Текст книги "Меч и любовь"

Глава 8

Франс, видя, что Катрин не покидает его лодку, в конце концов осмелился и подошёл к ней. Он начал лепетать какие-то слова, не то оправдания, не то прощения. Катрин выждала, когда вокруг никого не осталось, кроме их двоих, и обратилась к Франсу:

– Франс! Здесь в лодке под снастями раненый человек. Когда стемнеет, ты должен мне помочь перенести его куда-нибудь, чтобы оказать помощь. Лучше всего в нашу хижину. А пока побудь здесь, я сбегаю за лекарственным бальзамом.

– А кто это? – дрожащим голосом, произнёс тайный воздыхатель Катрин, боязливо оглянувшись по сторонам. И не дождавшись ответа, далее произнёс:

– Катрин мне кажется, что этот раненый не кто иной, как тот, кого разыскивала стража хозяина замка. И нам лучше бы…

– Замолчи! Только попробуй!

Катрин так взглянула на Франца, что тот в силу своей влюблённости и трусости мгновенно прекратил попытки противоречить девушке, хотя непослушание указам феодала очень жестоко каралось, и поначалу первым желанием у Франса было немедленно сообщить стражникам Генриха о беглеце. Но магические слова Катрин, сказанные в дружественно-приказном тоне, остановили Франса, и он подчинился Катрин. Пока Катрин бегала за лекарственным бальзамом, Франс откинул снасти и увидел лицо Дамиана. Франс сразу узнал его, так как тот часто появлялся в их рыбацком селении с Люцией. А уж Люцию, дочь Генриха, знали почти все. Ещё тогда Дамиан не понравился Франсу, не то, чтобы Франс невзлюбил его, просто позавидовал ему чёрной завистью за статность, силу и за обожание девушками. Вот и Катрин ни с того ни с сего влюбилась в этого красавца, баловня природы. Так мыслил Франс, пока не вернулась Катрин. Она разорвала рубашку на груди Дамиана и начала усердно растирать грудь лекарственным бальзамом. Бальзам источал аромат огромной разновидности трав и цветов. У Дамиана от долгого пребывания в холодной воде случилась острая форма воспаления лёгких. Он то приходил в себя, то опять впадал в беспамятство. Всё это время Франс находился рядом, машинально подчиняясь Катрин. Весь он был какой-то потерянный. Вскоре наступили сумерки. С большим трудом Катрин и Франс вытащили Дамиана из лодки и, прикрываясь зарослями прибрежных кустарников, отнесли его в небольшую постройку недалеко от жилища Катрин. Меж тем, состояние Дамиана было ужасным. Злоключения, свалившиеся на него, не прошли даром, он был истощён психически и физически. В его воспалённом сознании поочередно проносились то огромные потоки ледяной воды, несущие его, как щепку, то вдруг под ногами развертывалась огненная пропасть, и он долго падал в неё, обжигая всё тело. Только иногда реальность посещала его. В эти моменты он ощущал нежные тёплые прикосновения, которые по своей природе могли принадлежать только женщине и никому иному. Дамиан открывал глаза и на фоне свечи, в ореоле нимба его взору являлось прекрасное очертание юной девушки. В этот момент он силился позвать Люцию, но с губ срывался только шёпот. На этом островке благополучия он находился недолго и вновь срывался в кипящую пропасть. Три дня, скрывая от всех Дамиана, Катрин боролась за его жизнь, используя все свои познания в области исцеления. Ухаживая за ним, она всё больше и больше привязывалась к этому мученику. Катрин уже знала, что его разыскивает не кто иной, а самый главный повелитель, хозяин замка, феодал Генрих Альбре. Поэтому, пока Дамиан был болен, одной из главных задач было сохранить тайну пребывания. Днём Катрин выполняла часть обязательной работы по хозяйству, помогая престарелым родителям, а ночью находилась рядом с больным. Так не могло долго продолжаться, так как не выдержал тот жизненный треугольник, в котором третий всегда оказывается лишним. О тайне пребывания Дамиана знал Франс. Три дня и три ночи он мучился ревностью. Поклявшись и дав обещание Катрин, что никто ничего не узнает, Франс меж тем обдумывал, как бы побыстрее выдать беглеца. Конечно же, это можно было сделать сиюминутно, но тогда он навсегда потерял бы благосклонность Катрин, а ведь луч надежды уже замаячил. Катрин стала очень доброжелательно относиться к Франсу. Его план созрел неожиданно и быстро. На третий день, когда в селении вновь появились стражники всё с той же целью отыскать беглеца, а возможно и по другой причине, Франс спрятался в кустах возле постройки, где скрывался Дамиан, и дождавшись, когда всадники подъехали достаточно близко, хотел собственными криками и стонами привлечь внимание стражников, а затем незаметно скрыться. Но осуществить этот отвратительный поступок помешало следующее явление. Дверь пристройки со скрипом открылась, и кто-то вошёл в укрытие. Кто это был, Франс не увидел. Через некоторое время раздались крики Дамиана. Сначала громкие, а затем приглушённые. Естественно это привлекло внимание стражников. Они, не раздумывая, бросились к этому месту. Франс, пригибаясь, помчался прочь. Затем, опомнившись, он окольным путем вернулся и незаметно слился с толпой селян, наблюдавших, как стражники волокли бедного Дамиана. В это время Катрин не было на месте, она на лодке Франса отправилась вниз по реке расставлять сети. Смутное чувство было у Франса. Он был рад и не рад, случившемуся. Его заинтересовало, кто же был тот таинственный двойник с подобными коварными замыслами. Дамиан резко очнулся. Его взору предстали грубые мужские лица, которые что-то выкрикивали ему в лицо. Они то склабились, то жутко смеялись. Дамиану показалось, что он уже умер и черти несут его в ад. Всё так и было бы, если б не реальная боль во всём теле. Дамиан начинал приходить в себя. Постепенно рога чертей стали превращаться в острые наконечники шлемов, а хвосты в длинные мечи. Стражники, не церемонясь, подтащили Дамиана к коню, перебросили его поперёк и довольные поскакали в замок. Генрих Альбре был очень обрадован, что беглеца всё-таки нашли.

