Текст книги "Вожди комсомола. 100 лет ВЛКСМ в биографиях лидеров"

После того как меня арестовали, стали подбирать обвинения. Законченный материал следствия прокуратура вернула обратно, так как там не было основания для осуждения. Тогда снова началось следствие, только уже другого характера. Меня допрашивало сразу по 5–6 человек, ругаясь площадной бранью, издеваясь и применяя недопустимые на следствии приемы. Несмотря на мое упорное отрицание принадлежности к какой-либо организации, я была все же осуждена, как член право-троцкистской организации, в которой я никогда не состояла…»

В реальности судьбу комсомольского вожака решал не Берия, а Сталин.

Историки задаются вопросом: почему он переменился к Косареву? Сам вопрос свидетельствует о непонимании сталинского менталитета. Весь смысл репрессий, всесоюзной зачистки, говоря современным языком, заключался в тотальности. Дела сооружали на всех, даже на членов политбюро, в любой момент каждый из них мог быть арестован.

В 1938 году Ольга Петровна Мишакова, назначенная инструктором ЦК ВЛКСМ, написала Сталину донос на своих начальников. Она работала учительницей в Карелии, поступила в Московский университет, преподавала марксизм-ленинизм в Институте тонкой химической технологии. Ее взяли в отдел учащейся молодежи Киевского райкома комсомола, а в 1936-м – в аппарат ЦК.

Обращение Мишаковой к вождю использовали как повод для чистки Цекамола. Для этого и созвали пленум ЦК. Главный партийный инквизитор, секретарь партколлегии Комиссии партийного контроля при ЦК Матвей Федорович Шкирятов зачитал доклад о результатах разбора заявления Мишаковой и о положении в комсомоле.

Секретари ЦК Александр Косарев, Серафим Богачев и Валентина Пикина были сняты со своих постов «за бездушно-бюрократическое и враждебное отношение к честным работникам комсомола, пытавшимся вскрыть недостатки в работе ЦК ВЛКСМ, и расправу с одним из лучших комсомольских работников (дело тов. Мишаковой)».

Секретарь ЦК по пропаганде Серафим Яковлевич Богачев начинал в комитете комсомола машиностроительного завода имени В. В. Куйбышева в Коломне, за несколько лет вырос до секретаря Цекамола. Ему поручили редактировать журнал «Юный коммунист», избрали депутатом Верховного Совета СССР, выделили квартиру в Доме на набережной, где жили высшие чиновники. Он увлекался авиаспортом, научился пилотировать самолет и прыгать с парашютом. После пленума его ночью арестовали и вскоре расстреляли.

Валентине Федоровне Пикиной следователь сказал: «Арестованы ваш отец, мать и ребенок, вы должны спасти их и себя и дать показания». Она тринадцать лет отсидела в тюрьмах и лагерях, еще три года провела в ссылке.

Заодно арестовали и нескольких недавних секретарей Цекамола. Скажем, Петр Афанасьевич Вершков в мае 1938 года был утвержден первым секретарем Саратовского обкома партии. А через полгода его арестовали и расстреляли…

После смерти Сталина новый руководитель комсомола Александр Шелепин говорил о вине Маленкова, Молотова и других членов политбюро:

– Из семидесяти трех членов ЦК ВЛКСМ, избранных X съездом, были арестованы сорок восемь членов ЦК, девятнадцать кандидатов, пять членов ревизионной комиссии. Я принимал Пикину, бывшего секретаря ЦК. Она рассказала о том, как издевались и измывались над ней. А Уткин, бывший секретарь ленинградского обкома, отсидел шестнадцать лет, пришел инвалидом, у него рука и нога отнялись. Вы должны за чудовищные зверства отвечать перед народом и партией!..

В те времена комсомольские газеты писали: «Тов. Мишакова, не побоявшаяся угроз и преследований бывших руководителей ЦК комсомола, доведшая до сведения ЦК ВКП(б) о вскрытых ею безобразиях, показала пример того, как надо отстаивать дело партии Ленина – Сталина».

Комсомольские организации по всей стране получили указание громить прежнее руководство. И те, кто еще недавно почел бы за счастье пожать руку знаменитому вожаку молодежи, произносили суровые речи о враге народа, окопавшемся в комсомольском штабе. Недавнего секретаря Дальневосточного краевого комитета ВЛКСМ Семена Семеновича Федорова арестовали в Минске – как соратника Косарева.

Федоров выжил и потом рассказал:

«Следователь Лебедев порол меня пряжкой по спине, ягодицам, сбивал ногой с табурета, бил и кулаками. Как правило, меня держали в кабинете у следователя до пяти часов утра. Следователи при этом менялись. В пять утра меня отводили в камеру, а в шесть был подъем, после чего спать не разрешалось. К вечеру снова вызывали.

Нарком внутренних дел Белоруссии Цанава требовал дать «признательные» показания о вербовке меня иностранной разведкой. Ночью спросил следователя: «Ну что, дает показания?» Следователь ответил: «Дает чепуху, показывает, что Косарев его завербовал, но не говорит, в какую организацию». Цанава ударил меня кулаком по лицу и сказал следователю: «Бейте до тех пор, пока все не расскажет».

Всего незаконно посадили тридцать четыре секретаря Цекамола, двадцать девять из них расстреляли.

Доносчику – высокий пост

Прямо на пленуме ЦК ВЛКСМ в ноябре 1938 года сформировали новый секретариат во главе с Николаем Михайловым, который никогда не учился, а рабочую жизнь начал в сапожной мастерской отца. Мишакова стала секретарем по пропаганде и агитации. В аппарате ее смертельно боялись. Вздохнули спокойно, когда в 1946 году ее зачислили в аспирантуру Академии общественных наук, только что созданную при ЦК партии. С 1947 года Мишакова заведовала отделом культурно-просветительных учреждений управления пропаганды и агитации ЦК партии, потом была инспектором ЦК.

Она продолжала писать доносы, называя тех, кто ей не нравился, «шпионами». Зная о том, что однажды на письмо Мишаковой откликнулся сам Сталин, ее «сигналы» воспринимались как руководство к действию, и люди вылетали с работы.

После XX съезда Комитет партийного контроля исключил Ольгу Мишакову из партии за то, что она оклеветала большую группу партийных и комсомольских работников. Те, кто выжил, вернулись, и им невыносимо было видеть доносчицу на высокой должности.

Репрессии разрушали семьи и порождали беспризорников. Наркомат просвещения ведал детьми, оставшимися без родителей. Но управление детских домов и специальных школ не справлялось со своими задачами, потому что не располагало достаточными материальными ресурсами. Наркомат просил помощи у комсомола.

После раскулачивания и последовавшего затем голода беспризорных и безнадзорных детей оказалось слишком много. Сохранилась служебная записка школьного сектора Наркомата просвещения от 17 мая 1933 года об отправке беспризорных детей, адресованная Наркомату рабоче-крестьянской инспекции:

«В Смоленске и Брянске были высажены прямо на улицу из поезда 40–45 чел. беспризорных, среди которых были дети дошкольного возраста, которые были подобраны заведующим облоно. По сообщению инспектора охраны детства Горьковского края т. Наумовой, в Горьковский дом заключения в это же время были направлены 91 человек детей в возрасте до 16 лет.

Такие случаи неорганизованной отправки детей без всякого согласования с отделами народного образования и оставление детей в состоянии, явно угрожающем им беспризорностью, вполне совпадают с сообщением инспектора Центрального управления охраны т. Родичева, который заявил инспектору Наркомпроса, что он получил предписание вывезти в края и области тысячу человек детей, помимо принимаемых Наркомпросом 250 чел. Считая такие действия уголовно наказуемыми, Школьный сектор Наркомпроса просит расследовать это дело, установить виновных и привлечь их к строгой ответственности».

В 1935 году закрыли существовавшее десять с лишним лет общество «Друг детей», как было заявлено, ввиду ликвидации беспризорности. В реальности государство продолжало плодить беспризорников – в результате репрессий дети оставались без родителей, без семьи и без дома. В 1936 году в детских домах находилось 174 тысячи воспитанников.

