Текст книги "Политкорректность: дивный новый мир"

Леонид Ионин
Политкорректность: дивный новый мир

От автора

Мы живем сегодня в политкорректном мире.

Некоторые возразят и скажут, что политкорректность – это не у нас, это на Западе. Но приходится с такой позицией не согласиться. Ибо там, где меньшинства любого рода – гомосексуалисты, лесбиянки, трансвеститы под радужными флагами, феминистки, национальные, культурные и даже политические и др. меньшинства – борются за признание, там идет борьба за политкорректность. У нас эта борьба очевидно идет. И я не берусь предсказать ее исход. Взгляд у меня скорее пессимистический: меньшинства победят неполиткорректное большинство, как это уже произошло на Западе. Не потому, что «переубедят», а потому, что именно меньшинства имеют голос и именно они формируют темы общественной дискуссии. Работающий повсюду в демократическом мире механизм победы шумных меньшинств над молчаливым большинством детально разбирается ниже в разделе об общественном мнении. А сейчас несколько примеров из мира победившей политкорректности.

Леонид Ионин

Черты политкорректного мира

Прежде, однако, скажем, что такое политкорректность. На этот счет существует огромное количество взглядов и определений[1]1
  Ионин Л. Г. Апдейт консерватизма. М.:Изд-во ГУ-ВШЭ, 2010, с. 288–289.


[Закрыть]. С точки зрения автора – и автор обещает проводить эту точку зрения по всей книге – политкорректность – это идеология современной массовой демократии, служащая, с одной стороны, обоснованию внутренней и внешней политики западных государств и союзов, а с другой – подавлению инакомыслия и обеспечению идейного и ценностного консенсуса.

Поэтому следующую ниже главу о чертах политкорректного мира можно было бы назвать в советском стиле: «с фронтов идеологической борьбы». Мы увидим, что схватки на этих фронтах действительно ожесточенные. Начну, соответственно, с военной проблематики. Выразительные примеры политкорректности приводит военный историк М. Ван Кревелд в книге «Мужчины, женщины и война»[2]2
  Van Creveld, M. Man, Women and War. London, 2001, S. 234.


[Закрыть]. В 1985 г. американский журнал «Лайф» в номере, посвященном сорокалетию окончания Второй мировой войны, в которой погибли 300 000 американских солдат-мужчин, поместил на обложку фото десяти героев-мужчин и семи героев-женщин. Во вьетнамской войне у американцев погибли 57 000 мужчин и 8 женщин. Их памяти посвящен монумент в Вашингтоне с шестью фигурами солдат, из которых трое – мужчины и трое – женщины. Это политкорректно, хотя плохо соотносится с реальностью, что, впрочем, характерно для политкорректного суждения и поведения в любой сфере жизни.

Вообще США в области политкорректности, как и во многом другом, идут впереди всего мира. Сначала это была борьба с расизмом, точнее, применительно к политкорректности, борьба со словами, состоящая в табуировании расовых тем и общеизвестном переименовании черных в афроамериканцев. При этом чисто фактическое и, как правило, безошибочное указание на цвет кожи оказалось заменено запутывающей и сбивающей с толку ссылкой на происхождение. В этом случае, например, белый южноафриканец, также происхождением из Африки, не воспринимается как афроамериканец, хотя и является таковым. Доходит до того, что любого чернокожего начинают именовать афроамериканцем, дабы избежать риска проявления неполиткорректности.

Эта инициатива оказалась заразительной, и в феминистских кругах было предложено отказаться от унижающего абстрактное человеческое достоинство понятия «женщина» и по аналогии с афроамериканцем именовать женщину «вагинальным американцем» (vaginal americain), благо в английском языке грамматическая категория рода отсутствует и указание на род осуществляется посредством местоимений.

Примерно тогда же началась борьба с сексизмом, имеющая конечной целью уравнивание мужчин, женщин и трансвеститов, поскольку их половая идентичность якобы не имеет значения с точки зрения их социальных ролей и статусов. Тогда и проник в социологию и психологию неблагозвучный термин «гендер», указывающий на пол как социальное явление. Социальные роли, которые ранее рассматривались как биологически детерминированные, например, муж и жена, стали трактоваться как гендерные роли, то есть не связанные с биологическим полом их носителей. Мы встречаем теперь в прессе сообщения том, что в той или другой стране официально отказались от обозначения супругов как «муж» и «жена», а родителей как «мать» и «отец», они стали называться «первый родитель» и «второй родитель» (хотя непонятно, как можно в политкорректном мире прибегать к такой неэгалитарной, недемократической терминологии). Затем стали отказываться от связанных с брачным статусом терминов «мисс» и «миссис», «мадам» и «мадемуазель». Все эти и другие категории оказались неактуальными при однополом браке.

Затем начались выступления против дискриминации пожилых людей, что постепенно превратилось в модную идеологию. Глаз эгалитаристов на различия, которые необходимо уничтожить, обострен до чрезвычайности. Запрещено называть инвалидов «disabled», то есть буквально «лишенные способностей», их надо называть «имеющие иные (альтернативные) способности». Нельзя сказать о женщине, что она непривлекательная, надо сказать, что у нее «альтернативная внешность» (alternative body image). Тот, кто называет инвалидов инвалидами, нарушает правила политкорректности, впадая в «эйблизм» (ableism). А тот, кто считает женскую красоту достоинством и благом, впадает в «смотризм» (lookism).

Известная писательница Татьяна Толстая написала статью о политкорректности, где иронически перечисляет формы, в которых может проявляться ее отсутствие: «К греху «смотризма» тесно примыкает и грех «возрастизма» (ageism). Sizeism («размеризм», что ли?) – предпочтение хорошей фигуры плохой, или, проще, худых толстым. Он же fatism («жиризм»), weightism («весизм»). Страшный грех»[3]3
  Толстая Т. Политическая корректность: http://fictionbook.ru.


[Закрыть].

Фактически речь идет о том, что люди различны по красоте лица и изяществу фигуры, по возрасту, по весу, по толщине, наконец. Всем известно, что есть толстушки и худышки, у каждой свои достоинства. Так вот, это заметить и каким-то образом дать понять, что ты это заметил, никак нельзя. Это запрещенные нормами политкорректности способы восприятия и поведения, в частности, вербального.

Здесь нужно предварительно отметить две вещи, на которых мы потом остановимся подробнее. Политкорректность «граничит» с двумя важными явлениями, с которыми связана как логически, так и по происхождению: это тактичность, вежливость (простая, не политическая корректность), с одной стороны, и стремление к эмансипации — с другой. Иногда граница между политкорректностью и просто корректностью или политкорректностью и освободительным устремлением трудно уловима, и политкорректная норма может показаться правильной и справедливой. Разве не справедлива борьба против расовой дискриминации, против угнетения женщин, против дискриминации пожилых людей?! А инвалиды ведь действительно часто либо обладают от рождения, либо вырабатывают в себе способности и умения, в чем-то превосходящие способности и умения здоровых людей! Наконец, действительно бестактно оглядываться на красивых женщин или, наоборот, демонстрировать пренебрежение к другим – некрасивым, толстым, пожилым и т. п. Это невежливо, некорректно. Так что нужно проводить иногда весьма тонкое различение между политкорректностью и некоторыми родственными ей феноменами, о чем мы еще будем говорить далее – о тактичности и корректности в следующем разделе, а о стремлении к эмансипации – в разделе о происхождении политкорректности. Пока же продолжим разбираться с чертами политкорректного мира.

Политкорректность предполагает как бы смену оптики взгляда. Тактичный человек видит определенные вещи, но не демонстрирует, что он их видит, не фиксирует свое видение в поведении, в частности, вербальном. С политкорректным взглядом дело обстоит гораздо серьезнее, здесь речь идет не об отражении реальности в поведении, а об альтернативном видении реальности. Уместно в этой связи вспомнить сцену из прогремевшей в 20-годы и быстро запрещенной пьесы Николая Эрдмана «Самоубийца». Несмотря на то что действие пьесы происходит в раннем СССР, идейная коллизия, в которой оказывается герой пьесы, удивительно напоминает коллизии современной западной жизни с ее господством политкорректности.

«В комнату входит Егорушка. Осматривается. Никого нет. Из соседней комнаты слышатся бульканье воды и пофыркиванье Марии Лукьяновны. Егорушка на цыпочках подкрадывается к двери и заглядывает в замочную скважину. В это время Серафима Ильинична вылезает из-под кровати.

Серафима Ильинична. Вы это зачем же, молодой человек, такую порнографию делаете? Там женщина голову или даже еще чего хуже моет, а вы на нее в щель смотрите.

Егорушка. Я на нее, Серафима Ильинична, с марксистской точки зрения смотрел, а в этой точке никакой порнографии быть не может.

Серафима Ильинична. Что ж, по-вашему, с этой точки по-другому видать, что ли?

Егорушка. Не только что по-другому, а вовсе наоборот. Я на себе сколько раз проверял. Идешь это, знаете, по бульвару, и идет вам навстречу дамочка. Ну, конечно, у дамочки всякие формы и всякие линии. И такая исходит от нее нестерпимая для глаз красота, что только зажмуришься и задышишь. Но сейчас же себя оборвешь и подумаешь: а взгляну-ка я на нее, Серафима Ильинична, с марксистской точки зрения – и… взглянешь. И что же вы думаете, Серафима Ильинична? Все с нее как рукой снимает, такая из женщины получается гадость, я вам передать не могу. Я на свете теперь ничему не завидую. Я на все с этой точки могу посмотреть».

Вроде бы текст пьесы говорит сам за себя, но на всякий случай надо дать разъяснение на современном языке. Герой – Егорушка, будучи обвиненным в «смотризме», оправдывается, говоря, что он смотрел на женщину политкорректно (здесь: «с марксистской точки зрения»).

Марксистская точка зрения, как политкорректная, здесь не случайна, потому что именно ранний феминизм Клары Цеткин и других, породивший марксистский «смотризм» 20-х годов, уступил место также марксистскому по своим истокам феминизму Симоны де Бовуар и ее многочисленных последовательниц, который и стал одним из главных оснований современной политкорректности. Причем современные приверженцы политкорректности, и феминистки в частности, научились дифференцировать гораздо тоньше, чем то мог даже себе представить эрдмановский Егорушка. Важна не только содержательная смена оптики смотрения («по-марксистски» – «не по-марксистски»), важен и параметр объема и длительности смотрения. Согласно «Словарю феминизма»[4]4
  Dictionary of Feminism. Частично опубликован в газете «Газета» 07.03.2003.


[Закрыть], существует как чрезмерный зрительный контакт (excessive eye contact) – оскорбительная форма сексуального «харасмента» (преследования, приставания), так и недостаточный зрительный контакт (insufficient eye contact) – не менее оскорбительная форма сексуального приставания, состоящая в том, что мужчина избегает смотреть на женщину, из-за чего она может потерять уверенность в себе и даже ощутить угрозу (часто сопутствует «жиризму» и «весизму»).

Не следует думать, что это некая политкорректная схоластика, не имеющая никакого отношения к реальной действительности. Так, понятие чрезмерного зрительного контакта стало широко известным публике после того, как в 1994 году студентка университета Торонто подала в суд на профессора, который пристально смотрел на нее во время лекции. Суд обязал обидчика выплатить жертве 200 тыс. канадских долларов.

В том же словаре имеются такие интересные политкорректные понятия, как, например, потенциальный насильник (potential rapist) – любое существо мужского пола, достигшее половой зрелости, коллаборационист (collaborator) – женщина, публично заявляющая о том, что ей нравится заниматься сексом с мужчинами, и даже абстрактное, или умозрительное, изнасилование (conceptual rape). Последнее – это воображаемое мужчиной участие в половом акте с женщиной без ее предварительного согласия.

В принципе умозрительное изнасилование также может стать предметом судебного преследования, хотя здесь могут возникнуть трудности с доказательствами. Впрочем, одним из доказательств может служить наличие чрезмерного зрительного контакта, а главным доказательством – как ни трудно кажется в это поверить – субъективное переживание самой женщиной факта умозрительного изнасилования. Так заставляет думать правовое признание возможности «посткоитального несогласия» (postcoital nonconsent). Посткоитальное несогласие – это формальный юридический отзыв и опротестование женщиной предварительного согласия на половой акт после его совершения. Признаваемыми судом уважительными основаниями посткоитального несогласия, как свидетельствует тот же самый словарь феминизма, являются:

– получение мужчиной предварительного согласия в тот момент, когда женщина находится под воздействием алкоголя, лекарств или наркотиков,

– психологическое принуждение к согласию (то, что прежде называлось «ухаживанием»), а также

– несоответствие полового акта ожиданиям и желаниям женщины.

Последнее напоминает ситуацию, когда покупателю товар не понравился или он решил, что на самом деле этот товар ему не нужен, и требует не то что деньги назад, а продавца под суд, причем без возврата товара. С одной стороны, все это находится на грани или даже за гранью абсурда. Но, с другой стороны, именно так и происходит формирование уже не воображаемой, а фактической, данной, так сказать, в опыте реальности политкорректной антиутопии.

В антиутопическом романе «Приглашение на казнь», написанном в середине 30-х годов, когда современный феминизм даже еще не родился, Владимир Набоков предвосхитил понятие умозрительного изнасилования, так сформулировав один из пунктов «Правил для заключенных», вывешенных в тюремной камере, где сидел герой романа Цинциннат Ц.: «Желательно, чтобы заключенный не видел вовсе, а в противном случае тотчас сам пресекал, ночные сны, могущие быть по содержимому своему несовместимыми с положением и званием узника, каковы: роскошные пейзажи, прогулки со знакомыми, семейные обеды, а также половое общение с особами, в виде реальном и состоянии бодрствования не подпускающими данного лица, которое посему будет рассматриваться законом как насильник».

Предположить, что это может стать реальной правовой нормой, а нарушение ее – основанием судебного преследования, Набоков, наверное, все же в то время не решился бы.

Тактичность и политкорректность

Достаточно часто встречаются попытки отождествить политкорректность с просто вежливостью, корректностью в отношениях с другими людьми. Как сказано выше, для этого есть определенные основания, поскольку политкорректность связана с просто корректностью, по крайней мере логически.

Корректность все словари определяют примерно одинаково: это соблюдение в словах и поступках требований вежливости, приличий, долга. Корректность в этом смысле соотносится с вежливостью, учтивостью, обязательностью. А если заглянуть в словарь синонимов, то увидим, что синонимы корректности – любезность, галантность, обходительность, уважительность, предупредительность, правильность, пристойность, вежливость, тактичность, точность, деликатность, приличность, учтивость, четкость (и даже субтильность!). В этом списке мы выделили «правильность». Ибо этимологически слово «корректность» связано именно с этим термином. У нас оно было заимствовано в XIX в. из французского языка, где correct – правильный, корректный, производное от латинского correctus – правильный, в свою очередь произошедшее от глагола corrigere – приводить в порядок, корректировать, спрямлять. Так что, несмотря на большой ряд значений и синонимов, можно полагать, что термин «правильность» лучше всего передает изначальный смысл слова «корректность».

Несколько иначе определяется тактичность, или такт. В Толковом словаре Т. Ф. Ефремовой мы читаем: «Такт… (лат. tactus – прикосновение). Чувство меры, подсказывающее правильное отношение, подход к кому-чему-нибудь, создающее уменье держать себя подобающим образом. «Петр Иванович был человеком с умом и тактом». Гончаров. «Александр усвоил, наконец, и такт, то есть уменье обращаться с людьми». Гончаров».

Ярче всего на примерах объясняет, что такое такт, древнегреческий философ Феофраст[5]5
  Феофраст. Характеры. Ленинград: Наука, 1974, с. 19.


[Закрыть]. Он действует как бы «от противного» и показывает, что такое такт, приводя примеры бестактности. Бестактный человек, говорит он, не имеет злого умысла, но делает все невпопад и не вовремя. Бестактно, говорит Феофраст:

– прийти за советом к занятому человеку,

– ворваться с пьяной толпой к больной возлюбленной,

– обратиться за поручительством к уже пострадавшему от поручительства,

– явиться в суд свидетелем, когда дело уже закончилось,

– поносить женский пол на свадьбе,

– пригласить усталого и только что пришедшего домой человека на прогулку,

– привести покупателя, предлагающего более высокую цену, к продавцу после уже состоявшейся продажи,

– начать рассказывать всё сначала, когда суть дела уже понятна собравшимися,

– явиться за процентами к только что потратившемуся на жертвоприношение должнику,

– рассказать при наказываемом рабе о том, как другой раб повесился от бичевания,

– попытаться в третейском суде поссорить стороны, желающие примириться,

– пускаясь в пляс, тащить за собой ещё не пьяного соседа.

Замечательные примеры из сочинения Феофраста, несмотря на то что им уже больше двух тысяч лет, совершенно нам понятны, очевидны для нас и отнюдь не противоречат определению такта в современном толковом словаре. Но в то же время ни описания Феофраста, ни современный словарь не намечают пути концептуального объяснения такта.

Здесь на помощь приходит знаменитый немецкий социолог Георг Зиммель. «Специфическая функция такта, – говорит он, – заключается в ограничении индивидуальных порывов, выпячивания собственного Я, внутренней и внешней претенциозности – в ограничении там, где этого требуют права других». Но всего интереснее его наблюдение за ситуацией, где такт проявляется ярче всего и которая вообще есть аутентичная ситуация проявления такта. Это ситуация общения как такового, общения ради общения, которое происходит на приемах, светских раутах, вечеринках – пати и т. п. В общении в таких случаях, говорит Зиммель, «не присутствуют те черты личности, которыми она обладает в силу объективных структур. Богатство и общественное положение, ученость и известность, исключительные способности и заслуги индивида не должны играть в общении никакой роли, в крайнем случае они могут проявляться как легчайшие оттенки той имматериальности, которую приобретает реальность вообще, сталкиваясь с социально-художественным образом общения. Неуместно, бестактно (поскольку это противоречит правилу общения) привносить в него глубоко личностное – сугубо личные проблемы и разочарования, приподнятость и подавленность, свет и мрак глубин жизни. Это исключение личностного доходит до крайности: дама, например, не могла бы появиться на интимно-дружеской встрече в присутствии одного или нескольких мужчин в таком декольте, которое вполне нормально и уместно в «обществе». Там она менее ангажирована именно как индивидуальность и может позволить себе безличную свободу маски, ибо хотя она здесь – только она, но она не целиком, а лишь в качестве элемента формально существующей совместности»[6]6
  Зиммель Г. Общение. Пример чистой, или формальной, социологии // Зиммель Г. Избранное. Том 2. М.: Юрист, 1996, с. 489.


[Закрыть].

Другими словами, такт – это исключение и подавление в ходе общения всего личностного во имя участия в общении. Здесь не участвуют сугубо личностные черты индивидов – их персональные характеристики и социальное положение, их жизненные цели и жизненные беды и проблемы. Поэтому в определенном смысле участники такого общения ради общения, члены «общества» более свободны, чем в тех случаях, когда взаимодействие носит содержательный характер и его участники преследуют какие-то свои важные жизненные цели. Свободна зиммелевская дама с большим декольте, потому что она здесь никого не стремится соблазнить, так же как ни от кого не ждет нескромных взоров либо слов.

Даже рассказывание историй, анекдотов, говорит Зиммель, может демонстрировать тонкий такт, где прозвучат все мотивы общения. Ибо прежде всего благодаря такту разговор удерживается на основании, лежащем по ту сторону всего индивидуально интимного, по ту сторону чисто личностного, т. е. всего, что не включается в категории общения (в этом, указанном выше зиммелевском смысле слова). Как в случае с дамой, декольте которой было бы рискованным в ситуациях, предполагающих личностную вовлеченность и заинтересованность, человек может избрать предметом анекдота или истории самого себя, более того, самый болезненный и рискованный сюжет или проблему собственной жизни, к которому никогда не рискнул бы привлечь внимание в более интимно-личностных контекстах взаимодействия.

Из пестрого набора смыслов и значений слов «корректность» и «тактичность» важнее всего для нас, с точки зрения политкорректности, два значения: корректность как правильность и такт как способность или умение адаптироваться к некоему надындивидуальному медиуму взаимодействия ценой забвения, или подавления, или, лучше сказать, выведения за скобки индивидуально значимых черт участников взаимодействия. «Правильность» означает соответствие правилу, то есть норме, и в этом смысле обязательность, нормативность, предписываемый характер корректного поведения. Если вспомнить все остальные синонимы слова – и соответственно значения термина – «корректность» (любезность, галантность, обходительность, уважительность, предупредительность и т. д.), легко увидеть, что они описывают сугубо индивидуализированные черты поведения и представляют собой скорее характеристики личности действующего, чем объективно обязательные свойства его действия. Но именно объективная обязательность, то есть нормативный характер корректного поведения, полнее всего проявляется – как мы видели и как еще увидим далее – в политкорректном поведении.

Теперь о такте. Мы отметили два значения этого слова, первое – словарное, общеязыковое – «чувство меры», «умение держать себя подобающим образом». В этом смысле такт, тактичность мало чем, если вообще отличается от того, что обычно понимают под вежливостью, корректностью. Но есть второе значение, описанное Зиммелем в его эссе об общении; такт здесь – умение приспособиться к надындивидуальной системе норм поведения, характерной для специфической ситуации общения. Это приспособление состоит в вынесении за скобки всего личного, индивидуально-интимного и своего рода подмене «реальной» жизни системой абстрактных норм и правил. Когда указывают на «ложь» светской жизни, имеют в виду как раз эти ситуации.

Но именно такая операция – вынесение за скобки всего индивидуального и постановка на это место системы абстракции – и осуществляется при господстве политической корректности. Но только, по Зиммелю, требования такта сугубо ситуативны и не распространяются на жизнь как таковую. Ситуации общения – это изъятия из течения жизни. В противоположность этому политкорректное видение не ситуативно и претендует на тотальное определение жизни. Именно в этом смысле мы говорили, что политкорректность производит альтернативную реальность, подавляя индивидуально-личностные характеристики жизни и подменяя их абстракциями.

И главная абстракция, на которой зиждется вся громоздкая конструкция политкорректного мира, – это абстракция равенства. Собственно, политкорректность и есть современное воплощение принципа равенства.