Текст книги "Горькая истина"

Это последнее учреждение поставило себе целью разрушить до основания остатки Российской Государственности. В этом направлении Советом велась яростная пропаганда, главным образом среди солдат и рабочих. Большинство в Совете коммунисты, они называются еще «большевиками». (Я впервые на днях узнал об их существовании. Российское население и не подозревало о существовании такой партии. Известны они были только сыскной полиции).

У Временного же Правительства вообще никаких целей не было, а если и были, то оно абсолютно ничего не делало, чтобы их добиваться.

Советы – это закусившая удила мчащаяся, взбесившаяся лошадь. Временное Правительство – это беспомощно болтающийся корабль среди бури.

Никто не становится за руль и не поднимает паруса.

Оказывается, что Временное Правительство желает вести войну до «победоносного конца», остается верным «Союзникам». Россия управляется демократическим способом. В ближайшее время собирается «Учредительное Собрание» для выяснения окончательного образа правления в России. Немедленно входят в действие все демократические свободы (несмотря на войну), – свобода слова, печати, собраний и т. д. Смертная казнь отменяется. Евреи получают равноправие.

Советы (коммунисты) стоят за немедленное прекращение «империалистической бойни» и мир «без аннексий и контрибуций, на правах самоопределения народов». Вся власть трудящимся, то есть рабочим и крестьянам.

Штыки перековываются на плуги. Земля – крестьянам. Заводы – рабочим. Немедленно. Солдаты приглашаются брататься с врагом. Возвращаться домой и делить землю.

Все равны, нет ни бедных, ни богатых.

В России, а затем и во всем свете, наступает новая эра равенства, свободы, благополучия, счастья и благоденствия. Весь мир управляется Рабоче – Крестьянским Правительством…

Смерть буржуям: помещикам, капиталистам, попам и генералам.

Рабочим, крестьянам и солдатам предлагается силой захватить в свои руки власть.

Демократическое Временное Правительство предоставило русскому народу полную свободу выбора.

Приглашение меня на службу в Запасной батальон

Как-то раз вечером мы сидели за столом и обедали. Звонок. Горничная говорит, что пришли солдаты и желают меня видеть. Что это еще за солдаты? Я вышел в переднюю, вижу – нашего Запасного батальона.

– Здравствуйте, – говорю им.

– Здравия желаем, Господин Прапорщик.

– В чем дело?

– Так что мы пришли сказать вам, господин прапорщик, что батальонный комитет одобри́л вас.

– Как одобри́л?

– А так что одобри́ли (тут я понял, что одо́брили) и просят вас, господин прапорщик пожаловать на службу в батальон, так как у нас совсем нет офицеров.

Я посмотрел на них – совсем прилично разговаривают, будто и занятия хотят возобновить.

– Что же, – говорю я, – приду завтра утром.

На этом мы и расстались.

Начало службы в республиканской армии

На другой день утром я отправился в батальон. Разные мысли были в моей голове. Рассудок говорил, что всё кончено, что крушение уже наступило, что никакие демократические приемы, ни уговоры Временного Правительства не смогут заставить солдат продолжать войну.

В первый раз после революции я шел по улице в форме. Навстречу попадалась масса солдат, но никто не отдавал честь. Первое проявление демократизма проявлялось в том, что перестали отдавать честь своим офицерам. Это было также свое образное выражение равенства. Несмотря на это я шел в свой батальон, сердце влекло меня туда – меня призывала служба.

Было конечно очевидно, что Россия стоит на краю пропасти, перед лицом врага, без Армии.

А вдруг совершится чудо, найдется сильный человек и восстановит дисциплину в Армии? Вот я и пойду служить, ждать это чудо и ему содействовать.

Россия лишилась своего Царя, но Отечество более чем когда-либо находится в опасности. И разве можно отвернуться от него в то время, когда оно переживает такие страшные страницы своей истории? Раз Временное Правительство противопоставляет себя Совету – то надо идти служить и содействовать сторонникам порядка. А дальше видно будет… Если же из этого ничего не выйдет, то ответственность падет на руководителей. А я исполню мой долг перед Родиной, и совесть моя будет спокойней.

Первый контакт с солдатами

В батальоне я уже застал многих офицеров, возвратившихся в казармы. Командиром батальона был «выбран» полковник Яковлев. Остальные офицеры-Прапорщики. В помещении Офицерского Собрания заседал батальонный комитет, часть членов которого была членами Совета Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов.

Запасный батальон Лейб-гвардии Московского полка состоит из 4-х рот по 1000 человек в каждой: 1-я, 2-я, 3-я и 4-я.