29 октября 1962 года прозаик Виктор Астафьев делился своими планами с критиком Александром Макаровым: «Сейчас я пишу повесть о детдомовцах («Кража»). Годы сложные – 37-й в основном. Хочется написать правду, а правда тех времен страшная. Особенно страшна она была для детей, которые совершенно не понимали, что происходит, и, лишившись родителей, кричали: «Спасибо любимому…»

В детских домах жилось не сладко, дети бежали. Государство жестко обращалось с несчастными беспризорниками и сиротами. Детские учреждения больше напоминали колонии. Детские приемники-распределители принадлежали НКВД, и нравы там были тюремные. Среди воспитанников детских домов с каждым днем становилось все больше детей репрессированных родителей. Они тоже всеми силами стремились в ВЛКСМ, понимая, что вожделенный комсомольский билет поможет им вернуться к нормальной жизни. Да не принимали.

Нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов подписал приказ № 00486:

«Жены осужденных изменников родины подлежат заключению в лагеря на сроки, в зависимости от степени социальной опасности, не менее 5–8 лет.

При производстве ареста жен осужденных дети у них изымаются и вместе с их личными документами в сопровождении специально наряженных в состав группы, производящей арест, сотрудника или сотрудницы НКВД, отвозятся:

а) дети до 3-летнего возраста – в детские дома и ясли Наркомздравов;

б) дети от 3 до 15-летнего возраста – в приемно-распределительные пункты;

в) социально-опасные дети старше 15-летнего возраста в специально предназначенные для них помещения…

Наблюдение за политическими настроениями детей осужденных, за их учебой и воспитательной жизнью возлагаю на наркомов внутренних дел республик, начальников управлений НКВД краев и областей».

Детей ждала печальная судьба родителей: тех, кто постарше, отправляли в исправительно-трудовые колонии, маленьких отдавали в детские дома. Зачем Сталину понадобилось так жестоко расправляться с семьями репрессированных? Не хотел, чтобы жены и дети арестованных оставались на свободе, жаловались соседям и коллегам и рассказывали о том, что их мужья и отцы невиновны. Зачем позволять им сеять сомнения в правильности сталинских решений?

В начале марта 1938 года нарком просвещения Петр Андреевич Тюркин вместе с заместителем наркома внутренних дел СССР старшим майором государственной безопасности Семеном Борисовичем Жуковским подписали совместный секретный приказ «О порядке выпуска и трудоустройства переростков – детей репрессированных родителей»:

«Трудоустройству подлежат после окончания учебного года переростки, достигшие 15-летнего возраста и, в том случае, если они учатся не выше пятого класса. Детям, обучающимся в настоящее время в шестых, восьмых и девятых классах, должна быть предоставлена возможность окончания неполной средней и средней школы.

Наркомам просвещения АССР и заведующим крайоблоно разрешается оставлять в детских домах, в виде исключения, отдельных детей, отлично окончивших в 1937/38 учебном году семь классов средней школы, предоставив им возможность окончания 10 классов средней школы.

Детей репрессированных родителей, представляющих социальную опасность, систематически нарушающих порядок и дисциплину, хулиганствующих и не поддающихся исправлению в условиях детского дома обычного типа, – привлекать к ответственности и направлять в трудовые колонии и лагеря НКВД в установленном порядке».

Старший майор (это генеральское звание) Жуковский и до конца года не доработает в Наркомате внутренних дел. Ежов попал в опалу, и началась чистка его людей. В октябре 1938 года Жуковского арестовали, через год расстреляли. Приказ относительно несчастных детей, которых власть лишила родителей, остался в силе. Комсомол держался в стороне.

Путевка в жизнь и в большую политику

Когда на пленуме Александра Косарева снимали с должности генерального секретаря ЦК ВЛКСМ, ответственный редактор «Комсомольской правды» Николай Михайлов подтолкнул падающего в пропасть:

– Косарев звонит в редакцию нашей газеты и спрашивает: «Почему меня нет на трибуне?» Имеется в виду трибуна Мавзолея. «Руководители партии есть, а меня нет?»

Косарев поразился:

– Я вам звонил?

– Да, – уверенно подтвердил Михайлов.

– Когда это было?

– Не помню, – равнодушно ответил человек, которому предстояло занять место Косарева и четырнадцать лет руководить советской молодежью.

«С кудрявым чубом, пролетарской внешностью, сухой, холодный человек, – таким запомнила Михайлова выдающаяся балерина Майя Плисецкая. – Судьба сводила меня с ним несколько раз на молодежных фестивалях. От этого ни да ни нет не добьешься. Будет ходить вокруг да около. Служака, верный солдат партии, чтоб ее…»

Николай Александрович Михайлов родился в Москве. До революции ходил в церковно-приходское училище, потом занимался в вечернем рабочем университете. Рабочую жизнь начинал подмастерьем в сапожной мастерской отца. Из редакторов многотиражки завода «Динамо» в начале 1937 года был переведен в «Правду», а в декабре – в «Комсомольскую правду» и сразу утвержден ответственным редактором. Это был драматический момент, когда все прежнее руководство газеты было арестовано.

Михайлов понравился Сталину. Уничтожив руководство комсомола во главе с Косаревым, он сделал Михайлова в ноябре 1938 года первым секретарем ЦК ВЛКСМ (от должности «генеральный секретарь» в комсомоле благоразумно отказались, генсек в стране один). Заодно Михайлову поручили редактировать журнал «Молодой колхозник» (переименованный впоследствии в «Сельскую молодежь»).

А секретарем по кадрам прислали Григория Громова; его перевели в комсомол – редкий случай – с высокой должности заместителя заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б). После войны его отправили учиться в Высшую военную академию имени К. Е. Ворошилова. В 1950 году сделали заведующим административным отделом ЦК партии.

Под их руководством комсомольский аппарат принял участие в большой чистке, когда детей заставляли отрекаться от арестованных родителей.

Позабыт, позаброшен

Революция, военный коммунизм, Гражданская война, голод, расстрелы. Людей сажают и убивают. Потом коллективизация и раскулачивание, то есть уничтожение русского крестьянства. И не только русского… Семьи справных крестьян высылают. Они умирают от голода и болезней. Дети лишаются родителей.

Миллионы беспризорников. Чем они могут прокормиться? Воровством и проституцией. Советские руководители нашли решение: пусть ими займутся не воспитатели и педагоги, а чекисты.

Фильм «Путевка в жизнь» – первый советский блокбастер. Автор этой книги смотрел «Путевку в жизнь» совсем маленьким. Утренний воскресный сеанс, билет стоит гривенник. Зал полон такими же детьми. Зал смотрит не отрываясь. Сопереживает. Хохочет. Плачет.

Лица беспризорников очень реальны. И звучит песня, рвущая душу:

Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет…

Тоска и безнадежность – это очень точно показано.

Особенно нравился Михаил Жаров, который играл главаря шайки воров-малолеток и распевал куплеты:

 
Нас на свете два громилы.
Один я, другой Гаврила.
 

Жаров любил рассказывать, как однажды в магазине у него украли кошелек. Огорченный пошел к выходу. Вдруг слышит: один вор говорит другому:

– Ты что, своих не узнал?

Кошелек актеру вернули. Волшебная сила искусства!..

И конечно, невероятная игра актера Ивана Кырли, исполнявшего роль Мустафы по прозвищу Ферт! Невозможно забыть сцену, когда он едет на дрезине и поет на родном языке! Иван Кырля, мариец по происхождению, был настолько убедителен, что его считали настоящим беспризорником. А он учился в Государственном техникуме кинематографии, это будущий ВГИК. Одаренный человек, писал стихи. В 1937 году, в разгар Большого террора, его посадили – как «марийского националиста». Он умер в лагере.

В основу фильма положена работа знаменитой Болшевской трудовой коммуны имени Генриха Ягоды. Сталинский любимец Ягода много лет руководил ведомством на Лубянке. Он увлекался модной тогда идеей перековки преступников и беспризорников – созидательный труд сделает из них человека. В подмосковном Болшеве открылась трудовая коммуна, что-то среднее между пионерским лагерем и лагерем для заключенных. Руководил коммуной кадровый чекист Матвей Погребинский. Туда возили гостей. Максим Горький написал предисловие к книге Погребинского под названием «Трудовая коммуна ОГПУ» и назвал автора «ликвидатором беспризорности».

Но сталинская любовь недолга. Каждые несколько лет вождь менял команду на Лубянке. Ягоду лишили должности наркома внутренних дел и арестовали. Комиссар госбезопасности 3-го ранга Погребинский не стал ждать, когда за ним придут, и застрелился. Из фильма «Путевка в жизнь» вырезали всякое упоминание о Болшевской коммуне. Коммуну распустили. Беспризорники оказались на улице.

Расстреливать с двенадцати лет

Нарком обороны Климент Ворошилов пожаловался Сталину: «Посылаю вырезку из газеты «Рабочая Москва», иллюстрирующую, с одной стороны, те чудовищные формы, в которые у нас в Москве выливается хулиганство подростков, а с другой, почти благодушное отношение судебных органов к этим фактам».

Газета писала, что шестнадцатилетних подростков, совершивших два убийства, приговорили к десяти годам тюремного заключения. Но этот срок им как несовершеннолетним сократили вдвое. Ворошилов выяснил в московской милиции, что в столице полно беспризорных подростков, из которых вырастают настоящие бандиты. Не задаваясь вопросом о том, откуда так много детей, оставшихся без родителей, нарком возмущался: «Я не понимаю, почему этих мерзавцев не расстрелять. Неужели нужно ждать, пока они вырастут в еще больших разбойников?»

Сталину идея Ворошилова понравилась. Появилось постановление «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних». Оно позволило привлекать к уголовному суду «с применением всех мер уголовного наказания» с двенадцати лет. А в секретном разъяснении политбюро уточнили: к подросткам, начиная с двенадцати лет, применяется также «и высшая мера уголовного наказания (расстрел)».

«Послужим царю-батюшке»

Партийное руководство считало, что все дело в политическом воспитании молодежи. От руководителей комсомола требовали сконцентрировать усилия на развитии социалистического соревнования, военно-патриотического воспитания и антирелигиозной пропаганды.

Во время призыва молодежь громила торгующие вином магазины. Выпив, новобранцы кричали: «послужим царю-батюшке», «долой коммунистов». Происходили настоящие побоища между деревенскими и городскими призывниками. Милиция не могла справиться, вызывали пожарных, которые водой из брандспойтов разгоняли дерущихся. Казарменный быт рядовых красноармейцев был нищенским, казарменные нравы – жестокими. Командиры нещадно материли подчиненных, а могли и ударить.

Особые отделы сообщали о недовольстве красноармейцев грубостью командного состава, прямым мордобоем, а также отсутствием обмундирования, белья, обуви. Красноармейцы жаловались на недоброкачественные продукты. Бичом командного состава армии стало пьянство. Причем политруки и комиссары составляли командирам компанию – пили вместе, чтобы некому было доложить начальству.

Руководителям Комиссии партийного контроля при ЦК представили откровенную записку «О политико-воспитательной работе среди молодежи»: «В кино с прошлого года ни разу не были, на постановки тоже не ходят, газет не читают… Молодежь ходит по поселку и поет похабные песни… Клуб не отапливается, скамейки поломаны, окна закрыты, стены ободраны. В общежитиях – холодно, ноль градусов. Спят в верхнем белье и под пальто. Часть студентов четыре месяца не мылась в бане, потому что цены – высокие. Отдельные комсомолки на глазах райкома комсомола разлагаются. Инструктор по дошкольному воспитанию вбежала в дежурный магазин и требовала вина: «Если не верите в возврат денег, я заложу комсомольский билет».

Будем жить при коммунизме

На XI съезде комсомола, открывшемся уже после войны, в марте 1949 года, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Михайлов порадовал делегатов:

– Великое счастье выпало на нашу долю. Наше поколение будет жить при коммунизме.

Не все были готовы к новой жизни. ЦК ВЛКСМ сменил все руководство челябинского обкома комсомола – за злоупотребление горячительными напитками. Им на смену отправили трех секретарей московских райкомов, среди них Тимофея Осетрова, его утвердили секретарем челябинского обкома комсомола по пропаганде. Со временем он станет вторым секретарем ЦК Узбекистана.

