Электронная библиотека » Леонид Беловинский » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 8 апреля 2024, 14:00


Автор книги: Леонид Беловинский


Жанр: Культурология, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шрифт:
- 100% +

В каждом квартале на площадях и углах основных улиц были полицейские будки с круглосуточно дежурившими в них часовыми-будочниками и подчасками – полицейскими солдатами, вооруженными тесаками и громоздкими алебардами. «…Будки были двух родов – серые деревянные домики и каменные, столь же малого размера, круглые здания, вроде укороченных башен; первые темно-серого цвета, а вторые, помнится, белые с светло-желтым. Внутри будок имелось обычно одно помещение, иногда с перегородкой, большую часть которого занимала русская печь; иногда, если будка стояла, например, на бульваре, около нее ставилось нечто вроде заборчика, и получался крошечный дворик, в котором мирно хозяйствовала супруга хожалого, висело на веревках, просушиваясь, белье, стояли принадлежности домашнего обихода и даже прогуливались куры с цыплятами. Кроме того, около присутственных мест и, помнится, кое-где на площадях стояли обыкновенные, военного образца, трехцветные (с черными, белыми и узкой оранжевой между ними полосой, так называемой «государственной трехцветкой». – Л. Б.) будочки, в которых стража могла укрываться в непогоду» (148, с. 9–10). В будках должны были содержаться задержанные ночью нарушители тишины и порядка, воры, грабители и подозрительные личности, утром доставлявшиеся на съезжую. Иногда и содержались, – если будочник был трезв и не спал: «…На углу… стояла полицейская будка, у дверей которой показывался сам будочник, с алебардой в руках, чтобы этим безвредным оружием отдавать честь проходящим офицерам. С наступлением же сумерек он вновь забирался в свою темную будку, где занимался или починкой сапог, или же изготовлением какого-нибудь особенно забористого нюхательного табака, на который предъявлялся большой спрос со стороны пожилых слуг соседних домов» (99, с. 9).

В 50-х гг. будочники, это нетрезвое, обросшее колючей седой щетиной, но мирное воинство, вызывавшее всеобщее недовольство, дополняется «хожалыми» – полицейскими солдатами, несшими рассыльную и патрульную службу. До введения в полиции постовых городовых хожалые, более молодые, энергичные, опрятные, хотя и не всегда более трезвые, выполняли функции уличного надзора за порядком.

В 1862 г. была проведена полицейская реформа. При уплотняющейся застройке гуще стало население, да и прежний смирный обыватель, знавший свое место и безропотно подставлявший зубы под кулак, а спину под розги, стал неподатливым на «отеческие» увещевания. В крупных городах, вроде Москвы, полицию возглавил градоначальник, которому подчинялись 2–3 полицеймейстера. Полицейские части стали делиться на участки, с участковым приставом во главе. Прежние кварталы сменились входящими в состав участков полицейскими околотками с околоточными надзирателями. Хожалые и будочники вместе с будками были упразднены, а на постоянных уличных постах с 1867 г. встали вооруженные укороченными шашками (непочтительные горожане прозвали их «селедками») и револьверами подтянутые городовые из отслуживших срочную службу солдат и унтер-офицеров, оказавшиеся под контролем особых полицейских надзирателей в обер-офицерских чинах и околоточных. В городах, имевших не свыше двух тысяч жителей, полагалось 5 городовых, один из них – старший; а затем на каждые 500 жителей ставили еще одного городового. В больших городах были команды конных городовых на случай уличных шествий и беспорядков. Больше ли стало от этого порядка на улицах – трудно сказать, но выглядеть все это воинство стало приличнее. Носили они серую зимой, белую летом форменную одежду с особыми наплечными знаками различия: контрпогонами с лычками по званию, полученному на действительной военной службе, и наложенным сверху двойным оранжевым шнуром с гомбами, соответственно полицейскому званию. На головном уборе у них был городской герб и служебный номер, на тот случай, если обывателю придет в голову пожаловаться на излишнее служебное рвение «фараона», как прозвали городовых, вероятно, за невозмутимость и бесстрастность, проявляемую ими в уличной сутолоке и при происшествиях. Однако взятки полиция продолжала брать охотно, несмотря на свой приличный вид: «За прописку и выписку паспортов, главным образом прислуги, я платил пятачок полицейскому чиновнику, и постоянно они чего-нибудь припрашивали: то бумаги, то перьев, то конвертов и т. п. Все это я им приносил; околоточный надзиратель (они часто менялись) часто заходил ко мне и просил то на сапоги, то на квартиру и т. п.

И неудивительно, что полиция брала взятки: в Ярославле, в губернском городе, околоточный получал 42 рубля 50 копеек в месяц жалованья, без квартиры и одежды. А на парады нужно было выходить во всем чистом и новом: и сапоги, и мундир, и перчатки белые и т. п. Городовой… получал 12 и 15 рублей в месяц, так что эти были довольны и двугривенным!» (38, с. 256–257).

Однако городовые теперь только поддерживали порядок на улицах. Урбанизация привела и к количественному росту и к качественным изменениям преступности, приобретавшей профессиональный характер. Для борьбы с ней были созданы сыскные отделения полиции с профессиональными сыщиками и следователями, с антропометрическими бюро для более точного описания примет рецидивистов, а затем и с фотографическими отделениями и объемистыми альбомами фотографий и описанием примет преступников, хотя бы раз попавших в объектив полицейского фотографа. Такие альбомы, комплектовавшиеся по «специализациям» преступников, были одновременно и методическими пособиями: в них детально разъяснялись методы совершения преступлений, специальные приемы воров, их «профессиональный» внешний облик и т. п. При новом характере городской застройки скученность населения грозила эпидемиями, и потребовались полицейские санитарные врачи, следившие за состоянием помоек и отхожих мест. Полиция все более переходила на службу горожанам, а не собственному карману. Например, в 1901 г. в Петербурге было задержано 22 убийцы, 25 648 бродяг, найдено 11 728 похищенных вещей и лошадей, сделано 729 фотографий. А в 1903 г. были проведены дознания по 25 убийствам, 153 случаям нанесения ран, 228 грабежам, 451 краже со взломом, 2 284 простым кражам; все наиболее крупные преступления были раскрыты, преступники задержаны (89, с. 163).

Однако были преступления, преступники и иного рода – политические. Уже при Петре I следствие по ним приняло столь широкий размах, что был создан специальный Преображенский приказ. В течение XVIII в. политическое следствие то принимало чрезвычайно большие размеры, и «слово и дело государево» применялось очень широко, то сужалось, вплоть до того, что Петр III (дурак и пьяница, в понятиях современного обывателя – точно по В. Пикулю) уничтожил Тайную канцелярию, то вновь возникало («благодетельная» Екатерина II восстановила тайный сыск и поговаривали, что его глава, Шешковский, широко пользовался пытками). При «сумасшедшем» (опять по Пикулю) Павле I все это было прекращено, политические преступники (например, А. Н. Радищев, Н. И. Новиков) вернулись домой, и политический сыск практически исчез. Только в 1810–1819 гг. существовало Министерство полиции, занимавшееся политическими делами, а именно наблюдением за иностранцами, в особенности же – за жившими в России французами, что в пору борьбы с Наполеоном было весьма актуально. Но в 1826 г. было создано знаменитое Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии – специальный орган политического сыска; прочие отделения этой Канцелярии занимались вполне невинными делами: учетом чиновников и их службой, законодательством, благотворительностью и пр. Однако штат III Отделения при его возникновении составлял всего… 16 человек: маловато на такую страну. Да и при упразднении Отделения в 1881 г. он оказался немногим больше. Правда, говорят о существовании тайных осведомителей, платных и добровольных, да вот никто никогда и никаких документов на сей счет, в том числе финансовых (платежные ведомости), пока не видывал: то ли слишком тайными были осведомители, то ли слишком громкими слухи. Но в помощь III Отделению был создан его исполнительный орган – Отдельный корпус жандармов. Страна была разделена на жандармские округа во главе с генералами, в губернских городах были жандармские штаб-офицеры с командами, а в столицах стояли жандармские дивизионы: знаменитая Петровка, 38 – это перестроенное здание Московского жандармского дивизиона. Однако же тайной полицией жандармерию назвать никак нельзя: это была тяжелая кавалерия, носившая яркую форму голубого сукна, с красными воротниками и обшлагами, серебряные эполеты и аксельбанты, сначала, для отлички, на левом, а не на правом, как у адъютантов, плече. Примечательно, что, несмотря на многочисленные просьбы жандармов дозволить им ходить в статском платье, это было строго запрещено: они и в голубых мундирах должны были завоевывать «доверенность обывателей», для чего им предписывалось быть в высшей степени вежливыми, обходительными и доброжелательными. С появлением железных дорог появилась еще и железнодорожная жандармерия, но она только следила за безопасностью на дорогах, и даже отличалась формой: красными аксельбантами и желтыми эполетами у солдат. Собственно же жандармы, т. е. те, кого так не любили в России, занимались массой дел: слежкой за подозрительными иностранцами, т. е. контрразведкой, сбором разведывательных данных в приграничных губерниях, т. е. военно-политической разведкой, делами по разбоям на дорогах, изготовлению фальшивой монеты, крупным пожарам, наводнениям и другим стихийным бедствиям, контролем за местами ссылки и каторги, за чиновниками, дабы те не слишком превышали полномочия в распоряжении казенными средствами и «приношениями» просителей (ежегодно подавались отчеты о всех губернских чиновниках: каково образование, уровень компетентности, жалованье, наличие имения, размеры игры в карты и проигрышей, траты на лошадей и любовниц и т. п.), контролем за помещиками, дабы те не превышали своей власти над крепостными (широко известны случаи неожиданных наездов жандармов на имения славившихся своей суровостью помещиков и передачи их дел в суды), и, наконец, контролем «за состоянием умов», т. е. собственно политическим сыском. Жандармам принадлежала также театральная цензура (самое массовое из искусств – читали ведь далеко не все), и они даже должны были наблюдать за целостностью семьи! Дел – уйма. Кто может возразить что-либо против большинства из них, например, против контрразведки?

Тем не менее все это вызывало страшное возмущение «чистой публики», и в эпоху «диктатуры ума и сердца» диктатор М. Т. Лорис-Меликов упразднил III Отделение (даже номера этого в Канцелярии не осталось), а жандармов подчинил Министерству внутренних дел, именно Департаменту полиции. Но теперь они проводили только аресты и дознание по политическим делам. Но опять-таки не только: например, в начале ХХ в. московские жандармы вели следствие по хищению в армии и продаже через Кавказ в Персию оружия, в том числе даже пушек (129, с. 41). А вот слежку за политическими преступниками вел теперь совершенно новый орган. В связи с развитием революционной пропаганды и террора ряд местностей объявлялись на положении усиленной или чрезвычайной охраны и там с 80-х гг. (в Петербурге – с 1866 г., после покушения Каракозова на Александра II) создавались специальные Охранные отделения (пресловутая «охранка»), или отделения по охране государственного порядка и общественного спокойствия. C 1902 г. они учреждены во всех городах. Подчинялись они Особому отделу Департамента полиции. Служили там чиновники, в том числе филеры, ведшие тайное наружное наблюдение («топтуны» по советской терминологии), и так называемые «провокаторы», официально называвшиеся «агентами в революционной среде». В самом крупном Петербургском охранном отделении служило 600–700 человек: 200 филеров, 200 охранников, 50 канцеляристов, 12–15 жандармских офицеров, 5–6 чиновников для особых поручений, остальные – секретные сотрудники. В 1902 г. был создан специальный «летучий отряд» филеров петербургской и московской охранки в 70 человек, выезжавший срочно туда, где требовалось усиленное наблюдение, и в 1908 г. насчитывалось 120–150 «сексотов» во всех революционных партиях; на их содержание в 1914 г. было отпущено 75 тыс. рублей, а по всему Департаменту полиции МВД – 600 тыс. (89, с. 146–147). Это и была настоящая тайная полиция. А поскольку она была тайной, то и ее здания никак не могли «украшать» город, хотя весь Петербург, если не вся Россия, знала дом 3 на Гороховой улице, где потом осела Петроградская ЧК.

Разумеется, нельзя не упомянуть об «украшавших» города острогах для подследственных, пересыльных тюрьмах и этапных помещениях для осужденных, а то и каменных губернских тюремных замках и централах. Так, в Вологде в 1824 г. был построен тюремный замок, в 1853 г. появилось исправительное арестантское отделение, позже преобразованное в каторжный централ, и имелась пересыльная тюрьма. В Нижнем Новгороде еще в начале XIX в. имелись смирительный дом – «для ограждения общества от великих предерзостей, добронравие повреждающих», работный дом – для мошенников, бродяг и нищих, кодергардия – для содержания лиц благородного звания. В Ярославле в 70–80-х гг. было три тюрьмы: «губернская тюрьма на Романовском шоссе, арестантские роты на Угличской улице и арестантские же роты в Коровниках; впоследствии они были переделаны в каторжную тюрьму» (38. с. 232).

Нельзя обойти и возвышавшиеся среди особняков и изб в крупных гарнизонных городах воинские казармы. В 1797 г. Павел I дал указ московскому военному губернатору князю Долгорукову «О единовременном взносе жителям Московской столицы на построение казарм для войск…». До того войска размещались постоем по обывательским квартирам, а в Москве и Петербурге еще с петровских времен строились особые слободы из небольших деревянных домов; долго еще на улицах столиц можно было увидеть таблички с надписью «Четвертая рота», «Пятая рота», а обыватели говорили, что они живут «в Измайловском полку»… Казармы строились на взносы с домохозяев, получивших грамоту на «вечное» освобождение от постоя, а на воротах появлялись надписи: «Свободен от постоя»; москвичи могут увидеть такую надпись на воротах дома Разумовских на Маросейке, где нынче находится посольство Белоруссии. В 1801 г. в Москве из 8472 домов с 49 087 «покоями» 6122 дома были уже освобождены от постоя, но под постоем еще находилось 1 990 домов. В том же 1797 г. под казармы был переоборудован Екатерининский дворец (позже в нем разместился 1-й Московский кадетский корпус), а затем были выстроены Спасские, Покровские, Красные, Крутицкие и Петровские казармы; с окончанием в 1807 г. строительства Хамовнических казарм все части Московского гарнизона были размещены по казармам. Не так было в провинции, где долго еще войска стесняли постоем обывателей.

Для обучения войск, включая кавалерию, в больших городах пришлось строить и обширные, хотя и не столь высокие экзерциргаузы, или манежи. С начала XIX в. они стали появляться в Москве, Петербурге, Киеве.

Там, где стояли гарнизоны, на центральной площади находилась главная гауптвахта, или ордонансгауз (кодергардия). Нередко это была каменная небольшая постройка в стиле казенного классицизма, с помещениями для главного караула и для арестованных офицеров, чиновников и солдат; находившиеся под арестом офицеры и чиновники могли привозить в арестную комнату кровать, постельные принадлежности, ковер, посуду, требовать из ближайшего трактира или ресторана обед. Так, в 1835 г. по доносу монахов за пропуск стихов В. Гюго, где поэт обещал отдать рай за единый поцелуй красавицы, был арестован по приказанию Николая I при петербургской Ново-адмиралтейской гауптвахте цензор А. В. Никитенко. «Мне советовали послать домой за кроватью и за постелью. Я вытребовал только вторую, и раскаялся… [На следующий день] Немедленно послал домой за кроватью и еще за другими кое-какими вещами. Здешние мои товарищи уже обзавелись полным хозяйством… Мало-помалу я совершенно обзавелся хозяйством. Каждый день получаю из дома по два письма, и оттуда же приносят мне обед» (94, I, с. 162–163). Разумеется, на арестованных солдат эти льготы не распространялись.

Перед гауптвахтой находилась плац-форма или платформа – возвышенная площадка с будкой для часового, находящейся рядом подставкой для барабана и стойкой для знамени, сошками для лежавших на них наклонно ружей караула, и надолбами, ограничивавшими плац-форму. Все окрашивалось в черно-оранжево-белый цвет. При появлении генерала, архиерея, воинской части, крестного хода или похоронной процессии часовой бил в колокол, солдаты выбегали из помещения и, разобрав ружья, брали «на караул». Именно это и имел в виду Хлестаков, рассказав, что однажды его приняли за главнокомандующего (т. е. генерал-губернатора) и солдаты, выскочив из гауптвахты, «сделали ружьем».

На въездах в город располагались заставы с дежурным полицейским караулом во главе с офицером. Здесь также был небольшой караульный дом, будка для часового и постоянно закрытый шлагбаум. Все въезжавшие в город или выезжавшие из него должны были предъявлять подорожные грамоты или другие документы для записи в шнуровую книгу, в караулке офицер делал соответствующую запись, после чего командовал часовому: «Подвысь!» и шлагбаум поднимался для проезда. Караул на заставах, как, впрочем, и другую полицейскую службу, в дореформенном городе правили чины так называемых инвалидных команд: при длительных сроках службы солдаты, за болезнями и ранениями не способные к несению строевой службы, перечислялись в инвалидные части. Понятно, каково было качество такой полицейской службы: где же было престарелому увечному полицейскому справиться с настоящим вором или грабителем, человеком не только отчаянным, но и ловким, предприимчивым и по большей части молодым. Именно их и имел в виду А. С. Пушкин, писавший: «…Иль мне в лоб шлагбаум влепит непроворный инвалид…». Яркий портрет такого инвалида дал нам В. Г. Короленко: «Характерными чертами инвалидов являлись: вечно-дремотное состояние и ленивая неповоротливость движений… Команда этих путейских инвалидов представляла сословие, необыкновенно расположенное к философскому покою и созерцательной жизни… Вспоминаются мне пестрое бревно шлагбаума и фигура инвалида в запыленном и выцветшем сюртуке николаевских времен. Инвалид непременно сидит на обрубке у шлагбаума, со спиной, точно прилипшей к полосатому столбу. На голове у него тоже порыжелый и выцветший картуз с толстым козырем, рот раскрыт, и в него лезут назойливые дорожные мухи… Впоследствии нам доставляло удовольствие из-за столба щекотать спящему соломинами шею, а более смелые шалуны совали соломинки даже в ноздри бедного севастопольского героя. Инвалид отмахивался, чихал, иной раз вскакивал и испуганно озирался к тюрьме, в ту сторону, откуда мог появиться, стоя в кибитке и размахивая казенным листом, какой-нибудь стремительный “курьер”, перед которым надо было подымать шлагбаум без задержки… Но, видя только пыльную ленту шоссе, страж заставы опять садился и мирно засыпал… И было в этой фигуре что-то символическое, – точно прообраз мирного жития провинциального городишка…» (68, с. 148).

Таков был русский, преимущественно «казенный» город.

Глава 2
Городская промышленность и торговля

Конечно, город был и промышленным центром. Что это была за промышленность, иронически-красноречиво сообщает нам Н. В. Гоголь в эпиграфе, предпосланном «Миргороду»: «Миргород нарочито невеликий при реке Хороле город. Имеет 1 канатную фабрику, кирпичный завод, 4 водяных и 45 ветряных мельниц». Это сведения самые подлинные, действительно взятые из одного из «землеописаний» русского историка, статистика и географа Е. Ф. Зябловского; наиболее ценным из них было «Землеописание Российской империи для всех состояний» 1810 г. Не следует заблуждаться насчет употребленных Зябловским терминов «завод» и «фабрика»: такие предприятия обычно имели домашний характер, насчитывая вместе с работавшими на них хозяевами несколько человек рабочих и ни единой единицы специального оборудования: работы велись кустарным, ручным способом. В Вязниках Владимирской губернии, имевших около 1000 человек населения, в 1809 г. было отмечено 12 полотняных фабрик! В Суздале с его неполными тремя тысячами населения в конце XVIII в. 17 кожевенных, 7 солодовенных и 3 кирпичных завода, а также 14 кузниц. Один из современников иронически описывал свой экзамен по географии при поступлении в университет: не имея представления, о чем говорить, характеризуя один из российских губернских городов, он наобум назвал кирпичные заводы и выдержал экзамен; правда, экзаменатор слегка усомнился в ответе, но затем оказалось, что три (!) таких завода в городе действительно были, но ко времени экзамена успели сгореть, и не диво: длинный стол для ручной формовки кирпича в простейших дощатых формах и навес для его сушки составляли обычные постройки, несколько тачек и дощатые мостки – все оборудование для доставки сырья, а обжиговая печь особым образом складывалась из высушенного кирпича и затем разбиралась по окончании обжига. Подобные кирпичные заводы существовали во множестве во всех городах и многих селах.

Эти крохотные «заводы» (лучше сказать – заведения) действительно вели эфемерное существование, то появляясь, то исчезая. В Вологде в 1711–1713 гг. по переписным книгам значилось 161 заведение (в т. ч. канатный, 35 солодовенных, 33 кожевенных, 19 прядильных, 8 кирпичных, 6 маслобойных, 7 салотопенных заводов, 41 кузница и 7 квасоварен), спустя 70 лет было зафиксировано лишь 68 предприятий, в первой половине XIX в. уже 26 заведений, а к концу столетия имелось здесь всего 15 заводов, на которых работало около 400 человек. И доходы «заводчикам» приносили они иногда копеечные. Звенигородскому купцу Смолину, владевшему находящимся при его доме солодовенным заводом, его предприятие во второй четверти XIX в. приносило аж 15 рублей годового дохода!

В подтверждение мизерности таких «заводов» приведем еще фрагмент статистического описания Саратовской губернии на 1896 г., помещенного в известном Энциклопедическом словаре Ф. Брокгауза и И. Ефрона: «Фабрично-заводская промышленность Саратовской губернии находится в полной зависимости от урожаев и вообще от состояния местного сельского хозяйства, так как из него она получает почти весь сырой материал. В 1896 г. находились в действии 8565 фабрик и заводов с 25 165 рабочими (т. е. в среднем менее чем по… три рабочих на «завод». – Л. Б.)… Из этого числа 737 заведений с 7470 рабочими… находятся в городах (следовательно, на городское предприятие приходилось уже 10 рабочих – тоже не ахти сколько. – Л. Б.)». Среди предприятий губернии было мукомольных мельниц паровых 43, водяных, ветряных и конных 1500, маслобойных 720, винокуренных и водочных 27, кожевенных 209, щетинных 3, суконных 8, овчинных 453, мыловаренных 32, салотопенных 62; к ним добавлялись 26 лесопильных, 532 кирпичных, 21 чугунолитейный, 8 по производству минеральных масел, 36 ткацких. В самом Саратове, крупном и важном в экономическом отношении городе, где жили в 1897 г. 137109 человек, было 156 предприятий с 3788 рабочими (24 рабочих на одно предприятие): 13 паровых мельниц, 27 паровых маслобоен, 9 мыловаренных заводов, 3 табачных фабрики, т. е. 52 предприятия по переработке сельскохозяйственного сырья, с 1148 рабочими (по 22 рабочих в среднем), а также 6 чугунолитейных заводов, 10 типографий, одна железнодорожная мастерская, 4 предприятия по производству минеральных масел с 1105 рабочими, причем на чугунолитейных заводах было в среднем по 63 рабочих, и в железнодорожной мастерской работало 250 человек. Это – в самом конце XIX в. в важном торгово-промышленном городе.

Думается, лучше всего составить представление о городской «промышленности» читатель сможет по фрагментам очерка известного русского бытописателя С. В. Максимова. «Обмотанными той или другой (пряжей. – Л. Б.) густо кругом всего стана от низа живота почти по самую шею, то и дело попадаются на улицах молодцы-прядильщики (встречных в ином виде и в другой форме можно считать даже за редкость)…

В конце длинного, широкого и вообще просторного двора установлено маховое колесо, которое вертит слепая лошадь. С колеса… сведена на поставленную поодаль деревянную стойку с доской струна, которая захватывает и вертит желобчатые… шкивы. По шкивной бородке ходит колесная снасть и вертит железный крюк… Если подойдет к этому шкиву прядильщик, то и прицепится, то есть припустит с груди прядку пенькового прядева и перехватит руками и станет отпускать и пятиться. Перед глазами его начнет закручиваться веревка… Впрочем, иные колеса… вертит удосужившаяся баба, а по большей части – небольшие ребята.

Так нехитро налажен основной механизм прядильной фабрики… К тому же… и это маленькое заведение кочует: оно переносное. У хозяина невелик свой двор, а на вольном воздухе свободней работать… Вот он и выстроил свой завод прямо на общественном месте, вдоль по улице… Кто хочет тут проехать – объезжай около; там оставлено узенькое место: лошадь пройдет и телегу провезет. Остальную и большую половину улицы всю занял заводчик: выдвинул колесо…» (80, с. 371–372). Можно бы и дальше продолжать описание «завода» вдоль улицы, да незачем: и так все понятно. А между тем Ржев, описанный Максимовым, в это время – крупный (19,6 тыс. жителей) и богатый город, в котором «прядение пеньки составляет главную отрасль здешней фабричной промышленности… из отчетов 1863 г. видно, что на шести крупных фабриках (всего их 11. – Л. Б.) выделано пеньковой пряжи почти на 1 мил. руб.» (157, IV, с. 290).

Так было повсюду: ремесленная переработка местного, т. е. преимущественно сельскохозяйственного сырья. В Переславле-Залесском кожевенные, крашенинные, солодовенные, кирпичные и горшечные заведения, в Муроме – обработка кож, мыловарение, приготовление солода, производство кирпича и свеч, в Рыбинске в 1811 г. два кожевенных, два маслобойных, четыре свечных, три канатных, пять крупяных, четыре крашенинных, 11 кирпичных и один гончарный завод. В 1838 г. «Большая часть населения Вязников занимается салотоплением, литьем свеч, крашением холста и других льняных и бумажных материй на небольших при своих домах заведениях, резьбою иконостасов, иконописанием, чеканною, столярною, кузнечною, плотничною и при фабриках разными работами, портным и чеботарным мастерством и другими промыслами». В губернском Орле в 1861 г. более 80 предприятий, из них 26 пенькотрепальных с 321 рабочим, а в уездных городах Орловской губернии в Болхове заводов 38, из них 34 кожевенных, на которых 269 рабочих, в Ельце 48 заводов, в Ливнах 15 со 154 рабочими. Заводов множество, рабочих с «Гулькин нос»: в Кромах целых четыре завода с 19 рабочими; через 10 лет в Кромах все еще четыре завода (лопнул один салотопенный, зато появился пивоваренный), а рабочих 22.

Наверное, здесь будет кстати разобраться с терминологией. В ту пору не было различия между понятиями «завод», «фабрика», «мануфактура». Завел хозяин некое производство – вот и «заведение», сиречь «завод»: металлургический, мыловаренный, кирпичный или конский. А уж как он назовет это заведение – мануфактурой, фабрикой или заводом – не существенно.

«Промышленный скачок» последней четверти XIX в. обошел многие города, особенно если «отцы города» не удосужились дать взятку проектировщикам, и железная дорога миновала его (а в Волоколамске дали взятку, но чтобы дорога прошла мимо: побоялись шума, суеты и пожаров от паровозов). В конце XVIII в. выходцы из Армении в устье Дона, возле крепости св. Дмитрия Ростовского, создали богатое торговое поселение Нахичевань-на-Дону, имевшее широкие привилегии; а разный беглый сброд, стекавшийся в те края, вынужден был селиться в окрестностях города и крепости, и так возник пригород Нахичевани, Ростов-на-Дону. Однако, когда началось строительство железной дороги, нахичеванцы не сумели поладить с проектировщиками, и узловая станция была построена за Ростовом. В результате к концу XIX в. Ростов и по численности населения, и по объему торговли был большим городом, вторым по значению после Одессы, в некоторых отношениях даже более значительным, нежели Петербург и Москва (электрическое освещение, трамвай, канализация, водопровод), а Нахичевань превратилась в его тихий пригород. В древнем стольном городе Суздале, который также обошла железная дорога, в 1890 г. действовало более 40 мелких заведений, где было занято всего около 500 человек: сапожников, портных, булочников, калачников, медников и т. д., а также два кожевенных, джутопрядильный и колокольный заводики. Даже в 1912 г. в «Трудах Владимирской ученой архивной комиссии» указывалось: «Фабрик в городе нет, торговля незначительная, главное занятие жителей – огородничество». В уездном Звенигороде, также древнем княжеском городе, куда сейчас можно добраться автобусом от недошедшей до него ветки железной дороги, в пореформенный период насчитывалось 57 торговых и промышленных заведений, в том числе постоялый двор, 3 трактира, 2 булочных, 3 кузницы, сапожная и портняжная мастерские. В 1883 г. здесь было выдано 51 гильдейское свидетельство и 22 разрешения на мелочную торговлю.

Но даже и там, где имелись предприятия тяжелой промышленности, картина больше напоминала деревню. Как уже говорилось, так называемые горные заводы располагались не в городах, а отдельно от них, где было выгоднее, а вокруг них формировались рабочие поселения. Удобства подвоза сырья и топлива, наличие дешевых рабочих рук предопределяли появление и других предприятий. Многие наслышаны о Сормове и его судостроении. Вот какова его история. В одном из гвардейских полков служил юный офицер, грек по происхождению, Д. Е. Бенардаки. Вследствие какой-то «истории» ему пришлось покинуть полк, и он занялся… винными откупами. В три года «кабакомудрый Бенардаки», как назвал его известный острослов поэт С. А. Соболевский, разбогател и пустился в предпринимательство: заводил золотые прииски, скупал на сруб лесные имения, торговал экспортным хлебом. Попав в Нижний Новгород, он опытным глазом дельца увидел здесь наличие благоприятных условий для металлообрабатывающей промышленности: во‑первых, город был центральным пунктом подвоза уральского железа по Чусовой и Каме; во‑вторых, изобилие топлива, сплавляемого по лесным речкам Немде и Унже; в‑третьих, наличие рабочих рук в малоплодородном Балахнинском и соседствующих уездах; в‑четвертых, удобство сбыта по Оке и Волге. В 1851 г. Бенардаки купил близ деревни Сормово прозябавшие ремонтные мастерские Камско-Волжского пароходства и превратил их в процветающий завод с двумя тысячами рабочих.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации