Текст книги "Малая карта опыта"

Леонидас Донскис
Малая карта опыта

© Leonidas Donskis, 2016

© Томас Венцлова, вступительное слово, 2016

© Томас Чепайтис, перевод, 2016

© Н. А. Теплов, дизайн обложки, 2016

© Издательство Ивана Лимбаха, 2016

* * *

Леонидас Донскис – современный литовский мыслитель, эссеист, социолог и политолог, автор множества книг и статей, серьезно воздействующих на общественное мнение посткоммунистической части европейского континента. Он пишет по-литовски и по-английски. Его сочинения переведены на основные мировые языки. С 2009 по 2014 годы Донскис был депутатом Европейского парламента, неуклонно выступал в нем против агрессивного национализма и «политики силы».

Его работы являются существенным звеном литовской либеральной традиции, которая во второй половине ХХ века разрабатывалась в основном эмигрантами. Отличительные черты этих работ – эрудиция, безошибочное моральное чувство, афористичность, юмор. Главные противники Донскиса – бюрократические и технократические извращения ценностей гуманизма. Его честная, бескомпромиссная позиция несомненно найдет отклик в современной России.

Томас Венцлова

Из книги «Малая карта опыта»

В одиночестве никогда не бываешь один, напротив, никто не мешает тебе увидеть и услышать мир. Одиночество среди других – вот подлинное препятствие на пути к вещам и к себе.

* * *

Интенсивность духа и мысли примиряет со скоротечностью бытия и одновременно ее предчувствует.

* * *

Если мы даем серьезно втянуть себя в силовые игры, наши успехи и неудачи становятся масками судьбы и счастья, за которыми скрывается общественный контроль.

* * *

Преувеличенная строгость – всего лишь маска назидательной добродетели, скрывающая гримасы силового давления и общественного контроля.

* * *

Будь нам дано повторить некоторые мгновения нашей жизни, многие выбрали бы минуты радости и счастья, хотя последние лишились бы смысла, если бы им не предшествовали периоды печали и неудач.

* * *

Что такое головокружительная карьера? Головокружительно быстрый переход от наслаждения каждым мгновением бытия к планированию жизни на месяцы и годы вперед.

* * *

Что такое благородство? Способность, даже смелость не считать добрыми и умными только тех, кому мы нравимся и кто хочет на нас походить.

* * *

Что такое мудрость? Когда ты видишь лицо каждого говорящего с тобой человека и слышишь все, что он говорит.

* * *

Что такое счастье? Примирение своего характера и личности с миром – особенно с теми, кого любишь.

* * *

Подлинная свобода личности чаще всего проявляется в вежливости и уважении к другому – не от страха, а от понимания, что сам ты ограничен и несовершенен.

* * *

Гений – это отчасти и те, кто его признает.

* * *

Одни художники позволяют своему времени себя формировать, тогда как другие сами активно его формируют. Вот две стороны общественного таланта: либо эпоха познается через тебя, либо ты становишься ее альтернативой. Перу общественного и политического мыслителя в равной мере нужны обе стороны такого таланта.

* * *

Преувеличенная критика – всего лишь умение питаться за счет чужого таланта, ты становишься объектом внимания только тогда, когда опровергаешь того, кто лучше тебя.

* * *

Выбирая месть, ты нередко веришь, что стремишься уменьшить число опасных людей и мерзавцев, нейтрализовать хотя бы их часть, – жалко только, что, переняв их методы, ты увеличиваешь их число.

* * *

Добро, истина и красота никогда не называют себя этими именами, – они дают нам увидеть, расслышать и понять мир, а не делить его на дуальные категории.

* * *

Зрелость в сфере эстетических переживаний – очная ставка с подлинниками, чьими репродукциями ты наслаждался в детстве и юности.

* * *

Фундамент для умной мысли нередко сложен из двух противоречащих друг другу глупостей.

* * *

Ущербность политики и нехватка личностей в политическом классе Литвы производят звезд из скандалистов, не умеющих составить связного предложения, и обслуживающих их журналистов того же уровня. Что бы значила звезда политики в Англии? Неполитика, параполитика или антиполитика.