Случалось всякое. В феврале 1954 года бюро свердловского обкома партии разбирало личное дело первого секретаря обкома комсомола: «Проверкой установлено, что тов. Нарбутовских Ю. В. при поступлении в 1946 году на заочную учебу в Свердловский государственный университет имени А. М. Горького, не имея среднего образования, использовал аттест об окончании средней школы № 10 г. Первоуральска, принадлежащий его брату Нарбутовских В. В., который погиб на фронте».

От обязанностей первого секретаря Юрия Нарбутовских освободили. И что же? Через два месяца утвердили секретарем партбюро Первоуральского хромпикового завода…

Николаю Михайлову благоволил Сталин. На организационном пленуме ЦК после XIX съезда партии вождь сказал, что нужно избрать руководящие органы. Он достал из кармана френча собственноручно написанную бумагу и сказал:

– В президиум ЦК можно было бы избрать, например, таких товарищей…

Прозвучала и фамилия руководителя комсомола Михайлова. Он стал членом президиума и секретарем ЦК партии. Ему поручили «руководство работой в области пропаганды и агитации» и включили в состав постоянной комиссии по внешним делам при президиуме ЦК. Через неделю утвердили еще и заведующим отделом пропаганды и агитации и доверили ему общее руководство отделом школ.

Николай Михайлов вошел в когорту сравнительно молодых руководителей, которыми Сталин, судя по всему, собирался заменить старую гвардию. Но вождь через полгода ушел в мир иной, и Михайлов в марте 1953 года лишился высокой должности. Его поначалу назначили секретарем московского обкома, но почти сразу же перевели послом в Польшу. Еще несколько лет он был министром культуры – в оттепельные годы. Михайлову, в частности, поручили «разобраться» с писателем Дудинцевым.

Роман Владимира Дмитриевича Дудинцева «Не хлебом единым», опубликованный в середине пятидесятых в журнале «Новый мир», – это история изобретателя, вновь и вновь отторгаемого бюрократической системой. Роман стал явлением, взбудоражившим всю советскую интеллигенцию и особенно студенческую молодежь. Дудинцев, фронтовик, командовал на войне пехотной ротой, был четырежды ранен. Это не помешало обвинить его в «антисоветизме».

Сам Владимир Дудинцев рассказывал, как он выступал в Ленинградском университете. Большой зал, полный студентов. Председательствовал ректор академик Александр Александров, лауреат Сталинской премии и мастер спорта СССР по альпинизму.

«Дали слово студентам. Один, второй выступает, с каждым разом все горячей… И вдруг, я смотрю, какой-то студент ломится через ряды. Хочет говорить. Александров заметил его и показывает – ему слова не давать, он уже не студент. А тот лезет напролом. Александров повысил голос:

– Я вам сейчас скажу, почему не даю слова. Мы его исключили из университета. За что? Он вчера пришел и бросил в лицо секретарю свой комсомольский билет.

Студенты начали орать. Они еще не стали столоначальниками, от них еще веяло теплом домашнего гнезда. Они еще не говорили «мать», а говорили «мама». Хорошие, еще не покоробленные жизнью ребята. И, как полагается в таком ребячьем обществе, когда об их товарище так подло начали говорить, они стали заступаться. В общем, он все-таки влез на трибуну. Тут же вскочил Александров, стал кричать что-то, я не помню, потому что минута была напряженная. Что-то о том, что это безобразие, вылазка, провокация. И прямо спрыгнул со сцены, на которой мы сидели, и убежал. Оказалось, он – прямым ходом то ли в поезд, то ли в самолет – и уехал в Москву. А в Москве он куда-то побежал наверх, с жалобой… А студент со сцены объяснил, за что был отчислен, рассказал о себе и стал горячо защищать Дудинцева, его роман».

Владимир Дудинцев вспоминал:

«Вызывает меня к себе Михайлов, член президиума ЦК КПСС, а может, в то время еще комсомольский главный вожак. Вызывает и начинает увещевать: покайся, мол, в грехах-ошибках, и все потечет – хорошо. Я упираюсь, и под конец беседы Михайлов раздраженно говорит: «Твое счастье (они все любили «тыкать»), что ты не партийный, а то вылили бы на твою голову три ушата «партийной воды».

Михайлов на министерской должности не усидел – вновь отправили послом теперь уже в далекую Индонезию. А после возвращения еще пять лет руководил Комитетом по печати при Совете министров СССР.