– Почему не схватили того, кто укрывал его? – спросил Генрих.

– Господин, он сам забрёл туда, где мы его взяли, никто из селян не укрывал его, – начал оправдываться начальник стражников, который сам в поимке не участвовал.

– Я всегда считал, что если бы вы не были такими глупыми и безмозглыми, то никогда не были бы стражниками, – прокричал Генрих. – Немедленно приведите того, в чьей хижине он находился.

Через некоторое время в темницу, где находился ещё очень и очень слабый Дамиан бросили отца и мать Катрин. Катрин же удалось избежать поимки.

Глава 9

Через день после поимки беглеца и тех, кто его укрывал, пришла весть о том, что найдена Люция. Казалось, целая гора свалилась с плеч Генриха. Радости его не было предела. Не дожидаясь, когда привезут дочь в замок, он поскакал навстречу Люции. Но как только Генрих повстречался с дочерью на дороге к замку, он вновь ощутил непомерную тяжесть. Отец узнал и не узнал Люцию. Вся съёженная, какая-то затравленная. Внешне она была той же Люцией, но что-то было не то. Генрих попытался обнять любимую дочь, прижать её к себе, но она вырвалась из его объятий и как-то дико посмотрела на него.

– Что с тобой, дочь моя? – чуть не плача произнёс Генрих. – Где ты была и что с тобой сделали, скажи мне. Почему ты ничего не говоришь? Не бойся, скажи родная. Я испепелю любого обидчика, поверь мне.

