Электронная библиотека » Леонид Пантелеев » » онлайн чтение - страница 9


  • Текст добавлен: 9 марта 2014, 16:10


Автор книги: Леонид Пантелеев


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +6

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Кауфман фон Офенбах

Шкида на досуге. – Барон в полупердончике. – Воспоминания бывшего кадета. – О Николае Втором и просвирке с маслом. – Кауфман. – Держиморда, любящий кошек.

В классе четвертого отделения слабо мерцают угольные лампочки… Но стенам прыгают серые бесформенные тени.

У раскаленной печки сидят Мамочка, Янкель и Цыган. Они вполголоса разговаривают и, по очереди затягиваясь папиросным окурком, пускают дым в узкое жерло топки.

Пламя топящейся печки бросает на их лица красный заревой отсвет.

Остальные шкидцы разбрелись по разным углам класса; обладающие хорошим зрением читают, другие бузят – возятся, третьи, прикрывшись досками парт, дуются в очко. Горбушка играет с Воробьем в шахматы, получает мат за матом и по неопытности не ведает, что Воробей его надувает.

Данилов и Ворона, усевшись на пол у классной доски, нашли игру, более для себя интересную – «ножички», – бросают по очереди перочинный нож.

– С ладошки! – кричит Ворона и подбрасывает нож.

Нож впивается в зашарпанную доску пола.

Потом бросает Данилов. У него – промах.

– С мизинчика! – снова кричит Ворона и опять вбивает нож.

Сделав несколько удачных бросков, он разницу прощелкивает Данилову по лбу крепкими, звонкими щелчками. Широкоплечий Данилов, нагнув голову, тупо смотрит в пол, при каждом щелчке вздрагивает и моргает.

В классе не шумно, но и не тихо, – голоса сливаются в неровный гул…

Заходит воспитатель… Он нюхает воздух, замечает дым и спрашивает:

– Кто курил?

Никто не отвечает.

– Класс будет записан, – объявляет халдей и выходит.

После его ухода игры прекращаются, все начинают скулить на тройку, сидящую у печки. Те в свою очередь огрызаются на играющих в очко.

Золотушный камчадал Соколов, по кличке Пьер, кончив чтение, подходит к играющим в шахматы и начинает приставать к Воробью.

– Уйди, – говорит Воробей.

– Никак нет-с, – отвечает Пьер.

– В зубы дам.

– Дай-с.

Но щуплый Воробей в зубы не дает, а углубляется в обдумывание хода.

Пьеру становится скучно, он садится за парту и, пристукивая доской, начинает петь:

 
Спи, дитя мое родное,
Бог твой сон хранит…
Твоя мама-машинистка
По ночам не спит.
Брат ее убит в Кронштадте,
Мальчик молодой…
 

В это время в классе появляется Викниксор. Все вскакивают. Картежники украдкой подбирают рассыпавшиеся по полу карты, а Янкель, не успевший спрятать папиросу, тушит ее носком сапога.

Вместе с Викниксором в класс вошел здоровенный детина, одетый в узкий, с золотыми пуговицами, мундирчик… Мундир у детины маленький, а сам детина большой, поэтому рукава едва доходят ему до локтя, а на животе отсутствует золотая пуговица и зияет прореха.

– Новый воспитанник, – говорит Викниксор. – Мстислав Офенбах… Мальчик развитой и сильный. Обижать не будете… Правда, мальчик?

– У-гу, – мычит Офенбах таким басом, что не верится, будто голос этот принадлежит ему, а не тридцатилетнему мужчине.

– Мальчик, – насмешливо шепчет кто-то, – ничего себе мальчик. Небось сильнее Цыгана…

Когда Викниксор уходит, все обступают новичка.

– За что пригнали? – любопытствует Япошка.

– Бузил… дома, – басит Офенбах. – Меня мильтоны вели, так бы не пошел.

Он улыбается. Улыбка у него детская, не подходящая к мужественному, грубому лицу… Сразу все почему-то решают, что Офенбах хотя и сильный, но не злой.

– Сколько тебе лет? – спрашивает Цыган, уже почуявший в новичке конкурента по силе.

– Четырнадцать, – отвечает Офенбах. – Сегодня как раз именинник… Это мне мамаша подарочек сделала, что пригнала сюда.

Он осматривает серые стены класса и грустно усмехается.

– Ничего, – говорит Японец. – Подарочек не так уж плох… Сживемся.

