Текст книги "Ниднибай 2. Черновик"

Леонид Львович Фраймович
Ниднибай 2. Черновик

Все права защищены.

Copyright © бывший жилец, 13,7*109В.С.-2028 – 33 – 2012-10100

All rights reserved, а все совпадения или несовпадения могут быть и случайными

Из наивных мыслей

Часть 1

Как же без предисловия?

С тех пор, как вышел в свет «НИДНИБАЙ» не прошло совсем времени.

А книга уже почти было приобрела широкую известность во всём мире и чуть не разошлась миллиардными тиражами. Она чуть не была награждена Нобелевской и Пулитцеровской премиями и почти переведена практически на языки всех народов планеты Земля, включая древнеегипетский язык и язык этрусков. Не состоялся её почти перевод только на язык одного африканского племени, мудрецы которого вполне резонно возражали, что если бы всё происходило так, как описано в книге, то что стало бы с одиннадцатью носорогами, поддерживающими Землю. На это справедливое замечание, я смог только ответить, что никакая модель не может полностью описать Мироздание. С этой точкой зрения полностью согласились и мои внучата.

Я это всё к чему? Ах, да! Поэтому-то я решил чуть ли не начертать продолжение этой книги. Ну если всё человечество чуть ли не просит…

Главы 1 – 57

Крупнейшими событиями текущей недели стали поливание прохожих водой с крыши дома триумвиратом ЭТИ под моим мудрым руководством, поедание четырёх пицц и жевание детских жвачек этим же коллективом.

Спать было невозможно. Внезапно налетевший пыльный горячий ветер завывал во всех щелях и дребезжал ставнями окон. Луций лежал совершенно голый, пил вино и обливался потом. Врейка, с которой он в обед начал пить вино, уже давно спала на другом ложе животом вниз, измученная любовными играми. Часть её длинных чёрных волос свешивалась с ложа. В темноте они казались змеями.

В ленивом мозгу Луция переваливались с боку на бок разные мысли.

– Ну и хитрецы же они… Как префект ни хитёр, а эти перехитрили: согласились на своих условиях… Наместник в Сирии доволен, он, видите ли, их уважает… Ну и хитрецы эти паршивые вреи… Выслать его и ближайших к нему и только… Не хотят делать из него мученика-провидца, из-за которого, того и гляди, мятеж может вспыхнуть… Но и убирают подальше, чтобы не мешал… Теперь префект ломает себе голову: куда выселить такую кучу людей? Даже ближайших к нему не менее тысячи… Префект преторианцев будет злиться… Ну и хитрецы… А говорит он хорошо, этот hАшуа… Даже меня проняло… Люби ближнего… Не кради… Не убей… Не прелюбодействуй… Ха! Он уже не помнит со сколькими местными переспал… Эти врейки также сластолюбивы, как и римлянки… И замужние и незамужние…

Тело, владеющее Луцием, рыгнуло, одело сандалии и, как было, голое, вышло через атриум и коридор в перистильный дворик, окаймлённый изящной колоннадой. Ветер резанул лицо песком, но всё же немного охладил его тело. Дворик был лыс. Лишь два кипариса росли в нём, повторяя под ветром форму пыльного месяца, висевшего в восточной части небес и беседовавшего с таким же запачканным Юпитером.

Мысли Луция перескочили на богов. Юпитер был Луцию понятней. Он был, как император, только намного могущественней. Со всеми человеческими недостатками. А этот новый Бог, о котором говорил hАшуа… Уж слишком святой…

Опять скачок мыслей, и он усмехнулся.

– Да и Агриппина, жёнка длинноногая, уже, наверняка, пол-Рима перепробовала… Слова-то хорошие, но попробуй выполни…

Приглядевшись к темноте, Луций увидел ползшего по измученной жаждой земле огромного летучего таракана.

– Повылазили от суши…

Он прибил таракана сандалией, тело его ещё раз рыгнуло и зашло в дом.

Рано утром, превозмогая приступы тошноты от вчерашней попойки, невыспавшийся Луций зашёл к узнику.

hАшуа ещё (или уже) не спал и стоял, немного пригнувшись, у стены темницы лицом к ней, одной рукой держась за цепи. Роста он был необыкновенного: на две головы выше здоровенного Луция. Обернувшись к вошедшему, hАшуа сказал:

– Шалом элейха, – что означало «мир тебе».

Огромные зелёно-серые глаза его были необъяснимо красивы и спокойны. Каждому, кто смотрел в эти глаза, почему-то было понятно сразу: душа hАшуа добра и чиста. Но сейчас именно это и злило Луция. Сдерживая злобу, он распорядился снять цепи с узника и, когда цепи были сняты, грубо сказал:

– Убирайся. Чтоб духу твоего не было в Русалиме. Поймаю ещё раз – распятия не миновать.

hАшуа поклонился и молча вышел на свободу…

Сегодня было очень много важных событий.

Во-первых мы страшно переволновались из-за этой серой вороны. А Эльчуха с Тальчухой так расстроились, что даже расплакались. Итайка, будучи настоящим мужчиной, тут же забыл об этом, потому что на небе неожиданно появился светящийся и медленно летящий объект… Да, так о вороне. Она ходила и скакала на пешеходном переходе, не решаясь схватить клювом финик. Мы были в ужасе, по той причине, что горел красный свет, и в любой момент мог промчаться автомобиль. Однако пока мы советовались, что предпринять, загорелся зелёный, и затрещала трещотка. Ворона, испугавшись трещотки, отскочила в сторону, а подлетевший голубь схватил финик и взмыл в небо. Подлость голубя вызвала большое возмущение в наших рядах, а также вышеуказанное расстройство и слёзы. Согласитесь, это ведь страшно несправедливо: ворона жизнью рисковала, а этот голубь…

Но (во-вторых) перейдём к светящемуся странному предмету в ослепительно голубом небе. Итайка, вообще-то, смотрел на небо в попытке проследить, куда улетел подлый голубь с фиником, но взор его попал на этот объект и, от необыкновенности момента, он упал на попу. Тогда мы тоже осознали, что всё это неспроста, и тут же увидели причину Итайкиного падения. Эльчуня высказала предположение, что это пришельцы с планеты Пицца, потому что все остальные знают, что электричество нужно экономить и не включают свет днём, при ярком солнце. Против столь логичной мысли я не смог найти никакого контраргумента и вынужден был согласиться. Тальчуня и Итайка воздержались до момента, когда научатся говорить.

А хозяин сделался маленький, как карлик. И весь в фирменной робе. Леольh вдруг понял, что он не поэт, а техник. И тогда он спросил карлика:

– Так менять аккумуляторы или нет?

Хозяин усмехнулся, ничего не ответил, сел на мотоцикл и уехал. Его служанка повела Леольhя в дом. Когда зашли, она легла на диван. Волосы у неё были волнистые, кожа золотистая. Талия тонкая, как у осы. Она обняла его за шею, и он поцеловал её мягкие клубничного цвета губы. Тогда Леольh подумал, что, наверное, это царица Савская или Хатшепсут. Но тут в дверь позвонили. Очень назойливо. «Клиенты, – подумал Леольh, – чёрт с ними». Но звонки не унимались. Он нащупал провода от звонка и рванул их. Звонки прекратились…

Леольh открыл глаза, слез с кровати и поднял с пола будильник. Было зябко.

– Апатит твою, – выругался он.

Никакой сказки. Только тундра – и Леольh Фраh, молодой выпускник химического факультета Градского университета, в чине лейтенанта инженерно-радиологической службы.

– Странные мне, однако, снятся сны.

Тут он вспомнил, как вчера новый командир полка отдавал честь майору Вассеру. Оказывается во время войны полковник, будучи тогда капитаном, был у тогдашнего и сегодняшнего майора в подчинении. Наград у Вассера был полный чемодан. Леольh сам видел. «Да-а, – усмехнувшись подумал он, – неудобно получилось. Конечно, если бы Вассер не был вреем да к тому же ещё удеем…»

Леольh по происхождению и сам был вреем, но партийным. Это было чуть получше, с точки зрения властей, но всё же гораздо хуже, чем быть просто вянином.

Говорили, что командир полка поклялся написать о Вассере в столичную газету.

С учениками hАшуа, получилось, однако, не так просто, как с их учителем. Они не желали покидать Русалим. Начались стычки между ними и правоверными вреями – удеями, поддерживавшими Великий Инедрион. Префект уже подумывал о насильственном выселении, но неожиданно волнения прекратились, и значительная часть последователей hАшуа исчезла из города…

Лея сидела в одних сандалиях на коленях у не менее голого Луция и водила пальцем ему по носу. Это было щекотно, и он пытался увернуться.

– Почему ты не разрешил Рахельh прийти? Она лучшая моя подруга. Кроме того, её братец помог вам поймать этого hАшуа.

– Помог, помог, – Луций передразнил её гортанное «р», – она из его сброда, а её брат Удаh, презренный пёс-предатель, свои деньги получил. Кстати, почему они не ушли из города?

– Не такие уж они глупцы, чтобы бросить всё и уйти куда глаза глядят.

– То-то их папанька, старый врейский хитрец, шушукается с представителями Великого Инедриона.

– Рахельhка так хотела прийти на вашу оргию. Она ещё ни разу не спала с римским солдатиком.

В спальне был жуткий беспорядок. Рабыня-служанка, которая всегда убирала здесь, была отпущена Луцием на свободу, после того как его тело её обесчестило, и она забеременела. На полу валялись огрызки еды, губки, стояли терракотовые чаши и блюда, вокруг которых поблескивали от пламени фитиля их же осколки. Под медной жаровней валялось горлышко от бутылки.

Луций повалил Лею на кровать и начал от неё добиваться. Это оказалось не трудно, и последняя одежда Леи, сандалии Луция, упали с её ног.

Леольh Фраh шёл по направлению к клубу, где ему предстояло читать очередную политпроповедь, и белый снег искрился и хрустел под его сапогами. Было всего минус четыре, и даже здесь, за полярным кругом, чувствовалось приближение весны. Кругом, сколько видел глаз, властвовала белая тундра, и лишь на горизонте золотилась под солнцем верхушка горы Вендры.

– Лепота! – подумал Леольh. – Нет, всё-таки какая-то сказка во всём этом есть.

И словно в опровержение этой мысли, завыла полковая собака. Эйфорию сняло, как сапогом, и Леольh вспомнил, зачем он идёт.

Публичные выступления всегда были неприятны ему. А здесь тем более. Опять он будет вещать о построении научного эметизма в отдельно взятой стране, о необходимости соблюдать законы, установленные святым hАшуа, о Великой Апрельской Справедливой революции, а эта Сараh будет смотреть на него, как на самца, тратящего попусту свою энергию.

Леольh с детства не терпел медсестёр. Они иногда приходили в квартиру, где он болезненным, но счастливым ребёнком жил с родителями и сестрой, лживо-лицемерно улыбались, банально шутили и, неожиданно, улучшив момент, втыкали в несчастную попу Леольhя иглу шприца…

Но эта Сараh, толстая базедовоглазая медсестра из медсанбата с большой щелью между верхними передними зубами, бросавшая на мужчин полка обещающе-блудливые взгляды… Даже верблюду без медицинского образования было понятно, что у неё какие-то гормональные проблемы. На подбородке у неё, как у мужчины, росли волосы.

И всё же Леольh испытывал к ней странное чувство. Ему было и брезгливо-жалко её, и, одновременно, она возбуждала его. Может быть, это происходило потому, что Леольh был не избалован женщинами, а здесь, в этой тундре, Capah казалась лёгкой добычей? Может быть… И ко всей этой «сборной солянке» чувств примешивалась ещё и детская боязнь-нетерпение медсестёр…

Река Дан была в этом месте не очень широкая, неглубокая и прозрачная. По берегам её курчавились ивы и краснели своими цветками олеандры. Коричневые коровы брели по колено в воде и пили воду. Утки были все чёрные и плыли, держась недалеко от коров, сторонясь людей, которые вместе с животными тоже брели вдоль реки со счастливыми лицами.

А счастливы они были потому, что их Учитель, hАшуа, совершил чудо. Самое настоящее… Они только подошли к Дану, когда неведомо откуда появилась многочисленная орда варваров. С диким улюлюканьем и криком они окружили hАшуа и его последователей…

И вдруг… Учитель запел. Да! Да! Запел! Голосом необыкновенной силы и красоты. Он пел о едином Боге, выведшим вреев из гипетского рабства, о рае, в котором человек человеку будет друг, товарищ и брат, соблюдая Божьи Заветы Десятисловия. О бессмертии души, об аде и смертных грехах, о мессии…

Варвары сначала остолбенели, а потом… Потом они уснули. Повалились на землю и уснули. Тогда hАшуа во весь голос сказал им: «И подниметесь вы, и уйдёте в стан ваш». И послушно встали с земли варвары, и ушли. Ушли безмолвно и больше не вернулись. Словно и не было их.

Потрясённые ученики попадали на колени перед hАшуа. Но он только произнёс: «Встаньте с коленей и продолжайте путь ваш».

Поэтому-то и были так счастливы их лица на фоне глупых коричневых коров и чёрных уток: ведь, в отличие от животных, они теперь твёрдо знали, что идут верным путём.

Так вот… Что бы вы подумали, если бы увидели эту семейку, загорающую на солнце под огромной пышной сосной, огороженной великолепными большими белыми камнями? Загорающую без тени смущения именно на этих великолепных камнях. Да ещё и от удовольствия выгнув спины? То-то же… А Эльчуша знала, что подумать. И подумала она вот что: «Это папа, мама и дочка». Причём так громко подумала, что даже я услышал, хотя был занят своими, по обыкновению великими, мыслями. Несмотря на мои по-дилетантски невыносимо глубокие и такие же широкие познания, всё же в вопросе определения пола у рептилий я был, к стыду своему, откровенно слаб. Поэтому я сделал вид, что великие мысли стали совершенно бездонными, и только пробурчал: «Бог их знает, этих ящериц. Вполне вероятно». На что Эльчунька только хмыкнула, удивляясь моей некомпетентности. И поделом мне. Не знать таких простых вещей!

«Как вы, наверное, знаете, после признания Римской империей истианства государственной религией, истианство распространилось по всему миру Эта философия хорошо подходила классовому обществу, независимо от того было ли оно рабовладельческое, феодальное или капиталистическое. Однако принципы, заложенные святым hАшуа, наиболее полно могут реализоваться только в бесклассовом обществе. Вспомните: „Возлюби ближнего твоего, как самого себя. Не думай о дне завтрашнем. Не пожелай жену и добра…“» – раздался смешок. Леольh запнулся, но взял себя в руки. «Разве в в классовом обществе это может быть по-настоящему? В обществе где всё делается в угоду эксплуататорскому классу? В том числе и мораль. Только в нашей стране, после победы Великой Апрельской Справедливой революции, был взят курс на построение бесклассового справедливого общества на основе принципов святого hАшуа…»

После политпроповеди Леольh узнал, что у командира полка, полковника Дарусанова, неприятности из-за письма, которое он написал в газету, и его переводят на службу в Сибирь. Вассеру же «посоветовали» уйти в отставку…

Следующую свою политпроповедь Леольh читал уже при другом командире полка, но когда при его словах, что все граждане Справедливого Союза, независимо от национальности и вероисповедания, героически отстояли право на своё существование во время Первой мировой войны, опять раздался смешок, он уже не запнулся.

На попойке-проводах майора Вассера Леольh весьма основательно надрался водки, затащил Capyh в тёмную комнату и сделал с ней то, что делал почти весь полк. Когда он вышел из комнаты, друг Вассера, капитан Нежидов, одобрительно пробормотал ему вслед: «Наконец-то я вижу рожу не мальчика, но мужика» – и уснул на полу коридора в лужицах от осыпавшегося с сапогов и растаявшего снега.

– Спокойствие и порядок в стране возмущены. Многие ему верят. Его речи и дела умны, привлекательны и лишь продолжают нашу Тору. Мы не должны упускать эту возможность повлиять на судьбу удейства и вреев, – этими словами закончил Гидон свою речь.

Все семьдесят и один молчали. Они сидели полукругом в лишкат а-газит, базилике внутреннего двора Храма, в той её части, которая выступала за его пределы. Аддукеи, арисеи, книжники, старейшины – все молчали. Было около четырёх часов утра, почти целый час уже прошёл после утреннего жертвоприношения.

Вдруг первосвященник, зять Гидона, злобно сказал:

– Уж не стал ли ты сам его учеником, Гидон?

Вместо Гидона ему ответил знатный арисей Шимон:

– Мы не должны допускать раскол в народе.

Его поддержал книжник Барух:

– И хуже того – мятежа. Римляне только этого и ждут.

И вдруг все вреи заговорили. Все один и семьдесят. По ушам Гидона ударил непереносимый рокот голосов. Он поднял руку. Вначале это не произвело никакого действия, но постепенно шум увял. Гидон, бывший первосвященник, поддерживавший хорошие отношения с римскими властями, пользовался большим влиянием среди вреев за умение находить решения в самых сложных моментах отношений вреев с римлянами.

– Необходимо отыскать верный ход. Или передо мной сидят не мудрецы Удеи?

И врейские головы начали опять говорить и думать, думать и говорить, не зная, что все эти судьбоносные разговоры членов Великого Инедриона слушало и мотало себе на ус знакомое нам тело, продрогшее от сырости и холода в одном из подземных ходов Храма, сделанных при его перестройке прежним властителем Удеи.

Я всегда испытываю благоговение перед деревьями-гигантами. Соснами, эвкалиптами, дубами… Но такого, подсвеченного снизу заходящим солнцем, отчего его листья приняли изумрудно-багровую окраску, не видел ещё никогда. Но самое поразительное было то, что венчала это зрелище вдохновенная трелька какой-то птички. Она издавала протяжную волнисто-высокую трельку:

«Тррррррр…» – и… замолкала. Потом опять трелька и… пауза. Снова трелька… Пауза… Ещё трелька… Малыши посмотрели на меня, и я понял, что они ждут ответа. Но какой я мог дать ответ, если, во-первых, сам остекленел от наслаждения, а во-вторых, никогда раньше такого чуда слыхом не слыхивал, видом не видывал. А птичка всё журчала и переливалась, как волшебная свистулька. Мы попытались увидеть, её, эту трельчунью. Эльчуня даже предложила залезть на эвкалипт. Предложила она мне. Я смутился и сказал:

– Может быть, лучше ты попробуешь?

– Я ещё не умею лазать по дереву и боюсь его потому что оно, как одноглазый великан из сказки, – ответила моя мудрая кроха, и две другие, не менее мудрые головки, утвердительно закивали. Приглядевшись получше, я увидел повыше, на стволе эвкалипта, маленькое дупло, а потом, совсем приглядевшись, я понял, что это вовсе не дупло, а настоящий глаз дерева, который смотрел на нас очень сердито, возможно потому, что мы не нашли птичку. Нам стало стыдно и беспокойно, и мы, делая вид, что торопимся домой, поспешили уйти подальше от этого прекрасного сурового великана и его певуньи. Я долго боялся показаться этому эвкалипту на глаз, да и на шесть несравненных внучачьих тоже побаивался (хотя они тактично об этом происшествии «забыли»), пока не «переексплорил» всю Паутину и не нашёл её, эту певунью-трельчуху, и даже послушал в компьютере её голос (а может быть, его?..). Зовут её (его) нежно и длинно: красноклювый белогрудый зимородок или красноклювая альциона, или (по-латински) Halcyon smymensis, или (на иврите) – шальдаг лаван хазе, или (по-английски) White-throated Kingfisher (White-breasted Kingfisher). Я увидел его (её) сначала на картинках и видео: у него крупный красный клюв, выступающий из коричневой головы, белая грудка, коричневый живот и яркобирюзовые перья крыльев и хвоста. А потом… я увидел её (его) наяву: она сидела на вершине белого треугольного фронтона жилого дома, поднимала красный клюв к солнечным небесам и звучала пронзительно-торжествующе: «Тррррррр… тррррррр… тррррррр…» Я невыносимо жалел, что со мной не было моих малышей… Но, может быть, мы ещё успеем когда-нибудь увидеть это чудо вместе?..

Начальник преторианской гвардии Рима пребывал в раздражённой задумчивости. В раздражение его приводили два обстоятельства: вонь от письмоносца-курьера и чесавшаяся от укуса ночного комара нога. В задумчивость же его вогнало собственно само письмо, доставленное вонявшим письмоносцем.

Вот что сообщалось в этом письме.

«L. L. S. P. D.

Господин мой, скажу, что народ этот хитрейшими проделками вынудил префекта отпустить нововерцев и их главаря. Часть ушла из Русалима, но многие и остались. Инедрион затевает что-то и ведёт переговоры с вожаками оставшихся. Ибо собственными ушами я слушал их речи, замерзая в храмовых подземельях, и ещё бесчисленными свидетельствами мог бы удостоверить, что вреи эти затевают заговор не во благо империи.

Salve».

Спурий, письмоносец, уже давно, переминался с ноги на ногу, ибо ноги начали у него затекать, а префект преторианцев всё думал, прохаживаясь от одной стены библиотеки до другой и старательно обходя статую Минервы.

– Если то, что пишет тайный осведомитель правда, необходимо пресечь эти переговоры, ибо они чреваты усилением Удеи… Хотя, судя по доносам префекта Удеи, этот мой тезка, начальник русалимской когорты, бабник и прощелыга. Верить таким осведомителям рискованно… Надо действовать с осторожностью: старый придурок-принцепс благоволит вреям…

Но напрасно вы думаете, что Спурий только переминался и вонял: он тоже думал.

– Иш, нос воротит, всадник. Протопал бы весь Рим из конца в конец по этой жаре – ещё хуже вонял бы. Некогда было даже тогу сменить, не то что в терм сходить… Хоть бы сесть дал… Домину отгрохал. Одна библиотека, чего стоит: всё из кедра, наверное, да самшитом интарсия, – взгляд Спурия пробежал по роскошному мрамору пола к дальней стене библиотеки, – а там что?.. Пинакотека, видно… Свитков-то сколько!.. Наверное, с тысячу будет… Раздулся…

Не зря слухи давно по Риму бродят, что соблазнил жену принцепсова сына и извёл его… Хоть бы заплатил… Пославший тоже обещал… Тогда и мучения будут не зря…

Наконец статный красавец-префект, положив одну руку на брошь, которой крепилась его роскошная белая тога, подошёл к серому мраморному столику с бронзовыми ножками в форме звериных лап, сел, написал короткое письмо, скрепил его печатью и вручил его письмоносцу. Затем он извлёк из одного из ящиков библиотеки увесистый мешочек с сестерциями и, бросив его Спурию, спросил его:

– Знаешь ли ты, где в Риме есть хороший терм?

Письмоносец, сделав вид, что не понял намёка, поблагодарил префекта и подробнейшим образом успел объяснить ему расположение только лишь трёх римских термов, ибо на четвёртом начальник гвардии прервал Спурия и велел рабу поводить оного через сад, мимо буковых аллей, мозаичных фонтанов, гротов, зелёных лужаек мраморных и терракотовых статуй к скрытой в садовой стене калитке.

Выскочив за калитку, письмоносец жизнерадостно позвякивая сестерциями помчался в обратный путь.