Текст книги "Ночные страхи"

Секунду братья стояли молча, затем Конрад протянул руку за письмом. Но Рудольф его не отдал.

– Не глупи, – сказал Конрад. – Отдай его мне.

– Зачем оно тебе? – спросил Рудольф.

– Хочу его сжечь! – сгоряча выкрикнул Конрад.

– Ну уж нет! – Рудольф усмехнулся, мягко отстранив брата. – Я его сохраню – вдруг пригодится, как знать. – Он вышел, забрав письмо.

Конраду стало не по себе: он почувствовал, что сделал глупость.

И так оно и было. Через два дня Рудольф объявил, как бы между прочим, что направил обращение во дворец, заявив о намерении избавить принцессу Гермиону от ее мучителя, если принцесса удостоит его такой чести, и его кандидатура была принята.

– Мне назначено на четверг, – сказал он с азартом. – Бедный старый дракон.

Мать ударилась в слезы, а отец молча вышел из комнаты и вернулся лишь через час. Конрад же просто сидел на месте, словно одеревенев. Наконец он спросил:

– А как же Шарлотта?

– А что Шарлотта? – беззаботно отозвался Рудольф. – Она тоже хочет, чтобы я пошел. Она не такая, как ты. Она сочувствует принцессе. «Я даже не сомневалась, что ты захочешь сразиться с драконом, – так она мне сказала. – Я буду ждать твоего возвращения».

– И это все? – спросил Конрад.

– Ну, она меня благословила.

Конрад задумался.

– Ты сказал ей, что любишь принцессу? – спросил он, не удержавшись.

Рудольф замялся.

– Я же не мог так вот взять и сказать ей такое, разве не ясно? Это было бы нехорошо. К тому же, я ведь, конечно, люблю принцессу не всерьез, вот в чем загвоздка. Это все речь, которую ты написал – ну, ты понял (Конрад кивнул). Я ее прочитал, и мне вроде как показалось, что я влюблен. Я постараюсь ее любить, пока будет длиться сражение. Иначе, сам знаешь, дракон не покажется и я упущу свой шанс. Но, – добавил он более радостным тоном, – я озвучу твое обращение, и дракон поверит.

– А потом?

– Ну, потом я вернусь и женюсь на Шарлотте. Она все понимает. Если хочешь, можешь выделить нам немного из своих денег. Все я не возьму. Я не жадный. – Он вышел, насвистывая.

У Конрада упало сердце. Он знал характер брата: эта беззаботная манера означала, что он уже все решил.

Имя основателя королевского замка, как и точные годы строительства, затерялись во тьме веков. Простой народ приписывал его возведение прихоти какого-нибудь божества или героя, а ученые историки, презрительно морщившие нос на столь глупые выдумки, не могли предложить определенной теории на этот счет – по крайней мере, такой теории, которая устроила бы всех и каждого. Замок столько раз перестраивали, повинуясь изменчивой моде, что, глядя на эту громаду, уже сложно было сказать, есть ли в ней хоть какая-то часть старше тысячи лет. Замок располагался на уединенном утесе, и со всех сторон, кроме одной, его окружала бездонная пропасть, что придавало ему первозданное величие и убеждало в его неприступности. По общему мнению, в замке было больше комнат, выдолбленных в скале, нежели выстроенных из камня и известки. Более поздние архитекторы, принимая это в расчет, старались создать впечатление грациозности и элегантности, какими не могла похвастать никакая другая крепость, для чего украшали ее изящными башенками и балконами и отделывали окна богатейшими ажурными переплетами, поистине поражавшими воображение. Эти окна щедро впускали солнечный свет в просторные покои, так что дамаст и парча на стенах выцветали под полуденным солнцем и требовали частой замены.

Но принцесса Гермиона выбрала для своей любимой гостиной комнату в другой части замка, расположенной так глубоко в толще скалы, что дневной свет попадал туда только посредством искусной системы зеркал. Находясь в этой комнате, нельзя даже было понять, какое сейчас время года, поскольку огонь в очаге горел непрестанно. Попасть в эту комнату было непросто, что совершенно устраивало принцессу. Туда вел лишь один известный путь, по узкой винтовой лестнице, но, если верить слухам, из нее имелось несколько выходов – темных коридоров, которые, вероятно, вели к убежищам в скале. Уже много лет их не исследовал никто, кроме принцессы, очарованной этими потайными ходами. Она знала их как свои пять пальцев и иногда удивляла родителей, внезапно появляясь перед ними, словно из ниоткуда.

Принцесса сидела у очага в глубоком кресле и просматривала какие-то бумаги, хотя ни огонь, ни сумеречный отблеск зеркал не давали достаточно света. Вдруг на страницу упала тень, и строчки совсем потемнели. Принцесса подняла взгляд: перед ней стоял человек, заслоняя свет очага. Как он попал в гостиную, она знала не больше нас с вами, но ее не удивило его появление.

– Что ж, – сказал королевский маг, ибо это был он, – вы все еще недовольны?

Принцесса повернула голову, скрытую спинкой кресла, невидимую для нас, но на стене обозначилась ее тень, и тень была так прекрасна, что (так говорили) не исчезла, даже когда принцесса повернулась обратно, а продолжила жить своей жизнью, пока маг ее не растворил.

– Вчера, как ни крути, был успех, – проворковала принцесса.

– Вы прочтете мне его слова? – спросил маг.

– Дайте мне света, – повелела она, и комната озарилась сиянием. Принцесса переложила бумаги у себя на коленях. – Рудольф, Рудольф, – пробормотала она. – Вот он. Вы и вправду хотите услышать, что написал этот дурень?

– Все как у всех?

– В точности как у всех. Хотя слог на редкость изыскан. – Принцесса старалась придать голосу равнодушие, однако читала не без удовольствия. Ее тень растянулась через всю стену, дрожа и меняясь, теряя изящество. Принцесса это заметила. – Ох, она снова паясничает, – раздраженно проговорила она. – Уберите ее.

Тень разом поблекла.

– Что ж, – сказала принцесса, вновь устраиваясь в глубинах кресла. – Слушайте дальше.

Ее голос, слегка подражавший крестьянскому говору, ласкал слух:

– Всемилостивейшая принцесса, человеку свойственно сожалеть о прошлом и трепетать перед будущим, но никогда еще, как это видится мне, не имел он на то столько веских причин. И я говорю: в прошлом не было принцессы Гермионы, в будущем, в отдаленном будущем, дражайший ангел (да живешь ты вечно), ее тоже не будет – не за кого будет жить и не за кого умирать. А посему я заявляю: безотрадное прошлое! Презренное будущее! И благословляю нынешний час, в который жизнь и смерть слиты воедино: единое деяние к вашим услугам, единая поэма в вашу честь!

Принцесса сделала паузу и продолжила своим обычным голосом:

– Он заслужил того, чтобы его съели?

– Поистине так, ваше высочество.

– Но сейчас, – оживленно проговорила она, – я прочитаю вам кое-что другое. Совсем другое. Сказать по правде, я никогда еще не получала ничего подобного.

Тень, подобно собаке, опасающейся выговора, но не имеющей сил терпеть разлуку с любимой хозяйкой, вновь вернулась на стену, обозначив морщинку на лбу принцессы.

Письмо и в самом деле было необычным. Его автор откровенно признавал, что он не храбрец, не силач и не обучен владеть оружием. Он и мышей-то боится, что же говорить о драконе? Он называл принцессу дамой редкого ума, а значит, она как никто понимает всю бесперспективность подобного самопожертвования. Все его помыслы – только о ней, и он жаждет сослужить ей хотя бы малую службу. Ему невыносимо думать о том, как она сидит в одиночестве, ожидая исхода битвы между ее защитником и Драконом. Он понимает, как ей тяжело. Он почтет за величайшую честь, если она позволит ему составить ей компанию – пусть даже за ширмой, даже за дверью – в эти мучительные минуты.

– Какая жалость, что я не могу выполнить его просьбу! – воскликнула принцесса, закончив читать. – Он мне нравится. Нравится тем, что не стремится отдать за меня свою жизнь. Тем, что понимает: у женщин есть и другие интересы, кроме как наблюдать за тем, как мужчины рискуют собой, теша свое тщеславие. Он мне нравится тем, что отдает должное моему уму. Тем, что считается с моими чувствами и стремится быть рядом со мной, даже если это не принесет ему славы. Он мне нравится тем, что хочет узнать мой характер и понять, что мне нужно, хочет заботиться обо мне, даже если мне не грозит опасность. Тем, что готов любить меня без подстрекательств со стороны всех этих перепуганных недоумков! Он мне нравится по тысяче причин – мне кажется, я его люблю.

– Ваше высочество! Ваше высочество! – воскликнул встревоженный маг. – Вы же помните условия заклятия!

– Напомните мне. Я запамятовала.

Маг проговорил нараспев:

 
– Если он Вас любит,
Но он Вам не мил,
Песня его спета,
Сам себя сгубил.
 

– Это все, что нам нужно знать, – вздохнула принцесса, которая на самом деле помнила все заклятие до последнего слова. – Всегда так было и будет. Но продолжайте.

 
– Если он Вас любит,
Как и Вы его,
То никто не знает,
Что выйдет из того, —
 

эти слова маг произнес чуть тише.

– Но если бы это был Конрад, – игриво заметила принцесса, – вы бы, наверное, догадались. Ну и последнее условие?

Голос мага упал до шепота:

 
– Если Вы полюбите
Без любви в ответ,
Тысячи заклятий
Не спасут от бед.
 

– Ха-ха! – воскликнула принцесса, сотрясаясь от смеха, так что тень на стене затрепетала, точно бабочка над цветком. – Все равно я люблю этого Конрада!

– Но он совсем юный, ваше Высочество, ему едва минуло семнадцать.

– Это лучший возраст. Я люблю его.

– Он бездеятельный и вялый, это видно из письма: праздный мечтатель, а не мужчина.

– Я люблю его.

– Пока вы читали, я вызвал его тень – он далеко не красавец, потерял передний зуб.

– Правильные черты мне отвратительны – я люблю его.

– Он рыжий, веснушчатый и к тому же неряха.

– Это не страшно, я люблю его.

– Он своенравный и упрямый. Родители не могут с ним сладить.

– Я смогу – я люблю его.

– Ему нравятся насекомые и ползучие гады, у него в карманах – пауки и сколопендры.

– Я полюблю их ради него.

– Его влекут водопады, цветы и далекие виды.

– Я люблю его еще больше!

– Но, – сказал маг, вдруг посуровев, – я не уверен, что он любит вас.

– Ах! – ликующе воскликнула принцесса. – За это я люблю его еще сильнее!

Повисла тишина. Тень на стене покачнулась под гнетом собственной красоты и сползла на пол.

– Но он, конечно же, меня любит, – промурлыкала принцесса. – Все меня любят, и он тоже должен.

Она подняла взгляд на мага, ища подтверждения своим словам, но он уже исчез. И тут принцесса заметила, что чего-то недостает.

– Маг! Маг! – воскликнула она. – Вы забрали письмо Конрада. Верните сейчас же!

Но маг, если и слышал ее, то ничего не ответил.

Когда письмо Конрада попало в газеты, реакция публики была бурной. Его называли слезливым, и малодушным, и оскорбительным для принцессы. «Сын лесоруба решил стать братом милосердия», – гласил заголовок. Впрочем, многие согласились, что настолько нелепое письмо просто нельзя принимать всерьез. Конрад, очевидно, был слегка чокнутым. Принцесса обладала многими добродетелями, в том числе храбростью и бескорыстием. Разумеется, ей не хотелось бы оставаться одной во время поединка, и многие готовы были составить ей компанию, начиная с самого короля, и она не нуждалась в услугах какого-то молокососа, отпрыска лесоруба. Но она предпочитала не нервировать друзей и близких сценами своих душевных терзаний. Это лучшее, что она могла сделать, – так говорила она своим властным, чарующим голосом, – чтобы облегчить бремя, которое ее злая судьба налагала на весь королевский двор. Так что она удалилась от всех и терпела страдания в одиночестве, находя поддержку в своей собственной храбрости. Автор статьи снисходительно заключал, что Конрад, несомненно, был слишком тупоголов, чтобы понять столь утонченные чувства, но его родители, уж конечно, могли бы проследить, чтобы он не выставлял себя на посмешище перед всем честным народом, раз уж благородный пример его братьев не пошел ему впрок.

Конрад был слишком подавлен смертью Рудольфа, чтобы печалиться из-за того, что показал себя дураком перед публикой. К счастью, ему хватало дел, почти все время он проводил в лесу, наедине с собой, и потому далеко не сразу узнал о свалившейся на него известности. Однако соседи не преминули разъяснить его родителям, какое бесчестье их сын навлек на весь край. Он взбаламутил всю провинцию, говорили они, и правительство начало интересоваться, почему эта часть королевства так неохотно посылает добровольцев на битву с драконом. Это касалось многих людей, и слыхом не слыхавших ни о каком Конраде, – людей, которые вдруг осознали, что их могут заставить проявить героизм перед замком, даже не спрашивая их согласия. И люди стали шептаться, что, не ровен час, объявят указ о вербовке молодежи.

Родители Конрада делали все что могли, чтобы уберечь сына от злой молвы. Их обидело и озадачило его письмо, но они знали, как тяжело он переживал смерть брата, и не хотели тревожить его лишний раз. Но, когда он ходил по лесу, особенно в вечернее время, ему случалось замечать, как мимо просвистит камень или упадет под ноги сломанная ветка. Как-то раз он схватил одного из задир, мальчишку помладше его, и тот высказал ему все – очень подробно и не стесняясь в выражениях. Его дурацкое письмо снискало их краю дурную славу, а сам он был таким, сяким и немазаным.

Конрад старался не огорчаться и жил своей жизнью, не обращая внимания на всеобщую неприязнь. Но за пять лет, в течение которых свалившаяся на них напасть еще более усугубилась, настроения в обществе переменились. Пусть принцесса по-прежнему не испытывала недостатка в героях, но все больше становилось и таких, кто находил разумные доводы, чтобы на битву пошел кто-то другой, а они сами отсиделись бы дома. Эти умники не давали Конраду прохода, и Конрад, чья жизнь повернулась совсем не так, как он представлял пять лет назад, понял, что ему остается только одно: он сам должен бросить вызов дракону.

Он не стал упражняться, как его братья. Он не изнурял себя долгими прогулками по округе и не перешел на питательную, но невкусную пищу, не пришпоривал коня, если ему вдруг случалось заметить подозрительного вида куст, и не бросался на него с отчаянными криками, намереваясь его зарубить. Если бы он попытался проделать такое, то наверняка свалился бы наземь: наездник он был не бог весть какой. Он также не тратил свои сбережения на дорогое оружие и воинское снаряжение, как то: кирасу, золотые эполеты и плюмаж, – производившее неотразимое впечатление на зевак. Его подготовка была весьма скромной и стоила только умственных усилий. Он сочинял речь, которую ему придется произнести у подножия лестницы замка.

Он знал, что должен сказать о любви к принцессе, иначе дракон не покажется. Но после смерти Рудольфа прежнее равнодушие Конрада к принцессе сменилось откровенной неприязнью, едва ли не ненавистью. Он не мог заставить себя сказать, что любит ее, пусть даже и понарошку. Поэтому он позаботился о том, чтобы для алчного, глупого дракона его слова прозвучали бы как восхваление, но для него самого означали бы нечто иное. И вот речь была готова, осталось сделать последнее – отдать все сбережения Шарлотте, невесте брата. В последние недели, когда никто не нашел для него теплого слова и даже родители держались холодно, Шарлотта, против обыкновения, была очень к нему добра.

Он получил письмо из замка, на пергаменте, скрепленном большой красной печатью: в лестных и уважительных выражениях его призывали явиться для поединка к трем часам дня.

Конрад встал затемно, пока ноябрьское утро еще не успело как следует разгуляться. Он ехал на лошади, которую ему одолжил отец: конину дракон не ел. Конраду было бы спокойней на своих двоих, но ему пришлось нести с собой не только котомку с обедом, но и секиру, а до замка было семнадцать миль. Конрад надел старый костюм, потому что ему было жаль портить новый. Так он и ехал, по большей части шагом, хотя иногда и подстегивал лошадь, если та слишком мешкала, а люди бросали работу или же выходили во двор и смотрели ему вслед. Они знали, куда он направлялся, и хотя никто его не подбадривал, не было слышно и насмешек или оскорблений, что уже было неплохо.

Но через шесть часов, когда перед ним открылась долина, а впереди показался замок – и вся картина, с давних пор запечатленная в его памяти, явилась ему с новой силой, причем в такой пугающей близости, – его сердце упало. Он так и не смог съесть обед и вез его с собой (воспитание не позволяло выбрасывать пищу) в котомке, висевшей на шее. Его это смущало – он думал, что над ним станут смеяться. Но в тот день зрителей было совсем немного: представление давно всем приелось и почти ни в ком не пробуждало интереса.

Вскоре Конрад настолько приблизился к лестнице, что уже различал отдельные ступени, и толпа начала собираться. Какой-то мальчишка неожиданно продудел в оловянный рожок прямо в ухо лошади Конрада. Лошадь взвилась на дыбы, и Конрад, отчаянно хватаясь за гриву, с позором свалился на землю. Он прилично ушибся, но не настолько, чтобы не услышать, как люди в толпе посмеивались и говорили: вот уж герой так герой, даже не может удержаться в седле!

Конрад не решился снова забраться на лошадь, побоявшись опять упасть, но нашелся добрый человек, предложивший вести ее под уздцы у него за спиной, так чтобы он мог спокойно идти пешком, если уж ему так охота. Конрад был рад, что отделался от лошади. Но он понимал, как нелепо должен смотреться в своей пропыленной одежде, с секирой, которую держал, как посох. Толпа, привыкшая видеть своих героев бодрыми, удалыми и приятными для взора, смотрела на него хмуро. Он заметил, что люди скупятся на похвалы и улыбки. Как-то раз, еще в школе, он получил приз за усердие в учебе. Чтобы забрать этот приз, ему надо было пройти через длинный ряд однокашников. Они лишь секунду похлопали – таково было правило – и принялись буравить его придирчивыми, злобными взглядами. Сейчас ему вспомнилась та сцена.

А тем временем в замке принцесса Гермиона стояла, прижавшись лицом к оконному стеклу, и следила за каждым его движением.

– Это он, Конрад. Я знала, что это он! – воскликнула она. – Дайте мне еще мгновение, маг. Только одно мгновение!

Конрад пытался отвлечься, повторяя про себя обращение к принцессе. Когда он нервничал, память всегда его подводила. Он положил бумагу с речью в шапку, чтобы читать с листа, если совсем все забудет. Ему хотелось как-то расположить к себе зрителей, но все, что он мог, – это только нервно им улыбаться. Он понимал, что его тактика в битве с драконом наверняка их шокирует: у него в кармане лежала склянка с хлороформом, завернутая в носовой платок, – он собирался разбить ее и бросить в лицо дракону, прежде чем рубить ему голову. Внезапно он осознал, что не слышит перестука копыт своей лошади. Тот человек отвел ее в сторону, а сам встал рядом, руками закрыв ей глаза. Толпа подалась назад. Конрад достиг лестницы. Часы на замковой башне пробили три.

Он опустился на одно колено, снял шапку и сказал:

– Чудеснейшая принцесса, настал момент, которого я ждал так долго, и вы уже наверняка догадались, с какими чувствами. Многие, преклонявшие колена здесь до меня, были достаточно красноречивы, восхваляя ваши достоинства, – кто я такой, чтобы добавить хотя бы слог к сказанному ими? Но я знаю, вы цените не слова, проницательнейшая принцесса, а сердце, их вдохновившее.

В это мгновение скала раздвинулась, и над Конрадом навис дракон, поводя языком из стороны в сторону. Конрад почувствовал на щеке его горячее дыхание, и слова замерли у него на губах. Он огляделся в смятении, потом вспомнил, что текст у него в шапке, и принялся читать по бумажке, не поднимая глаз.

– Вы всеми любимы, но некоторые (смею ли сказать?) выражали свою любовь не столь удачно, как другие. Они говорили: «Моя любовь, хоть она и велика, все равно не более чем желудь, из которого с годами вырастет дуб». Но когда я вспоминаю, чем вам обязан: вы избавили меня от скучной жизни простого лесоруба, вознесли из безвестности к славе, превратили из мечтателя в воина, из лоботряса – в драконоборца, снизошли до того, чтобы стать пределом моих надежд и венцом моих дерзаний, – у меня просто нет слов, чтобы отблагодарить вас, и я не смог бы любить вас больше, чем люблю сейчас!

Самые впечатлительные уже отвернулись. Но более стойкие, не сводившие глаз с обреченного драконоборца, увидели нечто странное. Дракон качнулся, наклонился, замялся. Его язык лизнул пыль у самых ног Конрада. А Конрад, стоя перед чудовищем совершенно беззащитно, вынул из кармана свернутый платок и неуклюже бросил его в алую пасть дракона, однако попал. Зверь взревел, фыркнул, закашлялся, застонал и вдруг показался уже не таким ужасным. Конрад, собравшись с духом, замахнулся секирой и нанес удар по нависавшей над ним чешуйчатой шее. Удар получился неловким, недостойным потомственного лесоруба, но попал в цель. Взвился фонтан зеленой крови, испарившейся, не успев пролиться на землю. Когтистые лапы дракона соскользнули со скалы, и он грохнулся оземь, впервые явив свое длинное, черное тело. Драконья шея оказалась прямо перед Конрадом, и, слыша крики озверевшей толпы у себя за спиной, он принялся остервенело ее рубить. Дракон корчился и извивался, ошарашенный и беспомощный – казалось, с ним справится даже ребенок, и Конрад продолжал рубить его, как поваленное дерево. Он сам не заметил, как вошел в раж, но внезапно дракон встрепенулся, кое-как встал на лапы и уполз в пещеру, которая закрылась за ним. Конрад остался один на поле боя.

Толпа притихла, никто толком не знал, что делать дальше, и меньше всех – сам Конрад, по-прежнему стоявший в недоумении перед лестницей. Что дракон уполз раненым и посрамленным, было ясно всем. Но, возможно, он лишь тянул время, набираясь сил для новой атаки. Он так долго казался неуязвимым – никому не верилось, что он все-таки умер.

Но шли секунды, дракон не возвращался, и собравшиеся начали понемногу обступать Конрада со всех сторон. Люди плакали, и смеялись, и пытались взять его за руку. Из замка тоже доносились возгласы радости и аплодисменты, и дамы махали платочками из окон, а затем раздался оглушительный рев восторга, и из всех окон показались флаги. На верхней площадке лестницы образовалась небольшая толпа, в центре которой стоял король, со скипетром в руке и короной на голове. Вся свита смеялась и гомонила: было очевидно, что победа Конрада стала для них полнейшей неожиданностью, они не подготовились к его приему и просто радовались, как дети. Они кивали Конраду и звали его подняться к ним, но он плохо соображал, и толпе пришлось подтолкнуть его в спину. Когда он пошел вверх по ступеням, ему навстречу спустился король, один, без свиты. Они встретились на середине лестницы, король обнял Конрада, расцеловал его в обе щеки и, взяв под руку, повел в замок.

– Теперь я представлю вас моей дочери, – говорил король, пока они поднимались, а придворные спускались к ним с горящими глазами, желая поздравить доблестного победителя дракона. – Где же она? Вечно где-то пропадает. Но ничего, сейчас она придет. Глупенькое дитя, пропустила такое веселье!

– Гермиона! – звали принцессу придворные дамы своими высокими, восторженными голосами, оглядывая вестибюль и запрокидывая головы к окнам замка. – Ваше высочество!

Их слова подхватил народ, стоявший почти тридцатью метрами ниже:

– Гермиона! Желаем видеть принцессу Гермиону!

Толпа заметно разрослась, весь городок спешил к замку, и гвалт стоял невообразимый. Все обезумели от собственных воплей. Даже придворные перемигивались и пихали друг друга локтями, продолжая кричать что есть мочи:

– Гермиона!

И только Конрад молчал.

Но принцесса так и не появилась. Толпа уже охрипла, придворные дамы кашляли и кривили лица, беспомощно глядя друг на друга. Король слегка хмурился, не понимая, что задерживает его дочь, но принцессы все не было.

И тогда некоторые воскликнули:

– Где же принцесса? Пойдемте ее искать!

Но им возразили:

– Нет-нет, потрясение может ей повредить. Такие новости следует сообщать постепенно.

Возникло изрядное смятение, и все стали спорить друг с другом, как поступить. Недавнее веселье быстро переросло в буйный диспут. Толпа придворных ввалилась в замок и хлынула в разные стороны, оглашая серебристым смехом коридоры и колоннады.

Конрада оттеснили от короля, и он, сам толком не понимая, что делает, поспешил в глубь замка. Несколько человек вызвались его сопроводить, но вскоре он отстал от своих провожатых, и те ушли вперед, совершенно о нем забыв, – до него доносился только их смех, постепенно стихавший. Конрад остался один в длинном темном коридоре, но, оглядевшись, заметил какого-то человека, стоявшего в его дальнем конце. Конрад окликнул его, попросив подождать, но человек поспешил прочь, однако при этом не сводил глаз с Конрада, словно бежал задом наперед.

Они миновали бессчетные двери, коридоры и лестницы, спускаясь все ниже и ниже. Как Конрад ни старался догнать этого человека, расстояние между ними всегда оставалось неизменным. Вскоре Конрад почувствовал на лице и руках прохладу. Наконец часть каменной стены отъехала в сторону, он вошел в открывшуюся комнату следом за своим проводником и тут же потерял его из виду.

На койке у дальней стены, отвернувшись от двери, лежала принцесса, и на ее белой шее зияла кошмарная рана. На стене над ней распростерлась тень, оживляемая ее невероятной красотой: тень не могла надолго пережить принцессу, и, едва Конрад успел восхититься ее очарованием, она тут же рассеялась.

Он упал на колени перед принцессой. Он сам не знал, сколько так простоял, но в какой-то момент поднял глаза и увидел, что комната полна людей.

– Ты ее убил, – сказал кто-то.

Конрад встал и обернулся.

– Я ее не убивал. Я убил дракона!

– Смотрите, – сказал кто-то еще. – У нее точно такая же рана на шее.

– Эту рану я нанес дракону.

– А это что? – спросил кто-то третий, указав на крепко зажатую в руке принцессы скомканную тряпицу. Придворный взял ее и расправил: воздух наполнился запахом хлороформа. Все столпились вокруг носового платка и прочитали вышитое на нем имя: «Конрад».

– Так ты еще и отравил нашу принцессу! – возмутились они.

– Этот яд, – возразил Конрад, – я дал дракону.

Двое или, может быть, трое кивнули, но остальных это не убедило.

– Тогда отчего же она умерла? Ты ее и убил!

Конрад провел рукой по лицу.

– Зачем мне ее убивать? Я ее люблю, – произнес он надломленным голосом. – Я убил дракона. И, видя их изумленные взгляды, добавил: – Но дракон оказался принцессой!

Тут поднялся ужасный галдеж, Конрада вытащили из комнаты под крики: «Лжец! Убийца! Предатель!» – и затолкали в ближайшую темницу. Однако уже совсем скоро его выпустили на волю и больше ни в чем не обвиняли, хотя газеты настойчиво требовали судебного разбирательства.

В народе говорили, что принцесса рассталась с жизнью, защищая Конрада от дракона, а Конрад, когда его спрашивали, так ли это на самом деле, не слишком горячо протестовал. Недолгое время его чествовали как избавителя страны от дракона, зато потом еще долго осуждали за причастность к смерти принцессы. Многие возмущались:

– Зря он воспользовался хлороформом. Это как-то неспортивно.

Чувство патриотизма требовало не судить дракона слишком строго, ведь его неблаговидное поведение не сильно сказывалось на экономике страны. Зло, что принес людям дракон, быстро забылось, тогда как восхищение принцессой Гермионой – поистине национальным сокровищем – все больше укоренялось в сердцах ее соотечественников. Не прошло и года, как Конрад услышал на улице чей-то разговор:

– Ну, подумаешь, превращалась принцесса в дракона! Она же это делала ради забавы.

Конрад вернулся домой, но вскоре получил из замка предписание покинуть страну – как ради своей личной, так и ради общественной пользы. Правительство выдало ему паспорт и оплатило дорожные расходы – вот и вся награда за истребление дракона. Но Конрад был рад и этому, тем более что с ним согласилась поехать Шарлотта. Она поставила только одно условие: держаться подальше от всяческих королевств и поселиться в республике. Там они поженились и стали жить-поживать да добра наживать.