Текст книги "Вожди комсомола. 100 лет ВЛКСМ в биографиях лидеров"

Юрий Андропов. Проклятая биография

Своего отца, Владимира Константиновича, Юрий Андропов, которому предстояло возглавить государство, не помнил. Тот умер в годы Гражданской войны от сыпного тифа. Год его смерти Юрий Владимирович в разных анкетах почему-то называет разный. По одним источникам, Владимир Константинович Андропов был железнодорожным телеграфистом, по другим – мастером, по третьим – коммерческим ревизором на станции Беслан, той самой, что много позже станет местом действия одной из самых страшных трагедий второй чеченской войны.

Мать Андропова, Евгения Карловна, овдовев, в 1921 году второй раз вышла замуж тоже за железнодорожника – Виктора Александровича Федорова. В Моздоке, который тоже часто упоминался в газетах из-за событий на Кавказе, мать Андропова преподавала в школе, отчим учил подростков слесарному делу в фабрично-заводской семилетке. Туда же пристроил пасынка.

Когда Юрию Андропову было всего четырнадцать лет, умерла и мать. Можно представить себе, как это было ужасно для мальчика, какой тяжелой – эмоционально и материально – была его юность. Ему пришлось самому пробиваться в жизни, помочь было некому. С отчимом он жить не захотел.

Вычитал в газете, что открыт прием в Рыбинский техникум водного транспорта, где не только бесплатное обучение, но еще дают стипендию и общежитие. В марте 1932 года собрал документы и отправил по почте с просьбой его зачислить. Позднее честно признавался: «В Рыбинск попал по незнанию географии – думал, что последний гораздо ближе к Северному Кавказу».

Его приняли в техникум без экзаменов. Предоставили общежитие и стипендию – сто шесть рублей. Юрий Андропов любил именовать себя волжским матросом, намекая на свое рабочее прошлое. На самом деле матросом он был только во время короткой учебной практики. Окончив техникум в мае 1936 года, он был оставлен там секретарем комитета комсомола. Из своего речного прошлого он любил вспоминать только одного боцмана, который держал в кулаке всю команду. Своего рода идеал руководителя.

В ноябре 1936 года его из техникума перебросили комсоргом ЦК ВЛКСМ на рыбинскую судоверфь имени В. Володарского. Ему было двадцать два года. Он попал на комсомольскую работу в разгар репрессий. Большой террор не обошел и ярославский комсомол. Еще в марте 1937 года первый секретарь обкома ВЛКСМ Борис Павлов призвал комсомольцев выкорчевать из собственных рядов «банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц». Он, конечно же, не подозревал, что очень скоро сам станет жертвой этой кампании. В июне Павлова перевели с повышением на партийную работу, а в конце сентября арестовали – как участника «право-троцкистской банды». Сняли, а затем и арестовали руководителей горкома комсомола.

Сохранилась речь, произнесенная начинающим комсомольским работником Андроповым на городском активе. Юрий Владимирович с юношеским пылом разоблачал с трибуны врагов народа:

– ЦК ВКП(б) не раз предупреждал партийные и комсомольские организации о бдительности. Существовала теория, что в комсомоле нет и не может быть врагов. А враги народа – троцкисты, шпионы, диверсанты – пытаются пролезть в каждую щель, использовав слабые места. Враги народа свили себе гнездо в ЦК ВЛКСМ, они пытались разложить молодежь и на почве разложения отвлечь ее от борьбы с врагами.

В конце августа 1937 года в Москве на пленуме ЦК ВЛКСМ сняли с работы очередную группу руководителей комсомола, в том числе Татьяну Федоровну Васильеву, секретаря ЦК по работе среди женской молодежи – «за отсутствие большевистской бдительности, выразившейся в тесной связи с врагами народа». Еще недавно она приезжала в Ярославль проводить областную комсомольскую конференцию. Она сидела в президиуме, ей аплодировали, а теперь… Сменившая ее на посту секретаря ЦК по работе с женской молодежью Шарифа Тимиргалина, которая воспитывалась в детском доме в Уфе и руководила башкирским комсомолом, не проработала и двух лет. Ее арестовали как «врага народа».