Но обескураженная девушка всё больше отстранялась от незнакомого человека, а затем, закрыв лицо руками, беззвучно зарыдала. Генрих ещё продолжал что-то говорить, больше обращаясь к себе, чем к кому-либо. Он понимал только одно – с дочерью случилось что-то страшное и непоправимое. Через некоторое время, придя в себя, он приказал всем ехать в замок. По дороге Генрих расспросил, где нашли Люцию. Ему подробно рассказали, как в одном из самых дальних селений крестьяне обнаружили в лесу одинокую испуганную девушку, которая бродила по лесу. Крестьяне приютили девушку, и только через два дня в ней признали дочь самого Генриха Альбре. Всё это время несчастная не разговаривала и ничего не ела. Этот рассказ поверг Генриха в ещё большее расстройство и недоумение, но он взял себя в руки и решил, что всё со временем поправится и образуется, ведь главное, Люция нашлась.

По приезду в замок ему сообщили новость: его ожидает группа рыцарей во главе со знаменитым рыцарем Кристофом Лафайеттом, сыном соседнего восточного феодала, лучшего друга Генриха и боевого соратника. Несмотря на тягостное положение, связанное с дочерью, Генрих всё же решил принять гостей. Перед этим он распорядился отвести Люцию в покои и ничем её пока не беспокоить. Затем он двинулся навстречу ожидавшим его рыцарям. Улыбающийся Кристоф соскочил с коня и радостно обнял Генриха.

– Позвольте передать господин Генрих Альбре всю безграничную любовь и уважение моего отца всей вашей семье и вам лично.

– Благодарю, благодарю благородный рыцарь Кристоф. Спасибо за приветствие и послание от твоего батюшки. Полагаю, он в хорошем здравии? Жаль, что давно не виделся с ним. Однако вы с дороги и лучше будет пройти в мои покои и отдохнуть, хотя бы денька два. О чём вы конечно же не пожалеете благородные рыцари.

– О нет, к сожалению, нет, уважаемый господин Генрих Альбре мы итак очень опаздываем и боюсь, прибудем к месту назначения с большим опозданием, чего бы очень не хотелось.

– Жаль, очень жаль, – вздохнув, искренне произнёс Генрих. – А ведь так хотелось о многом поговорить Кристоф, ты же знаешь, как я тебя уважаю, впрочем, как и твоего отца, моего верного и надёжного соседа господина Лафайетта. Ну что ж не смею задерживать вашу славную компанию, тем не мене, полагаю, что отобедать вы всё же согласитесь. А тем временем отпишу кое-что твоему отцу.

На том, и порешили. В процессе трапезы рыцари поведали Генриху о цели своего путешествия. Все они направлялись на ежегодный рыцарский турнир, который в этом году должен был проходить в феодальном поместье Рауля Ланьяка. Такие праздничные турниры стали проводиться молодым французским королём Филипом вторым, недавно, и цель их была не столько увеселительной, сколько примирительной. Этим самым совсем еще юный король пытался хоть как-то, выражаясь современным языком, усадить за стол переговоров враждующие стороны и прекратить междоусобные опустошающие войны, среди баронов. Отчасти ему это удавалось, отчасти нет. Основная же цель короля в конечном счёте сводилась к объединению враждующих между собой феодалов и к укреплению границ французского государства, которые трещали по швам в связи с набегами многочисленных внешних врагов. К Генриху Альбре это не относилось, так как ни при каких обстоятельствах он не собирался примиряться с Раулем Ланьяком, не смотря на прошедшие годы. Да и короля он особо не боялся, потому что, до Филиппа второго, короли в силу своей слабости не играли большой роли в объединении государства и феодалы им не подчинялись в силу своего могущества. К ним относился и Генрих Альбре. Но Филипп второй был грамотным полководцем и дипломатом и постепенно подбирался и к огромным владениям графа Генриха Альбре. Как и Генрих Альбре, многие бароны давали понять Филиппу, что он лишь номинальный король и должен вести себя тихо. Вместо этого он разбил их по одиночке и всё стало по местам в плане подчинения. Поэтому не за горами была очередь Генриха и других не подчиняющихся баронов, в плане сильной королевской власти и объединения страны, против иноземных захватчиков. Поэтому когда рыцари предложили Генриху присоединиться к ним и поехать на праздник к Раулю Ланьяку, он категорически отказался. Генрих очень чтил своих восточных соседей, с которыми жил в дружбе и согласии, поэтому он ёщё раз предложил рыцарям немного задержаться и погостить у него. Но Кристоф, который возглавлял группу рыцарей, категорически отказался от гостеприимства, поскольку спешил встретиться с королём, который также намеревался прибыть на рыцарский турнир и празднества по этому случаю. Генрих не стал их отговаривать, поскольку и без того у него хватало внутренних проблем. О том, что произошло с дочерью, Генрих не обмолвился ни словом, хотя Кристоф очень хорошо знал дочь Генриха, Люцию. И даже когда Кристоф попросил встречу с Люцией перед отъездом, Генрих под надуманным предлогом не дал состояться этой встрече Оказав дорогим гостям необходимый приём и проводив их в дальнюю дорогу, Генрих вновь обратил всё своё внимание на дочь. Лилиан, вырванная безжалостной рукой из своей очень замкнутой жизни и брошенная в этот неведомый круговорот, чувствовала себя на грани умственного помешательства. Она забилась в дальний угол комнаты и не выражала никакого либо желания с кем-то общаться. В комнате находились две девушки-служанки, которые ранее заботились о Люции. Они со страхом смотрели на Лилиан и своего господина. Генрих незамедлительно прогнал их. Пробыв в комнате больше часа, он вышел совсем обескураженный, так как выяснилось, что Люция потеряла дар речи. Злоба переполняла Генриха. Он готов был поубивать многих собственноручно, лишь бы узнать истину. Удар был нанесён ему в самое сердце, поскольку дороже Люции в жизни у него не было никого. Она была целью и смыслом его жизни. Расчёт Астора оказался очень точным. И самым главным гарантом этого расчёта было то, что Лилиан как две капли воды была похожа на Люцию, а главное – она была глухонемой и естественно ничего о себе не могла поведать. Немного остыв, Генрих собрал имеющихся у него лекарей и велел осмотреть дочь. А прислуге тщательно ухаживать за ней и ни в коем случае не распускать языки, в противном случае он обещал их отрезать. Весть о том, что нашлась Люция, быстро распространилась по замку и его окрестностям. Многие облегчённо вздохнули, так как прекратились поиски, сопровождавшиеся притеснениями всех сословий. А поскольку многие любили Люцию, то и радовались искренне. Однако в замке заметили, что с момента возвращения Люции их хозяин не повеселел, а напротив, стал ещё угрюмее и раздражительнее. Приближённые терялись в догадках. Только одному человеку Генрих доверял безоговорочно. Это был…его шут. Звали его Эрик. При посторонних, Генрих особо не общался с ним, зато когда было особенно трудно, Генрих призывал к себе Эрика и изливал ему душу, после чего выслушивал совет. Шут никогда не давал прямолинейных советов, напротив, то, что он высказывал, имело двоякий, а то и троякий смысл и даже порой не по теме. Тем не менее, Генрих находил в его дурацких советах какую-то зацепку, с помощью которой часто выходил из трудного положения. Эрик достался в наследство Генриху ещё от отца и в данный момент был дряхлым, сморщенным, старым карликом. Никто в замке не знал, сколько ему лет. В детстве Генрих подолгу любил играть с шутом. И став взрослым, он внутренне продолжал любить Эрика. Эрик платил ему той же благодарностью. И даже однажды спас своего хозяина от явной смерти, пожертвовав своим здоровьем. За своё долгое пребывание в замке Эрик многое видел и многое познал. Так как всё видел со стороны, через стеклянную стену, ибо его никто не принимал всерьёз и не придавал ему значения. Разве что смотрели на него, как на забавную игрушку. Эрик знал абсолютно всё, что делалось в замке и за его пределами, поскольку, куда бы он ни приходил, от него ничего не скрывали, считая его полным дураком. Впрочем, этот образ он сам себе создал и никогда с ним не расставался. Так легче и удобнее было жить в его положении. Итак, шут Эрик был в курсе всех событий в силу своих скрытых феноменальных способностей и мог даже воздействовать на эти события. Вот и на этот раз, по прошествии трёх дней, Генрих, так ничего и не выяснив относительно состояния дочери, призвал к себе Эрика. Шут с добродушной улыбкой, как будто ничего не случилось, позванивая золотыми колокольчиками на своём серебряном обруче, в низком поклоне предстал перед своим господином. Генрих сразу начал с сути дела. Рассказав всё про Люцию, он закончил в сердцах:

