Текст книги "Собачий вальс"

Действие второе

Та же обстановка, что и в первом действии; нет только обеденного стола. Ни единой черты не изменилось, хотя прошло больше года. Вечер. Горит электричество. У письменного стола сидит Карл Тиле и допрашивает слугу Ивана.

Карл. А когда возвращается домой брат Генрих?

Иван. Они обедают в ресторане и приходят домой часов в восемь; часов в девять опять уходят или в десять, а когда возвращаются, не знаю.

Карл. А ты сам когда уходишь домой?

Иван. В десять; иногда отпускают раньше.

Карл. Ты был на военной службе?

Иван. Так точно, Карл Эдуардович. Кавалерист.

Карл. А! Молодец! У тебя очень бравый вид, Иван, и ты отвечаешь толково. Молодец.

Иван. Рад стараться.

Карл. Молодец. Что ж, так каждый день он уходит?

Иван. Нет, раза два в неделю, а то дома сидят. А может, и уходят после десяти, только этого я не могу знать.

Карл. Правильно. Кто же у него бывает?

Иван. Никого.

Карл. Неужели?

Иван. Бывают только господин Александров, довольно часто.

Карл. Какой Александров? Из банка?

Иван (слегка улыбаясь). Нет. Они зовут господина Александрова: Феклуша.

Карл. А!.. Что же они делают?

Иван. Не могу знать, Карл Эдуардович.

Карл. Правильно: ты чудесно отвечаешь. Но что ты им подаешь?

Иван. Подаю коньяк.

Карл. Много?

Иван. Довольно достаточно. У нас его запас большой.

Карл. Так. Знаю я этого господина Александрова: смотри, Иван, чтобы как-нибудь шубу не унес этот господин Александров.

Иван (улыбаясь). Я уж смотрю, Карл Эдуардович.

Карл. Молодец. А вот что, Иван, вероятно, у тебя свой ключ от двери?

Иван. Так точно. У меня два ключа с черного хода, один запасной, на случай потери.

Карл. Правильно. А не можешь ли ты дать мне один ключ? Иногда я прохожу мимо после десяти, нужно зайти взять книгу, а отпереть некому.

Иван. Сомневаюсь.

Карл. Пустяки. Я не господин Александров, который может унести шубу. Вот тебе пять рублей.

Иван. Покорнейше благодарю, Карл Эдуардович. Но только сомневаюсь.

Карл. Пустяки! Вот еще пять рублей.

Иван. Извольте ключ. Но только в случае чего…

Карл. Конечно, я все беру на себя. Молодец! Люблю толковых людей: на-ка еще два рубля. Постой: это кто же звонит?

Иван. Господин Александров, надо полагать, больше некому. Извините. (Выходит, через короткое время возвращается; следом за ним является Феклуша.)

Иван (докладывает, улыбаясь). Господин Александров.

Феклуша (льстиво). Здравствуйте, Кард Эдуардович.

Карл ходит по комнате, не отвечает и как бы совсем не замечает Феклушу.

Генрих Эдуардович, вероятно, сейчас придут. Уже скоро восемь.

Карл молча ходит, потом останавливается перед Феклушей и смотрит на него в упор.

Карл. А вы мне ужасно надоели, господин Феклуша! Вот уже полгода я не могу зайти к брату, чтобы не наткнуться на вашу физиономию. Зачем вы здесь торчите? Вы служите в полиции, а я порядочный человек, студентки вы мне противны.

Феклуша. Что ж поделаешь, господин Тиле.

Карл. Он еще обижается: господин Тиле! Да, я господин Тиле, а вы когда-нибудь украдете шубу с вешалки, господин Феклуша…

Феклуша. Ей-Богу, я пожалуюсь Генриху Эдуардовичу! За что вы меня травите, за что со свету сживаете? Я хоть и в полиции служу, а я честный человек, у меня семья.

Карл. Он еще говорит о честности!

Феклуша. Ей-Богу, пожалуюсь.

Карл. А я скажу, что вы лжете. Кому из нас поверят, господин Феклуша? Мне скучно, я сегодня не выспался: солгите мне что-нибудь интересное.

Феклуша. Я не лгун, лгите сами.

Карл. И он еще грубит! Кажется, это у вас нет никаких способностей? Но это ужасно: быть бездарностью, глупцом, ничего не уметь – даже лгать. И при этом иметь огромную семью, сопливых детей и еще любить их, с нежностью вытирать им носы! Дурак! И при этом еще быть обидчивым, также иметь какое-то самолюбие… Самолюбие! И его – я это по бороде вижу, – наверное, бьет жена. Вас бьет жена, господин Феклуша?

Феклуша. Даже не желаю отвечать.

Карл. Вероятно, очень грязная женщина ваша жена; да и вы не особенно чисты, господин Александров: вы вызываете во мне отвращение. Почему вы просто не клоп? – Тогда вас можно было бы убрать очень легко, посыпав порошком, а теперь надо стесняться. Стесняться! Какая чепуха! (Молча ходит; снова останавливается перед Феклушей – до наглости близко.) Вы сердитесь? Не надо сердиться, честное слово! Я ведь шутил. Даже не хотите смотреть? – ну покажите ваши глазки. Я плохо спал сегодня, ночь провел с женщиной, и у меня нервы: понимаете, Феклуша, нервы! Это такая штука, при которой человек говорит всякие глупости.

Феклуша. Я не сержусь, но только зачем так обижать человека, Карл Эдуардович? Я вам ничего не сделал – грех, Карл Эдуардович!

Карл. Да, это нехорошо, я уже сознался. Скажите, душечка, что вы здесь делаете с братом Генрихом?

Феклуша. Ничего. Честное благородное слово!

Карл. Раз честное благородное слово, я преклоняюсь и молчу. Но что делает он? Каждый человек что-нибудь делает, что делает брат Генрих?

Феклуша. Не знаю. Честное благородное слово!

Карл. Генрих сидит дома, бросил кутежи и проводит вечера с таким странным субъектом, как вы. Вам не кажется, что Генрих сошел с ума – ну не совсем, а слегка?

Феклуша. Вот уж нет, вот уж не кажется! Это мы с вами скорее с ума сойдем, а не они!

Карл. Нет, с вами интересно. У вас очаровательные глазки, господин Феклуша, и если вы не форменный мошенник, то я, Карл Тиле, ничего не понимаю в мошенниках.

Феклуша. Вы опять?

Карл. Так вот какая комбинация, господин Феклуша: хотите заработать двадцать тысяч? Не можете представить? Так вот: уговорите брата Генриха застраховать жизнь в сто тысяч.

Феклуша. Не понимаю я вас, Карл Эдуардович, когда вы шутите, когда нет.

Карл. Но это же просто, как палец: всего сто тысяч – двадцать вам, восемьдесят мне как брату и за идею.

Феклуша. Но для этого же надо, чтобы он умер!

Карл смеется.

Карл. Комик!

Феклуша. Но отчего же он умрет? Что вы придумали, Генрих Эдуардович здоровый человек.

Карл хохочет.

Карл. Комик господин Феклуша! Вам надо в цирк, Феклуша: вы клоун.

Феклуша (вставая). Честное слово, пожалуюсь Генриху Эдуардовичу! Что же это! Что вы привязались ко мне, как сатана? Сатана!

Карл (равнодушно). Вы совершеннейший дурак, Феклуша. И от вас пахнет чем-то очень дурным: вы, вероятно, не знаете, что такое баня, господин Феклуша? Фи! Пойдите в баню, пойдите в баню, Александров, я дам вам полтинник.

Феклуша. Все скажу, вот увидите!

Карл (еще равнодушнее). Молчать. Вы мне надоели. Я буду ходить и думать, а вы извольте молчать и не мешать мне. Если вы скажете только одно слово или вздохнете погромче – один раз, беседуя со мной, вы позволили себе икнуть, невежа! – так если вы икнете только, я сегодня же сообщу брату Генриху, что вы подговаривали меня застраховать его и убить. Молчать.

Неторопливо ходит по комнате. Феклуша молчит. Стук двери в прихожей; несколько мгновений спустя входит Генрих Тиле.

Тиле. Здравствуй, Карл. Как ты поживаешь? Здравствуй, Феклуша, садись.

Карл. Спасибо, а ты как, Генрих?

Тиле. Не дурно. Давно вы здесь?

Карл. Порядочно.

Тиле. Ты за деньгами, Карл? Кажется, твой месяц еще не вышел.

Карл. Спасибо, Генрих. У меня еще достаточно; и, кроме того, я получил хороший урок.

Тиле. Можешь не стесняться, Карл: я намерен еще прибавить тебе двадцать рублей в месяц. Феклуша, на вчерашнем собрании постановили увеличить мое жалованье на тысячу двести рублей в год.

Феклуша. Да что вы! Поздравляю, от всей души поздравляю, Генрих Эдуардович.

Тиле. Правление ценит мои заслуги.

Карл. Я даже не поздравляю тебя, Генрих, так это естественно. Еще вчера я встретил Тизенгаузена, и он говорил мне, что ты стал идеален. Он утверждает, что никогда еще не встречал такого корректного, неуязвимого, совершенного работника. Тебя в банке все боятся, Генрих.

Тиле. О да, меня все боятся. Когда я прохожу по залу, они не смеют повернуть головы. Еще только вчера я выгнал двух служащих за неаккуратность. Да, меня надо бояться.

Карл. Конечно, меня ты не включаешь в это число? Я шучу, Генрих. Но вот о чем я намерен серьезно попросить тебя: здесь я разговорился с твоим другом…

Тиле. С моим клиентом, Карл. Так выражались римляне.

Карл. Извиняюсь: с твоим клиентом – и нахожу, что положение его ужасно: огромная семья, отсутствие средств, слабые способности…

Тиле. Дальше?

Карл. Мне деньги не нужны: будь великодушен, Генрих, отдай ему эти ежемесячные двадцать рублей. Я тебя серьезно прошу.

Молчание. Тиле внимательно смотрит на брата: тот корректен, серьезен и скромен.

Тиле. Хорошо. Хорошо! Феклуша, ты слыхал? Благодари же брата Карла, теперь ты имеешь от меня двадцать рублей в месяц.

Феклуша (растерянно). Ей-Богу, я уж и не знаю… Господи Боже!.. Благодарю вас, Карл Эдуардович. Не могу выразить, но от всей моей семьи…

Прослезился. Братья Тиле оба смотрят на него.

Карл (брату, тихо). Он волнуется. (Громко.) Итак, до свиданья, Генрих. Покойной ночи. Ты сегодня вечером дома?

Тиле. Нет, у меня есть свидание. Спокойной ночи, Карл. Дверь закрывается сама.

Карл уходит. Тиле хает, sou закроется дверь за Карлом. Насмешливо показывает рукою и лицом, лак захлопнулась дверь на ключ и громко хохочет. Феклуша с некоторым страхом смотрит на него.

Феклуша. Вы сегодня пили за обедом, Генрих Эдуардович?

Тиле. Я всегда пью за обедом. Если бы Карл не был мой брат, я сказал бы, что Карл – дурак. (Смеется.) Они прибавили мне тысячу двести! Они говорят, что я идеален! Феклуша – они в банке боятся меня!

Феклуша (льстиво смеется). Очень ловко, Генрих Эдуардович! Я даже удивляюсь, ей-Богу, как Вы это умеете* А это правда, что вы выгнали двух чиновников?

Тиле. Правда.

Феклуша. Все-таки жалко их. Семейные?

Тиле. Кто бы я ни был, но неаккуратности допустить я не могу. Они заслуживали быть выгнанными.

Феклуша. Генрих Эдуардович!.. А что двадцать рублей мне – это правда, вы не пошутили?

Тиле. Ты заяц, ты просто трусливый заяц, Феклуша! Нет, я не пошутил, и ты будешь получать двадцать рублей, – но недолго, недолго, Феклуша! (Смеется.) Эти глупые люди в банке боятся меня. Я хочу украсть у них миллион, а они меня боятся! Я хочу украсть миллион, а они говорят: Генрих Тиле безукоризненный работник, ок идеален. Разве это не смешно, Александров?

Феклуша (угрюмо). Не верю я этому, Генрих Эдуардович. Одни только слова для искушения, и больше ничего, извините, пожалуйста.

Тиле. Ты полагаешь, что я так честен?

Феклуша. Ничего этого я не полагаю. И что при вашем таланте вы вполне можете позаимствовать из банка не только миллион, а и два и сколько хотите, это я разделяю. Но…

Тиле. Украсть, Феклуша! Говори дружески: украсть.

Феклуша. И еще того хуже: украсть. Но какой смысл? Какой смысл, Генрих Эдуардович? Слезно прошу вас: объясните, не мучайте вы моей головы, не терзайте. Вот вам тысячу двести прибавили и еще скоро прибавят… Нет, Генрих Эдуардович, вы мой благодетель, но окончательно убеждаюсь, что вы просто так, играете со мной.

Тиле. Ты глуп, Феклуша.

Феклуша. Это-то я уже много раз слыхал, этим вы меня не удивите, а все-таки не верю я в ваш план. Господи!.. И почему вы со мной об этом говорите, какой я вам товарищ? Вы по уму министр, а я что? Нет, окончательно утверждаюсь, что вы играете, театр представляете. Никуда вы не убежите!

Тиле. Ты глупец, Александров! Вы все глупцы, и никто из вас не знает Генриха Тиле с его огромной душой. У меня огромная душа, Александров! Моя душа живет во дворце, Александров, а не в этой глупой квартире, где детская с окнами на солнце! Но пусть никто не знает – меня радует вид обманутых глупцов.

Феклуша. Так и я не хочу знать, не желаю, да! Вы слышите, Генрих Эдуардович, или нет? Не желаю больше. Я за полгода, как вы мне это сказали, одной ночи не спал, честное слово.

Тиле. А зачем спать?

Феклуша. Как это зачем? Жил я беззаботно…

Тиле. А зачем спать? Я тоже не сплю ночи, Феклуша! О, я очень много спал и теперь проснулся: ты не видишь ли солнца, которое светит мне ночью? Это мое солнце, и я проснулся. Генрих Тиле, который любит точность, который положил на рояль вот эти глупые ноты, который нанял квартиру на три года, на десять, на сто лет, – проснулся! Хочешь, я тебе сыграю «Собачий вальс»? Слушай, Феклуша, – вот я играю тебе «Собачий вальс». (Играет с тою же серьезной, деревянной, чопорной манерой, как и прежде; потом смеется.) Слыхал?

Феклуша. Слыхал. Вы сегодня пили за обедом, Генрих Эдуардович?

Тиле. Я всегда пью за обедом, я тебе уже сказал. Но я вижу, что я ты должен выпить, чтобы освежить твои дурные мозги. (Звонит.) Сейчас будет коньячок, Феклуша.

Феклуша (жалобно смеясь). Вот я и опять вам верю. Как вы скажете это «коньячок»…

Тиле. Тише. Иван, дайте нам коньяку… или… это будет превосходно: сделайте нам шведский пуши. Быстро!

Иван выходит.

Ты любишь шведский пунш, Феклуша?

Феклуша. Шведский пунш я обожаю, Генрих Эдуардович, но где же суть? Сути я не вижу.

Тиле. Суть в том, чтобы ты пил коньяк и пунш, пока Генрих Тиле обманывает своей арифметикой глупцов. И еще в том суть, Александров, и это я прошу заметить, что приблизительно через две недели я уезжаю с миллионом рублей. Точного дня, однако, я тебе не назову.

Феклуша. А зачем мне точный день? Только как же вы уедете, когда у вас и паспорта заграничного нет!

Тиле. Есть. Но послушай: вчера я снова размышлял над картой путей сообщения и нашел, что первоначальный мой план бегства через Стокгольм не выдерживает строгой критики: меня схватят еще в Стокгольме или Мальме. Я строгий критик, Феклуша, и все вижу впереди! Теперь у меня другой план.

Феклуша. А какой?

Тиле. Этого тебе я не скажу.

Феклуша. Да ведь все равно же ничего не запомню! Сколько этих планов вы мне говорили: скажете, а я тут же и забыл, голова называется! А сегодня мы будем карты рассматривать? Я бы посмотрел, Генрих Эдуардович, так интересно, что даже дух захватывает.

Тиле. Нет. Тише: идет Иван.

Иван входит и ставит на стол пунш.

Иван, вы можете идти сейчас домой, вы сегодня мне не нужны. Спокойной ночи, Иван.

Иван. Спокойной ночи, Генрих Эдуардович. (Уходит.)

Тиле. Пей, Феклуша, освежи твои дурные мозги, Превосходный пунш.

Феклуша. Дал бы Бог освежить… Сегодня у меня мальчик заболел, Генрих Эдуардович, корь, что ли, не знаю, Я уже ушел поскорее, нечего мне там делать! Отец, тоже!

Тиле. Сегодня мы пойдем в твой грязный трактирчик. Я сегодня хочу много пить, много говорить и видеть много людей. Но не глупцов! Феклуша, ты знаешь, что Елизавета дважды приходила ко мне и стучалась в эту дверь?

Феклуша. Нет. Да что вы! Сама?!

Тиле. Да. И первый раз ей отказал слуга Иван, а во второй я сам открыл ей дверь, поднял руку вот так и сказал ей: вон! Она сказала: прости. Я сказал ей: вон – глупая Елизавета. И закрыл дверь.

Феклуша (пьет и смеется). Жалко женщину, глупые они. Но вы же ее любили?

Тиле. Нет! И мы сегодня пойдем в твой трактирчик: мне нравятся люди в твоем трактирчике, Феклуша!

Феклуша. Что ж, пойдемте, я на все готов.

Тиле. И ты мне нравишься, Феклуша: с тобой я могу говорить, как будто я один. Но я не один – потому что у тебя есть уши. Но я один, потому что это – уши осла! Но ты хитрый, ты очень хитрый зверек, Феклуша.

Феклуша. Ну какая у меня хитрость, и что вы говорите! Сыщиком еще мечтал сделаться: да у меня всякий из-под носу уйдет, и не увижу. Эх! (Пьет.)

Тиле. Нет, ты очень, очень хитрый зайчик. Я тебя вижу: ты придумал кое-что свое, ты тоже хочешь быть не дурак – о, ты очень большой мошенник, Александров! Но это ничего, ибо меня уже предупредил мой ангел. (Смеется.) Это ничего!

Феклуша. Оставьте! А неужто вы, Генрих Эдуардович, все поезда и пароходы знаете?

Тиле. Все.

Феклуша. Скажите пожалуйста! Так-таки все! А я и на трамвай промахиваюсь, все не на тот номер. И неужто нужно только две бумажки, чтобы получить миллион? Даже не верится!

Тиле. Только две.

Феклуша. Какой талант! А какие бумажки нужны?

Тиле. Тебе этого не надо знать, глупый Феклуша: это лишнее. Но вот через две недели на некотором пароходе будет сидеть некоторый очень корректный господин, и у него в кармане будет миллион. И, сидя на некотором пароходе, некоторый человек поднимет руку вот так, протянет ее к далеким берегам и скажет: прощайте, далекие и глупые берега! Прощай, глупая квартира с детской на солнце! И прощай, и будь проклят, и мертв, и похоронен Генрих Тиле, любивший точность! Феклуша – хочешь, я сожму тебе руку так, что у тебя сломаются кости?

Феклуша. Нет, не люблю я таких шуток, Генрих.

Тиле. Генрих Эдуардович, а не Генрих, господин Александров! И если я еще хоть раз увижу тебя непочтительным, Феклуша, старый товарищ, единственный друг Генриха Тиле, – то я не только сломаю тебе руку, но сломаю все кости. Слыхал?

Феклуша. Я же нечаянно, Генрих Эдуардович, как же можно себе позволить. Господи, и разве я не понимаю разницы?

Тиле. Превосходно сказано! Допивай же свой стакан, и скорей идем в твой ресторанчик. Там ты будешь молчать и пить, пока у тебя не станут зеленые глаза, а я буду пить, смеяться, бить рукой по столу и говорить о глупом, мертвом Генрихе Тиле. Идем!

Феклуша (вставая). А что бы я вас попросил, Генрих Эдуардович, если вы уже такой добрый. Ей-Богу! Ну, и конечно, я человек женатый, но какая у меня жена? Ей-Богу! Ну и что бы нам из трактирчика махнуть в один домик: женщины там отличные, даже интеллигентные, ей-Богу!.. Оно и вам бы…

Тиле. Вздор и пошлость. Ты ужасно мелкий негодяй, ты заяц, Феклуша. Идем!

Феклуша (допивает стакан). Сейчас. Ну и не надо. И совсем я не негодяй, а просто несчастный человек. Если ж у меня ребенок болен?.. Иду.

Тиле. Закрой электричество.

Закрывают электричество, и оба выходят. Некоторое время на сцене молчание. Затем тихо открывается дверь из внутренних комнат, слышен осторожный шепот, и две тени, слабо освещенные огнем с улицы, продвигаются по комнате. Сдержанный женский смех.

Карл (громко и смело). Никого. Ушли. Можешь смело входить.

Женский голос. Ай! Колено ушибла. (Смеется.) Мы с тобой как воры…

Карл. Не могу найти выключатель. Кажется, здесь. Постой, Лиза, не ходи, пока я зажгу свет.

Елизавета. Нет, не надо свет, погоди. Я уже сижу в кресле… Но я ничего не понимаю, где я. Это ужасно интересно: мы совсем как воры в чужой квартире. Они тоже сидят в кресле и так осматриваются. Давай играть в воров, Карл (шутливо, угрожающим шепотом), убьем и ограбим брата твоего Генриха Тиле.

Карл. Не имею ни малейшего желания играть. Все-таки глупо, что я забыл фонарик. Где ты, я тебя не вижу?

Елизавета. Здесь.

Карл. Совсем не видно, Лиза, я засну. Еще одна такая ночь и такой день, как у нас сегодня, и я буду засыпать при ходьбе. Удивительно! – Неужели ты не устала?

Елизавета (тихо смеется). Нет.

Карл. А я… (Зевает.) Ты даешь когда-нибудь твоему мужу спать?

Елизавета. Мужу – да. Но как интересно, что мы ничего не видим: я все ошибаюсь, в каком углу сидишь ты. А какая комната? – Я боюсь взглянуть на нее при свете. Я была в этой квартире только два раза, и она еще не была отделана, но Генрих мне показывал, что будет. Скажи – нет, света не зажигай, а так скажи: вот тут, над роялем, две картины… Постой, я припоминаю, да, голова Бетховена и какой-то еще Концерт, – да?

Карл. Нет. Никаких картин нет.

Елизавета. А ковры?

Карл. И ковров нет.

Елизавета. А кресло в углу?

Карл. Не знаю. Я же говорю тебе, что Генрих так и оставил картину. И мне это наскучило, Лиза. Зачем ты притащила меня сюда, что тебе здесь надо?

Елизавета. Надо.

Карл. Если это не обычная ваша глупость, то это садизм или как там называется, я путаю эти слова. Мне, положим, все равно, но просто неинтересно. И если в твою сегодняшнюю программу входят еще слезы о разбитом корыте, то, слуга покорный, я засну.

Елизавета. Я не знаю лица Генриха. Он похож на тебя? Я не помню его лица.

Карл. Спокойной ночи. Я засыпаю.

Елизавета. Ты – ужасно гнусный человек, Карл. Я удивляюсь, как может быть у такого честного, благородного человека, как Генрих, такой… бесчестный брат.

Карл. И поэтому, уйдя от честного Генриха, ты стала любовницей бесчестного Карла? Правильно!

Елизавета. По-твоему, я… такая же?

Карл. А как же? Сперва ты изменила Генриху с мужем, теперь ты изменяешь и Генриху и мужу со мной. Ну, муж твой, положим, дурак, но все же… И наконец, ты меня содержишь: это, знаешь, не особенно морально.

Елизавета. Зажги свет.

Карл. С удовольствием. (Ищет выключатель.) Ты, Лизетт, напрасно стесняешься со мной: сейчас ты так трагически произнесла – «гнусный»… Вот!

Вспыхивает свет. На кресле у рояля сидит Елизавета; при внезапном свете закрыла глаза обеими руками. Карл снова утомленно садится, щурится на свет.

Я тем и удобен, что со мной можно говорить обо всем, и делать все, и обнажаться… Черт возьми, однако! – они тут попивали пуншик; это оживляет пейзаж. Недурно пристроился господин Феклуша: пуншик!

Елизавета отняла ладони от глаз и со страхом осматривает комнату. В ушах у нее большие бриллианты. Она красива.

Елизавета. Карл, это ужасно! Карл, это ужасно!

Карл. Просто бездарно.

Елизавета. Нет! Здесь как будто бы произошло преступление. Здесь совершилось убийство, я убийца, Карл!

Карл. Пустяки, женские нервы!.. Но что-то, пожалуй, есть, какой-то интересный запах… Преступление!.. Вот слово, которое надо произносить осторожно: оно действует магически. Ах, черт возьми, а дверь?! Ведь у него свой ключ, он может каждую минуту вернуться, едем!

Елизавета. Погоди. Я смотрю. – Я его люблю, Карл.

Карл. Не сомневаюсь. Какие у тебя чудные бриллианты, Лиза!

Елизавета. Я его люблю, Карл. Зачем я это сделала, этого не нужно было, совсем не нужно. У меня ужасно много денег, но они мне не нужны, совсем не нужны. Но тогда я их хотела… или не хотела? – Не знаю. Не знаю. Карл, – хочешь, я завтра дам тебе десять тысяч?

Карл. Хочу.

Елизавета. Хочешь двадцать?

Карл. Не дашь, душечка. И десяти не дашь, а пятьсот рублей дашь за сегодняшний визит. Я тебя знаю, душечка, но я не жалуюсь, я доволен. (Беспокойно ходит.) Лиза, у меня что-то нервы приподнялись… (Потягивается.) Надо как-нибудь разрешить: поедем сейчас на автомобиле как бешеные. Поедем. А пока – позвольте поцеловать вас в ушко, у вас необыкновенные уши.

Елизавета. Уши – или бриллианты?

Карл. И то и другое. Ты такая душечка…

Елизавета. Оставь. Не смей!

Карл. Нет, смею. А теперь это!

Елизавета (насмешливо). Карлуша!

Карл (быстро отодвигается; сердито). Но я прошу тебя…

Елизавета. Карлуша! Карлуша!

Карл (бледнеет). Я уже просил тебя на называть меня этим дурацким именем. Меня зовут Карл, а не Карлуша. Прошу запомнить!

Елизавета (также бледнеет, но продолжает смеяться). Карлуша. Нет, ты просто Карлуша!

Карл (лицо его свирепо). Но я тебя… серьезно прошу! Ты можешь называть меня, как тебе угодно, я не обижаюсь, но этой клички я не выношу. Слышишь?! И меня вовсе не следует сердить, – о, вовсе не следует сердить.

Елизавета. А что будет… Карлуша?

Карл (медленно). А будет то, что брата Генриха будут судить за убийство Елизаветы. Я тебя удушу. Молчать!

Елизавета (отступая, шепотом). Карлуша, Карлуша, Карлуша…

Карл (делая маленький шаг, так же тихо). Молчать. Ты хочешь? Последний раз…

Елизавета (прячась за кресло). Карлуша…

Карл молча надвигается к ней. Елизавета отступает, не сводя с него расширенных глаз. Вдруг останавливается и прислушивается.

Тише! (Испуганно.) Кто-то идет.

Карл (также испуганно). Где? Тише.

Елизавета. Шаги.

Карл. Нет.

Елизавета. Кто-то за дверью.

Карл. Тише. Где?

Оба бледные, склонившись всем телом, в позе напряженного внимания, – прислушиваются. Горит электричество. Тихо.

Занавес