Текст книги "Ночные страхи"

– Сказать по правде, нет, сэр.

– Жизнь у них непростая, уж поверьте мне на слово.

– Когда вас звать к завтраку, сэр? – спросил официант, не видя причин завершать разговор.

– Не зови меня, Клатсэм, – нараспев произнес мистер Румбольд, скомкав слова в конце фразы, и получилось, будто он не обращается к официанту, а запрещает ему называть себя Клатсэмом. – Как проснусь, так проснусь. Скорее всего, буду спать допоздна. Да, допоздна, – проговорил он со смаком. – Нет ничего лучше хорошего сна, да, Клатсэм?

– Вы правы, сэр, спите спокойно. Вас никто не потревожит.

– Доброй ночи, Клатсэм. Вы замечательный человек, и я готов повторить это во всеуслышание.

– Доброй ночи, сэр.

Мистер Румбольд вернулся в кресло. Оно мягко обняло его, окружило теплом и уютом, он будто слился в единое целое с этим креслом. С огнем в камине, с часами, со столиками, со всей обстановкой. Все, что было хорошего и полезного в окружавших его вещах, потянулось навстречу всему хорошему и полезному, что было в нем, и вот эти качества соприкоснулись и вмиг подружились. Кто мог воспрепятствовать их благотворному воздействию, кто мог помешать им творить добро? Никто, и уж тем более – не тень прошлого. В комнате было тихо. Доносившиеся с улицы звуки сливались в низкий непрерывный гул, ласковый и убаюкивающий. Мистер Румбольд уснул.

Ему приснилось, что он снова ребенок и живет в своем старом загородном доме. Там, во сне, он был охвачен единственной страстью – собирать дрова, везде и всегда. И вот он в дровяном сарае, под конец теплого осеннего дня – так начался сон. Сквозь приоткрытую дверь внутрь проникал слабый свет, но он совершенно не помнил, как оказался в сарае. Весь пол усыпан кусочками коры и тонкими веточками, но, кроме колоды для рубки дров, которая точно не подойдет, нет ни одного подходящего бревна, чтобы разжечь костер. И хотя ему страшновато ходить одному в полутемном сарае, он все равно задержался и обыскал каждый угол. Но ничего не нашел. Что-то тянуло его наружу, какое-то смутное внутреннее влечение, непонятное, но хорошо ему знакомое. И он вышел в сад. Ноги сами привели его к высоченному дереву, одиноко стоящему на заросшем высокой травой пятачке чуть поодаль от дома. У дерева спилены ветки, в нижней части ствола остались только обрубки с торчащими пучками листьев. Он знал, что увидит, когда поднимет взгляд к темной листве. Да, вот и она – длинная мертвая ветка, оголенная в тех местах, где облезла кора, и согнутая посередине, как рука в локте.

Он полез на дерево. Подъем давался легко, гораздо легче, чем он ожидал, его тело как будто сделалось невесомым. Но чем выше он забирался, тем сильнее ощущал, как на него что-то давит. Какая-то жуткая тяжесть. Ветка не хотела, чтобы он до нее добрался, она прямо-таки излучала враждебность, стекавшую вниз по стволу. С каждой секундой он приближался к кошмарной штуковине, которая всегда его пугала, – взрослые называли ее наростом. Круглый нарост торчал из ствола, словно огромный волдырь, густо утыканный тонкими прутьями. Виктор подумал, что лучше умереть, чем задеть его головой.

Когда он добрался до изогнутой ветки, сумерки уже сгустились в ночь. Он знал, что надо делать – сесть на ветку верхом, потому что других больших веток поблизости не было, а с тех, которые далеко, ему будет не дотянуться, – сесть и давить на нее двумя руками, пока она не сломается. Нащупав опору для ног в шишковатой коре, он прижался спиной к стволу и изо всей силы надавил на ветку. Ему пришлось смотреть вниз, и он увидел, что там, на земле, расстелена белая простыня, словно чтобы его подхватить, если он упадет. Но он сразу понял, что это саван.

Он отчаянно дергал упрямую жесткую ветку, тянул и толкал, охваченный неодолимым желанием ее сломать. Он наклонился всем телом вперед, дотянулся до места, где ветка сгибалась, и попытался ее распрямить, надавив со всей силы. Ветка треснула и надломилась, он сорвался вниз, и белый саван стремительно ринулся ему навстречу…

Мистер Румбольд проснулся в холодном поту, вцепившись в изогнутую ручку кресла, на которую официант поставил бренди. Бокал опрокинулся, напиток разлился по кожаному сиденью. «Нет, так не пойдет, – подумал он. – Мне надо выпить». Он позвонил, и пришел человек, которого он не знал.

– Официант, принесите мне в номер бренди с содовой. Через четверть часа. Меня зовут Румбольд.

Он вышел из комнаты следом за официантом. В коридоре было темно, только мерцал синеватым пламенем газовый рожок на стене, под которым стояли подсвечники. Румбольд вспомнил, что в этом отеле по традиции уважительно относятся к темноте. Поднося фитилек свечи к газовому рожку, он безотчетно пробормотал:

– Вот свеча – освещает дорогу домой, – но вспомнил зловещее окончание двустишия и не стал произносить его вслух, хоть и был основательно пьян.

Вскоре после того как мистер Румбольд поднялся к себе в номер, в дверь отеля позвонили. Три резких звонка подряд, и никакой паузы между ними.

– Вот кому-то неймется, – проворчал себе под нос ночной портье. – Наверняка забыл ключ.

Он не торопился идти открывать: забывчивому постояльцу будет полезно чуть-чуть подождать, надо его проучить, чтобы впредь неповадно было. Он так долго копался, что, когда все же дошел до двери, звонок зазвенел вновь. Возмущенный такой вопиющей настойчивостью, портье нарочно вернулся к стойке, поправил стопку газет и только потом соизволил впустить нетерпеливого чертяку. Чтобы подчеркнуть свое к нему пренебрежение, он открыл дверь, стоя за ней, и сначала увидел вошедшего лишь со спины. Но и со спины было понятно, что это не постоялец гостиницы, а кто-то совсем посторонний.

В длинном черном плаще, ниспадавшем почти отвесно с одного бока и выпиравшем с другого, словно под мышкой у него была корзина, незнакомец походил на ворону с перебитым крылом. На лысую ворону, подумал портье, потому что между белым шарфом и шляпой виднелась полоска голой кожи.

– Добрый вечер, сэр, – сказал портье. – Чем могу служить?

Незнакомец не удостоил его ответом. Он молча скользнул к боковому столику и правой рукой принялся перебирать письма.

– Вам должны были оставить записку? – спросил портье.

– Нет, – сказал незнакомец. – Мне нужна комната на ночь.

– Не вы ли тот джентльмен, кто звонил вечером, спрашивал, нет ли свободного номера?

– Да, это я.

– В таком случае мне было велено вам передать, что мы сожалеем, но свободных номеров в гостинице нет.

– Вы уверены? – спросил незнакомец. – А если подумать?

– А что тут думать? Я ничего не решаю. Мне поручили, я передал, сэр. – У портье вдруг возникло странное ощущение, словно что-то внутри оборвалось – какая-то важная часть его существа, может быть, сама жизнь, – оборвалось и закружилось стремительным вихрем. Но ощущение прошло, как только он заговорил. – Я позову официанта, сэр.

Но официант появился сам, сосредоточенный на чем-то своем.

– Слышишь, Билл, – сказал он, – а мистер Румбольд в каком номере? Он велел принести ему выпить, а я не спросил, в какой номер.

– Тридцать третий, – произнес портье нетвердым голосом. – Двухместный.

– Эй, Билл, ты чего? – спросил официант. – Что у тебя с лицом? Привидение, что ли, увидел?

Они оба огляделись по сторонам, потом уставились друг на друга. В вестибюле никого не было.

– Боже! – воскликнул портье. – У меня, кажется, галлюцинации. Но я его видел. Он был здесь минуту назад. Смотри.

На полу лежала сосулька длиной дюйма в два. Она быстро таяла, растекаясь лужицей по каменным плитам.

– Странно, – пробормотал официант. – Как она здесь очутилась? Мороза вроде бы нет.

– Видимо, он принес, – отозвался портье.

Они уставились друг на друга в полном замешательстве, сменившемся ужасом, когда где-то в недрах гостиницы зазвонил колокольчик.

– Там Клатсэм, – прошептал портье. – Он сам и ответит, кто бы там ни был.

Клатсэм уже снял галстук и собирался ложиться спать. Он спал в каморке в подвале. Его удивило, что кто-то из постояльцев сидит в курительной в такой час. С чего бы вдруг, на ночь глядя? Он надел пиджак и пошел наверх.

У камина стоял незнакомец, тот самый, чье появление и исчезновение так взволновали портье.

– Да, сэр?

– Я хочу, чтобы вы пошли к мистеру Румбольду, – сказал незнакомец, – и спросили, не желает ли он предоставить другу ночлег, раз у него все равно две кровати.

Через пару минут Клатсэм вернулся.

– Мистер Румбольд просит его извинить, но он хочет знать, кто к нему обращается.

Незнакомец подошел к столу в центре комнаты. На нем лежала австралийская газета, которую Клатсэм не заметил раньше. Претендент на гостеприимство мистера Румбольда перелистал страницы. Затем прямо пальцем, который даже стоявшему у двери Клатсэму показался неестественно заостренным, вырезал прямоугольную заметку размером с визитную карточку и, отступив в сторону, жестом пригласил официанта взять ее со стола.

При свете газового рожка в коридоре Клатсэм прочитал вырезку. Кажется, это был некролог. Но зачем мистеру Румбольду знать, что тело некоего мистера Джеймса Хагберда было найдено при обстоятельствах, предполагающих насильственную смерть?

На этот раз Клатсэм отсутствовал дольше и пришел озадаченным и даже немного напуганным.

– Мистер Румбольд просит его извинить, сэр, но никого с таким именем он не знает.

– Тогда спросите у мистера Румбольда, – сказал незнакомец, – как ему будет удобней: чтобы я поднялся к нему или чтобы он спустился ко мне?

В третий раз Клатсэм пошел выполнять поручение странного незнакомца. Однако, вернувшись, не стал заходить в курительную, а прокричал через дверь:

– Мистер Румбольд велел передать, сэр, чтобы вы шли к чертям в ад, где вам самое место. Он сказал: «Пусть поднимется, если посмеет!» – И бросился прочь.

Через минуту, из своего убежища в подвале для угля, Клатсэм услышал звук выстрела. В нем шевельнулся какой-то древний инстинкт: то ли тяга к опасности, то ли презрение к опасности, – и он припустил вверх по лестнице с такой скоростью, с какой не бегал ни разу в жизни. В коридоре он споткнулся о ботинки мистера Румбольда. Дверь в его номер была приоткрыта. Клатсэм пригнулся и влетел внутрь. В ярко освещенной комнате было пусто, но почти все, что можно перевернуть, перевернуто вверх дном, а постель разворочена. Первые пятна крови Клатсэм заметил на подушке, пробитой в пяти местах чем-то острым. А потом они были уже повсюду, или просто ему так показалось. Но по-настоящему его ужаснула – до дрожи, до тошноты, так что он еще долго стоял в полном оцепенении, хотя надо было бежать и будить остальных, – сосулька, лежавшая на подоконнике, тонкий изогнутый ледяной коготь с прилипшим к нему кусочком плоти.

Мистера Румбольда он больше не видел. Но полицейский, патрулировавший Кэррик-стрит, приметил мужчину в длинном черном плаще. Судя по положению руки, подозрительный незнакомец нес что-то тяжелое. Полицейский окликнул его и побежал следом, но, хотя человек шел не так уж и быстро, догнать его не удалось.

Подоло[4]4
  © Перевод. Т. Покидаева, 2020.


[Закрыть]

Вечером накануне поездки на Подоло мы все обсудили, и я согласился, что ничто не препятствует нашей затее.

– Но почему ты сказал, что тебе будет спокойнее, если Уолтер поедет с нами? – спросила Анджела.

И Уолтер удивился:

– Да, зачем я вам нужен? Ты же знаешь, я не умею грести, так что помощи от меня никакой.