– Она мне теперь совсем как чужая. Я не узнаю её, Эрик! Что мне делать, ведь у меня она одна, кто мне дорог и кого я люблю больше всего на свете. Излив душу, Генрих надолго замолчал, отрешённо глядя в пустоту. Он никогда не торопил Эрика с ответом и знал, что тот сам даст о себе знать. Так случилось и на этот раз. Шут прервал раздумье своего хозяина тем, что резко встал со ступеньки и, переваливаясь с боку на бок на коротеньких ножках, побежал в конец комнаты. В пыльном, тёмном углу он что-то взял и, покачивая своей большой головой, подошёл к Генриху.

– Господин, – прервав молчание Генриха, сказал Эрик, – Нашлась ваша любимая чаша, из которой вы пили вино.

Генрих медленно перевёл взгляд из пустоты на золотую чашу для вина. Затем ещё медленнее произнёс:

– Спасибо Эрик, но она мне сейчас не нужна. Мне не до веселья.

– Но Господин, как она похожа на вашу чашу, а ведь это не ваша.

Генрих машинально взял чашу из рук Эрика и начал её осматривать. Действительно, красивый вензель на чаше принадлежал его покойному отцу.

– Ну и что из того? Нашлась и нашлась, мало ли с какой пирушки она туда закатилась. – медленно растягивая слова, ответил Генрих.

– Вот и я говорю, как похожа с той, из которой вы сейчас пьёте вино. – продолжал шут.

– Черт с ним, с вином. – начал уже было сердиться Генрих. – Я не пойму, Эрик, к чему ты клонишь?

– Господин, в мире так много похожих вещей как эти две чаши – невозмутимо продолжал Эрик. – Но если присмотреться к ним, то можно обнаружить изъяны, вот вроде этой трещинки на вашей чаше.

– Так, так, – перебил Генрих Эрика. – Кажется, я начинаю тебя понимать, мой дурачок Эрик.

Этим словом хозяин всегда одаривал Эрика, когда был им доволен.

– Значит, ты говоришь, двух одинаковых вещей не бывает. Что ж, это так, я с тобой согласен. Однако скажи, как может появиться вторая вещь, похожая на первую, если её никогда не было? – продолжал в той же философской манере Генрих, что и Эрик.

– Очень просто, мой господин. Всё одинаковое и красивое рождает бог и человек. – торжественно заключил Эрик.

Теперь окончательно до Генриха дошёл смысл сказанного Эриком. Он долго смотрел ему прямо в глаза, затем произнёс:

– Стало быть, нужно искать изъян у моей дочери, которая мне не дочь, а просто похожа на неё. Это ты хотел сказать открыто, да побоялся как всегда, старый плут.

– Господин, шуту нечего бояться, потому что он смешон и у него ничего нет. Так стоит ли бояться потерять-то, чего нет? Пусть боятся те, у кого много богатства, славы, чести.

– Ладно, хватит, – резко перебил его Генрих. – Ты не так смешон, как умён. И через твой дурацкий колпак с бубенцами ещё много, много лет род человеческий не сможет разглядеть ум мудреца.

И взяв из рук Эрика чашу, Генрих медленно встал и подошёл к кувшину с вином. Затем налил чашу до краёв и протянул её шуту. После разговора с Эриком с глазу на глаз, Генрих окончательно утвердился во мнении, что Люция – это не Люция. Но теперь это необходимо было проверить. Но как? Сходство было настолько разительным, что даже те две служанки, которые с детства воспитывали Люцию, ничего не могли заподозрить внешне. Цвет волос, глаз, даже родинки на плече – всё сходилось. Разговора с дочерью не получалось, тогда Генрих решил, что может быть, что-то прояснит пленник. Ведь встречалась же она с Дамианом и довольно часто. И Генрих приказал немедленно привести Дамиана. Дамиан был ещё очень слаб, но держался стойко. Генрих, ничего не объясняя, а также не извиняясь за причинённые не заслуженные страдания привёл Дамиана в помещение, где находилась несчастная Лилиан. Дамиан был обескуражен видом девушки. Действительно, она была похожа на затравленного зверька, забившегося в угол комнаты. Не дав Дамиану выразить своё изумление, Генрих заговорил первым.

– Моя дочь за то время, пока её не было в замке, потеряла слух и речь. Она перенесла неслыханные испытания и, по-видимому, очень больна. Я теряюсь в догадках, что с ней могло случиться. – устало произнёс Генрих. – Поэтому я велел привести тебя в надежде что-то прояснить.

После этих слов Генрих знаком руки предложил Дамиану приблизиться к дочери. Дамиан подошёл к Лилиан. Воспоминания о проведённых вместе счастливых днях с Люцией огромным валом накатились на влюблённого юношу. И он, не сдержавшись, обнял девушку. Лилиан не сопротивлялась, но и не отвечала взаимностью. Дамиан попытался заговорить с ней, но из этого ничего не вышло. Генрих в стороне тупо наблюдал за ними. Затем произнёс:

– Я вас оставлю здесь двоих…ненадолго.

Но наедине он их не оставил. Просто перешёл в смежную комнату, где через смотровую щель мог наблюдать за Дамианом и Лилиан. Оставшись наедине с девушкой, Дамиан понял, что это уже не та прежняя его возлюбленная Люция. После всего пережитого Дамиан тоже надломился. И то, ради чего он перенёс столько страданий, сейчас, здесь безвозвратно ускользало от него. Дамиан устало опустился возле её ног и отчаянно зарыдал. Лилиан с момента прибытия в замок была поначалу напугана всем происходящим вокруг, но впоследствии стала равнодушна ко всему. Но эта неожиданная встреча с этим милым юношей вдруг разбудила её чувства, и она прониклась симпатией к нему. Лилиан инстинктивно ощутила, что этот молодой парень так же несчастен, как и она. Лилиан нежно погладила голову Дамиана, как бы успокаивая его. И в этот момент она вдруг отчётливо поняла, что перед ней сейчас единственный человек, который сможет ей помочь. Что появилась какая-то надежда вызволения из этого чуждого места. И внутренняя близость по несчастью пробудила в ней симпатию к Дамиану. Лилиан быстро достала маленькую вещицу. Это был небольшой талисман, похожий на сердечко, на тоненькой золотой цепочке. И когда Дамиан поднял голову, она надела талисман ему на шею и прикрыла воротом рубахи. В это время взгляд её уже не был таким отчуждённым, как в начале встречи, а, напротив, нежно опечаленный. Дамиан догадался, что этим поступком она давала понять, что признала в нем друга. Затем она встала, взяла за руку Дамиана и отвела к двери. Дамиан на прощание ещё раз обнял девушку. На выходе его ждал Генрих. Он бесцеремонно сдёрнул с шеи Дамиана талисман и приказал стражникам увести юношу. Грубыми пальцами Генрих долго возился с талисманом, пока не открыл его. У окна на ярком свете Генрих рассмотрел его содержимое. На одной стороне талисмана был нарисован портретик Аделины на другой – Рауля Ланьяка. Это были родители Лилиан. Краешек портрета Аделины был слегка задран и Генрих аккуратно вытащил его. На стенке талисмана латынью было написано «LIILIAN». Генрих обомлел. Затем быстро вошел в комнату к мнимой дочери и, глядя ей в лицо, несколько раз чётко произнёс:

– Лилиан! Лилиан!

Лилиан вздрогнула. До этого ни на какие другие слова она не реагировала. Она была очень взволнованна, прочитав по губам Генриха своё имя. А Генрих, в свою очередь, окончательно убедился, что это не Люция, а её родная сестра-близнец, либо другая девушка, идеально похожая на Люцию. Он испытал двоякое чувство. С одной стороны, ему было жаль девушку, потому что она являла собой образ и подобие Люции – единственного человека, в котором он души не чаял, да и Люция любила отца, не смотря на его крутой нрав. С другой стороны, перед ним был чужой человек – загадочный и наполовину безумный. Генриха провели вокруг пальца, ударили по самому больному месту, по его последней отраде на старости лет. Не стоило большого труда догадаться, кто это сделал. Конечно же, его давний заклятый враг – Рауль Ланьяк. Кровь ударила в голову Генриха. Его переполняла злость. Рука яростно сжала рукоять меча, с которым он не расставался никогда.

– Я испепелю его!!! – прохрипел Генрих.

Силы оставили его, и он рухнул на пол.

Глава 10

О том, что произошло с родителями, несчастная Катрин узнала от соседей. Уж они – то знали, что с Генрихом шутки плохи. И тяжко приходилось тому, кто шёл против его воли или посмел ослушаться. В назидание всем он наказывал беспощадно. Так и в этот раз – несчастных родителей Катрин забрали по приказу хозяина замка за укрывательство беглеца, в назидание другим. И если удастся выбраться старикам, то это произойдёт не скоро и не в лучшем здравии. Ощутив всю трагедию случившегося, Катрин осознала, что и ей не миновать казематов Генриха. Первое время она не знала, что делать и была сильно опечалена и напугана. Ей было жалко стариков, отца и мать. И глаза её не просыхали от слёз по несчастным родителям, пострадавшим из-за неё. Тем не менее, у неё не было злости на Дамиана. Напротив, её брала тоска по тому больному юноше, которого она приютила и лечила. Вспомнив о Франсе, она бросилась искать его. Франс сидел на берегу недалеко от своей лодки. Увидев Катрин, он очень обрадовался и направился ей навстречу.

– Я тебя везде искал, – но он не успел договорить, его прервала Катрин:

– Это ты нас выдал?! – выпалила она.

– Нет, нет, что ты, это не я. – забормотал Франс. – Я был вместе со всеми, когда стражники забирали беглеца. Соседи говорят, что он сильно стонал и даже кричал и потому навлёк стражников, – продолжал оправдываться Франс.

– Он не мог ни кричать, ни стонать. Он уже выздоравливал после моих бальзамов. Его выдали, точнее, выдал ты, и никто другой, – продолжала с ненавистью, сквозь зубы говорить Катрин.

– Но почему ты так уверена? – тоже вскипел Франс. – Я действительно был дома и никуда не выходил!

Франс окончательно заврался.

– Так, где же ты был? На берегу дома или возле укрытия? – язвительно продолжала Катрин. – Мне сказали, что в тот момент тебя видели возле укрытия, – она взяла трусливого Франса на испуг.

Франс не выдержал этого напора и во всём признался:

– Да, я был возле укрытия. Это правда. Но это не я его выдал, – стал божиться Франс.

И Франс всё рассказал по порядку, что случилось в тот момент, утаив, однако, истинный смысл своего посещения укрытия. Трудно сказать, поверила девушка оправданиям Франса или нет, но до конца она не стала его слушать, он был противен ей, чувство дружбы улетучилось. Катрин перебила его оправдания, перемешанные с сожалением о случившемся, и уходя, резко сказала напоследок:

– Ладно, теперь нужно думать, как спасти моих бедных отца и мать. Приходи вечером к лодке, подумаем.

Франс в расстроенных чувствах вернулся домой. Любовь к этой гордой, самоуверенной и не в меру сдержанной девушке окончательно вскружила ему голову и торжествовала над ним. Он забыл о своём относительно знатном сословии среди селян, зажиточном хозяйстве отца и той немалой доли богатства, которая переходила к нему в случае женитьбы. Ради этого многие девушки прибрежного селения готовы были отдать свою руку и сердце толстячку Франсу. В думах о своей возлюбленной Франс дождался вечера и побрёл к условленному месту. Катрин на месте не оказалось. Франс подождал немного и уже собрался идти к дому Катрин, как вдруг услышал тихие удары какого то предмета о борт лодки. Франс подошёл к лодке и заглянул за правый борт. От увиденного, он чуть было не потерял рассудок. Его оцепенение длилось неизвестно сколько, во всяком случае, для него. О борт лодки волной билась окровавленная голова Катрин. Тело её было погружено в воду, левая рука защемлена между веслом и бортом лодки. Она была мертва. Во всяком случае, так показалось Франсу. Начало темнеть. В ужасе Франс попятился не разворачиваясь. И задом побежал от лодки. Затем на что-то натолкнулся и упал. После этого, развернувшись, на четвереньках, продолжал бегство. Постепенно, поднявшись в полный рост, стуча зубами, помчался в неизвестном направлении. Когда прошёл приступ всепоглощающего страха, Франс остановился. Переведя дух, он стал обдумывать, ситуацию. Когда он в мыслях дошёл до мёртвого тела Катрин, над страхом возобладали чувства к ней. Ему стало ужасно стыдно за своё трусливое бегство. Нужно было оказать помощь Катрин, возможно, она была ещё жива. Возвращаться назад оказалось гораздо дольше, чем он бежал. Уже окончательно стемнело. Природный страх подсказал ему, что к лодке одному подходить опасно, и он по дороге заскочил к своему приятелю, попросив его пройти с ним, так как он, якобы, слышал чьи-то крики. Подойдя с приятелем к лодке, Франс внимательно всё кругом осмотрел и даже несколько раз подныривал под лодку, но тела Катрин так и не обнаружил. Она, по-видимому, утонула, решил Франс. Ненависть к своей трусливой натуре переполняла его. Ни с чем они вернулись домой. А утром по селению разошлась весть о том, что пропала Катрин – единственная дочь бедных родителей, которые по «милости» Генриха оказались в заточении подвалов замка.

Глава 11

Удар, который случился с Генрихом, стоил ему два дня беспамятства. Но благодаря мощному телесному здоровью он быстро встал с постели и чувствовал себя физически уверенно. Думы о дочери опять овладели им. Генрих постоянно ловил себя на мысли, что он один. Конечно же, рядом были люди, но они, как мыши, ныряли в норы при появлении Генриха. Естественно, в том состоянии, в котором он находился в последнее время, никому не хотелось попадать под его горячую руку и суровый взгляд. Да и чужие все они были для него – льстивые, трусливые и в глубине души ненавидящие его. Тем не менее, жизнь продолжалась.

На следующий день Генриху привели старика – отца Дамиана, он уже несколько дней безрезультатно пытался попасть к своему господину. Генрих соблаговолил принять старца. Отец Дамиана с порога упал на колени и, расплакавшись, стал молить своего господина пощадить сына. Старик припомнил все заслуги свои и сына перед Генрихом, во время войны и в засушливые времена, когда вовремя отдавал подати. И то, как Дамиан не раз защищал честь замка на ристалищах многих турниров, не будучи рыцарем. Последнее заинтересовало Генриха. Он велел подняться старику и налил ему вина, так как его речь стало трудно понимать.

– Ладно, старик, я подумаю над твоим прошением и, возможно, отпущу твоего отпрыска. Только знай, эту свободу он сполна должен отслужить, – сказал Генрих.

– Да, мой господин. Да хранит вас бог, – всхлипывал старик. – Я всем говорил, что у вас чуткое сердце.

– Хорошо, хорошо, а сейчас убирайся. Я должен поговорить с твоим сыном, – отрезал Генрих и сделал знак старику, чтобы он покинул замок.

Когда явился Дамиан, у Генриха уже созрел план. Он приказал слугам удалиться. Генрих внимательно осмотрел Дамиана, который являл полное равнодушие к нему и смотрел то на него, то на стены. Только сейчас Генрих оценил, как хорош был собой парень, не смотря на измождённый вид и скудное одеяние. Волевое лицо, стройная фигура, крепкие мышцы – всё это говорило о незаурядной физической и духовной силе. Генриху всё больше и больше нравился этот бесстрашный юноша, чем-то похожий на него самого в молодости. Генрих понимал, что Дамиану он вряд ли симпатичен, но ради Люции он готов на всё. И после долгого молчания Генрих тихо и медленно заговорил: