрасно, что не было художника, который равнялся бы с ним в тонкости. Я имею одну голову, божественной красоты, сделанную карандашом в светлых и темных тонах. В этом вдохновенном гении было от Бога столько благодати и такое поразительное воображение, соединенное с умом и послушною памятью, и рисунком от руки он умел так прекрасно передавать свои замыслы, что побеждал своими темами и приводил в смущение своими идеями самые горделивые таланты. И ежедневно он делал модели и рисунки, которые показывали возможность с легкостью срывать горы и пробуравливать их проходами от одной поверхности до другой. Кроме того, он показывал возможность поднимать и передвигать огромные тяжести посредством рычагов, воротов и винтов, а также способы очищать порты и отводить трубами воду из низких местностей. Надо всем этим ум его не переставал изощряться. Мысли и труды его выразились во множестве рисунков, рассеянных среди образцов нашего искусства, и я сам видел их в достаточном количестве. Он расточал драгоценное время на изображение сложного сплетения шнурков в таком виде, что все оно представляется непрерывным от одного конца до другого и образует замкнутое целое. Такой рисунок, в высшей степени запутанный и красивый, мы находим в эстампе, посредине которого имеются следующие слова: Leonardus Vinci Accademia. Между его моделями и рисунками был один, посредством которого он объяснял многим разумным гражданам, стоявшим тогда во главе Флоренции, свой план приподнять флорентийскую церковь Сан-Джиовани, не разрушая ее, и подвести под нее лестницу. И такими убедительными доводами он сопровождал свою мысль, что дело это казалось возможным, хотя, расставаясь с ним, каждый внутренно сознавал невозможность подобного предприятия.

Он был так обворожителен в беседе, что привлекал к себе человеческие души. И не имея, можно сказать, ничего и мало зарабатывая, он постоянно держал слуг и лошадей, любимых им предпочтительно пред всеми другими животными, с которыми он обходился с большою нежностью и терпением. Это проявилось и в том, что, часто отправляясь в места, где торгуют птицами, он собственной рукою выпускал их из клетки на воздух, возвращая им утраченную свободу и уплачивая за это продавцу требуемую сумму. Очевидным образом, природа захотела так одарить его, что, куда бы он ни обращал свою мысль, свой ум и свою душу, он проявлял столько божественности в своих делах, что никто не мог сравняться с ним в совершенстве его находчивости, живости, доброты, красоты и изящества. Бросается в глаза то обстоятельство, что для уразумения искусства Леонардо да Винчи начинал много произведений и ни одного из них не кончал: ему казалось, что рука не может достигнуть совершенства в изображении задуманных им вещей. В самых замыслах его возникали такие тонкие и удивительные ухищрения, что, как бы искусны ни были руки, они не могли передать их. И таковы были причуды его ума, что, философствуя о явлениях природы, он стремился постигнуть свойства трав, продолжая в то же время наблюдать движение неба, бег луны и пути солнца. (Вследствие всего этого он создал в уме своем еретический взгляд на вещи, не согласный ни с какой религией, предпочитая, по-видимому, быть философом, а не христианином.)

Как уже сказано, будучи мальчиком, он совершенствовался в искусстве, благодаря посредничеству отца, у Андреа Верроккио. Этот последний работал над картиною, в которой св. Иоанн крестит Христа, причем Леонардо написал ангела, держащего одежды. И хотя он был совсем юн, он сделал его с таким совершенством, что ангел оказался гораздо лучше, чем фигуры, написанные Андреа. Это обстоятельство явилось причиною того, что Андреа не хотел больше прикасаться к краскам, считая обидным для себя уступать в искусстве мальчику. Леонардо получил заказ нарисовать картон, с изображением Адама и Евы и их грехопадения в земном рае, картон, по которому во Фландрии должна была быть выткана из золота и шелка портьера для португальского короля. Он изобразил луг, с разнообразнейшими травами и некоторыми животными, причем светотень была сделана кистью, с бликами свинцовых белил, и нужно сказать, что никакой талант не мог бы передать этот божественный мир с такой тщательностью и естественностью. Здесь имеется, между прочим, фиговое дерево с перспективным сокращением листьев и ветвями, исполненное с такой любовью, что ум смущается при одной мысли о терпении, каким может обладать человек. Здесь же имеется пальма, закругления которой изображены с таким большим и удивительным искусством, что только талант и терпение Леонардо могли достигнуть этого. Произведение это не могло бы быть сделано лучше, и в настоящее время картон находится во Флоренции, в благословенном доме Оттавиано Медичи, которому недавно подарил его дядя Леонардо.

Говорят, что однажды, когда Пьеро да Винчи находился за городом, один поселянин обратился к нему с дружескою просьбою расписать ему круглый щит, приготовленный им из фигового дерева, срезанного на его земле. Пьеро с удовольствием взялся исполнить его просьбу, ибо этот крестьянин был большой мастер в охоте на птиц и в уженье рыбы, и Пьеро широко пользовался его услугами в этом отношении. Он отвез щит во Флоренцию и, ничего не говоря о его происхождении, попросил Леонардо что-нибудь написать на нем. Леонардо, взяв в руки этот круглый щит и найдя его кривым, плохо обработанным и шероховатым, выправил его на огне. Потом, отдав его токарю, сделал его из грубого и шероховатого тонким и гладким. После этого, залив его гипсом и приспособив к своим целям, он стал измышлять, как бы написать на нем нечто такое, что могло бы испугать всякого приближающегося зрителя, наподобие того впечатления, какое производит голова Медузы. С этой целью Леонардо собрал в своей комнате, куда никто, кроме него, не входил, хамелеонов, ящериц, сверчков, змей, бабочек, омаров, летучих мышей и другие странные разновидности этих животных. Из всего этого множества животных, сложно скомбинированных, он составил одно чудище в высшей степени ужасное и страшное, которые выдыхало на лету отраву и наполняло воздух пламенем. Это животное он изобразил вылетающим из темной расщелины скалы. Из открытой пасти его разливался яд, из глаз вылетал огонь, а из ноздрей дым столь удивительным образом, что все это представлялось в самом деле чем-то чудовищным и страшным. И Леонардо был так поглощен своей работой, что, несмотря на чрезвычайно жестокое зловоние издыхающих животных, он ничего этого не чувствовал из великой любви к искусству. Когда работа была окончена и о ней даже забыли поселянин и отец, Леонардо сказал отцу, что он может в любое время прислать за изготовленным щитом. Однажды утром Пьеро пошел за щитом и постучался в комнату, причем Леонардо, приотворив дверь, сказал ему, чтобы он немного обождал. Возвратившись в комнату, Леонардо приспособил щит на мольберте так, чтобы из окна падал на него слабый свет, а потом пустил отца посмотреть на него. Пьеро, при первом же взгляде, не понимая, в чем дело, внезапно отшатнулся, не веря, что перед ним щит, и менее всего допуская, что он видит перед собою живописное изображение. Леонардо подошел к нему сзади и, удерживая его, сказал: «Эта вещь отвечает своему назначению, возьмите ее и отнесите, потому что это именно и есть ожидаемый результат работы». Пьеро нашел эту вещь более чем удивительной и осыпал похвалами причудливый замысел Леонардо. Потом, тайно купив у торговца другой щит с изображением сердца, пронзенного стрелою, отдал его поселянину, который остался ему благодарен на всю жизнь. Вслед за тем Пьеро тайно продал этот щит во Флоренцию каким-то купцам за сто дукатов, а через короткое время щит попал в руки герцога Миланского, перепроданный ему купцами за триста дукатов.

Потом Леонардо сделал картину с изображением Богоматери, в высшей степени замечательную, которая впоследствии находилась у папы Климента VII. Между другими вещами, которые были здесь изображены, он сделал графин воды с цветами, причем, не говоря уже об удивительной натуральности, он так передал влажность воды на поверхности, что она казалась живее, чем в самой действительности. Для ближайшего друга своего Антонио Сеньи он сделал на листе бумаги Нептуна с такой тщательностью рисунка, что он казался совсем живым. Здесь изображены бурное море, колесница, влекомая морскими конями, окруженная призраками, дельфины и другие морские животные и несколько прекраснейших голов морских богов. Рисунок этот был принесен в дар сыном Сеньи, Фабио, мессеру Джиованни Гадди со следующею эпиграммою:

 
           Pinxit Virgilius Neptunum, pinxit Homerus;
              Dum maris undisoni per vada flectit equos.
           Mente quidem vates illum conspexit uterque,
              Vincius ast oculis; jureque vincit eos[5]5
  Вергилий изобразил Нептуна, изобразил его и Гомер, / Как он стремит коней по просторам волношумящего моря. / Оба поэта увидели его мысленным взором, / А Винчи – глазами; и он по праву побеждает их (лат.).


[Закрыть].
 

Пришла ему фантазия изобразить в картине масляными красками голову Медузы со сплетением змей вместо волос, наиболее странная и необыкновенная выдумка, какую когда-либо можно было себе представить. Но произведение это требовало для своего исполнения времени и, как это случилось почти со всеми его другими произведениями, осталось недоконченным. Оно находится среди других превосходных вещей во дворце герцога Козимо, вместе с бюстом ангела, одна рука которого, в перспективном сокращении от плеча до локтя, выдвинута вперед в воздухе, а другая покоится кистью на груди. Достопримечательно, что этот гений, желая придать наибольшую рельефность вещам, которые он писал, прибегал при темных тенях к еще более темному фону и изыскивал черную краску, создающую самые глубокие и черные тени, и таким образом достигал того, что светлое становилось особенно сверкающим. Наконец, он создавал такие оттенки, что в картине как бы не оставалось ничего светлого и вещи казались скорее представленными ночью, чем озаренными светом дня. Но все это служило только к тому, чтобы добиться наибольшей рельефности, предела и совершенства искусства. Ему доставляло удовольствие, при виде каких-нибудь людей со странными головами, бородою или волосами, целый день следовать за одним из таких людей, привлекшим к себе его внимание. При этом он так запечатлевал его в своем воображении, что, придя домой, набрасывал его облик, как если бы он стоял перед его глазами. Такого рода наброски женских и мужских голов существуют в большом количестве, и я имею некоторые из них, сделанные его рукою, пером, в нашей книге рисунков, не раз уже мною упомянутой. Примером может служить прекраснейшая голова старика Америго Веспуччи, нарисованная углем, а также голова цыганского атамана Скарамуччиа, которая находилась потом у мессера Донато Валдамбрини да Ареццо, каноника в Сан-Лоренцо, и была получена им от Джиамбуллари. Он начал картину «Поклонение волхвов», в которой есть много прекрасного, особенно – головы. Она помещалась в доме Америго Бенчи против loggia Перуцци, но и эта картина осталась недоконченною, как и другие его вещи.

Случилось, что, когда после смерти Джиан Галеаццо, герцога Миланского, Людовико Сфорца в 1494 г. был возведен в герцогское достоинство, Леонардо был с большим почетом отправлен к этому герцогу, который очень любил игру на лире и которому он должен был играть. Леонардо повез с собою этот инструмент, который он сделал собственною рукою в большей его части из серебра, придав ему форму конской головы, вещь странную и новую, устроенную так, чтобы звуки выходили особенно сильными и гармоничными. Таким образом, он превзошел всех музыкантов, которые стеклись сюда, чтобы показать свое искусство. Кроме того, он был лучшим в свое время импровизатором стихов. Восчувствовав столь удивительные таланты Леонардо, герцог был так очарован его достоинствами, что трудно себе это даже и представить. Он попросил его сделать картину для алтаря с изображением Рождества, и эта картина была послана герцогом императору. Сделал он также у доминиканских монахов Santa Maria delle Grazie Вечерю, произведение прекраснейшее и удивительное. Головам апостолов он придал такое величие и такую красоту, что голову Христа ему пришлось оставить незаконченною, так как он не считал себя способным воплотить в ней ту небесную божественность, какая подобает образу Христа. В этом виде картина и осталась, как если бы она была закончена, причем миланцы отнеслись к ней с величайшим благоговением, так же как и иностранцы. При внимательном рассмотрении ясно, что Леонардо задумал выразить и действительно выразил то смущение, которое охватило апостолов, вместе с желанием узнать, кто предал их учителя. Вот почему в лицах всех апостолов замечается любовь, страх и негодование или скорбь от невозможности постигнуть мысль Христа. Все это возбуждает не меньше удивления, чем выраженные, с другой стороны, непреклонность, ненависть и предательство в лице Иуды. Каждая малейшая деталь в этом произведении обнаруживает невероятную тщательность, доходящую до того, что ткань скатерти передана с не меньшей реальностью, чем в действительном полотне.

Рассказывают, что приор монастыря очень настойчиво приставал к Леонардо, прося его закончить произведение. Ему казалось странным, что Леонардо целую половину дня стоит погруженный в созерцание. Он хотел бы, чтобы художник не выпускал из рук кисти, подобно тому как не прекращают работу в огороде. Не ограничиваясь этим, приор пожаловался герцогу и так взволновал его, что тот был вынужден послать за Леонардо и искусно побудить его к работе, тонко давая ему при этом чувствовать, что он делает все это по настоянию приора. Зная острый и благородный ум герцога, Леонардо захотел обстоятельно побеседовать с ним об этом предмете (чего он никогда не делал с приором). Он много рассуждал с ним об искусстве и разъяснил ему, что возвышенные таланты тем более преуспевают, чем менее они трудятся. Они творят умом свои замыслы и создают те совершенные идеи, которые потом выражаются посредством рук, отражаясь от того, что уже заключается в духе. Он прибавил, что ему осталось еще написать две головы, в том числе голову Христа. Он не хотел искать на земле модели для нее и в то же время не надеялся воображением уловить красоту и небесную прелесть, подобающие воплощенному божеству. Недоставало и головы Иуды, которая также причиняла ему много забот, ибо он не считал возможным создать воображением лицо человека, который, получив столько благодеяний, нашел в себе жестокость предать своего господина и спасителя мира. Эту последнюю голову ему нужно было бы еще поискать, но, в конце концов, если он не найдет ничего лучшего, он готов воспользоваться головою этого столь навязчивого и нескромного приора. Последнее замечание очень насмешило герцога, и он сказал, что Леонардо тысячу раз прав. Таким образом, бедный смущенный приор продолжал подгонять работу на огороде и оставил в покое Леонардо, который кончил голову Иуды, оказавшуюся истинным воплощением предательства и бесчеловечности. Голова же Христа, как уже сказано, осталась незаконченною. Великолепие этой картины, как в отношении композиции, так и в отношении несравненной тщательности ее исполнения, возбудило у французского короля желание перевезти ее в свое государство. С этой целью он всячески старался отыскать архитекторов, которые скрепили бы ее деревянными и железными балками, чтобы она могла быть перевезена безопасным для нее образом, каких бы это ни потребовало расходов. Так сильно желал он иметь ее. Но то обстоятельство, что она написана на стене, не дало возможности его величеству осуществить свое желание, и картина осталась у миланцев. В той же трапезной, работая над Вечерей, он сделал в картине Распятия, написанной в старой манере, Лодовико с его первенцем Максимилианом и, с противоположной стороны, герцогиню Беатриче с другим их сыном, Франческо. Оба эти сына Лодовико, сделавшиеся впоследствии герцогами Миланскими, изображены самым удивительным образом.

В то время как он производил эту работу, он предложил герцогу сделать бронзового коня изумительной величины в память покойного герцога. Он начал его в таких размерах и конь действительно вышел столь огромным, что Леонардо никогда не мог довести его до конца. Находились люди, думавшие (суждения человеческие весьма различны и часто из зависти бывают злобными), что Леонардо начал этого коня, как и другие свои вещи, без намерения кончить его. В самом деле, желая сделать его в таком объеме и вылить его из одного куска, он должен был встретиться с неимоверными трудностями. Можно также допустить, что сама действительность приводила к такому мнению, так как многие из его произведений остались незаконченными. Но правда заключалась в том, что препятствия лежали в самой душе его, величайшей и необыкновеннейшей, преисполненной планами: она именно побуждала его искать превосходства над превосходством и совершенства над совершенством, так что всякое произведение его замедлялось от избытка желаний, как выражается наш Петрарка. Действительно, те, которые видели огромную модель, сделанную Леонардо из глины, утверждают, что никогда не видели более красивой и величавой вещи. Эта модель существовала до того времени, когда в Милан пришли французы, с королем Франции Людовиком во главе, и разбили ее вдребезги. Погибла также маленькая восковая модель этой вещи, которую считали совершенной, вместе с книгою по анатомии лошади, написанною им как руководство для своих занятий. Впоследствии он занялся, но еще с большим усердием, анатомией человека, при помощи и взаимопомощи Маркантонио делла Торре, замечательного философа, который читал тогда лекции в Павии и писал по этому предмету. Делла Торре был, как я слышал, первый, который начал объяснять медицинские вопросы при посредстве учения Галена и бросил верный свет на предмет анатомии, до того времени объятой глубочайшим мраком всяких предрассудков. В этом отношении он превосходно воспользовался талантом, работою и рукою Леонардо, составившего книгу с рисунками человеческих тел, которые он сам рассекал и вырисовывал с величайшею тщательностью красным карандашом и пером. Он изобразил все костные части и над ними расположил в порядке нервы, покрыв их мускулами. Одни из них прикреплены к костям, другие служат твердою опорою, третьи производят движения. В разных местах он набрасывал заметки, сделанные неразборчивым почерком левою рукою справа налево, так что кто не имеет особого опыта, не может разобрать их, ибо они читаются не иначе как в зеркало. Большая часть этих бумаг находится в руках миланского дворянина, мессера Франческо Мельци, который при жизни Леонардо был красивейшим мальчиком и его любимцем. Теперь он прекрасный и благородный старец, который дорожит этими бумагами, как реликвией, сохраняя их вместе с портретом блаженной памяти Леонардо. Тот, кто знакомится с этими рукописями, едва верит, что этот божественный дух так хорошо разумел искусство и рассуждал о мускулах, нервах и сосудах и притом с такою точностью о каждом частном предмете. Некоторые бумаги Леонардо находятся теперь в руках одного миланского живописца. Они исписаны справа налево и представляют рассуждения о живописи и о разных способах делать рисунки и писать красками. Этот живописец еще недавно приезжал во Флоренцию, чтобы повидаться со мною, так как он имеет намерение отпечатать настоящий труд, и затем повез бумаги в Рим для издания. Я не знаю, однако, что из всего этого вышло.

Возвращаясь к произведениям Леонардо, скажем, что в его время прибыл в Милан французский король. По этому поводу его попросили сделать что-нибудь редкостное, и он сделал льва, который переступал несколько шагов и затем открывал грудь, показывая, что она наполнена лилиями. В Милане он взял к себе в качестве воспитанника миланца Салаи, отличавшегося необыкновенной грациею и красотою и имевшего прекрасные, курчавые и вьющиеся волосы, которыми Леонардо очень восхищался. Ему он преподал многие правила искусства, и некоторые произведения, которые в Милане приписываются Салаи, были подправлены рукою Леонардо.

Возвратившись во Флоренцию, он узнал, что братья-сервиты поручили Филиппино написать картину для главного алтаря церкви Благовещения. Ввиду этого Леонардо сказал, что он сам охотно занялся бы подобною работою. Узнав об этом, Филиппино, как деликатный человек, устранился, а монахи, чтобы дать Леонардо возможность приступить к делу, предоставили ему у себя помещение и взяли на себя расходы по отношению к нему и ко всем его домашним. Леонардо долго пользовался этим положением у монахов, но за дело не принимался. Наконец он сделал картон с изображением Богоматери и св. Анны с Христом, который не только привел в изумление всех художников, но, в той степени законченности, какую он представлял, привлекал в комнату, где он помещался в течение двух дней, мужчин и женщин, юношей и стариков, которые стекались смотреть на него, как это бывает на торжественных празднествах. Чудеса Леонардо ошеломляли весь этот народ. В лице Мадонны открывалось зрению все то простое и прекрасное, что придает, в своей простоте и красоте, особенную прелесть матери Христа. Леонардо хотел показать скромность и смирение, свойственные деве, преисполненной радости при виде красоты своего сына, которого она с нежностью держит на коленях. В то время как Богоматерь, опустив свои чистейшие взоры, замечает маленького мальчика св. Иоанна, который приближается, забавляясь ягненком, св. Анна с усмешкою и удовольствием смотрит на свое земное произрождение, сделавшееся небесным: замыслы, действительно вышедшие из ума и вдохновения Леонардо. Этот картон, как будет сказано ниже, перешел потом во Францию. Леонардо написал портрет Джиневры д’Америго Бенчи, вещь прекраснейшую. Работу у монахов он прекратил, и они опять передали ее Филиппино, который, будучи застигнут смертью, не мог ее закончить. Получил Леонардо заказ от Франческо Джиокондо сделать портрет жены его Моны Лизы. Но, проработав над ним четыре года, он оставил его недоконченным. Произведение это находится в настоящее время у французского короля Франциска в Фонтенбло. По этой голове всякий желающий легко мог бы понять, до какой степени искусство может подражать природе, ибо в портрете переданы все мелочи, какие только поддаются передаче посредством тонкой кисти. Глаза имеют тот блеск и ту влажность, которые постоянно наблюдаются у живого человека. Вокруг глаз – красновато-синие жилки и волоски, которые могут быть изображены только при величайшей тонкости письма. Ресницы, сделанные наподобие того, как волосы действительно растут на теле, где гуще, где реже, образуя соответственно краям век закругленную линию, не могли быть переданы с большею натуральностью. Нос, со своими прекрасными отверстиями, розоватыми и нежными, кажется живым. Рот, со своим разрезом, с соединенными краями красных губ, с телесностью всего своего вида, представляется не сочетанием различных красок, а настоящей плотью. В углублении шеи – при внимательнейшем взгляде – ощущается биение пульса. Поистине, портрет написан так, что заставляет трепетать и смущаться всякого выдающегося художника, кто бы он ни был. Кроме того, Леонардо воспользовался следующим приемом: так как Мона Лиза была в высшей степени красива, то во время сеансов он приглашал людей, которые играли и пели, и постоянно держал буффонов, которые должны были развлекать ее, чтобы этим способом устранить меланхоличность, свойственную обыкновенно живописным портретам. И в этом портрете Леонардо была улыбка, столь приятная, что, глядя на него, испытываешь более божественное, чем человеческое удовольствие. Он был признан удивительным произведением, ибо сама жизнь не может быть иною.

Благодаря превосходным качествам произведений этого божественнейшего художника, слава его сделалась так велика, что все лица, любившие искусство, и даже весь город, пожелали, чтобы он оставил им какую-нибудь память о себе. Говорили о том, чтобы поручить ему значительное и большое произведение, чтобы какое-нибудь публичное место было украшено и почтено талантом, изяществом и изобретательностью, которыми отличаются создания Леонардо. Гонфалоньеры и знатные граждане были заняты тем, чтобы заново отстроить большую залу Совета, архитектурный план которой был выработан сообразно с мыслями и указаниями его самого, Джулиано Сан Галло, Симона Поллайоло, по прозванию Кронака, Микеланджело Буонарроти и Бачио д’Аньоло (как это будет выяснено более подробно в своем месте). По возможно быстром окончании этой работы, было постановлено публичным декретом, чтобы Леонардо сделали заказ написать какую-нибудь прекрасную вещь. Таким образом, гонфалоньер юстиции, Пьеро Содерини, предоставил ему с этой целью названную залу. Приступив к исполнению заказа, Леонардо начал картон в зале папы, находящейся в церкви Santa Maria Novella, причем изобразил в нем эпизод из истории Никколо Пиччинино, капитана герцога миланского Филиппа: он представил группу всадников, вступивших в схватку из-за знамени. Это вещь превосходнейшая и признается за произведение высокого искусства: изображенная схватка является воплощением замечательнейших замыслов. Ярость, ненависть и мстительность поражают здесь в человеческих фигурах не менее, чем в лошадях. Две из последних, сцепившись передними ногами, сражаются зубами так же, как сражаются из-за знамени их всадники. Один солдат, стиснув руками знамя и обернувшись лицом назад, в то же время, движением корпуса, устремляет в бегство свою лошадь. Он сжимает древко знамени, чтобы силою оторвать его от рук четырех неприятелей. Два всадника защищают его – одною рукою, причем другою рукою, простертою в воздухе, каждый из них старается отбить древко своею шпагою. Между тем старый воин в красном берете, крича, схватился одною рукою за древко, а другою, замахнувшись саблею, направляет яростный удар на руки тех двух всадников, которые, отчаянно скрежеща зубами, с безумным исступлением обороняют свое знамя. Кроме того, на земле, между ногами лошадей, изображены в ракурсе две фигуры, которые схватились между собою: один солдат повержен на землю, а другой, занеся над ним изо всех сил руку, с напряжением устремляет на его горло кинжал, чтобы совершенно прикончить его. Этот последний, отбиваясь ногами и руками, делает все, что только возможно, ибо он не хочет умереть. Нельзя передать словами разнообразия в рисунке одежд, которые Леонардо варьировал на множество ладов, а также нашлемников и других украшений, не говоря уже о неслыханном мастерстве, которое он проявил в изображении форм и очертаний лошадей. Лучше, чем какой-либо другой художник, Леонардо умел придавать им мощь в мускулах и изящную красоту. Говорят, что для работы над этим картоном Леонардо сделал искуснейшее приспособление, которое, сжимаясь, поднимало его, а расширяясь, опускало. Придумав затем писать картину масляными красками на стене, он приготовил для загрунтовки ее сложный состав столь грубого свойства, что при продолжении работы в названной зале стена стала покрываться влагою, так что через короткое время он бросил картину, заметив, что она портится.