Тут я почувствовал себя глупо, поскольку и вправду несколько переусердствовал, расписывая прелести Подоло в манере сенсационных газетных статей – исключительно чтобы возбудить в собеседниках любопытство, – и хорошо понимал, что, как только Анджела увидит этот скучный крошечный островок с его неприветливыми каменистыми берегами в россыпи битых бутылок и пустых жестяных банок, она точно примет меня за какого-то романтичного дурачка. Так что я взял обратно все свои предыдущие слова – мол, извиняюсь, немного увлекся – и объяснил, что сомневался, стоит ли ехать на Подоло, исключительно из-за его неудачного расположения: на отшибе, практически в открытом море, в четырех милях от Венеции, и если внезапно поднимется ветер, яростный бора (как иной раз случается в здешних краях), обратный путь будет долгим, и мы наверняка опоздаем домой к ужину.

– Уолтер наверняка огорчится, – заключил я, – если по возвращении из Триеста (ему нужно было поехать туда по делам) дома его не встретит любимая жена.

Уолтер сказал, что, напротив, это было бы невероятное счастье, о котором можно только мечтать. После шутливой супружеской перепалки (тут надо сказать, что Уолтер с Анджелой были очаровательной парой, они поженились недавно и обожали друг друга без памяти) мы согласились, что Подоло – самое что ни на есть подходящее место для завтрашнего пикника.

– Только ты там следи за Анджелой и укрощай ее великодушные порывы, – предупредил меня Уолтер. – Она вечно рвется всем помогать. Это, знаешь ли, дорогостоящая привычка.

Я уверил его, что на Подоло ничто не будет взывать ни к ее доброму сердцу, ни к кошельку. За исключением разве что парочки крыс, остров был полностью необитаем.

На следующий день, ясным солнечным утром, Уолтер быстро позавтракал и отправился на вокзал. Мне было обидно за друга, которому в такой замечательный день предстоит провести шесть часов в душном поезде. Я стоял на балконе и наблюдал за его отъездом.

Вода канала искрилась на солнце, гондола блестела начищенными боками.

– Попрощайся за меня с Анджелой, – крикнул мне Уолтер, когда гондольер взялся за весло. – Какой там на Подоло почтовый адрес?

– На дне морском, где глубина, – ответил я ему цитатой из «Бури», но он уже был далеко и, наверное, не услышал.

Истинные размеры Подоло можно понять только вблизи, когда подойдешь к нему почти вплотную. Других островов для сравнения рядом нет. На горизонте он кажется крошечной черточкой. Я неоднократно бывал на Подоло и все равно затрудняюсь сказать, сколько в нем ярдов в длину, сто или двести. Но у меня нет желания возвращаться и проверять.

Мы бросили якорь в нескольких футах от каменистого берега. Подоло, надо сказать, встретил нас во всей красе: зеленый, цветущий, почти радушный. Одна его сторона как бы выгнута полукругом, другая – прямая. Если смотреть сверху, то остров, наверное, будет похож на Луну в первой четверти. Если же смотреть с уровня моря, он напоминает естественный амфитеатр с густо заросшей травой земляной насыпью на заднем плане. Стройные гибкие акации придают безусловное очарование авансцене, а чуть дальше от берега, где они растут гуще, их плотные, темные тени создают атмосферу таинственности. Мы сидели в гондоле, как зрители в ложе, глядящие на пустую сцену.

Ближе к двум часам дня мы приступили к обеду. Я изрядно проголодался и, увлеченный едой в обществе очаровательной спутницы, не смотрел по сторонам. И посему честь открытия первого обитателя Подоло принадлежала Анджеле.

– Смотрите! – воскликнула она. – Там котик!

Действительно, это был котик – совсем молодой, еще почти котенок, облезлый и очень худой, он мяукал с какой-то почти механической регулярностью каждые две-три секунды. Котик стоял на камнях у самой кромки воды и являл собой зрелище поистине жалкое.

– Он почуял еду, – сказала Анджела. – Он, наверное, голодный.

Марио, наш гондольер, тоже заметил котенка, однако воспринял его появление несколько по-иному.

– Povera bestia[5]5
  Бедный зверь, бедняга (ит.).


[Закрыть], – пробормотал он с сочувствием, но его глаза заблестели. – Хозяевам он был не нужен. Его бросили здесь нарочно. Хотели избавиться, да.

Похоже, его нисколько не удручало, что кота бросили умирать страшной голодной смертью, зато Анджела пришла в ужас.

– Какое зверство! – возмутилась она. – Надо срочно его покормить.

Ее предложение не пришлось Марио по душе: ведь ему придется сниматься с якоря, а стало быть, перспектива его собственной трапезы неминуемо отодвинется еще дальше. Я тоже высказался за то, чтобы сначала закончить обед. Кот уж точно не умрет у нас на глазах. Но Анджела не слушала никаких возражений. Она желала творить добро без промедления. Вот так и вышло, что под нетерпеливое притопывание ногой и тяжелые вздохи гондола причалила к берегу.

Котенок все так же мяукал, хотя отступил чуть подальше от кромки воды, сделавшись почти невидимым – крошечное полосатое пятнышко в зарослях пожелтевшей на солнце травы.

Анджела набрала целую горсть куриных костей.

– Попробую подманить его едой, – объявила она. – Он мне доверится и подойдет. Я схвачу его, если смогу, и мы отвезем его в Венецию. Его нельзя оставлять на острове. Здесь он точно погибнет от голода.

Она вскарабкалась на бортик гондолы и осторожно ступила на скользкие камни.

Удобно устроившись на сиденье, я вернулся к прерванной трапезе и принялся наблюдать, как Анджела приближалась к котенку. Он отбежал прочь, но лишь на несколько ярдов: видимо, голод оказался сильнее страха. Анджела бросила на землю кусочек курицы, и котенок подошел ближе. Еще кусочек – и он подошел еще ближе, поначалу с опаской, но потом все смелее. Его тощий хвостик поднялся трубой, и вот котенок остановился почти вплотную к Анджеле. Она попыталась его схватить, однако он оказался проворнее. Выскользнул из ее рук, как вода, утекающая сквозь пальцы. Но голод вновь одолел недоверие. Котенок вернулся. Анджела опять попыталась его схватить, и он опять ускользнул. Но в третий раз ей повезло. Она поймала его за лапу.

Я никогда не забуду, как он болтался в ее руке, затянутой (к счастью) в перчатку. Котенок дергался и извивался, пытаясь вырваться из захвата, и, несмотря на свой малый размер, отбивался так яростно, что Анджела тряслась, словно деревце в бурю. При этом он издавал странные звуки – злые, свирепые, жуткие. Я никогда в жизни таких не слышал. Но сильнее всего меня поразило то, что с каждой секундой голос котенка становился не громче, а тише, словно животное задыхалось от собственной ярости. Наконец он затих, издав напоследок отчаянный рык, исполненный бессильной злости, хотя до гондолы, где я сидел, донеслось лишь едва различимое шипенье наподобие свиста воздуха, выходящего из проколотой шины.

Марио огорчила жестокость Анджелы. С его точки зрения, это была настоящая дикость.

– Бедный звереныш! – воскликнул он, с жалостью глядя на разъяренного котенка. – Как можно так обращаться с живым существом?! – Его лицо засияло довольной улыбкой, когда Анджела, испугавшись молотящих по воздуху когтистых лап, все-таки выпустила пленника, который тут же удрал и скрылся в траве.

Анджела забралась обратно в гондолу.

– Почти поймала, – сказала она. После стольких переживаний и нервов ее голос заметно дрожал. – В следующий раз я его изловлю уже наверняка. Надо будет набросить на него пальто. – Она замолчала и принялась задумчиво жевать спаржу. Ее взгляд был рассеян, мысли блуждали где-то далеко, и я видел, что этот котенок никак не идет у нее из головы. Чужое страдание всегда причиняло Анджеле боль, вплоть до физического недомогания. Я уже пожалел о затее с поездкой на остров: это будет не первый пикник, не задавшийся на Подоло.

– Я вот что подумала, – внезапно проговорила Анджела. – Если я не сумею его поймать, я его убью. Это будет несложно. Надо просто прибить его камнем. Тут много тяжелых камней. – Она рассказала о своем плане Марио, и тот пришел в ужас. У него были другие понятия, другие принципы. Его совершенно не возмущало, что животное умирает мучительной смертью от голода, – таков естественный ход вещей. Но чтобы умышленно лишить его жизни!

– Poveretto![6]6
  Бедняжка (ит.).


[Закрыть] За что его так?! Он никому не сделал зла! – воскликнул наш гондольер с искренним негодованием. Однако я подозреваю, что это была не единственная причина его недовольства. Венеция наводнена кошками, главным образом потому, что, по мнению местных жителей, убивать кошек – к несчастью. Если кошка упадет в воду и захлебнется, туда ей и дорога, но горе тому, кто специально утопит животное.

Я разъяснил Анджеле точку зрения гондольера, но она лишь пожала плечами.

– Разумеется, я и не жду, чтобы он этим занялся. И ты тоже, если не хочешь. Я прекрасно управлюсь сама. Дело, конечно, не из приятных, но все закончится быстро. Бедненький, он в таком состоянии… Что у него есть хорошего в жизни? Чем так жить, лучше и не жить вовсе.

– Этого мы не знаем, – возразил я, категорически не расположенный к какому бы то ни было кровопролитию. – Если бы он мог говорить, возможно, он бы сказал, что ему хочется жить любой ценой.

Но Анджелу было не убедить. Она уже все решила.

– Давайте пройдемся по острову, а потом искупаемся, – предложила она. – К тому времени котик оправится от испуга, снова проголодается, и я сумею его изловить. Я обещаю, что убью его лишь в крайнем случае.

Слово «убью» оставило неприятный осадок в моей душе и постоянно вертелось у меня в голове, пока мы гуляли по острову, подходившему для этого как нельзя лучше. Во время войны на Подоло располагалась зенитная батарея. Бетонированная площадка размером с теннисный корт сохранилась и по сей день, хотя давно раскрошилась под действием объединенных усилий природы и непогоды, и теперь в некогда цельных бетонных плитах зияли черные ямы, куда запросто мог бы провалиться взрослый человек. Они были словно расщелины в леднике, только их маскировали густые заросли зелени, а не снег. Даже при ярком солнечном свете нам приходилось ступать осторожно и все время смотреть под ноги.

– Может быть, у него где-то здесь логово, у кота. Может быть, прямо тут, – сказал я, указав пальцем на темный провал с неровными, зазубренными краями. – Наверное, его глаза светятся в темноте.

Анджела легла на бетон и заглянула в дыру.

– Кажется, я что-то слышала, – пробормотала она. – Но он может быть где угодно в этих кроличьих лабиринтах.

Купание вышло весьма приятным. Вода была теплой, как парное молоко. Единственное, что слегка удручало, так это липкая прибрежная грязь, в которой Анджела испачкала свои белые купальные туфли. Поднялся ветерок, но мы укрылись за земляным валом и сели курить. Я взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что уже шестой час.

– Пора собираться домой, – сказал я. – Мы обещали отправить гондолу, чтобы Уолтера встретили на вокзале.

– Хорошо, – согласилась Анджела. – Но сначала я все же попробую поймать котика. Давай положим еду (мы взяли с собой кое-что из остатков обеда) в том месте, где мы его видели в последний раз, и подождем.

Долго ждать не пришлось, котенок практически сразу вынырнул из-под бетонной плиты и набросился на еду. Мы с Анджелой подкрались к нему сзади, но я нечаянно задел ногой камень, тот покатился, шурша по траве, и котенок мгновенно удрал. Анджела одарила меня укоризненным взглядом.

– Может быть, без меня ты управишься лучше? – предложил я.

Анджела со мной согласилась. Я отошел подальше, но котенок, похоже, почуял ловушку и не желал выходить из укрытия.

Анджела легла на бетон.

– Я его вижу, – пробормотала она. – Сейчас я придумаю, как мне снова завоевать его доверие. Дай мне три минуты, и я его изловлю.

Три минуты прошли. Я беспокоился за Анджелу. Ее роскошные волосы растрепались, нависая над темной ямой, лицо, насколько я мог видеть с такого ракурса, слегка раскраснелось. С приближением вечера заметно похолодало.

– Слушай, – сказал я. – Я подожду тебя в гондоле. Когда поймаешь его, кричи, и мы с Марио тебя встретим.

Анджела молча кивнула: она не решалась заговорить, чтобы не спугнуть добычу.

Я вернулся в гондолу. Теперь я различал лишь очертания ее плеч – лица, разумеется, видно не было. Марио встал в полный рост, с жадностью наблюдая за происходящим на берегу.

– Она так сильно его полюбила, что хочет убить, – сказал он.

Мне вспомнился афоризм Оскара Уайльда, отчего на душе стало тревожно, и все-таки, зная Анджелу, я не сомневался, что в ее отношении к котенку нет и намека на корысть.

– Нам пора возвращаться, – предупредил гондольер. – Синьор будет ждать на вокзале и волноваться, почему его не встречают.

– А как же Уолтер? – крикнул я Анджеле. – Его надо встретить!

Она рассеянно проговорила, явно думая о чем-то другом:

– Он сам в состоянии добраться до дома.

Прошло еще несколько минут. Гондольер улыбнулся.

– Ох, эти женщины! С ними нужно терпение, – сказал он. – Много терпения.

Я попытался еще раз:

– Если отправимся прямо сейчас, мы еще можем успеть.

Она не ответила. Вскоре я снова ее окликнул:

– Как успехи, Анджела? Есть надежда его изловить?

На этот раз она все же ответила, после долгой паузы, странным, сдавленным голосом:

– Я уже не пытаюсь его изловить.

Необходимость спешить с отъездом отпала сама собой, поскольку уже было ясно, что мы окончательно опоздали на встречу с Уолтером. Напряжение сменилось приятной расслабленностью; я плотнее завернулся в плед, спасаясь от предательски прохладного сирокко, и задремал. Мне приснился сон. В этом сне была ночь. Наша гондола торопливо скользила по глади лагуны, мы пытались успеть на вокзал к поезду Уолтера. Вокруг было темно, так темно, что я различал только бледное зарево огней Венеции прямо по курсу и слышал лишь плеск воды под веслом. Внезапно я перестал грести и огляделся по сторонам. Сиденье у меня за спиной, кажется, пустовало. Я воскликнул: «Анджела!»

Она не ответила. Мне стало страшно.

«Марио! – закричал я. – Где синьора? Мы забыли ее на острове! Надо вернуться за ней! Сейчас же!»

Гондольер тоже перестал грести и подошел ко мне. В темноте я едва различал его лицо, но меня поразили его глаза, дикие и блестящие.

«Она здесь, синьор», – сказал он.

«Но где? Ее нет на сиденье!»

«Она бы там не усидела», – сказал гондольер.

А потом, как это часто бывает в снах, я понял, что он скажет дальше. Предугадал каждое слово еще до того, как они прозвучали.

«Мы любили ее, и поэтому нам пришлось ее убить».

Меня разбудил приступ паники. Облегчение от возвращения в действительность было поистине несказанным. Я вернулся из темного сновидения в явь, освещенную солнцем. По крайней мере, так мне показалось в первый миг пробуждения. Но уже в следующую секунду меня взяло сомнение, и в душе вновь шевельнулась тревога, чем-то похожая на начало кошмарного сна. Я открыл глаза навстречу дневному свету, но увидел лишь темноту. Поначалу я не поверил своим глазам: у меня даже мелькнула мысль, уж не теряю ли я сознание. Однако все объяснилось, стоило посмотреть на часы. Был уже восьмой час. Я проспал все короткие сумерки, и на лагуну спустилась ночь, хотя в небе над Фузиной еще виднелись отблески заката.

Марио не было видно. Я поднялся на ноги и огляделся по сторонам. А вот и он, спит, свернувшись калачиком, на корме. Не успел я его окликнуть, как он открыл глаза, словно пес под пристальным взглядом хозяина.

– Синьор, – сказал он. – Вы уснули, я тоже уснул.

Сон в неурочное время считается делом курьезным, и мы оба расхохотались.

– А где синьора? – спросил Марио. – Она тоже спит? Или все еще ловит кота?

Мы вгляделись в глубь острова, который был гораздо темнее, чем окружавшее его небо.

– Она была там. – Марио показал пальцем. – Но теперь я ее не вижу.

Я крикнул:

– Анджела!

Ответа не было. Ни звука, ни шороха. Только легкие волны тихонько плескались о борта гондолы.

Мы с Марио переглянулись.

– Будем надеяться, с ней ничего не случилось, – сказал он. В его голосе явственно слышались нотки тревоги. – Этот кот был довольно свирепым. Хотя он же мелкий, он ничего ей не сделает, да?

– Конечно нет, – ответил я. – Хотя он мог ее поцарапать, когда она заглянула… в одну из тех ям.

– Она собиралась его убить? – спросил Марио.

Я молча кивнул.

– Ha fatto male[7]7
  Очень плохо (ит.).


[Закрыть], – произнес он. – В этой стране кошек не убивают.

– Позови ее ты, Марио, – раздраженно проговорил я. – У тебя голос громче.

Марио послушно окликнул Анджелу – его мощный вопль мог бы поднять мертвецов из могил. Но ответа по-прежнему не было.

– Ладно, – проговорил я с преувеличенной бодростью, пытаясь скрыть нарастающее беспокойство. – Пойдем ее искать. Надо поторопиться, иначе мы опоздаем к ужину и синьор будет волноваться. Надо же, как она крепко спит!

Марио не ответил.

– Avanti! – сказал я. – Andiamo! Coraggio![8]8
  Вперед! Пойдем! Давай! Скорее! (ит.).


[Закрыть]

Я не понимал, почему Марио, всегда выполнявший любой приказ без промедления, даже не сдвинулся с места. Он смотрел прямо перед собой.

– Там на острове кто-то есть, – сказал он, помедлив. – И это не синьора.

Надо сказать, к нашей чести, мы не медлили ни секунды и уже через пару минут высадились на берег. К моему удивлению, Марио взял с собой весло.

– У меня есть складной нож, – сказал он. – Но лезвие маленькое. Вот такое. – Он оттопырил мизинец.

– Это был человек? – спросил я.

– Голова вроде бы человеческая.

– Но ты не уверен?

– Нет, не уверен. Он передвигался не как человек.

– А как?

Марио наклонился и прикоснулся свободной рукой к земле. Я подумал, что это странно. С чего бы вдруг человеку передвигаться на четвереньках? Разве что он не хотел, чтобы его кто-то увидел.

– Наверное, он приехал, пока мы спали, – сказал я. – Причалил с другой стороны. Там наверняка будет лодка. Потом сходим, посмотрим. Но сначала поищем синьору.

Мы подошли к месту, где в последний раз видели Анджелу. Трава была истоптана и примята. Анджела оставила на земле носовой платок, словно хотела отметить место. Других следов не было.

– Ладно, пойдем посмотрим на его лодку, – предложил я.

Мы вскарабкались на земляной вал и двинулись вдоль изогнутой линии берега, спотыкаясь о кочки, невидимые в темноте.

– Здесь нет, здесь нет, – бормотал Марио.

С вершины насыпи нам были видны россыпи огоньков, мерцающих над лагуной: Фузина – в трех-четырех милях слева, Маламокко – в трех-четырех милях справа, а впереди – Венеция, плывущая на воде, словно рой светлячков. Но никакой лодки у берега не было. Мы с Марио озадаченно переглянулись.

– Значит, он прибыл не по воде, – наконец заключил Марио. – Значит, он был здесь все время.

Я спросил:

– Ты уверен, что это была не синьора? Может, ты не разглядел в темноте?

– Синьора была в белом платье, – сказал Марио. – А этот весь в черном. Или, может, он сам чернокожий.

– Поэтому мы его и не видим.

– Да, мы не видим. Но он-то нас видит.

У меня по спине пробежал холодок.

– Марио, – сказал я, – он наверняка ее видел. Возможно, он как-то связан с ее исчезновением?

Марио не ответил.

– Странно, что он с нами не заговорил.

– Может быть, он не умеет говорить.

– Но ты сказал, это был человек… Ладно, нас двое, а он один. Пойдем. Ты идешь справа, я – слева.

Вскоре мы потеряли друг друга из виду в густой темноте, но пару раз я услышал, как Марио чертыхался, поцарапавшись о колючие ветки акаций. Мои поиски оказались гораздо успешнее, чем я ожидал. В дальнем конце острова, почти у самой воды, я наткнулся на одну купальную туфлю Анджелы: вероятно, она сбросила ее второпях, потому что пуговка была оторвана. Чуть дальше меня поджидала уже совсем жуткая находка – мертвый котенок с раздробленной головой. Этот жалкий комочек шерсти никогда больше не будет страдать от голода. Анджела сдержала свое обещание.