Каждая такая рота называется «номерной» ротой и делится на четыре литерных: А, Б, В и Г, и по существу является батальоном. В Общем запасный батальон состоит из шестнадцати рот и Учебной команды.

Батальонный комитет. Подпрапорщик Кустов

Батальонный комитет выбрал 4-х ротных командиров номерных рот: трех офицеров и одного подпрапорщика (нижний чин).

Я попал на литерную роту, к еще не обученным новобранцам и в подчинение к подпрапорщику Кустову. Дело принимает пикантный оборот. Посмотрим, что будет дальше.

В первый же день распределения командиров рот, батальон был выстроен на полковом плацу с тем, чтобы офицеры явились к своим ротам. Мне очень скромно скомандовали «смирно». Я, с подчеркнутой выправкой, отдал честь, но, чтобы не вызывать недоразумений, не «поздоровался». Уже было известно, что отвечать хором на приветствие офицера считалось ниже демократического достоинства.

Я стоял затем около моей роты, разговаривая с фельдфебелем насчет предстоящих занятий. Всё было очень мирно и не замечалось никакой враждебности. Вижу, идет мой «ротный командир» подпрапорщик Кустов (нижний чин).

Я ему просто сказал: «Здравствуйте, подпрапорщик» и выдал руку, на что он выпятил на меня свои рачьи глазки, но ничего не сказал.

Это был старый солдат, прослуживший в полку лет пятнадцать, рябой, толстый, с огромной рыжей бородой и маленькими хитрыми глазками. В остальных трех литерных ротах произошло приблизительно тоже самое. «Принятие командования» кончилось…

На другой день утром являюсь на занятия. Меня вызывают в батальонный комитет. Вхожу. Я в первый раз вижу заседание солдатского комитета. Стоит стол, покрытый сукном, с разложенными на нем бумагами. Вокруг стола сидят солдаты – члены комитета. Когда я вошел, никто, конечно, не потрудился встать. Всё это было «очень смешно, если бы не было так грустно».

– В чем дело? – говорю я.

– А вот что, «товарищ» (впервые, будучи в форме, я услышал это отвратительное обращение, – мы хотели вас спросить, почему вы не командовали «смирно» вашему ротному командиру – подпрапорщику Кустову?

– Что, – говорю я, – командовать смирно нижнему чину? Отказываюсь. Произведите его в офицеры, тогда я буду ему командовать.

Повертываюсь и хочу уходить.

– Постойте, товарищ, – говорят мне, – мы вас заставим командовать вашему ротному командиру, довольно вы нашей кровушки пили, довольно на нас ездили. Теперь мы на вас будем ездить. Мы вам покажем.

Я пожал плечами и вышел из помещения ничего не ответив. Я даже не обозлился, до того мне было смешно в эту минуту. Слова насчет «пития крови» были уже популярными в Петрограде, и служили насмешкой на счет революционной солдатни. Вскоре, однако подпрапорщик был смещен, и ротным командиром назначен офицер. Во всяком случае «демократические начала» весьма быстро проникали в российскую республиканскую Армию.

Впоследствии А. Ф. Керенский произвел подпрапорщика Кустова в «прапорщики революции».

* * *

Удивительное совпадение[68]68
  Текст напечатан на позднейшей вклейке в «Записки».


[Закрыть]

В Ницце, в августе 1977 года, я лежал в госпитале. Одна из сестер сказала мне, что ее отец русский, что ему 70 лет, и фамилия его Кустов. Кустов? Я попросил спросить ее отца, не служил ли его отец в Императорской Гвардии? Оказалось, что он служил Лейб-гвардии в Московском полку!! Его сын, отец госпитальной сестры, пришел навестить меня в госпиталь. Он родился в казармах нашего полка (подпрапорщики имели комнату и кухню при ротном помещении). Мы долго и дружески беседовали, и я даже рассказал ему об инциденте, который у меня случился с его отцом ровно 60 лет тому назад.

В августе 1917 года Керенский произвел Кустова в «прапорщики революции».

Вернувшись в свою деревню после демобилизации, где его знали, как «нижнего чина», он проболтался, что, дескать, он «гвардейский офицер». За это его и расстреляли.

Собеседнику моему было тогда 11 лет. Он был кадетом Псковского Кадетского корпуса.

Я служил в Северо-Западной армии генерала Юденича[69]69
  Николай Николаевич Юденич (1862–1933) – военачальник. Генерал от инфантерии. Участник Первой мировой и гражданской войн. В эмиграции жил во Франции.


[Закрыть], и он тоже обретался в отряде Балаховича[70]70
  Станислав Никодимович Булак-Балахович (1883–1940) – военный и политический деятель. Участник Первой мировой и гражданской войн. Ротмистр Русской императорской армии, полковник Красной армии, генерал Белой армии, армии Белорусской народной республики и Войска Польского.


[Закрыть] в этой же Армии.

Внучка подпрапорщика Кустова пригласила меня в свой дом обедать, где я и познакомился со всем потомством этого незадачливого «гвардейского офицера».

* * *

Обучение новобранцев

Несмотря на мой столь неудачный дебют, я всё же продолжал регулярно ходить в батальон, и обучать мою «литерную роту» новобранцев. у меня был очень хороший и приличный фельдфебель, отличные унтер-офицеры и занятия шли очень гладко и успешно.

Унтер-офицеры отлично знали свое дело, я ни во что не вмешивался, иногда делал замечания, которые беспрекословно принимались. Изредка я сам производил учение, как бы для контроля. Мужчина создан для военной службы. Еще мальчишками начинается игра в солдатики. Мои девятнадцатилетние новобранцы безусловно увлекались. Определенно нравилось им ходить строем, давать ногу, задирать штыки винтовок и петь песни. Иногда даже веселились. В роте был новобранец эстонец, не понимающий ни слова по-русски, очень комичный, белобрысый, толстый, с серьезным, но растерянным лицом. Он не понимал команд. Сделает рота какой-нибудь прием, он смотрит, что делают соседи и с опозданием старается имитировать. Немало было смеху.

Я был вполне доволен этими занятиями.

Устройство Офицерского собрания. Гарнизонная служба

В одной из бывших офицерских квартир устроили Офицерское собрание. Мы выбрали хозяина собрания – прапорщика Несвицкого и он, без труда, нашел прежнего повара и половых.

А мы то опасались, что они сочтут для себя унизительным работать в собрании.

Создавалось подобие нормальной военной жизни батальона. Назначался дежурный офицер. Производился развод караулов. Вначале солдаты не хотели брать «на краул». Их демократическое достоинство запрещало делать этот ружейный прием перед офицером.

Обыкновенно дело происходило так: начинался развод. Караулы были очень велики. Прапорщик обходил солдат, требуя подтягиваться, делал замечания насчет формы, одежды, посылал иногда в казармы то одного, то другого солдата исправить неточности и опущения обмундирования.

К сожалению, офицер не имел никакой абсолютно власти и не мог налагать взыскания. Солдаты теряли терпение и начинали злиться.

Когда развод принимал более или менее приличный вид, командовали «на краул». Часть солдат исполняла команду, другие «протестовали» и отказывались. Прапорщик командовал «отставить», и всё начиналось сначала. Каждый раз происходила такая комедия.

О Временном правительстве, Совдепе и подпоручике Сибирском

Мы, Прапорщики, буквально лезли из кожи, чтобы забрать солдат в руки. Мы делали это индивидуально по собственной инициативе. Ни разу мы не встретили поддержки сверху. Ни разу ни Временное Правительство, ни подчиненный ему Штаб Петроградского Военного Округа не оказал нам поддержки. Наоборот, в батальонный комитет приходили демагогические распоряжения, полные напыщенных фраз о революции, демократии, «сознательности» солдатских масс и т. д., и подрывали наши одинокие попытки заставить солдат подчиняться своим офицерам.

Мы, Прапорщики, со всей нашей юностью и чистотой сердца отдались этим усилиям воссоздать Армию. Но и среди нас нашлись попутчики революции.

Подпоручик Сибирский был избран председателем батальонного комитета и членом совета рабочих и солдатских депутатов. Он никогда не бывал в нашем новом Собрании, ничем не командовал, а занимался только пропагандой коммунизма. Он окружил себя помощниками-солдатами и повел в нашем батальоне бешенную советскую агитацию. Не в нашей власти было ему помешать: с необычайной слепотой Временное Правительство, роя себе яму, разрешало пропаганду, руководствуясь принципами демократии. Одним словом, всё было в порядке вещей – «охраняли завоевания революции», немного занимались строевыми занятиями, лущили подсолнухи, часовые теряли на посту винтовки, заседали в Комитете и служили объектом страшнейшей по своей примитивности большевицкой пропаганды. Отношение к офицерам было благодушное. В общем это было существование по инерции. Не было никакой созидающей силы, но зато была масса разрушающих.

О 28-м феврале

Однажды подходят ко мне несколько солдат и говорят:

– А помните, господин Прапорщик, ночью 28 февраля на Лесном проспекте вы встретили несколько солдат? Вы еще с ними разговаривали. Вы были переодеты в солдатскую шинель.

– Как-же, как-же, – говорю я, – помню.

– Ну, так это были мы и вас обузнали.

– Почему же вы меня не тронули?

– Да что же, господин Прапорщик, вы молодые и худого нам ничего не сделали.

Этот разговор еще лишний раз показал, что не всё было потеряно, еще можно было восстановить Армию и спасти Россию. Но Россия приносится в жертву демократий.

Демагогия и развал

Постепенно чувствуя, что власти никакой нет, слыша зажигательные речи Ленина из дворца Кшесинской, читая «Правду» и другие коммунистические шедевры, солдаты стали распускаться: начали ходить без погон, без ремней, подсолнечная шелуха засыпала Россию. Почти перестали выходить на занятия. Теряли воинский вид.

Несмотря на всё происходящее, мои однополчане и я всё же верили, что это только временное состояние, что придет решительный человек и приведет всё в порядок.

Непосредственно соприкасаясь с солдатской массой, нам особенно ясно был виден ужасающий развал и гигантскими шагами приближающаяся катастрофа. А потому у нас и была уверенность, что так не может продолжаться.

Наблюдая разнузданную, дезорганизованную солдатскую массу, я верил, что еще возможно спасти Армию. Пришел бы человек, сформировал бы ударные отряды из офицеров, «изъял» бы из обращения Ленина и его пропаганду, расстрелял бы несколько буянов и предателей, восстановив полевые суды, и Россия была бы спасена. Не было никакого сомнения, что едва бы показали палку, все бы образумилось. Я это утверждаю категорически, стоит посмотреть на эту солдатскую массу. Это глина, из которой человек сильной воли может вылепить всё, что угодно. Даже абсурд.

«Вставай, подымайся, рабочий народ»

Придя утром в батальон я, к моему удивлению, застал мою роту на плацу. Поздоровался. Ответили. Я позвал к себе фельдфебеля и начал его расспрашивать, что нового слышно в казармах. Проходя строем мимо меня, рота вдруг запела: «Вставай, подымайся, рабочий народ», поют и ухмыляются. Я повернулся и пошел в Собрание.

Бурное заседание батальонного комитета

Сегодня в батальонном комитете бурное заседание. Приехали делегаты из Действующего полка и требуют пополнений. Для большей убедительности солдаты были созваны около манежа. Наружная лестница ведет во второй этаж (вернее на хоры) манежа и образует площадку. Оттуда (4)[71]71
  См. публикуемый на с. 52 план казарм.


[Закрыть] и произносятся все пропагандные речи. С возвышения солдат кричал:

– Товарищи! Оны – это мы, а мы – это оны. А потому мы – туды, а оны суды!

Вижу, что его слова совсем не популярны у творцов и защитников революции – на фронт ехать не желают. Странный вид этого делегата – без погон и без ремня. Он появляется всё время вместе с подпоручиком Сибирским – значит имеет связи с советом солдатских рабочих депутатов. Зачем же тогда он уговаривает солдат ехать на фронт?

После заседания в помещении комитета разгорелся спор между одним из депутатов и солдатами, которые пригрозили его убить. Делегат (отличный, не распропагандированный солдат) пришел в ярость.

– Меня убить! Ах вы, сукины дети, шкурники, – кричал он им, – попробуйте, выходите с винтовками на плац, дайте мне только лопатку – я вас, сукиных детей, всех как зайцев перестреляю!

Молчание.

– Ну, выходи, что ли.

Никто не двинулся, дебаты продолжались…

Не знаю, чем это всё кончилось, но только были составлены 5 маршевых рот (1250 человек). Несколько офицеров пожелали отправиться в действующую Армию. Кроме того, были назначены офицеры для сопровождения эшелона до фронта, с тем, чтобы потом возвратиться в Петроград.

Я попал в их число.

Поездка на фронт

Гвардия стояла тогда около г. Луцка. Большинство солдат запасного батальона были мобилизованы в южных губерниях Империи (малороссы, или так называемые украинцы) и, конечно, большинство из них намеревалось сбежать во время пути и отправиться по домам.

Принимая это во внимание, последовало распоряжение отправить эшелон сначала в сторону Двинска, а затем на Юг, вдоль фронта, избегая таким образом «опасных» губерний.

В 20-х числах мая маршевые роты прошли через весь город и прибыли на Балтийский вокзал. Уже был приготовлен поезд: 50 товарных вагонов и один II класса посреди состава для офицеров.

На вокзале были провожающие; слезы прощания, голосили бабы; наконец поезд тронулся и положил конец этим тягостным сценам.

Я был назначен командиром 89-й маршевой роты. 89 маршевых рот! Пять раз целиком сменился весь состав полка.

Мы выехали уже к вечеру. Я занимал купе с прапорщиком Суходольским, ехавшим на фронт окончательно. Он задумчиво сидел и скандировал слова романса:

– Кого-то нет, кого-то жаль. Кого– то нет, кого– то жаль[72]72
  Стихи Михаила Яковлева (лицейского друга Пушкина), позднее положенные на музыку Иваном Рупиным.


[Закрыть]. Я не нарушал его раздумий. Вскоре мы легли спать.

Утром проснулись в Пскове. Поезд долго стоял, кормили солдат – я пошел посмотреть город. Стояла чудная погода, но было жарко. В вагоне было душно. Мы взобрались на крышу нашего вагона, разослали шинели и ехали – потихоньку пикником – неофициально состоящий при нас вестовой подавал нам чай и еду. Надо было только остерегаться проволок перетянутых над вагонами через полотно: задев за такую проволоку или за мост, можно было остаться без головы.

Но поезд шел медленно. Иногда останавливался у закрытого семафора. Солдаты звали их «журавлями». На ходу пели песни.

По нашему примеру многие расположились на крышах теплушек. Пейзажи сменялись беспрерывно. Леса, поля, луга. Крестьяне косили сено. Иногда около самого полотна. При виде работниц – девок и баб – солдаты начинали кричать и махать руками. Девки отвечали, а иногда задирали юбки выше талии, дразня солдат.

На крыше вагона. Прапорщики Кутуков (стоит), Славницкий и Переверзев, май 1917 г.

В таких случаях крики из вагонов переходили в овацию. Таков характер примитивного российского флирта. Одним словом, ехали очень мирно и как бы даже с удовольствием – была чудная погода, леса, луга. Революционная атмосфера Петрограда осталась позади.

Ночью приехали в Двинск. Город пуст. Тишина. Всюду масса складов оружия и снарядов. На вагонных платформах в разобранном виде огромные осадные орудия. За городом фронт.

Видны взлетающие разноцветные ракеты.

Странная там идет жизнь. Эту жизнь можно наблюдать в виде разноцветных огней.

Они вспыхивают, светят несколько мгновений, а затем потухают. Это жизнь фронта, жизнь войны. Враги наблюдают друг за другом днем и ночью. Но немцы и не думают наступать. Они выжидают. На них работает Ленин.

Враг почему-то не боится российской демократической и сознательной армии, поставившей себе цель воевать до «победоносного конца». Днем над нашим эшелоном летал германский аэроплан, видел идущие пополнения, но бомб не бросал. Да и зачем бросать какие-то бомбы, раздражать напрасно «товарищей», когда в Россию послан целый «запломбированный вагон».

Ведь у нас теперь свобода.

Досадно смотреть на эти миролюбивые аэропланы. Где-то в глубине сознания начинает появляться стыд перед врагом, не удостаивающим нас бомбой. Некогда славная Российская Армия уже не страшна врагам России! Это так очевидно, так горько и так… страшно за будущее.

Нельзя обвинять немцев, что они напустили на нас большевиков. «На войне, как на войне». Но почему они в России на свободе! Идиотство это или преступление!

На следующее утро проезжали район Барановичей и Молодечно. Вдоль полотна железной дороги курганы общих могил. Говорят, что здесь похоронены беженцы из Царства Польского. Какой тут должен был происходить кошмар.

Чего они собственно бежали? От германских зверств? В эти зверства я не верю. Солдаты всех армий неминуемо озверевают. Чем же немцы хуже других?

Опять появились германские аэропланы. На этот раз сбросили несколько бомб, к счастью не попавших. С тендера нашего паровоза стреляли пулеметы. Это уже немного было похоже на войну. Так прибыли мы в Ровно. Без конца стоим на запасном пути.

Отказ Действующего полка от пополнения

Вдруг по всему эталону проходит ужасный слух: Действующий полк отказывается принять наши маршевые роты. Видно там получили точные сведения из Петрограда о распущенности и отсутствии подобия дисциплины «творцов и защитников великой и бескровной революции».

Действительно, информация была точная. Я и сам не понимаю, почему солдаты продолжали жить в казармах, а не разъехались по домам? Для чего офицеры приходили ежедневно в батальон? Почему солдаты дали себя увезти на фронт? Для какой цели расходовались громадные деньги на содержание сотен тысяч Петроградского гарнизона? При царском режиме требовали «ответственного министерства». А кто отвечает теперь за развал армии, за допущение большевицкой пропаганды, за выбрасывание на ветер миллиардов? Никто. Оказывается, что, прикрываясь жупелом «демократии», можно безнаказанно совершать вопиющие безумия и преступления перед Родиной в самый трагический момент ее истории.