Текст книги "Прекрасные сабинянки"

Картина вторая

До последней степени мрачная картина, изображающая печальное положение ограбленных мужей. Очень возможно, что идет дождь, свистит ветер, и черные тучи закрывают небо, но очень возможно, что все это только кажется. Ужасно! (Было бы желательно показать в самом пейзаже, что мужьям хочется выть от тоски.)

При открытии занавеса расположение действующих лиц таково: по бокам, в две симметричные группы, часть сабинян занимается гимнастикой. Вторя движениям рук, они шепчут сосредоточенно: «пятнадцать минут ежедневного упражнения – и вы будете совершенно здоровы». Посередине, на длинной скамейке рядом сидят мужья, имеющие детей, к каждый держит на руках младенца. Головы уныло склонены набок, вся поза выражает стилизованное отчаяние. Ужасно! Долгое время только и слышен зловещий шепот: «пятнадцать минут ежедневного упражнения – и вы…»

Входит Анк Марций, издали показывая письмо.

Марций. Адрес, господа сабиняне! Получен адрес наших жен! Адрес, господа, адрес!

Тихие голоса:

– Слушайте! Слушайте! Адрес, получен адрес!

Анк Марций быстро вынимает из кармана колокольчик и звонит.

– Тише! Тише!

Марций. Господа сабиняне! История не упрекнет нас ни в медлительности, ни в нерешительности. Ни медлительность, ни нерешительность не присущи характеру сабинян, буйный, стремительный нрав которых едва сдерживается плотинами благоразумия и опыта. Вспомните, ограбленные мужья, куда бросились мы в то достопамятное утро, которое наступило за той достопамятной ночью, когда эти разбойники гнусно похитили наших несчастных жен? Вспомните, сабиняне, куда несли нас резвые ноги, пожирая пространство, уничтожая случайные препятствия и грохотом своим наполняя страну? Да вспомните же, господа!

Сабиняне кротко молчат.

– Да ну же! Вспомните же, господа!

Робкий голос. Прозерпиночка, дружочек, где ты? – ау!

Сабиняне молчат и с восторгом ожидания смотрят в рот оратору. Анк Марций, не дождавшись ответа, восклицает патетически:

– В адресный стол – вот куда! Но вспомните, господа, наше горе: адресный стол, это отжившее учреждение, еще ничего не знал и дал нам справку на прежний адрес! И целую неделю он давал нам все ту же убийственно-ироническую справку, пока наконец не дал вот этой, горчайшей (читает): «Выбыли неизвестно куда». Но успокоились ли мы, сабиняне? – вспомните!

Сабиняне молчат.

– Нет, мы не успокоились! Вот сухой, но красноречивый перечень того, что мы сделали в эти краткие полтора года. Мы поместили объявление в честных газетах с обещанием дать награду нашедшему. Мы пригласили всех наличных астрологов, и каждую ночь по звездам они угадывали адрес наших несчастных жен…

– Прозерпиночка, дружочек, – ау!

– Мы погубили тысячи кур, гусей и уток, мы взрезали животы всем кошкам, пытаясь по внутренностям птиц и животных угадать роковой адрес. Но – увы! – наши нечеловеческие труды по воле богов не увенчались успехом. Вспомните, господа сабиняне… впрочем, не надо, я так скажу: ни опытное знание, ни неопытное не дали нам ответа. Сами небесные светила, к которым с тоской и вопросом обращались наши взоры, соглашались ответить, но не больше, чем адресный стол: выбыли, выбыли, выбыли… а куда? – неизвестно!

Сабиняне тихо плачут.

Робкий голос. Прозерпиночка – ау!

– Да, господа сабиняне: странный ответ со стороны небесных светил, если принять в расчет, что оттуда не видно! Но… продолжаю с гордостью перечень наших дел. Вспомните, господа, чем занимались наши ученые юристы, пока астрологи гадали по звездам? Да ну же!

Сабиняне молчат.

– Да вспомните же, господа!.. Ведь так с вами трудно говорить! Стоите, как статисты, ей-Богу! Я уверен, что вы помните, только стесняетесь говорить. Да ну же, господа! Ну? Ну? Ну вспомните: что делали наши юристы, пока…

– Прозерпиночка – ау!

– Да постойте, не мешайте с вашей Прозерпиночкой! Ну, я помогу вам, господа: вспомните, зачем вы занимались гимнастикой? Да ну же?

Робкий голос из задних рядов. Чтобы развить мускулы.

– Ну конечно! Прекрасно… ну, а зачем нам нужны мускулы? Да ну же! С вами, господа, всякое терпение лопнет. Вспомните: зачем нам, сабинянам, нужны мускулы?

Нерешительный голос. Чтобы драться?

Марций в отчаянии поднимает руку к небу.

– О, небо! Драться! И это говорит сабинянин, друг закона, опора порядка, единственный в мире неподдельный образец правового сознанья! Драться! Мне стыдно за эту хулиганскую выходку, достойную разбойника-римлянина, гнусного похитителя законнейших жен!

– Прозерпиночка – ау!

– Да замолчите вы с вашей Прозерпиночкой! Тут вопрос о принципах, а он о Прозерпиночках! Я вижу, господа, что утрата несколько затмила вашу блестящую память, и повторяю вкратце: мускулы нужны нам для того, чтобы, поднявшись походом на римлян после того, как станет известен адрес – понимаете? – нести всю дорогу очень тяжелый свод законов, собрание узаконений и кассационных решений, а также – понимаете теперь? – те четыреста томов изысканий, которые добыли наши юристы по вопросу о законности наших браков – что, поняли? – и незаконности похищения! Наше оружие, господа сабиняне, – наше право и чистая совесть! Гнусным похитителям мы докажем, что они – похитители; нашим женам мы докажем, что они действительно похищены. И небо содрогнется, ибо адрес получен, и дело в шляпе. Вот!

Потрясает письмом, сабиняне на цыпочках заглядывают.

– Заказное письмо за подписью: раскаивающийся похититель. В нем неизвестный друг выражает свое раскаяние по поводу необдуманного поступка, уверяет, что никогда больше похищать не будет, и умоляет судьбу смилостивиться над ним. Имя неразборчиво; большая клякса, по-видимому, от слез. Вот что значит совесть! Кстати, он сообщает, что сердца наших жен разбиты…

– Прозерпине.

– Послушайте наконец: с вашей Прозерпиночкой вы не даете мне сказать слова! Поймите же, что ваша Прозерпиночка – частность. В то время, как все мы с таким воодушевлением разрабатываем общие вопросы, создаем план, – я сейчас скажу о нем, – готовимся к поражению или смерти, вы скулите о какой-то Прозерпиночке! От лица собрания выражаю вам порицание. Итак, господа, в поход! Слушать команду! Стройтесь в ряды… да поживее, господа! Это возмутительно, вы до сих пор не отличаете правой от левой! Куда? Куда? – стойте!

Хватает сбившегося сабинянина и учит:

– Чтобы узнать, где правая, станьте – смотрите на меня! – станьте лицом к северу… или нет, станьте лицом к югу, а спиной к востоку… да где у вас лицо? Ведь это же не лицо, а спина, ведь вот же ваше лицо! Поняли? – ну, больше не могу, смотрите у соседей, где правая. Теперь, господа, у кого есть перочинные ножи? Выверните карманы. Так! А зубочистки? Оставить! Ни намека на насилие, господа, ничего колющего и режущего: наше оружие – наше право и чистая совесть! Теперь каждый берет по тому законов и изысканий… так… надо бы переплести, да уж потом… вот что значит мускулы! Так, так! Трубачи, вперед! Помните же: марш ограбленных мужей! Впер… Позвольте, а вы помните, как идти?

Сабиняне молчат.

– Нет? Ну, я вам напомню. Два шага вперед – шаг назад. Два шага вперед – и шаг назад. В первых двух шагах мы должны выразить, сабиняне, весь неукротимый пыл наших буйных душ, твердую волю, неудержимое стремление вперед. Шаг назад – шаг благоразумия, шаг опыта и зрелого ума! Делая его, мы обдумываем дальнейшее; делая его, мы как бы поддерживаем великую связь с традицией, с нашими предками, с нашим великим прошлым. История не делает скачков! А мы, сабиняне, в этот великий момент – мы история! Трубачи – трубите!

Трубы заунывно воют, то судорожно дергаясь вперед, то плавно оттягивая назад и таща за собою все войско ограбленных мужей. Делая два шага вперед и шаг назад, они медленно проходят сцену[3]3
  Петербургский театр «Кривого зеркала» очень удачно применил здесь Марсельезу: первые два такта, отзвучав торжественно и бодро, переходят в нечто заунывно-попятное… как бы в мучительную отрыжку.


[Закрыть].

Занавес падает. Трубы заунывно воют, и вторая картина переходит в третью.

Картина третья

Первая дикая местность. Зачатки благоустройства. У одной из хижин стоит римлянин в ленивейшей позе и блаженно ковыряет в носу. Из-за левой кулисы показывается войско мужей, Сосредоточенно шагающее в том же первоначальном темпе: два шага вперед – и шаг назад. Первую минуту, при виде их, римлянин как бы слегка оживляется и даже приостанавливает изыскания в носу, смотрит с благодушным любопытством; но медленное движение, по-видимому, снова усыпляет его: зевает, истомно потягивается и тихо опускается на камень. По знаку Анка Марция трубы смолкают.

Анк Марций (отчаянно кричит). Стойте, господа сабиняне! Да стойте же!

Сабиняне останавливаются как вкопанные.

Анк Марций. Да стойте же! О, боги, какими силами можно удержать падающую лавину? – какими силами… Слава Богу, стали! Слушайте команду! Трубачи – назад! Профессора – вперед! Остальные – смирно!

Трубачи отступают, профессора выступают, остальные стоят как вкопанные.

Анк Марций. Профессора – готовься! Профессора быстро опускаются на корточки, раскладывают маленькие столики, кладут на каждый по толстой книге и с шумом откидывают крышки переплетов – получается подобие батареи. Проснувшийся римлянин – Сципион – видимо, заинтересован и с участием спрашивает:

– В чем дело, господа? Не могу ли я служить… Но если это цирк, то должен вас предупредить: Колизей еще не окончен.

Анк Марций (равнодушно). Молчи, гнусный похититель. (К своим.) Итак, мы у вожделенной цели, господа сабиняне. Позади нас – путь долгих лишений, голода, одиночества, консервов; впереди – неслыханная в истории битва. Воодушевитесь, господа сабиняне, овладейте собой, успокойтесь, сдержите чувство естественного негодования и спокойно ждите роковой развязки. Вспомните, сабиняне: зачем мы сюда пришли?

Сабиняне молчат.

– Да вспомните же, господа! Ведь не гулять же мы шли сюда с этими книжищами? Да вспомните же, господа: зачем мы сюда пришли?

Сципион. Ну, ну! Да вспомните же, господа!

Анк Марций (к Сципиону). И вы подумайте – вот так все время!

Сципион. Да что вы!

Анк Марций. Честное слово! Стоят, как истуканы, хлопают глазами, да и только. Ну подумайте: можно ли сказать хорошую речь, ни разу не прибегнув к возгласу: «вспомните!»?

Сципион (любезно качая головой). Едва ли, какая же это будет речь!

Анк Марций. Вот видите, даже вы это понимаете. А эти господа…

Из рядов сабинян доносится дрожащий голос:

– Прозерпиночка, дружочек, где ты? Ау!