В июне 1937 года Юрия Андропова взяли в Рыбинский горком комсомола заведовать пионерским отделом и утвердили членом бюро. В августе перевели в обком руководить отделом учащейся молодежи.

В октябре в Ярославле прошла областная конференция.

– Наша областная комсомольская организация, – грозно произносил с трибуны Андропов, – была засорена врагами народа. Все бюро обкома, за исключением первого секретаря, посажено, так как развивало враждебную деятельность.

Юрия Владимировича утвердили третьим секретарем Ярославского обкома комсомола. Он понравился новому хозяину области Алексею Шахурину, будущему наркому авиационной промышленности.

Сохранилась – на бланке Ярославского обкома партии с грифом «строго секретно» – подписанная Шахуриным выписка из протокола заседания бюро от 21 сентября 1938 года:

«О третьем секретаре обкома ВЛКСМ.

Утвердить 3-м секретарем Ярославского обкома ВЛКСМ тов. Андропова Ю. В., кандидата в члены ВКП(б) с 1937 г., кандидатская карточка № 0389060».

Это была уже номенклатурная должность. Он сразу получил квартиру в доме для областного начальства на Советской улице – в двух минутах ходьбы от обкома. Собственно, должности освобождались чуть не каждый день. В 1937 году областные чекисты арестовали больше пяти тысяч человек. Карьеры в годы чисток делались быстро, надо было только самому уцелеть.

В декабре 1937 сняли первого секретаря Ярославского обкома комсомола Александра Брусникина. Затем его вывели из состава ЦК ВЛКСМ – «за сокрытие своей связи с враждебными элементами и за попытку скрыть от ЦК факты засоренности вражескими элементами Ярославской областной организации». Вскоре Брусникина арестовали и расстреляли.

В освободившееся кресло посадили Андропова.

– Очистив свои ряды от врагов народа и их приспешников, – бодро докладывал на областной конференции Юрий Андропов, – разоблачив троцкистско-бухаринскую и буржуазно-националистическую сволочь, комсомольская организация области под руководством партии идейно закалилась и окрепла…

Вот с такими представлениями о жизни начал политическую карьеру Юрий Владимирович Андропов. Что-то из этого ужасного, отвратительного прошлого он отбросит, что-то останется в нем навсегда и будет определять его взгляды на мир. Ему лично жаловаться было нечего – массовые репрессии открыли ему дорогу наверх.

В ноябре 1939 года секретарь обкома комсомола Андропов был выдвинут депутатом областного совета депутатов трудящихся по Ворошиловскому избирательному округу № 18. Выдвигали его в клубе судоверфи имени Володарского. Выступление Андропова сохранилось:

– Товарищи избиратели! Я искренне благодарю вас за столь великое, оказанное мне доверие. Партия Ленина – Сталина дала нам свободу, партия большевиков дала нам огромные права. Мы имеем самую демократическую в мире Сталинскую Конституцию. Мы сами выбираем органы управления государством. Вы оказываете мне огромное доверие, и я от всего сердца заверяю вас, что доверие ваше мною будет оправдано.

В декабре 1938 года его сделали первым секретарем обкома комсомола. Продвижение наверх имело для Андропова одну неприятную сторону. В его документах проверяли каждую запятую, и бдительные кадровики сразу же отметили очевидные противоречия и темные места в его биографии.

На пленум обкома приехала из Москвы инструктор ЦК комсомола Капустина. Вот ей бывший первый секретарь обкома комсомола Попков, обиженный предшественник Андропова, и сигнализировал: «отец Андропова был офицером царской армии, а мать из купеческой семьи».

Бдительная Капустина затеяла настоящее следствие с очными ставками и в январе 1939 года доложила своему начальству: «Мать Андропова воспитывалась в семье (куда была подкинута грудным ребенком) Флекенштейн, Финляндского гражданина, временного купца 2-й гильдии, который умер в 1915 г. Из этого становится ясным, что тов. Андропов дал неправильные сведения о социальном происхождении своей матери. Я считаю необходимым потребовать у тов. Андропова объяснение причин, побудивших его дать эти неверные сведения».

По тем временам обвинения были убийственные. За попытку скрыть свое происхождение могли не только карьеру сломать и выбросить с руководящей работы, но и посадить. Тем более что в биографии Андропова было предостаточно темных пятен. Будущий председатель КГБ, сам заполняя анкету или составляя автобиографию, путался в именах, датах, степени родства. Могло показаться, что он что-то скрывает.

В своих первых анкетах Юрий Владимирович писал, что происходит из донских казаков. Окружающие считали его скрытым евреем, имея в виду неарийское происхождение его матери Евгении Карловны, преподававшей музыку. Встречавшиеся с Андроповым находили в его внешности семитские черты. Возможно, они хотели их увидеть…

«По Вашему требованию, – писал в Москву Андропов, – присылаю автобиографию и объяснение к ней.

Мать моя младенцем была взята в семью Флекенштейн. Об этой семье мне известно следующее: сам Флекенштейн был часовой мастер. Имел часовую мастерскую. В 1915 году во время еврейского погрома мастерская его была разгромлена, а сам он умер.

Как случилось, что я не знал, что дед мой – купец 2-й гильдии?

Я и сейчас об этом не знаю».

На карту было поставлено все. Андропов поехал в столицу, пошел в Моссовет. Попросил справку о том, что Флекенштейн избирательных прав не лишалась. В те годы избирательных прав лишали так называемые эксплуататорские классы, под эту категорию подпадали и бывшие купцы, «лишенцы». Принадлежность к лишенцам была крайне опасна. По этим же спискам составлялись другие – на арест и высылку.

Справку, доложил Андропов, ему не дали, но сообщили, что в списке лишенных избирательных прав Флекенштейны не значатся.

«При вступлении в ВКП(б), – писал Андропов, – партком верфи запрашивал на мою родину и в Беслан, и в Моздок. Парткому подтвердили, что дед мой (то есть Флекенштейн) торговал, но что был купцом, да еще 1-й или 2-й гильдии, не говорили. Исходя из этого при вступлении в ВКП(б) и на пленумах я также говорил о торговле, а не о купечестве.

Вот все, что мог я сообщить. Прошу только как можно скорее решать обо мне вопрос. Я чувствую ответственность за организацию и вижу гору дел. Решаю эти дела. Но эта проклятая биография прямо мешает мне работать. Все остальное из моей биографии сомнению не подвергалось, и поэтому я о нем не рассказываю».

Андропов совершенно прав: «проклятая биография мешает работать»! Дурацкое выяснение обстоятельств его появления на свет, социальное положение его деда и бабки – какое все это имело значение для его жизни и работы?!

Но удивительно, что он не извлек уроков из собственной истории. Он пятнадцать лет руководил комитетом госбезопасности, и его подчиненные занимались тем, что рылись в далеком прошлом людей, выясняя их социальное или национальное происхождение. И прошлое губило людей. А вот самому Андропову повезло.

Докладная записка инструктора Капустиной была адресована Григорию Петровичу Громову, новому секретарю ЦК ВЛКСМ по кадрам. Громов поинтересовался мнением ярославского обкома партии. Второй секретарь Ярославского обкома партии Алексей Николаевич Ларионов, энергичный, моторный, заводной, был всего на семь лет старше Андропова и покровительствовал молодому человеку. Он и спас Андропова от бдительных кадровиков из ЦК комсомола: Юрий Владимирович действительно ничего не знал о своем деде-купце, тем более что дед вроде и не настоящий, а приемный…

Ларионов привлек Андропова к заметному делу – строительству гидроузлов на Волге. Занимался этим НКВД, строили заключенные, их не хватало, Андропов мобилизовал на стройку несколько тысяч молодых ярославцев. 14 июля 1944 года по докладной записке наркома внутренних дел Берии появился указ президиума Верховного Совета СССР «О награждении орденами и медалями инженерно-технического, административно-хозяйственного состава и рабочих Волгостроя НКВД» за «выдающиеся успехи и технические достижения по строительству гидроузлов на реке Волге».

Ордена получила большая группа сотрудников главного управления лагерей Наркомата внутренних дел. Орден Красного Знамени вручили и Андропову как бывшему секретарю ярославского обкома комсомола, хотя к тому времени он уже уехал из города.

На первый взгляд, отделался легким испугом… В действительности эта история не прошла для него бесследно. Николай Николаевич Месяцев, один из бывших руководителей комсомола, в шестидесятых годах работал под началом Андропова в аппарате ЦК партии. Как-то под настроение Юрий Владимирович рассказал ему, что инструктор ярославского обкома Анатолий Алексеевич Суров состряпал на него донос о связях Андропова с «врагами народа».

– Не посадили, – сказал Юрий Владимирович, – благодаря вмешательству первого секретаря обкома партии, а так не сидели бы мы, Николаша, вместе с тобой в этом доме.

«Я знал Сурова, – вспоминал Месяцев. – Он сочинил одну или две пьесы. Но приобрел громкое имя не на поприще драматургии, а в так называемой борьбе с космополитами – грубой, позорящей страну кампании».

Месяцев задал Андропову естественный вопрос:

– А с Суровым вы, Юрий Владимирович, позже не объяснились по поводу его бессовестной стряпни?

– Нет, я не мстительный…

О мстительности говорить не приходится. Речь шла о том, чтобы сказать подлецу, что он подлец. Но Андропов неизменно избегал открытых конфликтов. «В нем, – считал Месяцев, – сидел страх, застарелый, ушедший в глубины и прорывающийся наружу в минуты возможной опасности».

В июне 1940 года Андропова перебросили в Петрозаводск и утвердили первым секретарем ЦК комсомола недавно созданной Карело-Финской Советской Социалистической Республики. Там он провел всю войну. Фронта избежал, нужнее был в тылу – четыре года возглавлял республиканский комсомол.

Поэты на линии огня

Летом сорок первого не только для действующей армии, но и для глубокого тыла настали тяжелые времена. Меньше чем через месяц после начала войны, 11 июля, в Москве и Ленинграде (раньше, чем в других городах) ввели карточки – на хлеб, крупу, сахар, кондитерские изделия, масло, мясо, рыбу, мыло, обувь и ткани. Существовало сто четырнадцать различных норм и видов снабжения – в зависимости от места работы и должности.

Восемьсот граммов хлеба выдавали по рабочей карточке, шестьсот граммов – по карточке служащего. Детям и иждивенцам (то есть пенсионерам и неработающим) полагалось всего четыреста граммов. Хлеб продавался ежедневно, свою пайку разрешалось выкупить на один день вперед. Просроченные талоны не отоваривались. Жиры, мясо и рыбу продавали подекадно. Колбаса, сельдь, консервы засчитывались в норму отпуска рыбы или мяса.

Неравенство состояло и в том, где и как отоваривались карточки, как тогда говорили. В закрытых распределителях выдавали настоящее мясо, в обычных магазинах – кости. В каждом районе столицы открыли столовые для руководящих партийных и советских работников, где кормили совсем по другим нормам. На крупных предприятиях появились спецбуфеты для начальства, которые сразу окрестили «ресторанами для комиссаров».

Вне столицы жилось еще труднее. Борис Всеволодович Коноплев, первый секретарь обкома партии в Перми, в войну работал на карбюраторном заводе. Закрыли Пермский авиационный техникум, учащихся перевели на завод. Для них написали листовку:

«Если ты не ходишь на работу, ты помогаешь врагу, у которого в плену страдают твой отец, брат, сестра. Они стонут и ждут помощи освобождения из рабства. Помоги Красной армии освободить ваших родных. Ни одного прогульщика! Ни одного не выполняющего сменного задания! Помните, что если стоят ваши станки, значит, молчит на фронте пулемет у бойца, значит, плачет твоя голодная мать и сестра под игом фашистских псов».

За отличную работу от заместителя министра получили пятьсот килограммов муки. Прямо в цеху установили печь и пекли булочки. Выдавали как поощрение передовикам, многодетным и тем, кто оставался сверхурочно после двенадцатичасовой смены. Цех получал и такую премию – талончик на двадцать литров водки. Водку меняли на базаре на продукты. И все равно люди умирали от истощения прямо на рабочем месте…

Утром 13 октября 1941 года прошло собрание московского актива. Обсуждали, как защитить город. Решили формировать роты и батальоны из коммунистов и комсомольцев, быстро обучить и влить в действующие части. Вооружить за счет внутренних резервов:

– Оружия не хватает.

Немецкие танковые группы прорвали советскую оборону с неожиданной легкостью, хотя войска Западного, Резервного и Брянского фронтов месяц стояли в обороне и должны были подготовиться к немецкому наступлению. Стало ясно, что Москва в опасности. Сталин распорядился заслониться от немецких танковых частей московским народным ополчением, потому что кадровая армия – по его вине и по вине бесталанных выдвиженцев-генералов – была частично разгромлена, частично взята в плен…

Какие будут указания?

Первым секретарем московского горкома и обкома комсомола в июне 1941 года стал Анатолий Пегов. Его брат, Николай Михайлович, сделает большую карьеру, на последнем при Сталине XIX съезде будет утвержден секретарем ЦК партии.

Горком и обком комсомола располагались в Колпачном переулке. В столичном горкоме работало немногим более двадцати человек – четыре секретаря, два заместителя заведующих отделами, два заведующих секторами, десять инструкторов, статистик, бухгалтер, технический секретарь и две машинистки.

Отделы: организационно-инструкторский, студенческой молодежи, школ, военно-физкультурный, пропаганды и агитации, по работе среди комсомольцев и молодежи промышленности и транспорта. В условиях военного времени появился отдел по работе комсомольских организаций на дровозаготовках, ввели должность секретаря МГК ВЛКСМ по работе комсомольских организаций авиационных предприятий…

На пленуме горкома партии руководитель столичного комсомола Анатолий Пегов жаловался на старших товарищей:

– Комсомольская организация собрала более двадцати тысяч пар лыж, но нехорошие вещи получаются. Доватор пишет нам в горком: «Дайте триста пар лыж, необходимых для боевых действий». Мы связались с горкомом партии. Лыжи лежали на базах. И до сих пор они там лежат. А на фронте они до зарезу нужны.

Генерал-майор Лев Михайлович Доватор командовал кавалерийским корпусом. Он станет Героем Советского Союза и погибнет в битве за Москву.

– Вообще говоря, запас должен быть, – заметил второй секретарь горкома партии Георгий Попов.

– Но лыжи нужны фронту, – возразил Пегов.

– Маленькая поправка, – сказал руководитель военного отдела горкома партии Александр Иванович Чугунов, – собрано лыж не двадцать тысяч, а двенадцать тысяч восемьсот.

– Мне сведения дают комсомольские организации, и по этим сведениям собрано двадцать тысяч пар, – ответил Пегов. – Распорядительности нет в этом деле. Скажу о подготовке разведчиков. Мы их готовим по районам. Товарищи делают замечательные дела. Мы отобрали лучших разведчиков. Но в областном управлении НКВД (начальник – товарищ Журавлев) нет достаточной поворотливости. Мы подготовили людей, а их у нас не берут. Товарищ Журавлев, надо пооперативнее работать!..

Комсомольская жизнь шла обычным руслом – придумывали все новые почины, хотя, казалось бы, реальных дел хоть отбавляй.

– Мы начали сталинскую вахту – после доклада товарища Сталина, – с воодушевлением рассказывал первый секретарь горкома Пегов. – Объявили комсомольцам, что они, встав на вахту, должны перевыполнять план. Молодежь берет на себя обязательство выполнять до окончания войны по две-три нормы. Надо им помочь. А нам звонят: «Какие были указания по этому поводу?» Ну, какие же должны быть указания?!

– А не оказывается на деле так, что молодежь призывают встать на вахту, – резонно заметил один из участников пленума, – а в результате оказывается – мыльный пузырь?

В аппарате превыше всего ценились дисциплина и послушание. Как делались карьеры в то время? Власть подбирала себе серых, не очень образованных, безынициативных, но удобных исполнителей. На нижних этажах еще встречались подготовленные профессионалы. Чем выше по номенклатурной лестнице, тем ниже уровень компетентности. В октябрьские дни сорок первого это стало очевидным.

Записывались добровольцами

Когда бездарные и неудачливые генералы потеряли свои войска, когда большие начальники позорно бежали из столицы, когда одни готовились встретить немцев, а некоторые дамы устремились в парикмахерские – делать прически, другие сказали себе: «Это мой город, немцы войдут в него только через мой труп». Они занимали боевые позиции по всей Москве, в самом центре, на улице Горького… Защищать свой город предстояло самим москвичам. Они собирались сражаться за каждый квартал, за каждую улицу, за каждый дом. Как это будет потом в Сталинграде.

Студенческий билет давал право на отсрочку от призыва, поэтому записывались добровольцами. Молодые люди, комсомольцы и некомсомольцы, уходили на фронт – одни в ополчение, другие в разведывательно-диверсионные отряды.

«В Москве – паника, – вспоминала студентка пятого курса 1-го медицинского института Надежда Оцеп. – Трамваи не ходят. Мелькают легковые и грузовые машины, нагруженные людьми и скарбом. У Никитских ворот, напротив церкви, где венчался Пушкин, грабят продуктовый магазин.

Мы идем в институт пешком. Но занятий нет. Нас вызывают в административный корпус и вручают дипломы с написанным от руки словом «с отличием». Через неделю основной профессорско-преподавательский состав уезжает в эвакуацию. Я иду в военкомат. Он работает круглосуточно. Глубокой ночью меня вызывает военком, и через полчаса выхожу от него с направлением в город Барыш Куйбышевской области, где формируется будущая 55-я стрелковая дивизия».

Из знаменитого в те годы Института истории, философии и литературы многие ушли на фронт в первые же дни войны. Это был лучший гуманитарный вуз того времени.

Как выразился один из выпускников, ИФЛИ оказался вузом молодых поэтов, безбоязненных полемистов и творчески мыслящих философов. Институт появился на свет в результате выделения из состава Московского университета гуманитарных факультетов. В 1939 году институту присвоили имя Н. Г. Чернышевского. Институт состоял из четырех факультетов – филологического, исторического, философского и экономического. Располагался институт в Сокольниках, в Ростокинском проезде.

Учившийся в ИФЛИ сын посла и сам будущий посол Олег Трояновский писал, что «во время майских и ноябрьских демонстраций по пути на Красную площадь, проходя мимо определенного места, было принято хором кричать: «Да здравствует Борис Леонидович Пастернак!»

Конечно, перед войной Борис Пастернак еще не воспринимался властью как диссидент, но само по себе приветствие поэту во время демонстрации было фантастическим вольнодумством.

Институт задумывался как кузница идеологических кадров, но там собрались лучшие преподавательские кадры, которые вышли далеко за рамки этой задачи. Учиться в институт приходила и приезжала со всей страны тянувшаяся к знаниям молодежь, и получился, по словам одного из бывших студентов, «островок свободомыслия среди моря догматизма».

Выпускники института по праву гордились тем, что из ИФЛИ вышел цвет московской интеллигенции. Выпускник ИФЛИ Юрий Павлович Шарапов, фронтовик, известный историк, издал небольшим тиражом очерк истории института – «Лицей в Сокольниках». И в очерке чуть не на каждой странице знаменитое имя. Правда, многие из студентов ИФЛИ погибли на фронтах Великой Отечественной.

Конечно, бывшие ифлийцы на склоне лет, вполне возможно, несколько преувеличивали свободомыслие студенчества и степень «ифлийского братства».

«Тогда еще не было Высшей партшколы, – вспоминал ифлиеец Григорий Померанц, добровольцем ушедший на фронт, – и кадры в ИФЛИ наколачивали подковы на свои копыта. Несколько мальчиков и девочек из десятилеток, принятых на первый курс, выглядели как Иванушка и Аленушка в избе у Бабы-яги…

На старших курсах извивался клубок змей. Кадры могли уцелеть, только уничтожая друг друга, и они это поняли. Каждая ошибка на семинаре разоблачалась как троцкистская вылазка. В каждом номере стенгазеты кого-то съедали живьем».

По количеству поэтов и непризнанных гениев ИФЛИ не знал себе равных. Сама атмосфера ИФЛИ, находившегося в Сокольниках, прямо в лесу, располагала к поэзии. Среди ифлийцев – Семен Гудзенко, Павел Коган, Юрий Левитанский, Давид Самойлов, Михаил Матусовский, Сергей Наровчатов, будущий литературовед (и диссидент) Лев Копелев и его жена Раиса Орлова. В аспирантуре ИФЛИ учился Константин Симонов, но не доучился, потому что отправился военным корреспондентом на Халхин-Гол. Студентом-заочником был Александр Солженицын.

Институт притягивал к себе и будущих историков, и философов. С философского факультета вышли такие известные ученые, как Арсений Гулыга и Александр Зиновьев.

«Как я теперь понимаю, – вспоминал Александр Твардовский, учившийся в том же институте, – в ИФЛИ не было такого разудалого вольномыслия, да и годы, когда я учился, вовсе не способствовали свободе собственных мнений, хотя юные индивидуальности стремились быть каждый на особицу.

Это может показаться странным и невероятным, но в тридцать седьмом, восьмом, девятом, то есть в годы разгула сталинского террора, не пощадившего и ИФЛИ (и там сажали – и студентов, и преподавателей, а на комсомольских собраниях, проходивших каждую неделю по два-три раза, на трибуну выходили чередом дети «врагов народа» и каялись, что проглядели, не увидели, как у них под боком мама или папа… – говорилось с оттенком отчужденной брезгливости: «отец», «мать» или чаще – «он», «она»), в это время поэты еще громогласно провозглашали что-то свое».

Когда началась война, ушли на фронт не только юноши, но и девушки. В один день, 31 июля 1941 года, приказом по институту отчислили сто тридцать восемь человек в связи с уходом в армию. Как выразился поэт Юрий Левитанский, «это была война детей».

В народное ополчение записался добровольцем аспирант Московского планового института Алексей Климов, но его отозвали и сделали секретарем Бауманского райкома комсомола. А в сентябре 1947 года он стал секретарем ЦК ВЛКСМ по пропаганде.

Студент экономического факультета ИФЛИ восемнадцатилетний Ефим Дыскин, наводчик орудия 3-й батареи 694-го истребительно-противотанкового полка, 17 ноября подбил семь немецких танков. Трижды раненный, продолжал вести огонь, пока были силы. Ему присвоили звание Героя Советского Союза. Думали, что посмертно. Оказалось, он выжил. Маршал Жуков после войны рассказал о Ефиме Дыскине, который стал доктором наук, профессором и руководил кафедрой в Военно-медицинской академии.

Физически крепкие студенты попадали в ставшую знаменитой Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения Наркомата внутренних дел (ОМСБОН). Отбирала их комиссия ЦК комсомола, потом медицинская комиссия на стадионе «Динамо». Среди бойцов бригады – три десятка Героев Советского Союза. Первым «Золотой Звезды» удостоился секретарь комитета комсомола Второго часового завода Лазарь Паперник.

16 октября Отдельная мотострелковая бригада особого назначения заняла позиции в центре Москвы. Среди бойцов бригады был будущий академик Александр Ефимович Шейндлин:

«Мы получили оружие, надо сказать, несколько странное – это были винтовки старого образца, производства чуть ли не 1889 года. Некоторым из нас выдали маузеры в деревянных кобурах явно дореволюционного времени. Наше отделение состояло в основном из старшекурсников ИФЛИ. Моими товарищами оказались будущие поэты Семен Гудзенко и Юрий Левитанский.

16 октября нас подняли по тревоге. Ночью мы строем шли по Москве. Город был пустынен, и даже центр практически никем не охранялся. Наша группа патрулировала нынешнюю Тверскую улицу. И вдруг без объявления воздушной тревоги около известного москвичам магазина «Диета», куда выстроилась огромная очередь, упала немецкая бомба. Страшно вспоминать множество убитых, в основном женщин и детей».

«В недостроенном здании напротив редакции газеты «Известия» мы с Феликсом Курлатом оборудуем пулеметное гнездо, – вспоминал Александр Зевелев, будущий профессор, а тогда студент исторического факультета ИФЛИ. – В расчете я номер один, Феликс – номер два. Два дня живем на огневой точке».

Сделанное столичной молодежью, считавшейся изнеженной и не готовой к суровым испытаниям, заслуживает высочайшего уважения. Самопожертвование считалось нормой жизни. Поэтому немцы и не прошли.