* * *

Индивидуалист уверен, что человек приходит в мир сей один и один его покидает. Все остальное – успех, связь с окружающими, память – лишь хрупкая оболочка, ничего не значащая ни для приходящего в мир младенца, ни для покидающего его старика. Нагой и одинокий, ты брошен в эту действительность, нагим и одиноким ее покидаешь. Традиционалист утверждает, что, наоборот, без непосредственного участия других людей мы бы не смогли ни родиться, ни достойно покинуть сей мир. Мировоззрению первого, без сомнения, была бы близка либеральная мысль, второго – консервативная. С точки зрения траектории и формы мышления первый выглядит как философ или писатель, второй – как социолог или антрополог. Тот стиль мышления и писания, который мы выбираем, формирует наш язык, а язык создает содержание мысли. Самое смешное, что оба они правы.

* * *

На самом деле мы любим то, чего не можем рационально объяснить, но без чего мы не можем собрать свою личность в связное целое. Любим то, что боимся потерять и что без нас утратит существование. Мы не можем любить то, что существует и будет существовать без нас. Любишь тогда, когда логика сердца шепчет тебе: это единственный способ собрать воедино свою личность и вести осмысленное существование.

* * *

Умные речи и умное тело – две разные действительности. Даже талантливым актерам и спортсменам язык дается с трудом, они не способны использовать его возможности. Тогда как мыслители и блестящие ораторы нередко не знают, что делать со своим телом – особенно с руками. Чаще всего они не любят танцевать и совершенно не понимают, чем красив спорт. У них не умное тело.

* * *

Строгость чаще всего – всего лишь скрытый страх показаться смешным и слабым, если будешь обращаться с людьми по-дружески и извиняться.

* * *

Так же как нескончаемые речи о сексе выдают таящуюся в этой сфере проблему говорящего, так и бесконечные речи о религиозности свидетельствуют об отчаянной попытке преодолеть в себе неверие, одновременно пряча фрустрацию и даже ненависть к спокойным и адекватным верующим или неверующим.

* * *

Классическая форма власти: ты увидишь меня лишь тогда, когда будешь этого достоин или провинишься, лицезреть меня – это милость или наказание. Формула власти в модернизме: я тебя вижу столько и когда захочу, а ты не можешь ответить мне тем же. Постмодернистская формула власти: я заставлю тебя увидеть меня таким, каким ты должен меня видеть, – и тогда, когда это мне будет нужно; ты меня не увидишь, когда захочешь, тем более таким, каким бы ты хотел меня увидеть.

* * *

О своей вере публично и охотно разглагольствуют прежде всего те, кому она нужна для контроля над мыслями и поведением других людей.

* * *

Люди знают лишь то, чего не боятся узнать. Они понимают лишь то, что на самом деле хотят понять; не понимают того, чего активно не хотят понять. Тут нам поможет гений английского языка – в нем есть трудно переводимый термин: the will-to-misunderstand.

* * *

Нередко философы из-за своей юношеской незрелости, прикрываемой масками теорий и речей, перескакивают прямо в брюзжащую старость с примесью мизантропии, так и не став мудрыми людьми.

* * *

Жизнь – затяжной прыжок из нелюбви ребенка ко взрослым в нелюбовь старика ко всему человечеству.

* * *

Что такое родина? Единственное место в мире, где ты можешь испытать настоящую любовь и ненависть к себе, – чаще всего одновременно.

* * *

Публичное пространство – не что иное, как личная жизнь влиятельных людей, превращенная в публичную проблему и публичную заботу.

* * *

Успех никогда не будет окончательным. Подлинная неудача ничуть не фатальна. Если нам что-нибудь на самом деле не удается – из того, что мы делали сами, а не того, что навязала нам индустрия развлечений, – мы становимся чуть более мудрыми и зрелыми. По правде говоря, и более печальными. Но мы же не перестаем из-за этого верить в осмысленность своего выбора и труда.

* * *

Жизнь как фортепиано – вначале мы просто пробуем извлечь чистый звук, а приближаемся к полной глубине его звучания только тогда, когда наше время в мире истекает.

* * *

Могут ли прожитые годы быть аргументом в споре? Нет. Можно остаться слепым и глухим к урокам жизни. Мудрость и благородство не обязательно связаны с возрастом и, скорее всего, вообще от него не зависят. Способность старого мастера поклониться мастеру юному – не только признак принадлежности обоих к общему для них кодексу этики, но и признание, что оба они склоняются перед третьим – кем-то высшим, чем они. Это могут быть Бог, нравственные принципы или совесть. Почтение к тому, что делает жизнь осмысленней и позволяет нам остаться собой, и есть проявление чувства ценности жизни.

* * *

Жизнь проходит тогда, когда мы готовимся начать жить, а готовиться-то и не к чему. Это все равно как во время разговора готовиться думать и говорить. Нет нужных и ненужных сегментов жизни. Есть только соединяющее их усилие смысла бытия, невозможное без воображения и мечты. Надо хоть на мгновение почувствовать себя бессмертным, чтобы решиться мечтать, думать и быть собой.

* * *

Музыканты порой предлагают своим ученикам играть так, будто играешь последний раз в жизни. Только тогда люди тебя услышат и поверят тебе. Если, играя, будешь думать о следующем выступлении, не будет ни этого, ни другого раза. Так и с жизнью. Жизнь надо прожить, сознавая, что она в любой момент может оборваться. Поэтому у нас просто может не хватить времени на признание и исправление своих мерзостей или ошибок.

* * *

Любишь того, кого боишься потерять, а вкладываешь страсть в то дело, которое может в любой момент сорваться.

* * *

Мы – узкий мостик между бескрайней мечтой и молниеносно пролетающим днем жизни.

* * *

Прочный мир кажется мечтой трусливых только представителям домодернистской политической и моральной логики. На самом же деле тем, кто желает мира, необходимо преодолеть естественное желание отомстить за себя или своих близких, – это желание все-таки укрощено современной цивилизацией и созданным ею верховенством закона. Потому мир – это мечта сильных и мудрых, подвигающая на создание более высокого общественного и нравственного порядка, который позволил бы не расходовать лучшие силы человечества на войну и разрушение, направив их на созидание и совершенствование жизни.

* * *

Сила жива только во внешних проявлениях. Власть, напротив, растворяет себя в разных формах цивилизации. Разница между вооруженным преступником или агрессивным взглядом бойца и их прилизанным хозяином, улыбкой или глазами указывающим, что следует делать подопечному, и есть разница между силой и властью. Разница между выстрелом и носовым платком, подающим знак, когда этому выстрелу грянуть.

* * *

Может, и можно согласиться с логическим утверждением, что не раскаивающийся в своих преступлениях мерзавец должен быть ликвидирован, но всегда остается опасность, что в момент мести и насилия ты только увеличишь зло, вместо того чтобы уменьшить.

* * *

Иногда неверно думают, что подлость – это безнравственные цели. Все мы хотя бы раз в жизни задумывали преступление или, добавлю от себя, фантазировали о том, чего бы не следовало делать. Подлость – это использование средств, не избегая даже самых низких. А уничтожение врага заставляет обращаться к методам, пользоваться которыми гибельно для нас самих, они могут уничтожить нас или утопить в потоке силы. Попав в мир силы, мы будем вынуждены в нем остаться, потому что неизбежно начнет действовать его логика – необходимость самосохранения и боязнь мести самому себе.

* * *

Враждебность к миру чаще всего рождается из неспособности разобраться в себе. Грызущий, мучающий и уничтожающий нас изнутри кусочек опыта или памяти мы рационализируем до идеи несовершенства мира, его порочности или враждебности к нам. Потому не следящие за собой, не анализирующие свое поведение люди, которые винят во всем только окружающих, очень редко мирно уживаются с миром и сами с собой.

* * *

Меньше говори о себе, начни интересоваться, чем живут другие люди. Познав их, разобравшись в том, о чем они говорят, ты разберешься и в самом себе. Если ты будешь пользоваться людьми как ширмой для показа своей собственной социальной и психологической драмы, то так и не разберешься ни в себе, ни в других.

* * *

Нам нередко кажется, что власть портит человека исподволь, постепенно. Неправда. Она портит молниеносно, только человек еще какое-то время наблюдает и не спешит демонстрировать свой настоящий голос и обнажать свои действительные ценности.

* * *

Отличный и меткий афоризм лорда Актона мне хочется перефразировать так: «Власть обнажает, а абсолютная власть обнажает абсолютно». Истинная правда (подтвержденная работами социологов и психологов), что за внезапными переменами в жизни человека следуют крупные изменения личности – бунтовщик и повстанец становится диктатором, справедливый и порядочный человек перестает советоваться со старыми друзьями и слепо доверяет лишь горстке льстецов и интриганов, а лидер, преследующий великие цели и не видящий из-за этого находящихся рядом друзей и близких, во всех своих бедах начинает винить последних, терпеливо и молчаливо сносящих обиду, – а не свои чересчур амбициозные и опасные цели.

* * *

Может ли власть растлить благородного человека? Исключая особенно редкие случаи, когда человека выручает хорошее чувство юмора и старание не слишком серьезно к себе относиться, – да, может, и растлевает. Возникает соблазн отождествлять добродетель с могуществом, истину – с силой. Власть неизбежно вырывает человека из – назовем это так – естественного социального окружения, она, в отличие от партнерских и коллегиальных отношений, всегда опирается на асимметрию мощи и деформирует даже отношения искренних друзей, если они сознательно не покинут поле власти. Будь ты сто раз не прав, но когда ты представляешь какое-то предприятие или даже целую страну, возникает опасность отождествления с тем, что ты представляешь, и ты сам не поймешь, что критикуют тебя, одного тебя, а не твою страну, народ или его историю.

* * *

Когда власть не растлевает? Тогда лишь, когда человек, попавший в поле власти, ведет себя там как врач или преподаватель после работы, – он ведь не обязан общаться с близкими, оперируя их или читая им лекции. Важно не отдавать всю свою личность этому полю, не идентифицироваться с ним окончательно и сознательно поддерживать релятивные отношения с самим собой. Иначе ты станешь живым памятником и будешь говорить не с людьми, а с историей и вечностью, готовить себя для музейной экспозиции или еще как-нибудь позорить себя перед подлинной человечностью. Не будем становиться заложниками воображения людей, возводящих памятники и музеи самим себе.

* * *

Логика войны такова, что сила становится правдой. Как и абсолютная власть, победа на войне ставит знак равенства между силой и истиной.

* * *

Если бы нацистских военных преступников и бюрократов-убийц судили одни лишь западные союзники, все было бы так, как утверждают энтузиасты Нюрнбергского процесса: цивилизованный порядок судил бы варварство и преступления перед человечеством. Увы, все изменило действенное участие Советского Союза. Один преступный режим судил другой преступный режим. Великая гримаса истории: два разжигателя войны с позиций победителя и побежденного выясняли свои отношения, да еще пользуясь процедурой западного демократического мира, в присутствии великих западных демократий.

* * *

Человек рождается, не имея ни свободы, ни национальности; его жизнь соединяет эти понятия или разделяет.

* * *

Человек не рождается свободным, родившись, он становится всего лишь открытым выбором между свободой и несвободой; но это не значит, что из-за этого его следует порабощать и не позволять быть свободным.

* * *

Идентичность – хрупкая мечта стать похожим на тех, с кем хочешь идентифицироваться, и вместе с тем – мечта неповторимо от них отличаться.

* * *

Ненависть – невыносимая двойственность, когда одновременно мечтаешь о гибели кого-то, чьего существования не выносишь, и скрытно жаждешь, чтобы этот кто-то остался, не оставил тебя, охранив от пустоты и бессмысленности.

* * *

Рембрандт и Шекспир – гении одной природы. Они светом величия и тенью ничтожества написали историю человеческой души.

* * *

Две природы гения – автор канона, создающий фрагмент аутентичного существования из ничего или из своего собственного опыта, либо прелестная сорока-воровка, собирающая все, что вокруг блестит, но сводящая это все в одну комбинацию, заставляя сверкать каждый собранный компонент. Достаточно сравнить Данте с Шекспиром, Баха с Моцартом, Мазаччо с Филиппино Липпи, Хальса с его коллегой и конкурентом в Гарлеме Йоганнесом Верспронком.

* * *

Шекспир, Сервантес и Моцарт – гениальные сороки-воровки. Они подобны своим современникам, только ярче их. Мазаччо, Данте, Бах, Рембрандт, Хальс, Вермеер – иные. Они уникальны и далеко превосходят свои истоки. Что-то схожее роднит возникающий ниоткуда гений Рембрандта с неизвестно откуда взявшимся и создавшим себя кондотьером в наемной армии Возрождения. Кто возник ниоткуда в Литве, кого не могут объяснить его окружение и истоки? Кристийонас Донелайтис [1].

* * *

Что такое философия модернизма со своей дочуркой – литературной критикой? Заметки на полях трагедий Шекспира и «Дон Кихота» Сервантеса.

* * *

Политический абсолютизм и фанатизм – близнецы. Лишь ненасытная жажда власти и доминирования может вызвать желание преобразовать других в себя. Это все равно что рассматривать других людей как представителей нашей воли или распространителей чужой, то есть нашей, индивидуальности.

* * *

Почему люди склонны нежно и чувствительно прощаться на сон грядущий? Не потому ли, что сон – это маленькая смерть или наша постоянная готовность встретиться со смертью? Не отсюда ли и неизменно повторяющаяся радость пробуждения, когда спонтанно осознаешь, что небытие еще тебя не утащило? Отход ко сну и незнание, проснешься ли; они замечательно описаны в монологе Санчо Пансы о блаженстве сна, который он завершает, говоря Дон Кихоту, что одно лишь омрачает радость сна и его, пусть и ненадолго, даруемое людям равенство – сон крайне напоминает смерть.

* * *

Незнание, как жить и что делать с самим собой, обычно порождает исключительно ясное мнение о том, кто такие другие и что с ними делать.

* * *

Что значит – не уметь убедительно рассказать о себе? Одностороннюю сентиментальность к себе и невозможность найти адекватный язык.

* * *

Антисемитизм – всеобъемлющий страх, что все, что не связано с евреями, обречено на забвение, бессилие и провинциализм. Это ужас от осознания своей незначительности, сопровождаемый фантазиями о тех, кто силен и влиятелен из-за своего происхождения или принадлежит к высшим сферам власти.

* * *

Эстетика молчания – понимание, что оно тут же будет прервано. И вместе с тем красота исчезающего. Прекрасно исчезновение сказанного нам слова и обращенного на нас взгляда. Прекрасно то, что не сможет вернуться, что исчезнет в мгновение ока.

* * *

Толерантность – понимание, что не для того я родился и живу, чтобы исправлять самосознание и жизнь других людей. Мне дано корректировать лишь себя одного – всю жизнь.

* * *

За мнимой любовью взрослых к молодежи нередко кроется страх зрелых и взрослых людей или просто инакомыслящих соперников.

* * *

Идеальное невиденье друг друга: я ищу в другом человеке свое зеркальное отражение и он во мне – тоже.

* * *

Глубина Кандида и Дон Кихота: смешно и грустно в одно и то же время.

* * *

Долгий поцелуй и в особенности предшествующий ему взгляд – совершенный знак несамодостаточности бытия индивида.

* * *

Нам кажется, что счастье расцветает, когда свершаются великие мечты и удовлетворяются амбиции. На самом же деле оно таится в деталях, мелочах, даже в быту – в звуках, цветах повседневности, в любимых вещах, старых книгах, пластинках, рутине утреннего чаепития. Достаточно в один прекрасный день все это потерять, и вы поймете цену этим вещам.

* * *

Мы ценим мгновение из-за его конечности и неповторимости. Если оно становится единственной в нашей жизни интонацией, это уже не мгновение, а бессмысленно и монотонно тикающие часы жизни, – точное и аккуратно дозируемое предчувствие смерти.

* * *

Что происходит, когда мы строим жизненные планы? Мы не замечаем, что пропускаем мимо взгляды, лица, глаза, жесты людей, которые предупреждают о еще не начатой, но важной беседе, которая могла бы изменить всю нашу жизнь. Мы не слышим неоконченных фраз и намеков. Мы настроены только на четкие лозунги и набившие оскомину очевидные истины, потому что на полутона и нюансы у нас нет времени. Невиденье и неслышанье и есть то, что называют головокружительной карьерой, за которую обычно расплачиваются изменением личности и характера, утратой друзей.

* * *

Когда мы осознаем, что счастье – в тишине, паузах, деталях и интервалах между путешествиями и планированием жизни? Тогда, когда нас настигает болезнь или мы теряем близких. Или тогда, когда реализация амбициозных планов радикально меняет образ нашей жизни, заставляя исподволь менять окружение на как бы нужное, но до отвращения чужое и постепенно разрушающее нашу личность.

* * *

Не надо путать экзистенциальную детскую открытость с инфантилизмом, который спровоцирован и поддерживается глобальной массовой культурой, ведь она создает нравственно и психологически незрелого, манипулируемого и бесчувственного потребителя – подростка в социокультурном смысле. Этому подростку система не дает созреть, контролируя его и формируя за него его нужды и мечты. Создаваемый массовой культурой инфантилизм прекрасно уживается с жестокостью и нравственным бесчувствием.

* * *

В счастливых семьях детей не заставляют слишком скоро стать взрослыми и окунуться в прозу жизни. Так и в обществах, где уважают свободу и спонтанность человека, молодых людей не швыряют в предсказуемо взрослую жизнь и насильно ускоренную социализацию – профессиональную карьеру и выстраивание успеха.

* * *

Вынуждая ничего еще о себе толком не знающих абитуриентов определять свое будущее, приняв едва ли не судьбоносное решение изучать ту, а не иную дисциплину, не намечаем ли мы сценарий грядущей трагедии? Счастливы ли дети, рано начавшие подражать взрослым дядям и тетям? Между прочим, детство и юность – это критерий свободы и гуманности общества № 1, – в тоталитарных режимах с ними всегда радикально не считаются. Ни нацисты, ни большевики не позволяли детям просто быть детьми. Их воспитывали для режима, и они сразу становились резервом партии, армии или тайной полиции – служащими или информаторами.

* * *

Убежденность юноши в том, что он знает, что такое старость, своей очаровательной наивностью напоминает иллюзии мужчин, что они видят женщин насквозь. Они видят, а не знают. Можно ведь видеть, не зная, и знать, не видя.

* * *

Мы помним и обсуждаем то, что уважаем и принимаем всерьез, даже если не одобряем этого. Злобную ненависть к людям или физический, психический террор допускать нельзя ни в коем случае, но неадекватную речь или просто неуместные оговорки и мелкие пакости следует игнорировать, они достойны всего лишь молчаливого презрения. Отказ от познания другого – хорошо знакомая нам форма наказания, и слова «не хочу больше с тобой знаться» – не что иное, как активная и сознательная форма забвения. Если упорно обсуждать то, что не должно быть нормой и, по-видимому, никогда ею не станет, ты лишь продлишь существование этого явления.

* * *

Пишущему человеку необходимо постоянно читать не для того, чтоб он знал, чтó писать, а для того, чтобы стало яснее, чего не писать. Так человек говорящий должен постоянно внимательно слушать других людей, чтобы понять, чего никогда говорить не следует.

* * *

Безостановочное зубоскальство, как и молчание, – это идеальная маска как для умного, так и для дурака.

* * *

Память о чужих, географически и физически удаленных преступлениях нередко маскирует активное нежелание припомнить свои собственные.

* * *

Мы листаем любимую книгу, словно свою биографию, – либо внимательно читаем ее, либо задерживаемся где-то на миг. А ведь важно и то и другое. Книга – свидетель жизненного цикла человека и его сопротивления смертности. Эта двойственность и удивляет больше всего, когда листаешь любимую книгу.

* * *

За декларируемым неверием в какую-либо возможность обычно кроется тайная мечта о ее реализации. Я никогда не стану тем, кем мечтаю стать, но, быть может, это «никогда» кто-нибудь все же услышит…

* * *

Стремление превзойти другую группу людей физически и количественно, то есть просто числом новорожденных, обнажает культурное бессилие или обыкновенное варварство – получается, превзойти поголовьем – это все, что мы можем.

* * *

Что скрывается за неумолимым ростом бюрократии и все усиливающейся верой в необходимости этого? Ничего, кроме фундаментального, чуть ли не средневекового недоверия к индивидууму, слепого доверия к институциональному контролю.

* * *

Публичный человек сильно изменился в медиамире XX века. Интеллектуалы XVIII века, которые жили заботами своего общества и поднимали его на философский и политический уровень – иначе говоря, превращали проблемы частных людей в общественные, а общественные заботы и интересы приближали к частным людям, – избегали публичности и шумной гласности. Избегать внимания прессы когда-то было признаком хорошего тона и приличных манер. Викторианская дама в Англии должна была попасть в газету три раза в жизни, по трем важным случаям, – это были рождение, брак и смерть. Сейчас же всего три раза за всю жизнь промелькнуть в прессе ощущается как небытие.

* * *

Публичный человек времен Вольтера нанимал секретаря именно для того, чтобы с его помощью отмежеваться от шумной гласности и чрезмерного интереса к своей личной жизни. Сейчас же знаменитости нанимают представителей прессы лишь для того, чтобы обнажить свою личную жизнь (правда, в гомеопатических дозах, понемногу, дабы не охлаждались, а, напротив, разжигались массовый энтузиазм и любопытство) и превратить ее в часть публичного пространства.

* * *

Подлость – сознательный перевод всего на язык безнравственности. Подлость рассуждает о нормах на языке, который их отрицает, и совершает поступки во имя норм, ежеминутно их попирая.

* * *

Вариация на тему Зигмунта Баумана [2]

СМИ и поп-культура превратили всю нашу публичную жизнь в пространство обсуждения интимной жизни и личных проблем знаменитостей.

* * *

Прекрасным нам кажется то, что напоминает или открывает, кем мы были или кем могли стать, – природа, вот проекция нашей души и памяти.

* * *

Прекрасно однажды уже испытанное, если оно повторяется неожиданно для тебя, – особенно то, что напоминает наш самый ранний и потому самый личный, невыразимый словами опыт.

* * *

Краткосрочная ненависть – тайная надежда обнаружить в своей негативной зависимости коридор, ведущий к любовной или иной привязанности.

* * *

Долгосрочная ненависть – вялотекущая форма самоубийства. Подобно тому, как долгий взгляд мужчины и женщины неизбежно заканчивается поцелуем, так и долгая ненависть заканчивается уничтожением и врага, и себя самого – это слияние в ненависти, поцелуй разделенной смерти.

* * *

Смелость – сестра и наследница любопытства и открытости перед своей смертью. Сестра и наследница закрытости перед своей смертью и любопытства к чужой жизни и смерти – трусость, жестокость. Именно потому смелость не жестока – жестоки трусливость и коварство.

* * *

Приличия – нравственное тождество самому себе, желание жить по высшим возможностям и отказ быть кем-то иным, поскольку такая жизнь не удовлетворяет.

* * *

Идеализм – это реализм, обращенный в будущее или прошлое.

* * *

Политик небольшой страны обречен быть политиком свободы и идентичности, поскольку в поле власти он просто-напросто не попадает.

* * *

Почему на Западе левые политики – как люди – куда привлекательнее своих правых коллег? Не потому ли, что правые, особенно консерваторы – это метафизическая и одновременно политическая старость человечества, со свойственным ей страхом будущего и идеализацией прошлого и законов? Не потому ли, что левые – метафизическое и политическое выражение юности? Да просто молодость привлекательнее старости.

* * *

Заискивание перед мерзавцами и страх назвать их – происходят из одного поля действия, и вместе с тем они – источник подлости.

* * *

Мощь государства влияет на международный успех политика так же неотвратимо, как грубость и наглость диктатуры на мировую известность ее жертв. Мощь сама по себе прославляет своих героев и жертв. Труднее всего вождям маленьких государств и жертвам ее антидемократической политики.

* * *

Любовь – это отказ считать себя единственной действительностью. Заодно – преодоление страха и ненависти к миру.

* * *

Юный консерватор – это ранний мизантроп. Старый социалист – запоздалый визионер. Что их связывает? Обоим противен не только их собственный возраст, но и время, в котором они живут.

* * *

Мы любим лишь то, мимолетность и хрупкость чего постоянно ощущаем.

* * *

Стыд – первичная этическая догадка, что я никогда и нигде не остаюсь один.

* * *

Подобно тому, как современный арабский Египет не имеет ничего общего с древнеегипетской цивилизацией или современный теократический Иран мусульман-шиитов – с терпимой и величественной зороастрийской персидской цивилизацией, так и современная Греция – всего лишь политическая наследница Византии, а сохранившиеся в ней руины античной греческой цивилизации не имеют ничего общего с современностью – они с тем же успехом могли бы быть и в любой другой стране.

* * *

Совесть – ощущение, что там, где встречаются двое, всегда есть и третий.

* * *

Талант – способность написать десятки или сотни страниц для того, чтобы неожиданно найти то единственное предложение, ради которого только и стоило все писать (и ради которого не жаль исчеркать или выкинуть большую часть написанного текста).

* * *

Лица нынешних фламандцев и голландцев нередко выглядят как недавно увиденные на полотнах Рубенса, Ван Дейка и Халса. Бóльшая свобода и равенство, возникшие благодаря позднему появлению монархии и раннему духу Нового времени, придали достоинство и чувство индивидуальности большему числу людей – отсюда большее количество портретов и более сильное воздействие портрета.

* * *

Современный итальянский кинематограф – продолжение их великой живописи. «Декамерон» Пазолини – продолжение живописи великих итальянских мастеров Ренессанса, особенно Мазаччо и Джотто, подмастерье которого в этом фильме играет сам Пазолини. Как и «Страсти по Андрею» Тарковского – продолжение Феофана Грека, Андрея Рублева и русской иконографии.