Сципион (нерешительно). Кажется, он вспомнил?

Анк Марций (с презрением). Ах, это, это он все время помнит. (К своим.) Смир-рно! Сейчас мы потребуем наших жен – горе похитителям, если совесть их еще не проснулась: мы заставим их поступить по закону. Эй, гнусный похититель! Зови своих гнусных товарищей и готовься к страшному ответу.

Сципион. Сейчас я позову жену.

Идет в хижину, крича: «Клеопатрочка, выйди-ка, к тебе пришли за делом». Из-за угла выглядывает Павел-Эмилий и, узнав сабинян, воет от радости:

– Мужья пришли! Мужья пришли! Господа древние римляне, просыпайтесь: мужья пришли!

Бросается к Марцию и в слезах виснет у него на шее; Марций в недоумении. Павел мчится дальше с тем же радостным криком: «мужья пришли!» Выползают заспанные римляне и занимают правую сторону сцены. Марций, воинственно, подбоченившись, надменно ждет, пока соберутся.

Толстый римлянин. Клянусь Вакхом! – я так сладко спал, как в первый день основания Рима. Что это за чучело?

– Тише: это мужья.

– А! – пить хочется! Прозерпиночка, дай квасу, дружок!

Из рядов сабинян скромный призыв:

– Прозерпиночка, – ау!

Толстый римлянин. А этому что надо? Он тоже зовет мою жену.

– Тише, это ее муж.

– А! Я и забыл. О, небо! – как хочется пить: после этой похлебки и крепкого сна я готов выпить целое озеро! Но как готовит Прозерпина! Воистину, господа древние римляне, это дар Божий!

– Тише!

– А! Я и забыл. Но какой я нынче видел странный сон: будто сплю я и вдруг вижу. Рим начинает падать, падать, падать… Так и упал.

– Но что же наши жены? К ним пришли, а они и не показываются, это неловко.

– Верно, одеваются.

– О, это вечное женское кокетство! Казалось бы, что такое: бывший муж! – а и тут надо проявить свое вечно-женственное. Нет, никогда я не пойму психологии женщины!

– О, небо! – как хочется пить. Долго будут стоять эти истуканы? – хоть бы сыграли: у них трубы. Глядите, глядите – они шевелятся.

Анк Марций. Господа римляне, теперь, когда мы стоим лицом к лицу, вы, надеюсь, не станете долее скрываться и дадите нам прямой и честный ответ. Вспомните, римляне, что совершили вы в ночь с двадцатого на двадцать первое.

Римляне растерянно переглядываются и молчат.

Да вспомните же! Неужели и вы ничего не помните? Да постарайтесь же припомнить, господа! Поймите, что я не могу тронуться, пока вы не припомните.

Толстый римлянин в испуге шепчет другому: «Может быть, ты помнишь, Агриппа? Что-то должно быть важное, а?» – «Нет, не помню». – «Это у меня, должно быть, от сна память отшибло». – «Я лучше уйду, ты мне после расскажешь». – «Да что ему нужно?»

(Громким голосом.) Так я вам напомню, римляне: в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля свершилось величайшее злодеяние, какое только знает история – кем-то, о ком я скажу дальше, были злодейски похищены наши жены, прекрасные сабинянки!

Римляне, вспомнив, радостными кивками подтверждают: «Да, да; да, да. Так вот в чем дело! – совершенно верно: именно двадцатого апреля!»

Толстый римлянин (почтительно). Ну и голова у этих сабинян!

Анк Марций. И эти похитители – вы, римляне! О, я знаю, вы станете оправдываться, отвергать факты, гнусно искажать юридические нормы, прибегая к той отвратительной казуистике, которая неизбежно сопутствует всякому нарушению права. Но мы готовы. Господа профессора – начинайте!