– Неужели тебе четырнадцать лет? – задумчиво говорит Янкель. – Четырнадцать лет, а вид гужбанский – прямо купец приволжский какой-то.

– И верно, – говорит Воробей. – Купец…

– Купец, – подхватывает Горбушка.

– Купец, – ухмыляется Офенбах, не ведая, что получает эту кличку навеки.

– А что это у тебя за полупердончик? – спрашивает Янкель, указывая на мундир.

– Это – кадетская форма, – отвечает Купец. – Я ведь до революции в кадетском учился. В Петергофском, потом в Орловском.

– Эге! – восклицает Янкель. – Значит, благородного происхождения?

– Да, – отвечает Купец, но без всякой гордости, – благородного… Отец мой офицер, барон остзейский… Фамилия-то моя полная – Вольф фон Офенбах.

– Барон?!. – ржет Янкель. – Здорово!..

– Да только жизнь-то моя не лучше вашей, – говорит Купец, – тоже с детства дома не живу.

– Ладно, – заявляет Япошка. – Пускай ты барон, нас не касается. У нас – равноправие.

Потом все усаживаются к печке.

Купец садится, как индейский вождь, посредине на ломаный табурет.

Он чувствует, что все смотрят на него, самодовольно улыбается и щурит и без того узкие глаза.

– Значит, ты тово… кадет? – спрашивает Янкель.

– Кадет, – отвечает Купец и, ухмыляясь, добавляет: – Бывший.

Несколько мгновений длится молчание. Потом Мамочка тонким, пискливым голосом спрашивает:

– У вас ведь все князья да бароны обучались… Да?

– Фактически, – басит Купец, – все дворянского звания. Не ниже.

– Ишь ты, – говорит Воробей. – Князей, значит, видел. За ручку, может быть, здоровался.

– И не только князей. Я и самого Николая видел.

– Николая? – восклицает Горбушка. – Царя!

– Очень даже просто. Он к нам в корпус приезжал, а потом я его часто видел, когда в дворцовой церкви в алтаре прислуживал. Эх, жисть тогда была – малина земляничная!..

Купец вздыхает:

– Просвирками питался!

– Просвирками?

– Да, просвирками, – говорит Купец. – Вкусные просвирки были в дворцовой церкви, замечательные просвирки. Напихаешь их, бывало, штук двадцать за пазуху, а после с товарищами жрешь. С маслом ели. Вкусно…

Он мечтательно проводит рукою по лбу и снова вздыхает:

– Только засыпался очень неприятно!

– Расскажи, – говорит Японец.

– Расскажи, расскажи! – подхватывают ребята.

И Купец начинает:

– Обыкновенно я, значит, в корпус таскал просвирки, – там их и шамали… А тут пожадничал, захватил маслица, думаю – в алтаре, где-нибудь в ризнице, позавтракаю. Ну вот… На амвоне служба идет, дьякон «Спаси, господи, люди…» запевает, а я перочинный ножичек вынул и просвирочки разрезаю. Нарезал штук пять, маслом намазал, склеил, хотел за пазуху класть, а тут, значит, батюшка, отец Веньямин, входит, чтоб ему пусто… Ну я, конечно, все просвирки на блюдо и глаза в потолок. А он меня на дворцовую кухню за кипятком для причастия посылает. Прихожу оттуда с кипятком – нет просвирок, унесли уже. Сдрейфил я здорово. Все сидел в ризнице и дрожал. А потом батя входит. В руках просвирка. Рука трясется, как студень. «Это что такое? – спрашивает. – А?» Ну, безусловно, меня в три шеи, и в корпусе, в карцере, двое суток пропрел. Оказывается, батя Николаю, самодержцу всероссийскому, стал подавать просвирку, а половинка отклеилась – и на пол… Конфузу, говорят, было… Потеха!

Ребята хохочут. В это время трещит звонок.

– Спать хряемте, – говорит Воробей.

– Что это? – удивляется Купец. – Так рано спать?

– Да, – отвечает Японец. – У нас законы суровые. Хотя не суровее, конечно, кадетских, а все-таки…

В спальне вспоминают, что Купец не получил от кастелянши постельное белье. Кастелянша работает до шести часов, и позже белье не получить.

– Пустяки, – говорит Японец. – Соберем с бору по сосенке… Выспится.

Коек пустых много, собирают белье: кто подушку, кто одеяло, кто простыню дает. Из подушек делают матрац, и постель у Купца получается не хуже, чем у других.

Купец укладывается, завертывается в серое мохнатое одеяло и басит:

– Спокойной ночи, робя!

Потом засыпает, храпит, как боров, и не слышит приглушенных разговоров ребят, которые тянутся за полночь…

Утром дежурный проходит по спальне, звонит в серебристый колокольчик. Воспитанники вскакивают, быстро одеваются и бегут в умывальню. Когда вся спальня уже на ногах, все постели убраны, одеяла сложены вчетверо и лежат на подушках, дежурный замечает, что новый воспитанник четвертого отделения спит.

Дежурный – первоклассник Козлов, маленький, гнусавый, – бежит к офенбаховской кровати и звонит над самым ухом Купца. Тот просыпается, вскакивает и недоумевающе смотрит в лицо дежурного.

– Ты чего, сволочь?

– Вставай, пора… Все уже встали, чай идут пить.

Купец скверно ругается, снова залезает под одеяло и поворачивается спиной к Козлову.

– Да вставай же! – тянет Козел.

Ему попадет, он получит запись в «Летопись», если не все воспитанники будут разбужены.

– Вставай, ты… – гнусит он.

Купец внезапно вскакивает, сбрасывает с себя одеяло и с размаху ударяет Козла по щеке. Козел взвизгивает, хватается за щеку и, выбегая из спальни, кричит:

– Накачу! Будешь драться, сволочь!

Но жаловаться Козел не идет – фискалов в Шкиде не любят.

Через минуту Козел возвращается в спальню с Японцем, призванным для воздействия на Купца.

– Эй, барон, вставай! – говорит Японец, дергая Купца за плечо.

Купец высовывает голову из-под одеяла.

– Пошли вы подальше, а не то…

Но он уже проснулся.

– Что будите-то? – хмуро басит он. – Который час?

– Восемь, начало девятого, – отвечает Японец.

– Черт, – тянет Купец, но уже добродушно. – Раненько же вас поднимают. У нас в корпусе и то полдевятого зимой будили.

– Ладно, – говорит Японец, – вставай.

– А я вот раз дядьку избил, – вспоминает Купец. – Кузьмичом звали. Уж зорю проиграли, а я сплю… Он меня будит. А я ему раз – в ухо…

Купец мечтательно улыбается и высовывает из-под одеяла ноги.

– Идем умываться, – говорит Японец, когда Купец, напялив мундирчик, застегивает сохранившиеся на нем золотые пуговицы.

В умывальне домываются лишь два человека. Костец стоит у окна и отмечает в тетрадке птичками вымывшихся.

– Как фамилия? – спрашивает он у Купца, потом добавляет: – Сними куртку.

Купец нехотя снимает мундир и нехотя, лениво ополаскивает лицо и шею.

Халдей осматривает вымывшегося для первого раза снисходительно и ставит в тетрадь птичку.

– Ну, ребята, – говорит после чая товарищам Японец. – Барон-то наш – вышибалистый… Держимордой будет, хотя и добродушен.

А добродушие Купца выясняется в тот же день.

Купец идет в гардеробную получать белье. Там он снимает с себя кадетский мундир и потрепанные брюки клеш и облачается в казенное – холщовые рубаху и штаны.

Кастелянша Лимкор (Лимонная корочка), или Амвон (Американская вонючка), – старая дева, любящая подчас от скуки побеседовать с воспитанниками, – расспрашивает Купца о его жизни.

– Животных любишь? – спрашивает она, сама страстно обожающая собак и кошек.

– Люблю, – отвечает Купец. – Я всех животных люблю – и собак, и кошек, и людей.

Амвон рассказывает об этом воспитателям, а те товарищам Купца.

За Купцом остается репутация сильного, вспыльчивого, но добродушного парня.

В Шкиде, а особенно в четвертом отделении, он получает диктаторские полномочия и пользуется большим влиянием в делах, решающихся силой. Однокашники зовут его шутливо-почтительно Купа, а воспитатели – «лодырем первой гильдии».

Учиться Купец не любит.

Пожар

Юбилейный банкет. – Уголек из буржуйки. – Живой покойник. – Руки вверх. – Драма с дверной ручкой. – Обгорелое детище. – Новое «Зеркало».

Десять часов вечера. Хрипло пробрякали часы. Звенит звонок.

Утомленная длинным, слепым зимним днем с бесконечными уроками и ноской дров, Шкида идет спать.

Затихает здание, погружаясь в дремоту.

Дежурная воспитательница – немка Эланлюм – очень довольна. Сегодня воспитанники не бузят. Сегодня они бесшумно укладываются в постели и сразу засыпают. Не слышно диких выкриков, никто не дерется подушками, все вдруг стали послушными, спокойными и тихими…

Такое настроение у воспитанников бывает редко, и Эланлюм чрезвычайно рада, что это случилось как раз в ее дежурство.

Ее помощник – воспитатель, полный, белокурый, женоподобный мужчина, по прозвищу Шершавый, – уже спит.

Шершавый – скверный воспитатель из породы «мягкотелых». Он благодушен, не быстр в движениях и близорук, – это позволяет шкидцам в его присутствии бузить до бесчувствия.

Сегодня Шершавый утомлен. Он не только воспитатель, но и фельдшер, лекпом, лекарский помощник. Сегодня был медицинский осмотр, и Шершавый очень устал, перещупав и перестукав полсотни воспитанников.

Шершавый спит, но Эланлюм не сердится на него. Ей кажется, что она и без помощника уложила всех спать.

Эланлюм смотрит на часы – четверть одиннадцатого. Она решает еще раз обойти здание, заходит в четвертый класс и застревает в дверях.

Весь класс сидит на партах. Вид у ребят заговорщицкий.

При входе немки все вскакивают и замирают, потом к ней подходит Еонин и с не свойственной ему робостью говорит:

– Элла Андреевна, сегодня мы справляем юбилей – выход двадцать пятого номера «Зеркала». Элла Андреевна, мы бы хотели отпраздновать это важное для нас событие устройством маленького банкета и поэтому всем классом просим вас разрешить нам остаться здесь до двенадцати часов. Мы обещаем вам вести себя тихо. Можно?

Глаза всего класса впились в воспитательницу.

Немка растрогана.

– Хорошо, сидите, но чтобы было тихо.

Она уходит. В классе начинаются приготовления. Выдвинут на середину круглый стол, уставленный скромными яствами, средства на которые собирались всем классом в течение двух недель. Мамочка ставит на стол чайник с кипятком и, расставив кружки, развязным голосом говорит:

– Прошу к столу.

Ребята чинно рассаживаются за столом. Янкель пробует сказать речь:

– Братишки, итак, вышел двадцать пятый номер нашего «Зеркала»…

Он хочет продолжать, но не находит слов. Да и без слов все ясно.

Он достает из парты комплект «Зеркала» и раскладывает его по партам. Двадцать пять номеров пестрой лентой раскинулись на черном крашеном дереве, двадцать пять номеров – двадцать пять недель усиленного труда, – это лучше всяких слов говорит об успехе редакции.

Класс с уважением смотрит на газету, класс разглядывает старые номера, как какую-нибудь музейную реликвию. Только Купец не интересуется «Зеркалом»; забравшись в угол, он расправляется с колбасой. Он тоже взволнован, но не газетой, а шамовкой.

Потом ребята вновь усаживаются за стол, пьют чай, хрустят галетами, едят бутерброды с маслом и колбасой.

В классе жарко.

Поставленная на время холодов чугунка топится с утра дровами, наворованными у дворника. От чая и от жары все размякли и, лениво развалившись, сидят, не зная, о чем говорить.

Третьеклассник Бобер, случайно затесавшийся на банкет, начинает тихо мурлыкать «Яблочко»:

 
Эх, яблочко на подоконничке,
В Петрограде появилися покойнички.
 

Но «Яблочко» – не очень подходящая к случаю песня. Ребятам хочется спеть что-нибудь более торжественное, величавое, и вот Янкель затягивает школьный гимн:

 
Мы из разных школ пришли,
Чтобы здесь учиться,
Братья, дружною семьей
Будем же труди-и-ться.
 

Ребята подхватывают:

 
Бросим прежнее житье,
Позабудем, что прошло.
Смело к но-о-вой жизни!
Смело к но-о-овой жизни!
 

Один Купец не поет. Он считает, что греться у буржуйки гораздо приятнее. Улыбаясь широкой улыбкой, он сидит около пузатой железной печки, помешивая кочергой догорающие угли и головешки.

– Мамочка, сходи посмотри, который час, – говорит Янкель.

Но в эту минуту дверь отворяется и входит Эланлюм.

– Пора спать, ребята. Уже половина первого.

Никто не возражает ей. Шкидцы вскакивают. Бесшумно расставляются по местам столы, табуретки и стулья, убираются остатки юбилейного ужина, складывается на железный поднос посуда. Янкель бережно и любовно укладывает в свою парту виновника торжества – комплект «Зеркала» – и вместе с другими на цыпочках идет к выходу.

В дверях его останавливает Эланлюм. Кивком головы она показывает на чугунку.

Янкель возвращается. Наспех поковыряв кочергой и видя, что головешек нет, он закрывает трубу.

Выходя из класса, он замечает, что на полу у самой стены прижался крохотный уголек, случайно выскочивший из чугунки. Надо бы подобрать или затоптать его, но возвращаться Янкелю лень.

«Авось ничего не случится. Погаснет скоро», – мысленно решает он и выходит из класса.

В спальне тихо. Все спят. Воздух уже достаточно нагрелся и погустел от дыхания, но почему-то теплая густота делает спальню уютней. Пахнет жильем.

Слабо мерцает угольная лампочка, свесившаяся с потолка, настолько слабо, что через запушенные инеем окна виден свет уличного фонаря, пробивающийся в комнату и освещающий ее.

В спальне тихо.

Изредка кто-нибудь из ребят, самый беспокойный, увидев что-то страшное во сне, слабо вскрикнет и заворочается испуганно на кровати. Потом вскинет голову, сядет, увидит, что он не в клетке с тиграми, не на уроке математики и не на краю пропасти, а в родной шкидской спальне, и вновь успокоится.

И в комнате опять тихо.


Янкель проснулся, перевернулся на другой бок, зевнул и огляделся. Было еще темно. Все спали, так же бледно светила лампочка, но фонарь за окном уже не горел.

«Часа три-четыре», – подумал Янкель и собирался уже опять уткнуться в подушку, как вдруг его внимание приковало маленькое сизое облачко вокруг лампочки.

«Что за черт, кто бы мог курить в спальне», – невольно мелькнуло в голове.

Но думать не хотелось, хотелось спать. Он опять укрылся с головой одеялом и притих.

Вдруг из соседней комнаты кто-то позвал воспитателя, тот повертелся на кровати и, кряхтя, поднялся.

– Кто меня зовет? – прохрипел Шершавый, болезненно морщась и хватаясь за голову.

Кричал Газенфус – самый длинный и тощий из всех шкидцев и в то же время самый трусливый.

– Дым идет откуда-то! Воспитатель, а даже не посмотрит – откуда, – надрывался он.

Теперь заинтересовался дымом и Янкель и тоже набросился на несчастного фельдшера:

– Что же вы, дядя Володя, в самом деле? Пойдите узнайте, откуда дым.

Но Шершавый расслабленно простонал в ответ:

– Черных, видишь, я болен. Пойди сам и узнай.

Янкель разозлился.

– Идите вы к черту! Что я вам – холуй бегать?

Он решительно повернулся на бок, собираясь в третий раз уснуть, как вдруг дверь с треском распахнулась – и в спальню ворвалось густое облако дыма. Когда оно слегка рассеялось, Янкель увидел Викниксора. Тот тяжело дышал и протирал глаза. Потом, оправившись, спокойным голосом громко сказал:

– Ребята, вставайте скорее.

Однако говорить было не нужно. Половина шкидцев уже проснулась и, почуяв неладное, торопливо одевалась. Викниксор, увидев полуодетого Янкеля, подозвал его и тихо сказал:

– Попробуй пройти к Семену Ивановичу, к кладовой. Дыму много. Возьми подушку.

Янкель молча кивнул и, схватив подушку, двинулся к двери.

– Ты куда? – окликнул его одевавшийся Бобер.

И, сразу поняв все, сказал:

– Я тоже пойду.

– Пойдем, – согласился Янкель.

Спальня уже гудела, как потревоженный улей. Будили спавших, одевались.

Подходя к двери, Янкель услышал за спиной голос недовольного Купца. Его тормошили, кричали на ухо о пожаре, а он сердито, истерично смеялся.

– Уйдите, задрыги! О-го-го! Не щекочите! Отстаньте!

Натягивая на ходу свой нарядный, принесенный «с воли» полушубок, Бобер нагнал Янкеля.

– Ну, пойдем.

– Пойдем.

Они переглянулись. Потом Янкель решительно дернул дверь и вышел, наклоняя голову и закрывая подушкой рот.

Сразу почувствовался противный запах гари. Дым обступил их плотной стеной.

Держась за руки, они на ощупь вышли в зал. Янкель открыл на минуту глаза и сквозь жуткий мрак увидел едва мерцающий глазок лампочки.

Обычно светлый зал теперь был темен, как черное покрывало.

Ребята миновали зал, свернули в коридор, по временам открывая глаза, чтобы ориентироваться по лампочкам. От дыма, пробивавшегося сквозь подушку, начало першить в горле, глаза слезились. Было страшно идти вперед, не зная, где горит.

– А вдруг мы идем на огонь?

Но вот за поворотом мелькнул яркий свет, дыму стало меньше. Эконом уже стоял у дверей, встревоженный запахом гари.

– Пожар, Семен Иванович! – разом выкрикнули Янкель и Бобер, с жадностью глотая свежий воздух. – Пожар!

Эконом засуетился.

– Так что же вы! Бегите скорей в пожарную команду. Погодите, я открою черную лестницу.

Звякнула цепочка. Ключ защелкал по замку, прыгая в дрожащих руках старика.

– Пойдем? – спросил Янкель, нерешительно поглядывая на Бобра.

– Конечно. Надо же!

Если не считать подушки, которую Янкель держал в руках, на нем была только нижняя рубашка, пара брюк и незашнурованные ботинки. Он минуту потоптался, поглядывая на одежду товарища. Облаченному в полушубок Бобру колебаться было нечего.

– Идти или не идти?

Янкель хотел было отказаться, но потом решил:

– Ладно. Пойдем.

Быстро сбежали по лестнице, татарин-дворник Мефтахудын открыл ворота, и ребята выскочили на Курляндскую.

– Поглядим, где горит! – задыхаясь, крикнул Янкель.

Вышли на середину улицы и, поглядев в окна, ахнули.

Четыре окна нижнего этажа школы, освещенные ярко-красным светом, бросали отсвет на снег.

Янкель завыл:

– Наш класс. Сгорело все! «Зеркало» сгорело!

И, ни слова больше не сказав, оба шкидца ринулись во мрак.

Несмотря на мороз и на более чем легкий костюм, Янкель почти не чувствовал холода. Только уши пощипывало.

Вокруг царила тишина, на улицах не видно было ни души – было время самой глубокой ночи.

Бежали долго по прямому, как стрела, Старо-Петергофскому проспекту. Проскочили мимо ярко освещенной фабрики. Потом устали, запыхались и перешли на быстрый шаг.

Обоих мучил вопрос: что-то делается там, в Шкиде?

Вдруг Янкель, не убавляя хода, шепнул Бобру:

– Ой, гляди! Кто-то крадется.

Оба взглянули на развалины дома и увидели серую тень, спешившую перерезать им дорогу. Бобер побледнел.

– Живые покойники! Полушубок снимут.

– Идем скорее, – оборвал Янкель. Ему-то бояться было нечего. Пожалуй, он ничем не рисковал, так как вряд ли какой бандит решится снять последнюю рубаху, и притом нижнюю, грязную и старую.

Стиснув зубы и скосив глаза, шкидцы прибавили шагу, с намерением проскочить мимо зловещей тени, но маневр не удался.

Из-за груды кирпичей с револьвером в руках появился человек в серой шинели.

– Стой! Руки вверх!

Ребята остановились и послушно подняли руки. Солдат, не опуская револьвера, спросил, подозрительно оглядывая шкидцев:

– Куда идете?

У Бобра прошло чувство страха, и он, почуяв, что это не налетчик, бодро сказал;

– В пожарную часть.

– Откуда?

– Из интерната. Пожар у нас.

Серая шинель минуту нерешительно потопталась, потом, спрятав револьвер и уже смягчаясь, пробурчала:

– Пойдемте. Я вас провожу.

По дороге разговорились – человек с револьвером оказался агентом.

– А я вас, чертенята, за налетчиков принял, – засмеялся он.

– А мы – вас, – осмелев, признался агенту Янкель.

– Меня?!

– Да. Мы думали, что вы – живой покойник.

– Ну, этих субчиков в Питере уже не осталось. Всех давно выловили, – сказал чекист. Тут он обратил внимание на жалкий костюм Янкеля, скинул шинель и сказал:

– На, накинь, а то простудишься.

Пришли в часть. Едва успели подняться на второй этаж и сообщить о пожаре, как ребят уже позвали вниз.

Там уже мелькали ярко-рыжие факелы, блестели медные пожарные каски, хрипели гривастые лошади.

Пожарные посадили ребят на возок, и вся часть рванулась вперед, разрывая сгустившуюся ночную тишину звоном, перепевом сигнального рожка, хрястом подков и лошадиным ржанием.

Когда подъехали к школе, там уже стояла довольно большая толпа зевак.

Почти одновременно приехала еще одна пожарная часть. Янкель и Бобер по черной лестнице потопали было наверх, но эконом выгнал их, несмотря на самые горячие протесты.

В это время в спальне разыгрывалась трагедия.

Много времени прошло, пока удалось разбудить спящих, а когда все наконец проснулись, в комнате уже стоял густой дым. Он пробивался из всех щелей, быстро заполняя помещение.

Началась паника. Кто-то из малышей заплакал. Треснуло где-то выдавленное стекло.

Ребята вдруг все сразу забегали, громко закричали, заметались. В этот момент распахнулась дверь и в спальню ворвалась Эланлюм.

– Дети! Берите подушки. Все ко мне!

Как стадо баранов к пастуху, прихлынули к немке воспитанники, ожидая от нее чуда, и даже Купа, нерешительно почесав затылок и спокойно докурив папироску, приблизился к ней.

Эланлюм повысила голос, стараясь перекричать гудевшую массу.

– Закройте рты подушками. Все идите за мной. Чтобы не растеряться, держитесь друг за друга.

Пожар разрастался. Это было видно по дыму, густому-густому и черному. Эланлюм раскрыла двери настежь и смело вышла навстречу черной завесе.

За ней двинулись остальные.

Идти было недалеко. Нужно было лишь свернуть направо, сделать три шага по площадке лестницы и открыть дверь в квартиру немки, где имелся выход на другую лестницу.

Уже вся школа толпилась на лестничной площадке, нетерпеливо дожидаясь, когда откроют заветную дверь, но передние что-то замешкались.

Искали ручку – медную дверную ручку – и не находили. Десятки рук шарили по стенам, хватаясь за карнизы, мешая друг другу, – ручки не было.

Искали на ощупь. Открытые глаза все равно мало помогли бы – дым, черный как сажа, слепил глаза, вызывая слезы.

Послышались сдавленные выкрики:

– Скорей!

– Задыхаемся!

Кто-то не выдержал, закашлялся и, глотнув дым, издал протяжный вопль. Стало страшно.

Купец, мрачно стоявший у стенки, наконец не выдержал и, растолкав сгрудившихся на лестнице товарищей, медленно провел рукой по стене, нащупав планку, опять провел и наткнулся на ручку.

Брызнул яркий свет из открытой двери, и обессилевшие, задыхающиеся шпингалеты, шатаясь, ввалились в коридор. Эланлюм пересчитала воспитанников. Все были на месте.

Она облегченно вздохнула, но тут же опять побледнела.

– Ребята! А где воспитатель?

Мертвым молчанием ответили ей шкидцы.

– Где воспитатель? – снова, и уже с тревогой, переспросила немка.

Тогда Купец, добродушно улыбнувшись, сказал:

– А он там в спальне еще лежит, чудак. Охает, а не встает. Потеха!

Эланлюм взвизгнула и, схватившись за голову, кинулась в дымный коридор по направлению к спальне. Минут через пять раздался громкий стук в дверь.

Когда шкидцы поспешили открыть ее, им представилось невиданное зрелище.

Немка волокла за руку Шершавого, а тот бессильно полз по полу в кальсонах и нижней рубахе. Язык у него вылез наружу, в глазах светилось безумие – он задыхался.

Общими усилиями обоих втащили в коридор. Шершавый безжизненно упал на пол, а Эланлюм, тяжело дыша, прислонилась к стене.

Через минуту она уже оправилась, и снова голос ее загремел под сводами коридора:

– Все на лестницу! На улицу не выходите. Все идите в дворницкую к Мефтахудыну.

Ребята высыпали во двор, но к дворнику никто не пошел. Забыв о запрете, все выскочили на улицу.

Дрожа от холода, шкидцы уставились на горящие окна, страх прошел, было даже весело.

А у забора стояли Япончик и Янкель и чуть не плакали, глядя на окна.

Вот зазвенело стекло, и пламя столбом вырвалось наружу, согревая мерзлую штукатурку стены.

За углом запыхтела паровая машина, начавшая качать воду, надулись растянутые по снегу рукава.

Мимо пробежали топорники, слева от них поднимали лестницу, и проворный пожарный, поблескивая каской, уже карабкался по ступенькам вверх. Жалобно звякнули последние стекла в горящем этаже; фыркая и шипя, из шлангов рванулась мощная струя воды.

– Наш класс горит. Сволочи! – выругался Цыган, подходя к Японцу и Янкелю.

Но те словно не слышали и, стуча зубами от холода и возбуждения, твердили одно слово:

– «Зеркало»!

– «Зеркало»!

А Янкель иногда сокрушенно добавлял:

– Моя бумага! Мои краски!

– Марш в дворницкую! – вдруг загремел голос Викниксора над их головами.

В последний раз с грустью взглянув на горящий класс, ребята юркнули под ворота.

Там уже толпились полуодетые, дрожащие от холода шкидцы.

Дворницкая была маленькая, и ребята расселись кто на подоконниках, кто прямо на полу. С улицы доносился шум работы, и шкидцам не сиделось на месте, но у дверей стоял Мефтахудын, которому строго-настрого запретили выпускать учеников за ворота.

Мефтахудын – татарин, добродушный инвалид, беспалый, – приехал из Самары, бежал от голода и нашел приют в Шкиде. До сих пор ребята его любили, но сегодня возненавидели.

– Пусти, Мефтахудын, поглядеть, – горячился Воробей.

Ласково отпихивая парня, дворник говорил, растягивая слова:

– Сиди, поджигала! Чиво глядеть? Нечиво глядеть. Сиди на месте.

То и дело то Эланлюм, то Викниксор втискивали в двери новых и новых воспитанников, пойманных на улице, и снова уходили на поиски.

Ребята сидели сгрудившись, угнетенные и придавленные. Сидели долго-долго. Уже забрезжил в окнах бледный рассвет, а шкидцы сидели и раздумывали. Каждый по-своему строил догадки о причинах пожара:

– Жарко чугунку натопили в четвертом отделении, вот пол и загорелся.

– Электрическую проводку слишком давно не меняли.

– Курил кто-нибудь. Чинарик оставил…

Но настоящую причину знал один Янкель: маленький красный уголек все время то потухал, то вспыхивал перед глазами.

Наступило утро.

Уехали пожарные, оставив грязные лужи и кучи обгорелых досок на снегу.

Печально глядели шесть оконных впадин, копотью, дымом и гарью ударяя в нос утренним прохожим.

Сгорели два класса, и выгорел пол в спальне.

Утром старшие ходили по пепелищу, с грустью поглядывая на обгорелые бревна, на почерневшие рамы и закоптелые стены. Разыскивали свои пожитки, стараясь откопать хоть что-нибудь. Бродили вместе с другими и Янкель с Японцем, искали «Зеркало», но, как ни искали, даже следов обнаружить не могли.

Они уже собирались уходить, как вдруг Янкель нагнулся над кучей всякого горелого хлама, сунул в эту кучу руку и извлек на свет что-то бесформенное, мокрое и лохматое.

Замелькали исписанные печатными буквами знакомые листы.

– Ура! Цело!

С величайшими предосторожностями, чуть ли не всем классом откапывали любимое детище и наконец извлекли его, но в каком виде предстало перед ними это детище! Обгорели края, пожелтела бумага. Полному уничтожению «Зеркала» помешала вода и, по-видимому, обвалившаяся штукатурка, придавившая шкидскую газету, и заживо похоронившая ее в развалинах.

Редакция ликовала.

Потом Викниксор устроил собрание, опрашивал воспитанников, интересовался их мнением, и все сошлись на одном:

– Виновата буржуйка.

Тотчас же торжественным актом буржуйки были уничтожены по всей школе.

Дня через два третий и четвертый классы возобновили занятия, перебравшись во вновь оборудованные классы наверху. Классы были не хуже прежних, но холодно и неприветливо встретили воспитанников новые стены. И не скоро привыкли к ним ребята.

Янкель и Японец как-то сразу вдруг утратили любовь к старому «Зеркалу» и смотрели на него, как на калеку, с отвращением.

Долго не могли собраться с духом и выпустить двадцать шестой номер газеты, а потом вдруг, посовещавшись, решили:

«Поставим крест на старом „Зеркале”».

Недели через две вышел первый номер роскошного многокрасочного журнала «Зеркало», который ничем не был похож на своего хоть и почтенного, но бесцветного родителя.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 4.8 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации