Текст книги "Страна за горизонтом"

Знаменитая фордовская «полуторка»

Посетители Гринфилд-виллидж могут войти в здание велосипедной мастерской из Огайо, где братья Райт в 1903 году собирали первый в мире самолет, и увидеть обстановку в доме лексикографа Ноя Уэбстера, автора самых популярных словарей (в Штатах он известнее, чем В. Даль в России). Здесь же офис великого биолога-селекционера Лютера Бербанка («американского Мичурина») и старый гараж, в котором механик Генри Форд колдовал над своим первым четырехтактным двигателем.

На страницах «Одноэтажной Америки» совсем нет описания большого Детройта, города контрастов во все времена, или даже мимолетных видов штата Мичиган из окна машины. Ильф и Петров совершают паломничество. Такого рода путешествие не предполагает поверхностных туристических впечатлений. Взоры обращены к чуду, и озарение не заставляет себя ждать: «По застекленной галерее, соединяющей два корпуса, в желтоватом свете дня медленно плыли подвешенные к конвейерным цепям автомобильные детали. Это медленное, упорное, неотвратимое движение можно было увидеть всюду… Это был не завод. Это была река, уверенная, чуточку медлительная, которая убыстряет свое течение, приближаясь к устью. Она текла и днем, и ночью, и в непогоду, и в солнечный день. Миллионы частиц бережно несла она в одну точку, и здесь происходило чудо – вылупливался автомобиль».

О провинциальной гордости

«Машина несется по дороге, мелькают городки. Какие пышные названия! Сиракузы, Помпеи, Батавия, Варшава, Каледония, Ватерлоо, Женева, Москва, чудная маленькая Москва, где в аптеке подают завтрак номер два: горячие блины, облитые кленовым соком; где к обеду полагаются сладкие соленые огурцы; где в кино показывают картину из жизни бандитов, – чисто американская Москва».

В одном пассаже «Одноэтажной Америки» объединены два серьезных упрека – вульгарные топонимические заимствования и невкусная еда. Вторая из проблем заключалась в следующем: путешественники для экономии времени перекусывали в придорожных закусочных или аптеках (drugstores).

Ильф и Петров раскрыли секрет странного симбиоза фармакологии с кулинарией: «Оттого что лекарства стали изготовляться на фабриках, больному легче не стало, – лекарства не подешевели. Но провизоры потеряли свой заработок. Его перехватили аптечные фабриканты. Для увеличения своих доходов околпаченные провизоры стали продавать мороженое, прохладительные воды, мелкую галантерею, игрушки, папиросы, кухонную посуду, – словом, пустились во все тяжкие. И теперешняя американская аптека представляет собой большой бар с высокой стойкой и вертящимися рояльными табуретками перед ней. За стойкой суетятся рыжие парни в сдвинутых набок белых пилотках или кокетливые, завитые на несколько лет вперед девицы, похожие на очередную, только что вошедшую в моду кинозвезду… Девушки сбивают сливки, пускают из никелированных кранов шумные струи сельтерской воды, жарят кур и со звоном кидают в стаканы кусочки льда».

Провинциальная аптека

В аптеке все-таки есть рецептурный отдел с дипломированным фармацевтом, хотя люди чаще заходят сюда, чтобы запастись кока-колой, кошачьим кормом, дровами для камина и даже книжной или журнальной продукцией… «Мы рассмотрели полку с книгами. Все это были романы: «Быть грешником – дело мужчины», «Пламя догоревшей любви», «Первая ночь», «Флирт женатых». – Нет, нет, сэры, – сказал мистер Адамс, – вы не должны сердиться. Вы находитесь в маленьком американском городке».

Когда-то юная Анна Ахматова завезла из Парижа в петербургскую богемную среду насмешливое прозвище «фармацевты», которым поэты и художники обозначали добропорядочных филистеров-буржуа, желавших приобщиться к таинствам нового искусства. Дочь петербургского провизора Алиса Розенбаум в те годы училась в одной гимназии с сестрой В. Набокова, а после эмиграции, сменив имя и литературный язык, стала одним из гуру интеллектуальной Америки.