Первый с края профессор начиняет ровным, вне времени и пространства; голосом:

– О преступлениях против собственности. Том первый, раздел первый, глава первая, страница первая. О краже вообще. В древнейшие времена, еще более древние, чем настоящее время, когда птицы, насекомые и жуки бестрепетно порхали в лучах солнца и никакие правонарушения не входили в сознание, так как и сознания не было, – в те далекие времена…

Анк Марций. Слушайте, слушайте!

Сципион. А нельзя ли короче?

Анк Марций. Нельзя!

– Но они заснут.

– Вы полагаете?

– Вы посмотрите: они уже дремлют. А когда они дремлют, они ничего не слышат. Нельзя ли хватить с конца, а? Будьте добры, скажите прямо, чего вы хотите.

– Воистину странный диспут! Но так и быть, – снисходя к слабости ваших друзей, я скажу прямо: мы хотим доказать, что вы были неправы, похитив наших жен, что вы, римляне, – похитители, что никакими ухищрениями софистики вам не удастся оправдать вашего гнусного поступка. И небо содрогнется!

Сципион. Позвольте, позвольте, уважаемый: да мы и не спорим.

Анк Марций. Нет?! Тогда зачем же мы сюда пришли?

– Не знаю. Гуляли, может быть?

– Нет, мы пришли именно доказать. Вот странность!.. Так вы согласны, что вы – похитители?

– Совершенно; нахожу, что слово очень удачно: похитители.

– Но, может быть, вы не вполне уверены в этом. Тогда профессор с готовностью – не правда ли, господин профессор, вы с гот…

– Да нет же, не надо! Мы совершенно уверены! Господа римляне, да поддержите же, а то он опять начнет.

Римляне.

– Согласны! Согласны!

Анк Марций. Так в чем же дело?

– Не знаю.

– Вот странное недоразумение! Господа сабиняне, торжествуйте: виновные сознались. Один только вид наших грозных приготовлений разбудил в них мощный голос правового сознания, и небо содрогнулось! Нам остается, с сознанием совершенного долга, повернуться и…

Дрожащий голос: «А Прозерпиночка?»

– Ах, да! Если выражение не совсем удачно, то мысль все же верна, – вы правы, товарищ! Господа римляне, вот подробный и точный список наших жен – потрудитесь возвратить. За пропажу, какую-либо порчу… и – как там, профессор?

Профессор. Утечку, усушку…

– Ах, нет, – ущерб! Да, за всякий ущерб ответственны вы. Прочтите статьи, профессор. Впрочем… вот и наши жены! Внимание, сабиняне, овладейте собою, умоляю вас, сдержите порыв любви, пока не кончен вопрос о праве… два шага вперед – шаг назад, смирр-но! Привет вам, сабинские жены! Здравствуй, Клеопатра!

Женщины занимают середину сцены, глаза потуплены, вид скромный, но полный достоинства и покорности.

Клеопатра (не поднимая глаз). Если вы пришли нас упрекать, Анк Марций, то мы не заслужили ваших упреков. Мы долго боролись, и если уступили, то только насилию. Клянусь вам, дорогой Марций, я ни на минуту не перестаю вас оплакивать!

Плачет, и за нею плачут все сабинянки.

Анк Марций. Успокойся, Клеопатра, – они уже сознались, что они похитители. Идем же к пенатам, Клеопатра.

Клеопатра (не поднимая глаз). Я боюсь, что вы будете упрекать нас. Но мы уже так привыкли к этой местности. Вам нравятся горы, Марций?

Анк Марций. Я не понимаю тебя, Клеопатра. При чем тут горы?

– Я боюсь, что вы рассердитесь, но право, мы не виноваты. Я уже оплакала вас, Марций, и теперь совершенно не могу понять, чего вы хотите. Еще слез? О, сколько угодно. Дорогие подруги, они думают, что мы недостаточно их оплакивали, – докажем же противное. О, плачьте, плачьте, дорогие подруги! Я так любила вас, Марций!

Все женщины заливаются слезами.

Сципион. Клеопатрочка, успокойся, – в твоем положении это вредно. Милостивый государь, вы слыхали? – Поворачивайте же оглобли. Иди же, Клеопатрочка, приляг и успокойся – я сам присмотрю за супом.

Анк Марций. Но позвольте, при чем тут суп? Успокойся, Клеопатра, – здесь недоразумение. Ты, очевидно, не понимаешь, что ты – похищена!

Клеопатра (плача). Ну, я и говорила, что вы будете упрекать. Сципиончик, не у тебя ли мой носовой платок?

– Вот, душечка.

Анк Марций. Но позвольте, при чем тут носовой платок?

Клеопатра (плача). И такие сцены из-за носового платка! Не могу же я без носового платка, если я плачу… по вашей вине. Это жестоко, вы чудовище, Анк Марций.

Теперь все плачут: и сабинянки, и сабиняне, и даже некоторые из римлян.

– Прозерпиночка, – ау!

Анк Марций (зычно). Успокойтесь, господа сабиняне, овладейте собою. Ни с места! Сейчас я все устрою. Здесь, по-видимому, недоразумение юридического свойства. Несчастная женщина думает, что ее обвиняют в похищении носового платка, и не догадывается, что она сама жертва похищения. Сейчас мы докажем ей это. Господа профессора, приступите.

Профессора готовятся. Римляне в ужасе. Сципион хватает Клеопатру за руку.

– Сознавайся, Клеопатра! Да скорей же. О, небо! – он сейчас начнет.

Клеопатра (плача). Мне не в чем сознаваться. Это клевета!

Анк Марций. Господин профессор, мы ждем.

Сципион. Да скорей же! Сознавайся! О, Юпитер! – он уже раскрывает рот, он его сейчас раскроет… Господа сабиняне, постойте – она созналась! Закройте рот профессору, – она созналась.

Клеопатра. Ну хорошо: я созналась. (К женщинам.) Дорогие подруги, вы также?

Сципион (поспешно). Все, все сознались. Дело конченое.

Анк Марций (в недоумении). Но позвольте! Ты, Клеопатра, признаешь, что ты и другие сабинские женщины были похищены в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля – не так ли?

Клеопатра (ядовито). Нет, мы сами убежали.

Анк Марций. Ну, вот видите – она не понимает. Господин проф…

Клеопатра. Это гнусно, Марций! Сами же проспали нас, не заступились, оставили, забыли, покинули – и теперь нас же обвиняют в том, что мы убежали! Мы были похищены, Марций, гнусно похищены! Вы можете прочесть об этом в любом учебнике, не говоря (плачет) про энциклопедический словарь.

Сципион (кричит). Да закройте же рот профессору!

Но рот профессора остается открытым. Римляне в панике, некоторые убегают.

Анк Марций. Господа римляне, господа сабиняне, смирр-но! Я сейчас все устрою. Здесь недоразумение механического свойства. Позвольте осмотреть вас, господин профессор… Ну да, конечно, я так и знал: затвор испортился, и он не может закрыть рта. Но это пустяки – дома мы все поправим. Теперь я слышал собственными ушами: они сознались в том, что они похищены. Цель достигнута, и небо содрогнулось. Идем же к пенатам, Клеопатра!

Клеопатра. Не хочу к пенатам!

Сабинянки. Не хотим к пенатам! Долой пенаты! Мы остаемся здесь! Нас оскорбляют! Нас собираются похитить! Спасите! Помогите! Защитите!

Римляне, бряцая оружием, становятся между женщинами и сабинянами и понемногу оттесняют женщин в глубину сцены. Бросают на сабинян гневные взгляды. Голоса: «К оружию, римляне! В защиту жен! К оружию, римляне!»

Анк Марций (звонит в колокольчик). В чем дело? Сейчас будет драка. Мой ум мутится. Господа сабиняне, мой ум мутится!

Выступает Прозерпина и говорит спокойно и положительно:

– Успокойтесь, римляне. Я одна поговорю с Марцием.

Из рядов сабинян дрожащий голос, тоскливый призыв любви:

– Прозерпиночка, дружочек, – ау!

Прозерпина (положительно). Ау, мой дружок, – как твое здоровье?.. Подойдите-ка сюда, Анк Марций – не бойтесь: ваше войско не уйдет. Вы поняли, что ни ваша жена Клеопатра, ни я, ни другие сабинянки не желаем возвращаться. Понимаете?

Анк Марций. Мой ум мутится. Как же я буду без Клеопатры? Я не могу без Клеопатры. Она моя жена совершенно законная. Вы думаете, что она ни за что не пойдет?

Прозерпина. Ни за что.

Анк Марций. Что же мне делать? Я ведь ее люблю. Как же я буду без нее жить? (Плачет.)

Прозерпина. Успокойтесь, Марций. (Шепчет.) Мне вас жалко, и я скажу вам по секрету, что есть еще одно только средство, единственное: похитить ее.

Марций. И она пойдет?

Прозерпина (пожимая плечами). Как же она может не пойти, когда вы ее похитите?

Марций. Но это ведь гнусно! Вы предлагаете мне совершить насилие! Куда же я дену мое правовое сознание? Или для вас, женщины, – где сила, там и право? О, женщины, женщины!

Прозерпина. Слыхали уж мы это: о, женщины, женщины! Ах, Марций: в плохую минуту тебя создали боги, ты ужасно глуп! Да, я хочу сильного, самого сильного, но только потому, что я хочу быть верной. Ты думаешь, нам так приятно, чтобы нас похищали, крали, требовали назад, возвращали, теряли, находили…

– Прозерпиночка, дружочек, – ау!

Прозерпина. Ау, дружок, – как твое здоровье?..

Чтобы с нами обращались, как с вещью. Только я привыкла к одному – приходит другой и увозит меня; только я привыкла к этому – приходит старый и требует: возвращайся. Ах, Марций, если хочешь, чтобы женщина была твоя, на что ты так претендуешь, то будь же самый сильный, не уступай ее никому, дерись за нее ногтями и зубами, наконец, умри, защищая ее. Поверь мне, Марций, для женщины нет высшей радости, как умереть на гробе мужа, который пал, ее защищая. И узнай, Марций, что женщина изменяет только тогда, когда ей изменил мужчина.

Анк Марций. У них мечи, а мы безоружны.

Прозерпина. Вооружитесь.

– У них сильные мускулы – у нас их нет.

– Станьте сильными. Вообще, Марций, ты непроходимый дурак.

Анк Марций (отскакивая). А ты, женщина, безумна и ничтожна. Да здравствует закон! Пусть грубой силой отнимут у меня жену, пусть разрушат мой дом, погасят мой очаг – я не изменю закону! Пусть весь мир будет смеяться над несчастными сабинянами – они не изменят закону. И в рубище почтенна добродетель! Сабиняне, вертайте вспять! И плачьте, сабиняне, горькими слезами, рыдайте, бейте себя в грудь и не стыдитесь слез! Пусть в вас бросают камнями, пусть над вами смеются – вы плачьте! Пусть вас забрасывают грязью – плачьте, сабиняне, ибо вы плачете над попранным законом. Вперед, сабиняне! Смирр-р-но! Трубачи, трубите. Два шага вперед – шаг назад. Два шага вперед – шаг назад!

Женщины начинают плакать.

Клеопатра. Марций, подожди!

Анк Марций. Прочь, женщина, я тебя не знаю. Шагом мар-р-ш!

Трубы заунывно воют. Женщины с плачем и громкими криками тянутся к прежним мужьям, но римляне удерживают их силой. Хохот победителей. Не обращая внимания ни на слезы, ни на смех, согнувшись под тяжестью законов, сабиняне медленно удаляются: два шага вперед – шаг назад.

Занавес