Текст книги "Забытые книги Эптона Синклера"

3. Жизнь и приключения старого Бостона

Начало романа Синклер посвящает описанию обстановки, в которой происходят преступление и наказание Сакко и Ванцетти. Жизнь главных персонажей романа протекает в условиях резкого социального расслоения общества на «старый» Бостон богатых аристократических наследников первопроходцев, приплывших в Америку на английском парусном корабле «Мэйфлауэр» («Mayflower») в 1620 году, и основное пролетарское население бедняков, включающее недавних иммигрантов из Италии и других стран Европы, попавших в страну неограниченных возможностей и борющихся за выживание и благополучие детей.

В нескольких приведенных далее и не связанных хронологически эпизодах (сокращенный перевод автора) в романе показано общество «голубых кровей». Как многолетний и преданный поборник социализма, Синклер смотрит на это общество критически и считает, что анархисты и другие радикальные элементы – естественное и заслуженное порождение капитализма.

Эпизод 1. Делёж наследства. Роман открывается смертью Джошиа Торнвелла, главы большой семьи, бывшего губернатора штата Массачусетс, ведущего бизнесмена и филантропа, члена комитета республиканской партии штата на протяжении двадцати лет.

Читатель знакомится с его вдовой – будущей главной героиней романа Корнелией, ее дочерьми: младшей, Кларой, матерью семи детей и ее мужем Джеймсом Скэт-тербриджем, средней – Алисой и ее мужем Генри Винтерсом, старшей – Деборой и ее мужем Рупертом Алвином. Джеймс – владелец большой хлопкопрядильной фабрики, Генри – адвокат, Руперт – президент банка «Пилигрим». Они все собрались в день смерти отца.

Между семьями дочерей Корнелии существует давно укоренившаяся неприязнь, никогда не смягчаемая и горькая. Дебора и Алиса – две старшие сестры – считают, что муж Клары Джеймс Скэттербридж ограбил их в праве на наследство и что Клара усугубила это преступление. Первоначально Торнвеллы владели хлопкопрядильными фабриками, основанными главой семьи Джошиа. Джеймс работал у них наемным работником, занимавшим небольшие должности, затем выдвинулся, и после паники 1907 года[3]3
  финансового кризиса США, когда рынок акций упал на 50 % по сравнению с предыдущим годом.


[Закрыть] вдруг выяснилось, что он обладает доверием совета директоров и банкиров и умением в деле реорганизации бизнесов. Большой пакет акций, вместо того, чтобы быть предметом наследования членов семьи, оказался в сейфе Джеймса, сделав его основным правообладателем имущества Джошиа, включая его дом. Женитьба экс-наемного работника на младшей дочери хозяина не помогла богатому окружению примириться со скандалом, и не то чтобы два мужа других дочерей нуждались в деньгах. Руперт Алвин был банкиром, который считал год неудачным, если он не добавлял миллиона к своему состоянию, а Генри Винтерс хвастался, что его адвокатская фирма никогда не получала меньше двадцати пяти миллионов долларов за судебную тяжбу. Но болезненным для аристократической семьи было вторжение «чужака» и смешение «голубых кровей» с простонародной кровью пришельца.

У Корнелии с ее дочерьми происходит следующая беседа.

– Мама, – говорит Дебора, – знаешь ли ты что-нибудь о завещании отца?

– Ничего, дитя мое, он никогда не говорил мне об этом.

– Позволь мне напомнить, мама, – вмешивается Алиса. – Отец обещал мне отдать старую мебель. Он знал, что только я ценила ее, и говорил мне об этом снова и снова.

– Хорошо, дорогая, я надеюсь, он включил это в завещание.

– Я могу только сказать, что если Джеймс и Клара получат колыбель «Мэйфлауэра» (речь идет об одной из немногих вещах личного пользования пассажиров корабля, на котором в Америку приплыли первые поселенцы), в которой меня укачивали, они могут похоронить меня в ней!

В разгар забот, связанных со смертью отца, Дебора и Алиса обсуждают, кому достанется ковер персидского шаха. Дебора говорит:

– Это моя собственность, я лишь оставила его в нашем старом отцовском доме, потому что знала – отец любит фамильные ценности. Годами я наблюдала его чистку каждую весну и посылала слугу, чтобы убедиться, что его не повредили. Ты знаешь, что это правда.

– Да, конечно, – говорит Алиса.

– И теперь, если Джеймс и Клара думают, что они могут увести ковер и позволить детям топтать его…

В один из торжественных предпохоронных моментов Алиса Винтерс с бледным лицом и в черном платье требовательно спрашивает у своей младшей сестры Клары:

– Еще раз и в последний раз, признаешь ли ты, что колыбель – моя собственность?

Клара:

– Я думаю, сейчас – не самый подходящий момент…

Алиса:

– Другого более подходящего момента может не быть. Это разорвет нашу семью, если ты так решишь. Эта колыбель «Мэйфлауэра» была колыбелью нашей судьбы и символом нашего положения. В ней укачивали меня и поколения до меня. Я родила первого мальчика в семье…

Клара:

– Ну и что, я родила пять мальчиков и двух девочек, хотя и немного позднее.

Алиса:

– Мне обещал отец, и я требую к этому уважения. Ответь мне!

Клара:

– Это дело, о котором Джеймс должен проконсультироваться.

Алиса:

– У вас была такая возможность, и вы это сделали. Если ты не отвечаешь на мой вопрос, я понимаю, что твой ответ – нет.

Рассерженные сестры расходятся, но вдруг охваченная внезапным подозрением Клара идет в вестибюль дома. Здесь, спускаясь с широкой лестницы, она видит то, чего никто из семьи Торнвелл не видел никогда: марширующую Алису с ее ухоженным лицом, выражающим демонстративное неповиновение, и ее непреклонный взгляд. За ней идет французская горничная, а между ними – предмет мебели коричневого лакированного дерева, покрытый рубцами и царапинами – это пресловутая колыбель.

Клара стоит, как будто ее парализовало:

– Алиса Торнвелл! Что ты делаешь? – как будто это не очевидно. Затем, глядя на Алису, которая без слов двигается вперед:

– Если ты вынесешь эту колыбель из дома, я не буду разговаривать с тобой пока жива. Я ославлю тебя во всем мире как вора.

И когда даже эти ужасные проклинающие слова не дают результата, Клара может только молча стоять, вонзив ногти в ладонь, с лицом, белым от ярости, повторяя шепотом снова и снова:

– О! О! О!

Алиса с колыбелью выходят через переднюю дверь, а Клара идет в библиотеку и говорит матери шепотом:

– Алиса украла колыбель.

Корнелия выбегает из дома как раз в момент, когда наследие грузится в лимузин Винтерсов. Оно не проходит через дверцу, но две женщины укладывают его на правую подножку, не затрагивая рабочее пространство шофера. Горничная садится на правое переднее сидение и удерживает колыбель через правое переднее окно. Алиса садится на заднее сидение и держит колыбель через заднее окно, и машина покидает дом Торнвелл, как разоренное муравьиное гнездо, на которое наступили.

И даже это еще не конец. Ужасная идея пронизывает сознание Клары, и она рвется в комнату приемов, где на незатоптанной части пола лежит ковер персидского шаха, и вдруг видит, что он исчез. Клара бросает один взгляд и бежит к старшей сестре:

– Дебора Торнвелл, ты украла мой ковер.

Дебора демонстрирует наивысшую степень изумления:

– Я не касалась своего ковра!

– Но он исчез!

– Его взяла не я.

Клара оглядывается и видит, что старшая дочь Деборы Присцилла тоже исчезла.

Ничего больше не спрашивая, Клара обращается к слуге Эддиксу, который за пятьдесят лет преданности не встречал таких чрезвычайных обстоятельств и даже в ночных кошмарах не видел таких снов.

– Эддикс, мисс Присцилла взяла персидский ковер, найди его и принеси мне. Беги!

За двести восемьдесят пять лет истории Бостона такого не-бостонского события еще никогда не происходило. Поэтому здесь не мог быть применен какой-нибудь бостонский способ. В ярости Клара забывает о своей «голубой крови» и становится обыкновенной женщиной. Со слезами на глазах она апеллирует к мужу, матери, даже к своим старшим детям и гувернанткам. Игнорируя усилия мужа удержать ее, она бросается из комнаты в комнату, распахивая двери и заглядывая в шкафы и за диваны. После случайного взгляда наружу она выскакивает из дверей, задыхаясь, покраснев, забыв о своей полноте, уставшем сердце, варикозных венах, забыв даже о достоинстве семьи Торнвелл, которое так много поколений выстояло нерушимым. Цивилизация в руинах!

Проблема наконец решена. Шофер докладывает, что видел мисс Присциллу с ковром в руках, бегущую к яблочному саду. Туда через поле рвется Клара, преследуемая Деборой с такой же настойчивостью. Другие члены семьи вдруг осознают, что эта сцена недопустима, и просят адвокатов начать чтение завещания.

Под яблочным деревом в абсолютном географическом центре бесценного персидского ковра сидит новое поколение «молодой Бостон», которое думает и действует для себя, возвращаясь во времена пиратов.

– Присцилла, – командует племяннице Клара, – вставай, – и затем, – Присцилла, ты слышишь, что я тебе говорю? Вставай с этого ковра!

Тишина. И Клара поворачивается к своей сестре.

– Дебора, ты прикажешь своему ребенку слушаться?

Возникает пауза, когда история балансирует.

– Прицилла, мне не нравится то, что ты делаешь. Пожалуйста, встань!

И тогда в сидящем на ковре сфинксе обнаруживается голос:

– Мама, я лицо, которое унаследует этот ковер, и я тогда решу, что делать. Я буду сидеть здесь, пока завещание дедушки не будет прочитано. Если он отдает ковер нам, как обещал, все хорошо. Если нет – тетка Клара может позвонить в полицию, чтобы убрать меня с ковра.

– Присцилла, ты игнорируешь свою мать, – голос Клары дрожит. – Дебора, заставь ее слушаться тебя!

– Присцилла, слушайся меня, – говорит мать.

Возможно ли, что ее голосу немножко не хватает обычной твердости? Так или иначе, Присцилла продолжает сидеть с глазами, направленными в пространство.

– Слушайся матери, – командует Клара.

– Слушайся меня, – эхом повторяет мать.

– Мама, – говорит сиделец на ковре. – На прошлой неделе мне пошел двадцать второй год. Я советовалась с адвокатом и узнала, что я не должна теперь подчиняться никому, кроме закона. Я останусь здесь и если кто-нибудь, кроме полисмена, тронет меня, я добьюсь ордера на арест этого лица.

– О, – заплакала Клара, – каким приходит новое поколение!

– Тетка Клара, – отвечает ей племянница, вы сэконономите время, если пойдете и послушаете завещание, потому что ничего другого вы в это время не сможете сделать. Не беспокойтесь, я останусь здесь, пока вопрос не будет решен. Я могла бы уйти дальше, если бы хотела, но я люблю этот сад, который вы у нас заберете.

Дело о наследовании колыбели и ковра так и заканчивается: по завещанию старого Торнвелла колыбель «Мэйфлауэра» наследует Алиса, а персидский ковер – Дебора. Поэтому все произошло так, как и случается в Бостоне. Если об этом скандале когда-либо упоминали, его участники отрицали, что он был, и очень сердились, когда о нем говорили.

Эпизод 2. Бегство Корнелии. Прожитые с умершим мужем годы, казалось бы, дают Корнелии все основания стать полноправной хозяйкой своего дома. Но таковы были традиционные взгляды старого Бостона, что она не чувствовала себя здесь легко и свободно. Ей не позволялось принимать решения, она никогда не могла выбрать свой путь – это всегда был путь Торнвеллов. Ее мужу Джошиа общественной деятельности было недостаточно – он настаивал на управлении домашним хозяйством, его поддерживали братья и сестры, целая фаланга правильных людей. Его тетка жила в доме до своей недавней смерти и была реальной хозяйкой в семье с обязанностями поучать дочерей Торнвелл тому, что они должны были знать и думать.

Для Корнелии предоставлялось немного музыки и немного рисования, сад с розами и несколько книг и друзей, время от времени театры и симфонические концерты. Постепенно семья привыкла к факту, что они не могут ожидать от нее ничего другого. Ей следовало скрывать от них забавные моменты, которые она находила в их старинных здравомыслящих традициях. Они не понимали ее улыбок и никогда не хотели их понять. Бостон сделал их такими, что они никогда не хотели узнать того, что было «не Бостоном» и что могло пересечь устоявшиеся границы их сознания.

Отец Корнелии был профессором в маленьком колледже и был достаточно приличен, но его отец был обычным иммигрантом и еще три поколения после сегодняшнего, собравшиеся за обеденными столами Бостона, могут перешептываться с соседями: «О, да, моя дорогая, ее пра-пра-прадедушка приплыл самым дешевым классом».

Никакой радости не было в ее жизни жены губернатора. Ее обязанностью было выслушивать долгие речи, скучать в разговорах, есть неудобоваримую пищу. Это означало никогда не говорить естественных слов, не смеяться, когда смешно, все рассчитывать, относиться ко всему как к предмету политики, показывать преданность, требуемую от жены для роста карьеры мужа. Нигде никакой очаровательности или юмора, или хотя бы малой толики искренности. Ничего, кроме тяжелой парадности и театральной игры от колыбели до гроба.

Теперь, после смерти мужа, первый же вопрос, возникающий перед ней – где жить? Дело в том, что в дни одного из экономических кризисов хозяином ее семейного дома стал Джеймс Скэттербридж – муж младшей дочери Клары, хозяин процветающих хлопкопрядильных фабрик. Для того чтобы предотвратить полное банкротство тестя, он покрыл все его долги, но получил взамен права на дом и имение семьи Торнвелл.

Начинается тяжелое для Корнелии обсуждение ее будущей жизни. Ее младший зять, этот самый Джеймс Скэттербридж, как бизнесмен, не прячет своих целей и переходит прямо к делу.

– Мама, я думаю, у вас не было времени обдумывать, что вы теперь должны делать, но я хочу сказать первым, что вы найдете радушный прием в нашем с Кларой доме. Нам ничто не доставит большего удовольствия и мы сделаем все, что можем, чтобы вы себя чувствовали, как дома. Все вещи, которые любил губернатор, останутся с вами.

Понять это было достаточно просто – две других дочери, Дебора и Алиса, правы в их страхах за наследство.

– Я полагаю, Джеймс, – говорит Корнелия, – этот дом перейдет к вам.

– Он уже мой, мама. Губернатор, – так по традиции он называет покойного тестя, – дал мне документ на право собственности несколько лет назад. Вы знаете, как его пакет акций вылетел в трубу, и деньги, которые я ему авансировал, были больше, чем стоил этот пакет.

– Конечно, Джеймс, но девочки будут огорчены. Документ включает мебель?

– Да, мама, но Клара и я сделаем все от нас зависящее, чтобы удовлетворить всех. Что я хочу объяснить вам – дом будет таким же, как раньше. Вы увидите, что ничего не изменилось.

– Это так приятно услышать, Джеймс.

Она говорит это губами, но ее мысли улетают далеко. Клара приведет свое семейство из семерых детей и они будут владеть этим величественным старым домом. Она услышит их крики, резонирующие в залах, их каблуки, щелкающие по ступенькам, она увидит их скользящими по полированным полам или играющими на них в мраморные шарики. Примыкая к стене, в библиотеке стоит шкаф высотой три метра и шириной два метра, из французского ореха с ручной резьбой на каждом сантиметре поверхности с вьющейся виноградной лозой и цветами, утреннее солнце струится на них и тысяча граней сияют, как полированное золото, и последний аукционист, оценивающий эти сокровища ее мужа, продал бы этот шкаф за восемь тысяч долларов.

– В этом доме есть несколько ценных вещей, Джеймс.

– Я знаю, мама, и не беспокойтесь. Мы достроим заднее крыло оранжереи, и дети будут там, пока не научатся манерам. Я не привык к красивым вещам, но Клара привыкла, и она – хозяйка в семье. Вы останетесь и поможете ей.

– Я не знаю, Джеймс, мне шестьдесят лет и все это время я делала то, что мне говорили. Теперь я могу хотеть то, что мне нравится.

Перед ним стояла маленькая старая женщина и смотрела на него смеющимися глазами, давая понять революционную идею умения доставлять удовольствие самой себе. В глубине души Джеймс боялся этой большой семьи с ее неуемной гордостью и величавым бессердечием, они были детьми пиратов и капитанов собственных кораблей, нанимаемых правительством для войны, тогда как Джеймс был фермером, чьи предки работали на полях и выращивали еду.

Приехавший муж старшей дочери Деборы Руперт обращается к Корнелии с таким же предложением – жить с ними. У них большой дом на одной из центральных авеню, где они живут три месяца в году, занимая в остальное время замок на скалах северного побережья – прибрежный район между Бостоном и штатом Нью-Гемпшир (New-Hampshire). У Деборы худое лицо и тонкий нос ее отца, она ведет себя в той же жесткой манере. Это для таких людей делаются стулья со строго вертикальными спинками. Она унаследовала от отца понимание и сохранение традиций семьи Торнвелл. Она очень благочестива и отдает свободное время благотворительности с одной особенностью – ей не нравится, когда другие люди участвуют в этой деятельности, потому что они могут вмешаться в ее управление этой благотворительностью. Она также недовольна эффективностью работы нанятых подчиненных: им невозможно поручить какую-либо ответственность. Поэтому она управляет всем.

Корнелия понимает, что если бы она перешла жить с семьей старшей дочери, она могла бы действительно чувствовать себя «как дома» – ей бы всегда говорили, что делать – точно, как если бы ее муж Джошиа был там.

Муж средней дочери Алисы– Генри Винтерс – прошел четыре года Гарварда и три года юридической школы, но сохранил чувства юмора и по этой причине был к Корнелии ближе, чем остальные зятья. Он строен и утончен, одет по моде, его седеющие волосы причесаны живописной волной. Он получает огромные гонорары за инсайдерские знания финансовых проблем Новой Англии, но после рабочих часов становится человеком развлечений, яхтсменом, охотником на лисиц, любимцем балов. Он знает нужных людей, привлекает их к своему бизнесу, оставляя своим партнерам всю утомительную работу по изучению законов и участию в судах.

Генри Винтерс тоже приглашает Корнелию жить у них. Они владеют городским домом, загородным имением и лагерем для отдыха на озере в штате Нью-Гемпшир. У них только один сын, парень, который собирается поступать в школу Святого Марка (епископальная школа для отпрысков знатных семей Бостона и Нью-Йорка), так что в доме будет много места и свободы для Корнелии. Но жить в одном доме с Алисой означало бы вовлекаться во все запутанные детали ее личной жизни – в ее увлечения молодыми гениями, в подробности их появления и исчезновения, в то, что у Генри есть женщина, для которой он арендует квартиру и так далее.

– Генри, – говорит она вдруг, – мне стыдно, что моя семья так себя ведет. Но ты знаешь, Торнвеллы не были такими привлекательными людьми, какими они себя считали.

– Нет, – говорит Генри, – они были великими людьми.

– Что означает, – возражает она, – что они были алчными с примесью маниакальности.

После всех этих бесед Корнелия уходит в спальню, закрывает за собой все двери, чтобы наверняка остаться одной. Она шагает взад и вперед, охваченная бурей страстей. Говорят, что тонущий человек проживает заново всю свою жизнь за мгновение. Сорок лет она жила, подавляя свою сущность. Весь гнев, который она чувствовала, все разочарование, все отчаянье, которые она никогда не показывала. Приключения, которые ей хотелось испытать, она никогда не осмеливалась пережить, а теперь было уже поздно. Она была поймана в ловушку и всю жизнь жила заключенной в клетку, как молодое дикое существо. У нее были мечты, но она их душила, у нее были дети, но их у нее забрали и превратили в чужих. Она оказалась заражена плесенью этой семьи – этой твердой фаланги железных людей с железными душами, с железной волей, которая разрушает вас. Когда-то в этой семье были настоящие люди. Когда-то жили мужчины и женщины, которые действовали, которые осмеливались думать за себя и беспокоиться о чем-то еще, кроме ковров и колыбелей.

Сознание Корнелии захватывают мысли о давних днях, когда Торнвеллы были контрабандистами и пиратами. Они не думали о приличиях. Среди них были революционные лидеры – люди, которые шли в пивные и подстрекали толпы! Были даже женщины, которые осмеливались думать и действовать, вместо того, чтобы подчиняться мужчинам! Они поклонялись памяти пра-пра-прабабушки Деборы, которая была одной из пионеров освобождения рабов. Она сделала свой дом укрытием для рабов, бежавших в Канаду. Она учила негров читать и писать, не только черных женщин, но и черных мужчин. Такая была традиция: Торнвеллы думали, что молились – на самом же деле они поклонялись коврам и реликвиям.

Вдруг эта буря страстей достигает кульминации, и Корнелия вдруг останавливается. Какая причина всегда удерживала женщин? Они боялись! Почему они всегда подчинялись? Потому что они подчинялись насилию. Когда они хотели действовать, у них было недостаточно знаний, когда знаний было достаточно, они становились слишком старыми. Но кто мог сказать, что вы слишком стары, чтобы действовать, если вы уже действуете?

Корнелия, дрожащая от возбуждения, но в тоже время спокойная внутри, подходит к столу и начинает писать:

«Мои дорогие дети!

В течение сорока лет я делала то, чего хотели другие люди, и я никогда не была счастлива. Сейчас я думаю, что сделала для вас все, что могла, и теперь вы можете обойтись без меня. Я надеюсь, что уже достаточно стара, чтобы позаботиться о себе. Я уеду на некоторое время и если вернусь, то когда захочу. Я не беру никакого имущества потому, что его было слишком много в моей жизни, и я думаю, что могу быть счастливее без него. Я хочу доказать себе для собственного удовлетворения, что я могу обойтись без какой-либо помощи или совета от кого-либо. У меня только одна просьба, которая не потребует от вас времени или денег – не искать меня. Это только рассердит меня и ни к чему хорошему не приведет, потому что я продолжу делать то, что мне приятно. Я слышала о бежавших детях – я собираюсь стать бежавшей бабушкой.

С наилучшими пожеланиями.

P.S. Я приложила приемлемое письмо, которое вы можете показать нашим друзьям».

И второе письмо:

«Мои дорогие дети!

Внезапная смерть вашего отца глубоко затронула меня, и после напряжения похорон я поняла, что истощена и мне нужен отдых. Мне позвонила старая школьная подруга, которая собралась в туристический поход и умоляет меня присоединиться. Я думаю, что такая полная перемена обстановки поможет мне, так что я поеду ночным поездом и пишу это, чтобы объясниться и оставить вам мою нежнейшую любовь и пожелания счастливого лета.

С любовью, мама».

Она запечатывает эти два письма в один конверт, пишет на нем: «Деборе, Алисе и Кларе» и кладет его в центр кровати. Затем она меняет свою траурную одежду на повседневную, берет сумочку с небольшими деньгами, открывает две двери и выскальзывает по задней лестнице. По тропинке она подходит к троллейбусной остановке и входит в троллейбус с надписью «Бостон».

Корнелия нанимается простой рабочей на канатную фабрику в городке Плимут и находит жилье в маленькой комнатке дома семьи рабочих – итальянцев Брини. Еще одну комнату снимает Бартоломео Ванцетти. Она возвращается в Бостон почти через полтора года после долгих уговоров всей семьи.

Эпизод 3. Личная жизнь Алисы – всегда в поиске. События в доме Торнвелл продолжают происходить в день похорон главы семьи старого Джошиа. Старшая сестра Дебора беседует с мужем средней сестры Алисы – Генри Винтерсом.

– Генри, есть кое-что, о чем некоторые члены семьи хотят с тобой поговорить. Я надеюсь, ты понимаешь, что я не хочу вмешиваться в твою частную жизнь, но я разговаривала с Алисой и, кажется, что уже ничего не могу сделать – она хочет позволить Джойсу Эджертону присутствовать на похоронах нашего отца.

– Почему она не должна этого делать, Дебора?

– Генри, способы, которыми ты и твоя жена решаете ваши брачные проблемы – это не мое дело…

– Конечно, Дебора!

– …до тех пор, пока это не угрожает стать публичным скандалом. Пойми меня правильно: у меня нет никаких сомнений в добродетельности моей сестры – она уверяет меня, что ее отношения с Джойсом Эджертоном невинны и, может быть, так и есть, но существует предел, за которым мир перестает верить, когда, например, Алиса таскает за собой какого-то молодого человека повсюду, куда бы она ни шла, и когда она так часто меняет их, а потом они уходят к черту. Ты знаешь, что я имею в виду, Генри! И, конечно, может быть правдой, что Джойс Эджертон – великий поэт, или что он собирается когда-то стать им – тем не менее, мне кажется – это тот самый случай, когда семья имеет какие-то права и когда святость нашего горя нужно уважать. И я действительно думаю, мы имеем право просить тебя применить свою власть, чтобы Джойс Эджертон нашел какой-то другой способ развлечься в полдень пятницы. Наверняка он может найти незамужнюю женщину, согласную пойти с ним куда-нибудь, хотя бы только на один день. Это все, о чем я прошу.

Генри понимает, что Дебора по-своему права. Он решает поговорить с матерью Алисы – Корнелией, с которой Дебора уже обсуждала проблему. Генри замечает Корнелии, что Алиса заслуживает гораздо большего восхищения, чем ей может дать в одиночку любой мужчина.

Далее, по ходу развития сюжета романа внучка Бетти – дочь старшей дочери Корнелии – рассказывает своей бабушке о новом увлечении ее средней дочери Алисы очередным гением. С предыдущим – поэтом – она обошлась плохо, и теперь она любит музыку – и здесь смешались искусство и любовь. Суматошный пианист из Богемии бросает на Алису темпераментные взгляды, и она собирается сопровождать его в Европу. Мужу она сообщает, что собирается получить развод, но он в это время занят скандальным делом банкротства Джерри Волкера (см. об этом далее) и не может переключиться на свои матримониальные дела. Семья шокирована возникшей ситуацией и решает, что разобраться с таким поведением должна мать – единственный представитель старого поколения – Корнелия. Она должна лицом к лицу встретиться со своей средней дочерью – истерической Алисой, которая за двадцать лет уже потеряла счет мелодрамам адюльтеров, испытала первую неистовую ревность Генри, затем его ненависть, наконец, безразличие к романтическим увлечениям жены поэтами, художниками или музыкантами, которые «когда-нибудь будут знаменитыми». Все запреты Алисой отброшены, всякая осторожность оставлена без внимания.

Двадцать лет Алиса что-то искала. Мужчины и женщины семьи сформировали против нее боевой строй и сдерживали ее. Теперь она кричит:

– Посмотри на меня. Я старая женщина. Моя кожа скоро высохнет и мои шансы почти упущены.

– Твои шансы на что? – спрашивает спокойно Корнелия.

– Любовь, – кричит дочь с непривычной ясностью.

Мать чувствует внезапный прилив сострадания.

– Разве любовь зависит от внешности?

– От чего же еще? – кричит Алиса страстно. – И посмотри на меня.

Корнелия смотрит и осознает. Это правда, что ее тщеславная и прекрасная дочь уже выглядит на свои годы, нет больше внешности дикой розы, нет девичьего очарования, безмятежности и уверенности молодой замужней женщины. Кожа Алисы высыхает, появились морщины, которые никакой косметолог не мог бы убрать, складки под подбородком, которые невозможно спрятать. Ее старшая сестра имеет такую же шею и прячет ее под черной бархатной лентой. Но подобное приспособление может сделать Алису пугалом – она хватает ленту и сворачивает ее в удавку, чтобы показать матери, на что она будет похожа.

Она любит Франца Цезака! Он не бродяга или богема, на что намекает ее сестра Дебора. Он – не обычный музыкант, он младший сын известной семьи, он получает приглашения в лучшие дома Бостона. Алиса любит его, она не любит Бостон и хочет быть счастливой. Будет ли она на самом деле счастливой? – спрашивает ее мать. Знает ли этот музыкант, что она имеет право на очень небольшую сумму денег и что у американских мужей нет привычки субсидировать увлечения своих жен? Будет ли мужчина, который на несколько лет моложе Алисы, вести себя, как другие мужчины, по отношению к женскому возрасту.

Приходит Руперт Алвин – старший зять Корнелии – и сообщает, что у этого пианиста в каждом городе, где он концертирует, есть «любительница искусства». Он был избит и почти убит хорошо известным игроком в крикет в Филадельфии, а в Париже едва избежал дуэли с бежавшим русским князем Долгоровичем или «что-то в этом духе», рассказывает Руперт с англо-саксонским презрением к иностранным именам и титулам.

Любовная трагедия приводит истерическую Алису к бредовой идее, что деньги мужа для пользы его души и тела необходимо передать некоему оккультному обществу. Она приносит сосуды с рисом и солому для подстилки реальному «шри» – господину, единому с Брахмой, и не должна говорить об этом дома. Каждый день Алиса надевает белоснежное платье и стоит перед черным экраном в беспросветной тьме, чтобы изучать свою ауру и таким образом диагностировать душевные проблемы.

Синклер описывает новый разговор мужа Алисы Генри Винтерса с Корнелией на ту же тему.

– Мама, – говорит Генри, – мне кажется, Алиса должна уяснить, есть ли что-нибудь ценное для нее в этом любовном деле? Вы, как социалистка, не должны быть шокированы. Я сказал годы назад, что ей нужен развод. Сейчас у нее есть музыкант на роль подходящего мужа, она может зажить счастливой семейной жизнью.

– Но этот человек не будет мужем, Генри!

– Я знаю, но что-то вытягивает ее из семьи. Это мне очевидно еще с тех пор, когда я понял, что не могу быть мужем для Алисы. Несчастье в том, что семья Торнвелл не может принять развод, она предпочитает пребывать в истерике раз в месяц на протяжении двадцати лет. Я не хочу говорить об Алисе, потому что она ваша кровь и плоть…

– Говори, Генри, скажи то, что ты думаешь. Я хочу понять все, что ты хочешь сказать.

– Хорошо, мама, в основном, это все потому, что Алиса не получила сколько-нибудь мозгов. Почему вы не научили ее вашему чувству юмора?

– Ты забываешь, Генри, я не учила. Дом был полон сестер и теток Джошиа, которые всегда знали, что должно быть сделано. Я ждала слишком долго.

– Да, мама, мы все делаем ошибки. Я должен был уделять больше времени моему сыну. Я оставил его матери, пока делал деньги, а теперь у меня слишком много денег, но нет жены, а у сына характер и телосложение, как пастила. Это ли мое вознаграждение за тяжелую работу и причина, чтобы ежедневно ходить по утрам в офис?

– Я знаю, Генри, ты говорил мне это раньше, ты каждый день продолжаешь делать то, что делал днем раньше. Мы все похожи на муравьев, мы делаем то, что делают другие. А когда я пыталась думать за себя, вы решили, что я рехнулась.

– Нет, мама, совсем нет. Я на самом деле восхищаюсь вами. Вы бы слышали, как я вами хвастаюсь в клубах – никто так не восхищается своей тещей. Вы в самом деле – предмет городских толков. Они говорят мне, что вы, наверное, моральный лидер всех большевиков в суде (речь идет о суде по делу Сакко и Ванцетти).