Популярные сети аптеко-магазинов CVS или Walgreens продолжают удивлять широким выбором. Борис Пильняк писал: «В аптеках в Америке, как известно… можно лечиться, закусывая, и питаться, излечиваясь». Недорогие бумажные издания в мягких обложках (“pulp ёction”) в них также имеются. Более того, именно такая книга стала общедоступной в провинциальной Америке, где не было модных читательских клубов и сетевых книжных магазинов. В 1935 году общий тираж печатных произведений в Штатах достиг 150 миллионов, на которые приходилось менее трех тысяч книжных магазинов (сигарных лавок было более 18 тысяч). Ассортимент провинциального аптечного заведения с книгами зачастую вызывал улыбку, но на этих же полках в самой американской глубинке стояли нашедшие российского читателя Рэй Брэдбери, Флэннери О’Коннор, Стивен Кинг…

В Соединенных Штатах насчитывается две дюжины городов по имени Москва и почти столько же Петербургов – в штатах Мичиган и Огайо, Вирджиния и Небраска, Индиана и Пенсильвания. Многие из них заслуживают упоминания лишь в качестве курьезов американской топонимики. Есть даже крошечный рыбацкий Петербург на далекой, но не чуждой русскому сердцу Аляске.

В американской географии наблюдается инверсия: Москвой названы совсем небольшие населенные пункты, тогда как Петербурги занимают далеко не последнее место в анналах республики. Самая большая в Соединенных Штатах Москва (Moscow) – окружной центр с тридцатью тысячами жителей и место расположения университета штата Айдахо. Претензии на столичность отсутствуют в других «городах-тезках»: москвичи из Канзаса и Мэйна ведут неторопливый, полу-сельский образ жизни и очень ценят тихие подмосковные вечера.

Старейший из американских Петербургов находится в штате Вирджиния и возник он за тридцать лет до рождения царя Петра Первого. Petersburg был заложен как крепость на болотистых берегах реки Аппоматокс. Отсель поселенцы грозили индейцам и, впоследствии, сынам Альбиона. При строительстве Петербурга, как известно, широко использовался подневольный труд, и многие из его первых строителей не вынесли тяжелого, то есть жаркого местного климата. Мы не случайно упомянули императора Петра I: истово насаждаемый им в России табак – «трава никоциана» – был представлен лучшими сортами с плантаций Вирджинии.

Эдвард Хоппер «Полуночники» (фрагмент), 1942

Одна из американских энциклопедий утверждает: «Исключительную историческую роль Петербург сыграл в годы Революции и, затем, Гражданской войны». Истинный петербуржец – по обе стороны океана – не сможет не согласиться с таким заявлением. Только в истории США эти два важнейших события разделяют восемьдесят лет. А во время войны 1812 года американский Петербург получил прозвище «Кокардовый город» из-за залихватских, украшенных перьями шляп, которые носили его защитники. Несмотря на всю лихость и гусарство, «гроза двенадцатого года» не обошла обе страны: Наполеон спалил Москву и Кремль, британцы же захватили и сожгли американскую столицу с Белым домом и Капитолием.

В 1833 году в Петербурге была открыта первая железная дорога, связавшая между собой два американских штата. Покорение времени и пространства поражало воображение: путешествие из Петербурга в Северную Каролину длилось всего двенадцать часов. Наблюдательный путешественник Платон Чихачев, один из учредителей Русского географического общества, писал в 1839 году в журнале «Отечественные записки», что американские железные дороги, «рассматриваемые как орудие просвещения, имеют также свою поэтическую сторону», в них есть своя романтика: «…они могут так же сильно возбуждать страсти и какую-то всеобщую восторженность, как и какой-нибудь ритурнель из любимой оперы Беллини или грациозный пируэт Тальони».

Другой американский Петербург расположен на севере страны, в центральной части штата Иллинойс. Так и хочется написать: «Среди бескрайних, необжитых земель, под северным небом, в первой трети XIX века был основан город». Этот Петербург находится в центре огромного сельскохозяйственного региона в окружении необъятных кукурузных полей. Ближайший к нему городок носит название Афины. От Петербурга до Афин просто рукой подать: меньше часа езды.

Впрочем, и в такой глухой провинции кипели свои нешуточные страсти. Среди первых петербуржцев был молодой Авраам Линкольн, работавший в 1830-х годах землемером и почтмейстером. Историки утверждают, что здесь будущий президент США повстречал свою первую любовь Анну Ратледж. Та повесть была печальной: юная Анна была обручена с другим, а когда неудачная помолвка распалась, Анна, к великому горю Линкольна, скончалась от чахотки в возрасте 23 лет. История, достойная пера лучших представителей петербургской романтической прозы.

Писательский «форд» на заправке. Фото И. Ильфа

Американская литература подарила миру вымышленный город Санкт-Петербург, который, тем не менее, известен каждому. В этом городе жили любимые литературные герои Марка Твена – сорванцы Том Сойер и Гекльберри Финн. Под именем Санкт-Петербурга писатель вывел Ганнибал (Hannibal), штат Миссури, город своего детства.

«Одноэтажный» травелог Ильфа и Петрова полон иронии: «Есть несколько Парижей, Лондонов. Есть Шанхай, Харбин и целый десяток Петербургов… Есть Одессы. Не беда, если возле Одессы нет не только Черного моря, но и вообще никакого моря. Помещается она в штате Техас. Какого это одессита забросило так далеко? Нашел ли он там свое счастье, – этого, конечно, уж никто не знает».

Название южному городу дали немцы-колонисты из Украины, железнодорожные рабочие, которые помогали осваивать Техас – отсюда ностальгическое сравнение широчайших равнин-прерий с причерноморскими степями.

Обнаруженная здесь нефть вдохнула жизнь в маленькую Одессу, население которой быстро перевалило за сто тысяч жителей. Символ американской Одессы – кролик. С 1932 года здесь проходило родео, на котором бравые ковбои заарканивали… местных диких кроликов. Никто не спорит, что одесситам всегда было присуще особое чувство юмора. Необычное родео перестали проводить в 1977 году, когда возмутились защитники животных. Памятник, установленный здесь, – не просто длинноухий образ-китч, но самая большая статуя кролика в мире.

У Владимира Набокова в «Лолите» есть множество аллюзий на произведения Ильфа и Петрова, что заслуживает отдельного исследования. Есть и «черноморская» каламбурная запись, оставленная для Гумберта беглецом Куильти в мотельной гостевой книге: «П. О. Темкин, Одесса, Техас».

О небольших населенных пунктах американцы говорят: «one stoplight town» («городок с одним светофором»). В русской прозе встречалось похожее: «селение с полустанком». Ильф и Петров продолжают тему: «Через город проходит главная улица. – Называется она обязательно либо Мейн-стрит (что так и означает Главная улица), либо Стейт-стрит (улица штата), либо Бродвей. Каждый маленький город хочет быть похожим на Нью-Йорк. Есть Нью-Йорки на две тысячи человек, есть на тысячу восемьсот. Один Нью-Йоркчик нам попался даже на девятьсот жителей. И это был настоящий город. Жители его ходили по своему Бродвею, задрав носы к небу. Еще неизвестно, чей Бродвей они считали главным, свой или нью-йоркский».

Местный, почвеннический патриотизм янки во все времена вызывал некоторую насмешливую оторопь у русских литераторов. Ф. М. Достоевский в «Бесах» упоминал об одном американце, завещавшем свою кожу на барабан, «с тем чтобы денно и нощно выбивать на нем американский национальный гимн». У Бориса Пильняка есть хлесткий пассаж: «И – патриоты! – в восторге от самих себя, в восторге от своей страны (пусть у половины американцев даже отцы не родились в Америке)! – Америка – вершина человечества и цивилизации, венец творения! – и американцы – никак не космополиты: – что такое Европа или Азия?! – Афины, это где – в Мексике? – Москва, – ах, да, это, кажется, в штате Кентукки! – Одиссей, Вольтер, – это бондарь со Второй улицы? – но вообще это не важно, Америка никем, ничем и нигде не превзойдена и не может быть превзойдена! – впрочем, если европейцы там что-то придумывают, так это только для Америки! – все остальное – пустяки! – наш национальный флаг – даже на кладбищах!»

Самый крупный из «городов-побратимов» находится на западном побережье штата Флорида – вот здесь душа выходца с берегов Невы может возрадоваться. Южный Санкт-Петербург был назван не в память каких-то малоизвестных англосаксов, а в честь столицы Российской империи. Основателем города считается русский предприниматель Петр Дементьев, проложивший сюда в 1888 году железную дорогу и построивший среди флоридских болот деревянное здание вокзала в русском стиле.

Петр Алексеевич Дементьев, из дворян Тверской губернии, дослужился в императорской гвардии до чина капитана. Эмигрировав в США, он сменил имя на более произносимое Питер Деменс и занялся, с переменным успехом, предпринимательством. К несчастью, строительство железной дороги и закладка Санкт-Петербурга полностью разорили его. Ныне здесь, у берега моря, разбит парк его имени, где находится гранитный постамент в память основателя города.

В 1914 году «град Петра» стал свидетелем грандиозного по тем временам события. Здесь открылась первая в мировой истории коммерческая авиалиния. Петербургские аэропланы совершали полеты над заливом – не Финским, но Мексиканским. Пассажирский билет стоил немалые деньги: пять долларов.

Субтропический Санкт-Петербург быстро стал центром туризма, ибо «солнечный город» со всех сторон окружен водой и великолепными пляжами. Средняя зимняя температура флоридского Сент-Пита, как зовут его жители, равна средней летней температуре русской «Северной Венеции». Коренные петербуржцы так уверены в своей хорошей погоде и гордятся ею, что одна из местных газет имела давнюю традицию не выходить в те дни, когда нет солнца. В городе романтических закатов и девушек в смелых купальниках есть колледжи и театр, Музей изящных искусств и Музей истории Санкт-Петербурга. В качестве «вишенки на торте» туристов привлекает огромное стеклянное яйцо у лукоморья – музей Сальвадора Дали с доброй сотней его работ.

Полному тезке первого русского императора не довелось увидеть расцвет своего детища. Петр Алексеевич продал железнодорожные акции и переселился в Калифорнию, где содержал прачечную. В 1893–1914 годах Дементьев активно сотрудничал с петербургским (русским) журналом «Вестник Европы». Его очерки и статьи выходили под псевдонимом П. А. Тверской. Интересно, что читателями Тверского были такие разные персонажи, как император Николай II и Владимир Ульянов–Ленин. Имя Питера Деменса сегодня мало что говорит как русским, так и американцам. Полузабытая и полулегендарная личность, он тем не менее обозначил русское присутствие на пестрой карте страны за океаном.

О коровах и людях

«Ночной Чикаго, к которому мы подъехали по широчайшей набережной, отделяющей город от озера Мичиган, показался ошеломительно прекрасным. Справа была чернота, насыщенная мерным морским шумом разбивающихся о берег волн. По набережной, почти касаясь друг друга, в несколько рядов с громадной скоростью катились автомобили, заливая асфальт бриллиантовым светом фар. Слева – на несколько миль выкроились небоскребы. Их светящиеся окна были обращены к озеру. Огни верхних этажей небоскребов смешивались со звездами».

Жители Чикаго произносят название родного места как «Щщикаго», и в этом слышится особый шик. Главный город штата Иллинойс вытянулся длинной полосой вдоль берега необозримого, как море, второго по объему из пяти Великих озер. Собственно, этим и описывается архитектоника города: многокилометровые ленты бетонных и железных дорог, створы улиц, вечный непокой «города ветров». Ильф и Петров в комической сценке с неправильной парковкой их автомобиля и грозным чикагским полицейским подметили витающий здесь дух соперничества с Нью-Йорком, немаловажный для самоутверждения «столицы Среднего Запада».

Облик американских больших городов всегда поражал иностранцев. Анри Озер, профессор истории Сорбонны, посетивший США в начале 1920-х, писал: «Завод в Чикаго или скамейка в его метро в полдень – это настоящий этнографический музей».

«В парикмахерской на Мичиган-авеню, где мы стриглись, один мастер был серб, другой – испанец, третий – словак, а четвертый – еврей, родившийся в Иерусалиме. Обедали мы в польском ресторане, где подавала немка. Человек, у которого мы на улице спросили дорогу, не знал английского языка. Это был грек, недавно прибывший сюда, прямо к черту в пекло, с Пелопоннесского полуострова. У него были скорбные черные глаза философа в изгнании. В кинематографе мы внезапно услышали в темноте громко произнесенную фразу: “Маня, я же тебе говорил, что на этот пикчер не надо было ходить”.

– Вот, вот, мистеры, – говорил Адамс, – вы находитесь в самой настоящей Америке».

Грант Вуд «Американская готика», 1930

Шервуд Андерсон, которого нередко называют среди лучших литераторов двадцатого века, сказал: «Любой американец, много поездивший по родной стране, в конце концов оказывается в городе, который становится его домом. Можно родиться в городке или на ферме, но от большого города-дома не уйти никому. Для меня таким домом стал Чикаго».

Помимо Шервуда Андерсона немалое значение сыграл Чикаго в творчестве Теодора Драйзера, Эдгара Ли Мастерса, Карла Сэндберга. Последний посвятил своему городу немало выразительных строк:

 
Свинобой для всего мира,
Машиностроитель, хлебный маклер,
Хозяин всех перевозок,
Буйный, хриплый, горластый,
Широкоплечий город.
 

В Нью-Йорке долгое время высокомерно называли Чикаго «Западной деревушкой». Ко времени приезда сюда Ильфа и Петрова он стал вторым по числу жителей городом Америки и четвертым в мире. За пределами США Чикаго обгоняли только Лондон и Париж. Казалось, амбициозная «столица прерий» воплотила свои самые дерзновенные планы. Оставалось ли еще место для мечты на ветреных берегах Мичигана?

Небоскребы как здания и как философию придумали не на Гудзоне, а в городе у озера. Следующие сто лет прошли в борьбе за первенство, за самый лучший кусок неба. Ильф и Петров писали, что американские высотки «вызывают чувство гордости за людей науки и труда, построивших эти великолепные здания». Ретроспективно Чикагская архитектурная школа выиграла первенство, задав направление эстетических и функциональных поисков ХХ века.

Два события определили судьбу города: великий пожар 1871 года и основание Чикагского университета двадцать лет спустя. Как водится, в пожаре винили чью-то корову, опрокинувшую неосторожно оставленный в хлеву фонарь. Трехдневная огненная стихия практически полностью уничтожила центральную часть города, что позволило в дальнейшем перестроить и архитектурно преобразить столицу Среднего Запада.

Газеты писали, что размеры стихийного бедствия на Мичигане превзошли пожар Москвы во время войны 1812 года. Буквально несколько построек уцелело в огне. Самое известное из них – водонапорная башня, ставшая неофициальным мемориалом пожару. При любых других обстоятельствах это техническое сооружение, облеченное в угловатые формы неоготики, не представляло бы исторического интереса. После чикагской катастрофы водокачка оказалась старейшим зданием в центре города. По легенде, смотритель башни не покинул своего поста среди огненного хаоса и продолжал подавать пожарникам воду, а затем, чтобы избежать мучительной смерти, поднялся на верхний уровень и повесился. Местные жители считают, что призрак висельника иногда появляется в окне водокачки. Подобные истории никогда не смущали деятельных чикагцев, построивших вокруг башни новую, фешенебельную Мичиган-авеню, лучшую из улиц города.

После пожара 1871 года английская королева Виктория и видные политики Великобритании выступили с предложением пожертвовать книги в библиотеку Чикаго, но оказалось, что никаких публичных библиотек в городе не имелось. Поэтому первое литературное собрание разместили в уцелевшей водонапорной башне: книги хранились в резервуаре, а читальный зал был в ее кирпичном основании.

Первые сооружения «нового города» все еще копировали старосветские образцы. Мост через Чикаго-ривер смахивает на парижский мост Александра III. Самый крупный городской синематограф («Чикагский театр») фасадом повторяет Триумфальную арку французской столицы, а вестибюлем – версальскую часовню. Но в это же время зодчий Луис Салливен сформулировал основные принципы современной архитектуры («Форма следует за функцией»), а его ученик, Фрэнк Ллойд Райт, начал свои первые эксперименты с «органической архитектурой» в пригороде Чикаго Оук-Парке.

Новая эстетика урбанизма родилась, когда электричество стало вытеснять пар и появился лифт, внедрился стальной каркас, позволивший зданию расти в высоту, а люди познакомились с такими достижениями цивилизации, как сантехника, центральное отопление и вентиляция. Из этих прозаических, но необходимых вещей пассионарный дух пионеров Запада создал новаторские, мощные и запоминающиеся образы: из Чикаго в мировую архитектуру вошел силуэт делового высотного билдинга. И даже самое известное в «столице мира» здание на рубеже веков – «Флэтайрон» (Дом-утюг) на углу Бродвея и Пятой авеню – рождено людьми со Среднего Запада.

Америка настойчиво искала новый язык современного градостроительства. Несомненные успехи архитектуры двадцатого столетия остались за рамками русского травелога. Путешественники не увидели творений американского гения Фрэнка Ллойда Райта, хотя были совсем рядом: в Чикаго, Пенсильвании, Калифорнии, где находятся его главные работы. Создатель «органической архитектуры», он воплощал мечты о гармонии между строительными формами и окружающим миром. В 1935 году модель «Города широкого простора» Ф. Л. Райта выставлялась на Industrial Arts Exhibition (выставке промышленного дизайна) в Рокфеллеровском центре в Нью-Йорке. И в том же году началось строительство одной из архитектурных жемчужин Райта – «Дома над водопадом».

Америка предстала советским посланцам иной реальностью, другим миром, перевертышем за океаном. Фантастичен Нью-Йорк с его рекламным «дрессированным электричеством», невероятны гладкие дороги и технические новинки, и не менее фантастична американская природа с ее «неземными» пейзажами. При этом существует типологическое сходство СССР и США, стран-континентов, стран-утопий. Сравнения разбросаны по всей книге, иногда фельетонного характера, но зачастую иносказательные.

«Америка не знает, что будет с ней завтра – утверждали авторы “Одноэтажной”. – Мы знаем и можем с известной точностью рассказать, что будет с нами через пятьдесят лет». Как мы знаем задним числом, утопия не состоялась ни в одной стране.

Страна мечты Фрэнка Ллойда Райта называлась не Утопия, а Усония – от USONA, Соединенных Северо-Американских Штатов, как в ту пору европейцы называли США. «Города-сады» Райта должны были быть доступны каждому, и зодчий разрабатывал проекты недорогих усонийских домов для обыкновенных граждан. Некоторые из них сохранились до наших дней.

У Достоевского Митя Карамазов назвал американцев «машинистами необъятными». Маяковский писал о Чикаго как о городе, который стоит на одном винте, «весь электро-динамо-механический». Вместе с великим городом, начинавшим как столица скотобоен, американские «города-выскочки» не просто прокладывали мили асфальтовых дорог и расчерчивали новые кварталы, но стремились «застолбить» за собой место культурного центра. На Старом континенте эти усилия более сотни лет вызывали снисходительную улыбку эстетов и обильные язвительные рецензии. Тем не менее, во многих из «выросших из ничего» в прериях или пустынях крупных городах США сегодня имеется хороший университет, прекрасный симфонический оркестр, заслуживающий внимания художественный музей. Таковы Индианаполис и Хьюстон, Цинциннати и Миннеаполис.

Весьма характерным примером служит Форт-Уорт (Fort Wort) в штате Техас. Основанный в 1849 году как армейская застава на отдаленной реке, названный в честь генерала, ветерана мексиканских и индейских войн, Форт-Уорт сегодня постепенно превращается в город-миллионник. Российская история, к слову, отмечена схожими взлетами очень молодых городов: Новосибирск, Хабаровск, Владивосток… Техасская же глухомань в гораздо большей степени Скотопригоньевск, чем отчий дом братьев Карамазовых. Грубоватая семантика подчеркивает: обитателям обоих провинциальных городков были присущи черты отнюдь не возвышенного свойства. «Коровий город» (Cowtown), как называли Форт-Уорт, видел человеческие драмы высокого накала, но на них не нашлось великого пера.

В одной из своих поэм Роберт Фрост сетовал:

 
Как нам создать роман.
Подобный русскому, в Америке,
Где жизнь давно трагизма лишена?
Вот он, тупик, из коего не может
Литература выбраться никак.
Нам нужно из немногих наших бед
Извлечь хотя бы толику страданий.
К чему ждать от писателей напрасно,
Что выйдут Достоевские из них,
Когда вокруг покой лишь да удача?
 

(Перевод С. Таска)

Чикаго и Форт-Уорт – Скотопригоньевски по рождению, отличавшиеся лишь размером, трансформировались в «продвинутые» национальные центры индустрии и культуры. Так, «коровий город» в центре Техаса нежно лелеет превращенную в музей Скотную биржу и международный конкурс пианистов имени Вана Клиберна (того самого, любимца русских), самый большой в стране дворец родео и оперную сцену Басс Перформанс Холл, Зал славы ковбоев и каугерлз (пастухов и пастушек) и отменный Музей искусств Кимбелла.

Форт-Уорт. Окружной суд

Статус «альфа-города» («города-вожака») Чикаго приобрел во многом благодаря своему университету. На нефтяные барыши Джона Д. Рокфеллера союз баптистов учредил в 1890 году учебное заведение, которое бросило вызов «восточному берегу» – старым и престижным университетам Лиги плюща – Гарварду, Йелю, Принстону. Сам Рокфеллер впоследствии признался, что здешний университет оказался лучшей из инвестиций за всю его жизнь. Амбициозные начинания Чикагского университета, формируя идеологию и устремления Мидвеста, во многом определили жизнь всей страны: от самого крупного академического издательства в США до первого в мире ядерного реактора.

Иногда кажется, что французские импрессионисты работали, главным образом, чтобы прославить американские музеи. Моне и Ренуар обрели вторую родину в монументальных храмах изящных искусств Нового Света. Интересно, что и в самом Париже в 1986 году пошли, в некотором смысле, по американскому пути, отдав враждовавшим при жизни Салону и импрессионистам багажные отделения и перроны бывшего железнодорожного вокзала д’Орсэ.

Художественный институт Чикаго занимает место в первой пятерке американских музейных собраний. Создатели «Одноэтажной Америки» проехали мимо всех известных музеев, да и нам нет нужды повторять глянцевые путеводители. Чикагская коллекция обширна: от древних амфор до витражей Шагала. Но у знаменитого Художественного института имеется собственная икона, вокруг которой долгое время ломали копья искусствоведы и обыватели.

Грант Д. Вуд – один из немногих художников-реалистов ХХ века, безоговорочно признанный классиком. Проведший большую часть жизни в заштатной Айове, он стал одним из лидеров мощного движения американских регионалистов. Фермерский сын Вуд закончил Художественную школу Чикагского университета, но поначалу увлекался ювелирным искусством. Некоторое время он учился в Мюнхене и Париже, затем с удовольствием возвратился домой: «Я, было, поддался идее молодых французов: сидеть в “Ротонде” и ждать вдохновения. А потом признался себе, что мне лучшие идеи приходили тогда, когда я доил коров».

Водокачка на Мичиган-авеню

Трезвомыслящие жители родного штата воспринимали полотна Вуда скептически. На выставке в Айова-Сити художник подошел к фермеру, который долго стоял, качая головой, перед картиной «Молодая кукуруза». Тот повернулся к земляку-живописцу и сказал укоризненно: «Разве кукуруза вырастет на таком крутом склоне? За этот участок я бы не дал и 35 центов за акр».

За свою картину «Американская готика», присланную на конкурс в Чикаго в 1930 году, Вуд неожиданно получил премию в триста долларов. Сначала члены жюри увидели в ней «юмористическую открытку-валентинку», но один из кураторов музея уговорил взять картину в экспозицию. Не особенно известный за пределами Айовы, художник проснулся знаменитым.

Чтобы попасть в сердце нации, нужно было изобразить две статичные фигуры – фермера с дочерью на фоне их белого домика, построенного в стиле деревенской «плотницкой готики». В правой руке у фермера вилы, которые он держит в крепко сжатом кулаке так, как держат винтовку. Дочь поселянина типично пуританского облика, в старомодном переднике и с прибранными волосами, как на старых американских семейных дагерротипах. Если внимательно изучать картину, то видно, что вдвоем мужчина и женщина повторяют форму окна, которое в свою очередь повторяется в контуре вил и вышивке на фермерской сорочке.

Такие известные художественные критики, как Гертруда Стайн и Кристофер Морли, считали, что картина представляет собой сатиру на «сермяжную» жизнь маленьких американских городков. Выходило, что Грант Вуд замахнулся на святое. Художника обвиняли в том, что он просто-напросто издевается над простыми сельскими тружениками, представляя их упрямыми недружелюбными ретроградами. «Советую повесить этот портрет на одной из наших добрых сыроварен Айовы, – иронизировала в письме в местную газету Des Moines Register жена фермера миссис Эрл Робинсон. – От выражения лица этой женщины определенно будет скисать молоко».

Великая депрессия поменяла отношение к картине. Стали писать, что Грант Вуд передал спокойную уверенность, веру в себя и непоколебимый дух простых американцев. А в 1978 году массивная пятитомная советская энциклопедия «Искусство стран и народов мира» разъясняла: «В набожном полуграмотном поселянине со Среднего Запада, узколобом шовинисте, регионалисты нашли столь желанную для них фигуру стопроцентного американца».

Героев двойного портрета Гранта Вуда можно встретить в Чикаго, Форт-Уорте и в тысячах «коровьих» городков по всей земле янки. В прошлом столетии «Американская готика» была самой тиражируемой и самой пародируемой масс-медиа картиной в США, мемом и брендом страны, в которой, по словам Набокова, «наряду с провалами в дикую пошлость», имеются «вершины, на которых можно устроить прекрасные пикники с “понимающими” друзьями».

Русские литературные проводники по Америке Ильф и Петров подметили все контрасты столицы Среднего Запада: «Чикаго может показаться тяжелым, неуклюжим, неудобным городом. Едва ли где-нибудь на свете рай и ад переплелись так тесно, как в Чикаго. Рядом с мраморной и гранитной облицовкой небоскребов на Мичиган-авеню – омерзительные переулочки, грязные и вонючие. В центре города торчат заводские трубы и проходят поезда, окутывая дома паром и дымом. Некоторые бедные улицы выглядят как после землетрясения…»